Текст книги "Человек из Вавилона"

Автор книги: Гурам Батиашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Сердце юной девушки

Стояло лето. В Арагвиспири созревала ежевика. В субботу утром Бачева сидела в своей комнате и читала Книгу Руфь. Занкан со слугами молился в молельной комнате, Иохабед перед зеркалом наносила на лицо румяна. В комнату Бачевы через окно влетело письмо. Бачева изумленно уставилась на листок бумаги, похоже, она испугалась и какое-то время не подходила к нему. Наконец решилась, встала, подняла с пола листок, со страхом раскрыла и стала читать.

«Письмо ангелу моей жизни от меня!

Именно так, Бачева, ты – ангел моей жизни, кабы не ты, моя жизнь ничего не стоила. Я знаю, ты ни разу не взглянула в мою сторону, и тебе безразлично, что я считаю тебя ангелом своей жизни, для тебя я – пустое место. Ну и что, меня это совсем не волнует! Я – твой раб, пыль с твоих ног! Главное – это ты, главное то, что ты существуешь, дышишь, смеешься, говоришь.

Таких, как ты, подстерегает множество опасностей. Молю тебя, будь осторожна, береги себя, ибо от твоего благополучия зависит моя жизнь. Я живу для того, чтобы любоваться тобой. Хотя бы издали.

Тот, чьим ангелом жизни является Бачева, дочь Занкана и Иохабед».

Слезы выступили на глазах у Бачевы – ей вспомнилось время, когда Ушу засыпал ее письмами. С тех пор, казалось Бачеве, прошла целая вечность. Она утерла слезы и перечитала письмо. Потом прочла еще раз и задумалась. Кто же написал его?

Царь-супруг

Подобного ликования не помнила столица Грузии. Это ведь не шутка – супругом царицы Грузии должен стать иноземец! И этот иноземец не забирает к себе невесту, а сам прибывает в Грузию! Все праздновали приезд Юрия Боголюбского в Грузию – и стар, и млад, и богач, и бедняк. Бедняки особенно. Именно неимущие обычно связывают свои надежды с новыми правителями, каждый из них полагает, что новый царь будет из кожи лезть ради него. Народ ликовал: русский князь берет в супруги царицу Грузии, солнцеликую Тамар! Весь мир смотрит на нас, весь мир говорит о нас! Ликование чувствовалось повсюду – на площадях и базарах, в караван-сараях и богатых хоромах. Впрочем, радуясь, большинство интересовалось, а где находится эта Русь и какие они – росы: черные, как арабы, или светлые, как мы? Были и такие, кто утверждал, что росы те же скифы, но где живут скифы, севернее или южнее Персии, – сказать никто не мог.

Царский двор держал под надзором все, что творилось в городе. Соглядатаи рыскали по базарам, площадям, караван-сараям и доносили своему начальству все, что видели своими глазами и слышали своими ушами, начальство передавало сведения помощникам амирспасалара[21]21
  В феодальной Грузии военачальник, главнокомандующий.


[Закрыть], иначе как он мог отойти ко сну, не зная всего до мельчайших подробностей. Городские новости и слухи услужливо докладывали и мамиде Русудан – ей хорошо было известно, что нравилось грузинам в Юрие Боголюбском. Утром за завтраком она сообщала племяннице все, что узнавала накануне, и как-то раз добавила:

– Ты была права, когда говорила, что следует сперва хорошо узнать его, вот видишь, народ раньше тебя узнал, каков он, и, мне кажется, даже полюбил его.

Тамар в ответ только покачала головой. «Узнал или с чужих слов повторяет?» – подумала она, но ничего не сказала. Да и что ей было возразить? Боголюбский оказался красивым, стройным, привлекательным молодым человеком. А народ придавал внешности большое значение.

День свадьбы назначила мамида Русудан. Сколько времени уже княжич гостит в Тбилиси, сказала она, откладывать венчание не имеет смысла, и назначила день, тем более что Абуласан уже дважды докладывал ей, для венчания все готово, и народ ждет не дождется, когда царица изволит выйти замуж. Но прежде чем состоялось венчание, опять же по инициативе мамиды Русудан, Юрию Боголюбскому сменили имя на Георгий. Крестными были Парнавазисдзе и Абуласан. Надо было видеть, с каким благоговением на лице стоял Парнавазисдзе рядом с будущим супругом царицы. А вот в душе у Палаванди царила стужа. Выходя из церкви, он хлопнул по плечу Тарханисдзе, вздохнул и прошептал:

– Не тужи, и у нас во дворе зацветет миндаль!

Абуласан решил, что венчание должны праздновать все – Грузия выходила замуж за свое будущее! Это вызывало у Палаванди искренний смех.

– Абуласан хочет, чтобы рос стал зятем каждой улицы, каждого проселка, может, он и сам пойдет за него! – язвил он.

Так или иначе, свадебные торжества начались. Каждый квартал Тбилиси старался внести свою лепту в общее веселье. За Курой в Исани ликовали арабы, на этом берегу – в Харпухи, Петхаине, Ортачала – веселились грузины, иудеи, армяне и представители иных народностей.

Свадебные торжества длились две недели. Люди праздновали, угощались, радовались друг другу. Угар безудержного веселья был настолько велик, что Екатерина Ивановна – отныне уже мать царя-супруга, почти царица – воскликнула: «Как прекрасна была бы Грузия, не живи в ней сразу столько грузин!» Эти слова дошли до ушей, но не до сознания грузин. Те, кто понял, что имела в виду мать царя-супруга, лишь усмехнулись в бороду. Вот и все!

Да что там простодушное восклицание Екатерины Ивановны, полной жизни миловидной русской женщины! Грузинские вельможи в угаре веселья и свадебных торжеств не обратили внимания и на то, что творилось у них под носом, в Шавш-Кларджети. А дело в том, что у границ Грузии собрались вражеские полчища. Противнику хорошо было известно о торжествах в царском дворе. Знал он и то, с каким самозабвением предаются обычно веселью грузинские вельможи. Вот он и подсчитал, сколько времени будет праздновать Грузия свадьбу царицы, и на третий день после венчания, когда ликование грузин достигло зенита и всем казалось, что жизнь прекрасна и удивительна, враг напал на Шавш-Кларджети. Сперва сровняли с землей весь край, а потом начали грабить и вывозить то, что стоило грабить и вывозить. Гузан Таоскарели узнал об этом через неделю на свадебных торжествах.

Тут уж ему стало не до торжеств. Не дождавшись предложений о помощи, он велел снарядить коня и отправился в путь. А вельможи продолжали пировать.

Гузан Таоскарели собрал месхов и начал готовиться к борьбе с турками. Он спешил, думал покончить с ними дня за два, освободить занятые земли и вернуться к окончанию свадебных торжеств. Но турки оказались проворнее его, пока он составлял планы их уничтожения, они напали на Гузана, разбили его войско, а самого взяли в плен. Говорили, полководец Боцо чудом избежал пленения.

Это известие вызвало переполох при дворе. Царица была мрачнее тучи. Амирспасалар приступил к серьезным приготовлениям, но царь-супруг заявил, что нарушителей границ Грузии должна карать царская рука, а правая рука царицы Грузии – он, супруг ее. Оставив и молодую жену, и вельмож, еще не очухавшихся от угара веселья, в полной растерянности, он двинулся к Шавш-Кларджети, не взяв с собой ни амирспасалара, ни большого войска. Всего с тремя сотнями молодых воинов намеревался он выдворить из пределов Грузии врага.

Георгий Боголюбский разбил лагерь в лесу и объявил своим воинам, что здесь они будут дожидаться врага. Воины рыли во множестве ямы и рвы и проводили учения. Из предков Тамар Боголюбскому более других был по душе ее великий дед Давид IV, который во главе небольших отрядов налетал на врага и разбивал его наголову. Грузия небольшая страна, говорил он, и войско у нее должно быть небольшим, но всесторонне обученным. Врага он ждал обычно именно в лесу. Судя по тому, как турки одолели войско Таоскарели, они не стали бы ждать продвижения грузин и пожелали бы скрестить мечи здесь же, в лесу. Потому Боголюбский и заставлял своих воинов рыть огромные ямы и муштровал их до упаду. Воины изучили лес до мельчайших подробностей, не говоря уже о ямах, крытых ветками и сучьями. Они особо отмечали их, дабы самим не угодить в них. Боголюбский разделил свой отряд на две части, первая не скрывала своего пребывания в лесу – днями напролет военные учения, шум, гам, ночами гульба у костра, пение, споры. Вторая часть находилась в отдалении и, укрывшись в чаше леса, вела себя тише воды ниже травы. Их пребывание там должно было оставаться тайной не только для турок, но и для зверей, обитающих поблизости. Сам Боголюбский находился среди затаившихся воинов, но и от тех, кто приманивал турок, ни на минуту не отходил – он создал еще одного Боголюбского в лесу. Он нашел себе двойника, подгримировал и принарядил его и нарек царем-супругом Георгием Боголюбским. Двойник оказался талантливым актером и вел себя, как подобало истинному Боголюбскому, и соратники порой ошибались, кто из них настоящий царь-супруг.

Турки, естественно, решили расправиться с грузинами в самом лесу, но не спешили, полагая, что этот сброд им не опасен, однако, прослышав, что отрядом грузин руководит новоиспеченный супруг царицы, с боевым кличем понеслись к лесу. Вряд ли они так торопились бы, знай, что победы им не видать и возврата из леса не будет. Короче говоря, люди видели, как турки ворвались в лес, но как они выходили из лесу, не видел никто. Для многих так и осталось загадкой, каким образом Боголюбский одолел полчище турок. Гибель соплеменников привела в еще большее остервенение бритоголовое, голое по пояс, почти дикое воинство турок. Они решили раз и навсегда покончить с войском грузин, а Боголюбского заточить вместе с Гузаном и таким образом поздравить грузинскую царицу с замужеством. Несметные полчища турок ворвались в лес, но не нашли там ни царя-супруга, ни грузинских воинов. В лесу не оказалось ни души. Тогда турки подожгли лес, он был им как кость в горле – там то прятались беглецы, то готовились к ответным действиям воины. А в это время, пока турки рыскали по лесу, Боголюбский со своим отрядом осаждал турецкую крепость. Царю-супругу не пришлось проливать кровь и пот – крепость защищала горстка воинов. Через пару часов в руках у него были ключи от крепости, оставшиеся в живых валялись на земле, а убитые – в овраге.

Гузан Таоскарели не верил своим глазам – царь-супруг осадил крепость, чтобы вызволить его из неволи, вот какого царя подарил грузинам Господь. Сидя в колодце, он не смел дотронуться до брошенной ему веревки, пока Боголюбский не крикнул сверху: «Это я, Георгий, зову тебя!»

Рассыпаясь в благодарностях и не скупясь на хвалу, Гузан рвался в сторону леса, чтобы добить турецкие отряды, но супруг царицы предложил другой план: окружить лес, закрыть все ходы-выходы из него и взять турок в осаду. Будут молить о пощаде, не задерживая, не убивая, дать им выйти из лесу и отпустить.

Через три дня турки попросили открыть им коридор: мы, де, хотим покинуть вашу страну, ничего вашего нам не надо. И им позволили уйти.

Боголюбский оставил Гузана в крепости, сам же вновь раскинул лагерь в лесу. До захода солнца продолжал обучать воинов, вегерамиже веселился от души. Царь-супруг поражал всех своим фиглярством. Он так подражал животным – хоть лисе, хоть медведю, – что воины смеялись до упаду. Царь-супруг Грузии то топал вразвалку, как медведь, то завывал, как шакал, то пел дроздом, а то заливался свистом, как соловей. Веселье било ключом – воины пели, пили, плясали. Выпив, Боголюбский пускался в пляс, и тут ему не было равных. Он поигрывал каждой частью своего тела так, что воины давились от смеха. С особенным изяществом вертел своим задом, вилял им, как женщина, как бы говоря, вот он ваш, дарю его вам. Иные из воинов, в том числе и неотесанные деревенские парни, неловко ежились, отводили глаза от царя-супруга, а плясун Боголюбский не знал удержу. Но наступал день, и царь-супруг не появлялся на людях. Не выходил из шатра по нескольку дней. Никто не знал, что он ест или пьет. Соратники дивились такому его поведению и терялись в догадках, не обидели ли они друга-царя. Наконец он выползал из шатра – с потухшим взглядом, мрачный, истощенный, будто не он несколько дней назад плясал самозабвенно.

Эти вечеринки в лесу начались после бегства турок из Шавш-Кларджети. Недели через три Боголюбский осведомился, дошли ли турки до своей страны и, услышав в ответ, что они, наверное, давно восседают на мутаках[22]22
  Подушка округлой формы.


[Закрыть] в своих домах, приказал: ранний отбой. Еще не рассвело, когда заиграли в горн, весь отряд мгновенно был поднят на ноги, и воины отправились по следам турок: Боголюбский намеревался разгромить врага в его же логове, сполна вернуть награбленное, чтобы ему неповадно было совершать набеги на Грузию.

И когда турки были повержены, разбиты наголову и богатые трофеи были отправлены в Шавшети, а оттуда в Тбилиси, возликовала вся страна от края и до края.

Георгий Боголюбский увеличил число данников Грузии.

Однако новоявленный царь-супруг не спешил возвращаться в столицу. Большую часть времени он проводил в лесу, утоляя свою тоску по русским лесам или иные какие-то свое желания – кто знает?! Но так и ни разу не заскучал по той, что превратилась в ожидание в своем дворце. Одно было ясно: он муштровал воинов в лесу и вселял в них боевой дух, те его боготворили, возносили за зоркость глаза, владение мечом, умение сидеть в седле, неуязвимость, в которой были убеждены.

Но что он делал, уединяясь на несколько дней в своем шатре, отказываясь от общения? Почему удалялся от людей и жил, как сыч? Для чего держал в шатре столько живности – шакалов, лис, тетеревов? Этого никто понять не мог.

Царица Тамар, казалось бы, должна была переживать счастливые дни – все вокруг пели осанну ее супругу, но лицо ее скорее выражало печаль, нежели радость. Прежде улыбчивая, светящаяся, сладкоречивая, она с мрачным видом молча трапезничала с мамидой Русудан. Иногда даже была странно рассеяна, чего за ней никогда не замечалось.

– Что-то тебя беспокоит, – говорила мамида и с улыбкой добавляла: – Дело обычное, скоро пройдет.

Но время, которое мамида считала началом беременности, миновало, прошло еще столько же, а свидетельств, что царица собирается стать матерью, не прибавилось, и мамида прекратила свои намеки, она видела: во взгляде Тамар все больше тоски.

Короткие зимние дни медленно тянулись друг за другом. По улицам Тбилиси гулял холодный ветер. Тамар день ото дня становилась все печальнее и печальнее.

Диомидэ

Абуласан хорошо знал: после победы в большой войне жизнь становится скучной.

Зима подошла к концу, а снег ни разу так и не выпал. В столице Грузии вновь зашумели холодные ветры, а у Абуласана участились приступы головокружения. Это очень озаботило правителя Тбилиси и амира Картли. Разговаривая с тем или иным вельможей – не важно, стоял он или сидел в кресле, – он чувствовал, как все вокруг начинает раскачиваться, вращаться, и опора уходит у него из-под ног. При этом он принимался размахивать руками, как бы пытаясь за что-то ухватиться, чем приводил собеседника в изумление.

Саурмаг Павнели заперся в доме, ни к кому не ходил, никого не принимал, да и вряд ли бы кому было приятно общение с этим разгневанным на судьбу человеком. Иванэ Палаванди с присущей ему иронией говорил о царе-супруге: внешне он превосходен, прекрасно владеет мечом, ничего не скажешь, но… дай-то Бог, чтобы он оказался достойным мужем и правителем страны!

Тарханисдзе же твердил только одно: посмотрим, посмотрим, посмотрим.

Абуласан приуныл: неужели все сделано, неужели никаких дел не осталось?! Он даже себе не признавался, какая обида на Юрия Боголюбского копилась у него в сердце: «Ужель я зря старался, ужель я сделал его царем, чтобы он наплевал на меня?!» Но вскоре ему был пожалован титул эриставт эристави[23]23
  Эристави – должность в феодальной Грузии, нечто вроде главы местной администрации. Эриставт эристави – управитель крупной административной единицы.


[Закрыть], и, если бы не приступы головокружения, он чувствовал бы себя в меру счастливым. А через несколько дней появился царский курьер, объявивший, что великая царица наутро ждет его.

Войдя в зал, Абуласан увидел Боголюбского, с самодовольной улыбкой взиравшего на него. Царь-супруг приветственно хлопнул его по плечу и обернулся к дверям – в зал входила Тамар.

– Я назначаю тебя мечурчлетухуцеси – главным казначеем страны, – с мрачным видом изрекла царица.

Абуласан преклонил перед ней колени, и в глазах Тамар сверкнула молния.

– Надеюсь, ты используешь во благо страны свою новую должность, – продолжала царица, передавая Абуласану грамоту так, словно это был не лист бумаги, а колючий еж, от которого ей хотелось поскорее избавиться.

С тех пор прошло довольно много времени, вот и зима подошла к концу, и для Абуласана уже не составляло секрета, кого обрадовало его назначение главным казначеем, а у кого вызвало раздражение.

Абуласан сидел у очага, которому он поверял свои сокровенные мысли, и оценивал достоуважаемых при дворе вельмож. Пытался заглянуть в душу каждому, сопоставить их слова с их же делами.

Кахабер Варданисдзе – бывший главный казначей – на торжественном приеме у царицы ничем не выдал своих чувств. Будто у него отобрали не казну, а простую иголку. Известив о новом назначении Абуласана, царица обернулась к Варданисдзе и, тепло улыбнувшись ему, спросила, не желает ли он сказать несколько слов. Кахабер Варданисдзе покорно склонил голову.

– Нет, – ответил он, – кроме того, что я служил вам верою и правдой, пока на то была воля ваша, и, если я заслужил чем-то ваше неудовольствие, вы уж простите меня.

Он подошел к царице, преклонил колени и склонил голову. Царица отвела взор, не хотела встречаться взглядом с отставным казначеем. В этот момент раздался громкий смех царя-супруга Георгия Боголюбского, и все обернулись к нему. И Абуласан вновь увидел просверк молнии в глазах царицы.

– Мне нечего тебе прощать, – как ни в чем не бывало произнесла Тамар, – я, царица Грузии, благодарна тебе за верную службу.

Через несколько дней Кахабер Варданисдзе запряг арбы, нагрузил их домашним скарбом и уехал в родовое поместье. С тех пор его не видели не только при дворе, но и вообще в Тбилиси. Именно это и тревожило Абуласана. Почему молчит бывший казначей? Что он готовит своему преемнику?

Абуласан позвал Тимотэ. Тимотэ тут же возник на пороге.

– Где Диомидэ, почему до сих пор его нет? – спросил Абуласан.

– Мы отыскали его, он скоро будет, батоно, – отвечал Тимотэ. Абуласан кивком головы отпустил слугу и вновь предался своим мыслям.

Сколько воды утекло с тех пор, как царица вручила Абуласану грамоту о его назначении главным казначеем – зима, весна, лето, уже и осень подходила к концу, а царица ни разу не призвала его к себе. Ни разу даже не побеседовала с ним, будто ни стране, ни ей самой не требовался казначей. Без казначея действительно не обходится ни один день, но вместо Абуласана во дворец призывали Парнавазисдзе. Абуласан сам избрал его своим заместителем, когда Георгий Боголюбский спросил его, кого бы он хотел видеть в товарищах казначея. А этот товарищ неожиданно превратился в его замену. Именно с него, Парнавазисдзе, спрашивала царица то, что должна была спросить с главного казначея, именно ему приказывала то, что должна была приказать главному казначею.

Боголюбский по-прежнему оставался приветлив при редких встречах. А однажды вдруг самолично пожаловал к нему домой. Абуласан немедленно вызвал к себе нового правителя Тбилиси Джорджикисдзе и своего помощника Парнавазисдзе. Они славно попировали и повеселились. Через несколько дней царь-супруг при встрече сказал ему:

– Я хочу быть твоим другом, потому и пожаловал к тебе, а ты приглашаешь к себе других. Я посещу тебя, если никого больше не будет. К чему эти лишние люди, бесконечные разговоры и всякие песни?! – Абуласану почему-то вспомнились строки из письма Занкана, а царь-супруг огляделся по сторонам и, как бы давая кому-то обещание, изрек: – В Грузии установится порядок, непременно установится!

Раз в неделю, по крайней мере, царь-супруг посещал Абуласана. Он не пожелал сидеть в гостиной за круглым византийским столом, предпочитая винный погреб, пропитанный запахами чеснока и солений, где обычно собирались абуласановские слуги, конюхи, пекари. Абуласан не находил себе места от смущения, ему так не нравились эти посиделки с царем-супругом в марани[24]24
  Помещение для хранения вина.


[Закрыть], что кусок, не говоря уже о вине, не шел в горло. А гостю было все нипочем – ест или нет хозяин, а если пьет, то почему не говорит тостов… Пока он был трезв, без конца повторял, что научит грузин управлять государством, что наведет в Грузии порядок, но стоило ему опорожнить пару кубков, как начинал со всем соглашаться, с губ уже не сходила улыбка и выражение блаженства на лице вызывало зависть. В эти минуты он был добрым и ласковым собутыльником.

Как-то раз Абуласан доверительным тоном заговорил о том, что пора бы уже оценить вклад Габаона в общее дело, Боголюбский ответил, завтра же ему воздастся по заслугам, но ни назавтра, ни на другой день, ни позднее он так и не вспомнил об этом разговоре.

Габаон, правда, бросил их, не проявил стойкости, которая требовалась в такое время, но ведь и не выдал, не осрамил перед всем миром, и Абуласан не раз обещал Габаону, как только покончит с неотложными делами, позаботиться и о нем. На что Габаон с улыбкой отвечал:

– Мое терпение иссякает, так-то!

Визиты царя-супруга давали ему ощущение определенного превосходства над другими, но он понимал и всю опасность этих посещений: что скажет царица или как посмотрят вельможи на тот факт, что царь-супруг пьянствует в его марани? Страх был небеспочвенным. Это подтверждала и обида Джорджикисдзе, нового правителя Тбилиси: «Интересно, почему вы пренебрегаете мною, может быть, я пить не умею, или беседу поддержать не смогу, или спеть не спою»? Главный казначей пропустил это замечание мимо ушей, он ничего не скрывал от Джорджикисдзе – тот прекрасно знал о недуге Боголюбского, – но говорить об этом не хотелось. Совсем иная мысль вызвала у него сердцебиение: ежели о посиделках в марани известно Джорджикисдзе, стало быть, слух о них дошел и до других ушей! А что, если и до ушей царицы?! Что он ответит ей?!

Абуласан почувствовал холодный пот на лбу.

Вот уже и сумерки сгустились, а Диомидэ все нет. Вроде нашли его…

Абуласан протянул руку к колокольчику, чтобы вызвать Тимотэ, поднял голову и увидел перед собой Диомидэ. Тот так тихо вошел в зал, что Абуласан ничего не услышал. Лицо Диомидэ было столь бесстрастно, а взгляд так невыразителен, что не только главный казначей, но и тайный соглядатай, вроде Диомидэ, ничего не смог бы прочесть на нем. Диомидэ, не отрывая глаз, смотрел на огонь в очаге. Абуласан оглядел его с ног до головы и почувствовал вдруг головокружение. Вот Диомидэ закружился вокруг своей оси. Боже, как он вертится! Нет, это зал вертится, а Диомидэ…

Абуласан вжался в кресло, закрыл глаза.

«Щеки у него – кровь с молоком, голова у такого не закружится», – подумал Абуласан и велел Диомидэ подойти поближе. Головокружение прошло, и он открыл глаза.

– Ничего не изменилось после нашей последней встречи, больше сообщить нечего, – тихо проговорил Диомидэ.

– Даром хлеб ешь?

– Ничего не происходит, так что…

После короткой паузы Абуласан спросил:

– А Кахабер Варданисдзе? И о нем тоже ничего?

– Ничего, батоно, сидит в своем имении, ни к кому не ходит, и к нему никто не захаживает.

– Никто из вельмож? – поразился Абуласан.

Диомидэ отрицательно покачал головой.

– Что это может значить? Возможно, к чему-то готовится, потому и осторожничает?!

«Разве не он был казначеем, когда Кутлу-Арслан чуть не поставил всю страну с ног на голову?» – подумал Абуласан, а вслух сказал:

– И все же что ты думаешь? Почему молчишь?

– Молчу, чтобы не ответить необдуманно.

– И все же?

– Мне кажется… он разочаровался в людях. Преданность его не оценили…

Абуласан ничего не ответил. Он тоже думал об этом. Эта мысль портила ему настроение. А стоит ли этот преходящий мир того, чтобы обрекать себя на мучения?! Но вслух произнес:

– Постарел, что ли?

– Не думаю. Он по-прежнему крепок. – Диомидэ умолк, а потом добавил: – Это свидетельствует скорее о мудрости, но не о старости.

Абуласан улыбнулся.

– А царь-супруг? – В голосе Абуласана звучало нетерпение.

– На той неделе я не мог утверждать с уверенностью, но сейчас могу – у царя-супруга появился новый друг – вельможа Тарханисдзе.

– Тарханисдзе? – от неожиданности Абуласан сорвался на крик. – О чем ты говоришь?!

– Дважды в неделю переодетый крестьянином он посещает Тарханисдзе.

Абуласан уставился на трепещущее в очаге пламя. Лазутчик принес плохие известия. Он должен что-то делать, должен что-то придумать. Разворошив поленья, спросил:

– К кому еще наведывается царь-супруг? – не получив ответа, повернулся к Диомидэ. Тот стоял, пряча глаза, и Абуласан понял, он уходит от ответа. – Ты что-то скрываешь?!

– Я не знаю наверняка, потому и молчу. Дай мне время.

Абуласан пронзил его взглядом и сурово произнес:

– Почему ты прячешь глаза, Диомидэ? Может быть, ты забыл, что этот человек – супруг нашей царицы? Я должен знать все.

Абуласан почувствовал, что Диомидэ прошиб пот. На лбу у него проступили капельки влаги величиной с ноготь. Диомидэ вынул из кармана кусок чесучи и утер лоб.

– Скрываемая беда подтачивает человека, Диомидэ! – со значением произнес Абуласан и выжидающе уставился на него.

– Дай мне срок, совсем небольшой, я должен знать точно.

Абуласан какое-то время не отводил от него взгляда, потом проговорил:

– Пусть будет по-твоему, только знай, либо эта скрываемая тобою беда сломит тебя, либо за ее сокрытие сломят тебя.

Абуласан знал, и знал хорошо, пока Диомидэ не утвердится в своих догадках, от него и слова не вытянешь. Этот человек с ничего не выражающим взглядом, похоже, знал о Боголюбском такое, что дружба с Тарханисдзе выглядела невинной забавой, но что именно он знал? Что такого натворил Боголюбский? Абуласан почувствовал приближение опасности, сердцебиение участилось, но он ни чем не выдал себя. Диомидэ и без того погружен в тяжелые раздумья, как бы не спугнуть его окончательно.

– Будь осторожен, Диомидэ, – спокойно произнес он, но в голосе прозвучала сухость. Диомидэ вытирал вспотевшее лицо. – Что еще скажешь? – как бы между прочим спросил Абуласан.

– Что сказать… – протянул Диомидэ, вытирая шею.

– Приди в себя, Диомидэ, что с тобой?

– Нет, ничего… А еще могу сказать, что Какитела пытается втереться в доверие к царю-супругу.

– А это еще кто? – поразился Абуласан, потому что впервые слышал эту фамилию. – Какитела…

– Иудей… Бено Какитела.

– Иудей? – и в ожидании более подробной информации Абуласан воззрился на Диомидэ.

– Он возраста Занкана, может быть, немножко моложе. Какое-то время работал на него, потом встал на ноги и имеет свое большое дело. Ловкий тип!

– А какое отношение он имеет к царю-супругу? Как он вообще возник возле него?

Диомидэ ответил не сразу.

– Мне кажется, – после паузы заговорил он, – он хочет показать иудеям, что близок к царю-супругу, чтобы они опасались его.

– А что царь-супруг?

– Он не отказывает ему в приеме, сколько раз Какитела заявлялся к нему с подношениями, столько раз он принимал и Какителу, и подношения.

– Иудея я понимаю: всякий нуждается в царской опеке, но… царю-супругу зачем этот Какитела? – задумчиво проговорил Абуласан. – Не бросай этого дела, продолжай наблюдение. – Абуласан снова задумался, потом спросил: – А чем там занят главный иудей?

– Скорбит, весь в заботах о больной дочери. Ни с кем не общается, кроме своего раби. По утрам и вечерам посещает молельню. А в молельню, кроме иудеев, никто не ходит.

– А во дворце? С Боголюбским встречался?

– До сего дня нет. Ну а сегодня… вам самим известно.

– Посещал ли он дворец после того, как возвратил мне фирман?

– В придворной книге нет его росписи. Не был ни разу.

Некоторое время назад главный казначей послал Занкану фирман, в котором говорилось, что за верную службу стране он освобождается от пошлины сроком на пять лет. На другой день Занкан вернул фирман со словами: «Верная служба родине не разменивается на деньги».

Вспомнив об этом, Абуласан улыбнулся.

– Ладно, Диомидэ, иди. Но держи ухо востро… – Абуласан умолк, потом махнул рукой, отпуская верного слугу.

Диомидэ склонил перед хозяином голову и стал пятиться к двери, чтобы не показывать ему спину.

– Погоди! – остановил его Абуласан.

Диомидэ замер, потом приблизился к Абуласану.

– Узнай мне, этот, как его, Ка…

– Какитела, Бено Какитела, батоно!

– Узнай, в каких отношениях находятся сейчас этот Бено Какитела и Занкан, водят ли дружбу или… В общем узнай это для меня! – И он отпустил его кивком головы.

Диомидэ вышел из зала.

А Абуласан вновь погрузился в свои мысли.

Утренний совет у царицы Тамар очень расстроил Абуласана.

Царица все еще занята подготовкой строительства пристани в Цхуми, призывает к себе достойных людей, советуется, взвешивает, примеривается. Сегодня у нее были наиболее влиятельные купцы, ее интересовало их мнение, будет ли способствовать развитию торговли и товарообмена строительство новой пристани. Джваншир, известный негоциант из осов[25]25
  Грузинское название осетин.


[Закрыть], заявил, что Цхумскую пристань должна строить не царица, а они, купцы, им следует взять на себя расходы. Пристань будет принадлежать купцам, а казне – выплачиваться пошлина.

Царица внимательно посмотрела на Джваншира. Многим купцам его идея пришлась по душе. И только Эртацминдели заметил:

– Нет, это нанесет ущерб царскому достоинству.

Тут сказал свое слово Занкан, сын Мордехая, Зорабабели:

– У купцов вряд ли найдется столько свободного золота, сколько потребуется для строительства пристани. А если и найдется, было бы неразумно нам строить ее: потраченные деньги мы начнем возвращать себе лет эдак через тридцать – сорок. А это, согласитесь, большой срок. Далее, мы люди непокорные, строптивые. Начнем строительство, пойдут споры, кто главный, споры перерастут в серьезное противостояние, – Занкан сделал паузу, взглянул на царицу, почтительно склонил голову и продолжал, – если в пристани есть такая уж необходимость, ее должно строить государство. Причин для этого три: первая – оно построит быстрее и дешевле, чем мы, вторая – борясь за первенство, мы потеряем немало времени, денег и сил, третья – прибыль должно получать государство. Несметное богатство – один вред как для человека, так и для мира.

Царица ничего не сказала. Молча ждала, пока выскажутся остальные.

– Почему ты поставил под сомнение строительство пристани, – спросил Эртацминдели, – ты сомневаешься в ее необходимости?

Занкан ответил не сразу. Он снова почтительно склонил голову перед царицей и сказал:

– Пристань – это хорошо, она будет способствовать сообщению, увеличит ввоз товаров и их вывоз, но… – Занкан умолк на мгновение, бросил на царицу почтительный взгляд и продолжил: – Но многие зарятся на нашу землю, многим нравится грузинская земля. Пристань откроет в Грузию путь не только купцам, но и врагам нашим… Поэтому, может быть, лучше не спешить с ее строительством… – Тамар с большим вниманием слушала Занкана, полуприкрыв глаза.