Текст книги "Человек из Вавилона"

Автор книги: Гурам Батиашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Вечерняя молитва

К полудню ветер усилился – носился, как сумасшедший, по берегу Куры, а в Петхаине выл голодным волком. Народ, собравшийся вечером в синагоге, не мог скрыть своего удивления:

– Не ветер, а настоящий ураган!

– Не рано ли похолодало?!

– Да-а, даже крыши срывает!

Однако, несмотря на сильный ветер, верующие, по обыкновению, собрались в синагоге – как всегда, с наступлением вечера уставшие от дневных забот люди на цыпочках входили в молельню и до начала молитвы предавались либо разговорам, либо чтению псалмов. В разговорах обсуждали случившееся за день или слушали рассказы купцов, прибывших издалека. Хахам Абрам обвел взглядом паству. Молельня была почти полна. Потом посмотрел на солнце – оно уже порядком склонилось к западу. Именно в это время раздался нервный возглас Иорама Базазы:

– Что будем делать, хахам Абрам, не начнем?!

Раби взошел на возвышение и начал молитву. Народ поднялся и стал вторить ему. Хахам молился, как обычно, не спеша, его бархатный голос разливался по всей молельне, принося утешение молящимся. Впрочем, в тот вечер возглас Базазы нарушил обычный покой раби – он понял, после молитвы надо ждать неприятностей. Он смотрел со своего возвышения на Базазу – тот стоял с мрачным видом, глаза горели злобой. Хахам почти механически произносил текст молитвы, думал, как ему поступить по ее завершении, чтобы предотвратить свару.

Так ничего и не придумав, он бросил взгляд на то место, где обычно сидел Иошуа, и лицо его прояснилось – теперь он знал, что делать. Иошуа был покровителем вдов и сирот. Именно он собирал деньги для них у паствы. Вдохновившись неожиданно пришедшей мыслью, раби Абрам уверенно продолжил молитву, паства вторила ему. Хахам понимал, что Иорам ждет не дождется окончания минхи[28]28
  Полуденная молитва (иврит).


[Закрыть].

Он проявлял беспокойство во время молитвы, а когда раби закончил ее, быстро закрыл Тору и направился к возвышению. Но хахам Абрам, не дожидаясь, пока тот подойдет к нему, произнес:

– Добрый вечер, уважаемые, пусть этот день с миром окончится для вас, и Господь дарует вам новое утро. Сегодня мы проводили еще одного благородного сына Израилева – Иошуа бен Давида, дай Бог ему доброго пути. Но мы должны продолжать заботиться о вдовах и сиротах, помогать им…

– Хахам Абрам! – крикнул идущий к возвышению Базаза.

– Минуточку, дорогой Иорам, сегодня мы должны собрать цедаку, это главное, – с улыбкой отвечал хахам Абрам, – изволь вернуться на свое место!

– Есть дело поважнее цедаки, – Базаза уже собирался взойти на возвышение. «Плохо дело!» – пронеслось в голове у хахама, и для большей убедительности он произнес нараспев, как если бы читал молитву:

– Никогда, никогда, люди, не ставьте ничего выше заботы о вдовах и сиротах. Измученные, исстрадавшиеся души вдов и сирот взывают к небесам, говорят с небесами. Ежели мы забудем о них, мы никогда ничего не добьемся. Ежели вдовы и сироты голодны, ни один из вас, люди, не может есть в свое удовольствие. Сперва позаботьтесь о вдовах и сиротах, потом радейте о своих семьях!

Но это не остановило Базазу. Он взошел на возвышение и обратился к духовному отцу евреев:

– Нынче дело обстоит так, хахам Абрам, ежели мы не проявим благоразумия, то к десяткам вдов и сирот, возможно, прибавятся и наши жены с детьми. У меня плохие вести, дай мне сказать! – И прежде чем хахам Абрам сообразил, что ответить, обратился к пастве: – Досточтимые и достохвальные люди! Нам грозит огромная опасность, и это привело меня сюда, на это возвышение. – В молельне воцарилась мертвая тишина – верующих потрясло это вступление. – Дело вот в чем: в любую минуту сюда или в наши дома может ворваться разъяренный люд и все тут перебить. – Иорам умолк, перевел дух и продолжал: – Плохи наши дела, люди, давайте встанем…

– Не томи уже, говори, в чем дело! – крикнул Намтала.

– Что случилось, Иорам, почему ты нас пугаешь? – это был Исакия, «Петхум».

– А ну спускайся оттуда! Когда это было, чтобы врывались в молельню?! – Иаков понял, Базаза что-то затевает.

Иорам поднял правую руку:

– Успокойтесь, люди, сейчас вы все поймете, а когда поймете, увидите, что натворили наши же соплеменники, – Базаза повысил голос, – и снова наши, наш человек пожертвовал всеми нами, и снова наш человек, иудей, способствует истреблению еврейства Грузии! Вы, верно, слышали, что царя-супруга привезли из дальней страны. Наша великая царица взяла его в мужья, но, увы! Царь-супруг, оказывается, любит мальчиков, мужчин. Царице подсунули извращенца!

Поднялся страшный шум.

– Что ты болтаешь, Базаза?!

– Он не в своем уме!

– И это выяснилось сейчас? Он уже два года как царь-супруг!

– Как ты смеешь говорить такое о царице?

– Умолкни, сейчас же умолкни!

– Люди, послушайте меня! – В голосе Иорама прозвучали нотки злости: – Вы можете верить или не верить, но сегодня утром царица Грузии Тамар велела изгнать Боголюбского из страны, – голос его сорвался на крик, и он гневно оглядел собравшихся, – царица изгнала своего супруга, и все грузины сейчас задаются вопросом, кто привез в Грузию такого зятя, кто избрал его супругом царицы? Кто обрек Грузию на подобную участь, как вы думаете, кто? – крикнул Базаза, глядя на потрясенную паству. – Вы прекрасно знаете, кто довел нас до такой беды, это Занкан Зорабабели, Занкан Зорабабели не пощадил Грузию! Занкан ничем не брезгует, лишь бы возвыситься над нами, он одурачил царицу Грузии, а с нами что сделает, люди?! Он ввел в обман нашу царицу и собирается уничтожить всех нас! Грузины говорят, что наказать надо не одного человека, а все еврейство Грузии! Идите, спешите позаботиться о своих семьях, возможно, именно в этот момент ваши дома разоряют!

На какой-то миг воцарилось молчание, а потом все зашумели, загалдели, бросились к выходу. Хахам Абрам взглянул на Занкана – правая рука с Торой лежала на колене, левая упиралась в бок. Он сидел, выпрямившись. В глазах стояла печаль.

– Люди! – крикнул Базаза. – Куда вы бежите?! – Остававшиеся в молельне повернулись к Иораму. – Вы что, хотите схватиться с отчаявшимися, опозоренными грузинами? А что потом? Ну переломаем друг другу руки и ноги! А дальше? Уйдем с этой земли? Соберем манатки – и айда куда глаза глядят?! И все это из-за одного человека, Занкана Зорабабели?!

– А что нам делать?

– Как нам быть?

– Где выход, Иорам?

– Есть выход, который принесет нам мир, а мир – это спасение, так было всегда, так и будет!

– Говори!

– Объясни, посоветуй!

– Спаси нас, Иорам, и Господь воздаст тебе! – кричали Базазе насмерть перепуганные евреи, а хахам потрясенный смотрел на свою паству и не узнавал ее – она никогда не выглядела такой глупой и беспомощной.

Базаза, похоже, был очень доволен собой – он почувствовал, что стал полновластным хозяином толпы. В эти минуты все верующие были покорными ему овцами. Это придало ему сил, и он во весь голос заявил:

– Есть путь к спасению: мы сейчас же, немедленно должны отказаться от Занкана Зорабабели и объявить во всеуслышание, что Занкан Зорабабели отныне не является членом нашей общины! Если мы сейчас же отречемся от него, мы сможем предотвратить столкновение, сможем отвести от наших семей угрозу разорения. Это единственный путь, евреи!

Хахам Абрам почувствовал слабость в коленях.

– Не нужен он нам, мы отказываемся от него! – крикнул кто-то.

– Пусть немедленно убирается отсюда! – поддержал его другой.

Базаза горящими глазами обводил молельню.

– Весь город должен немедленно узнать, что Занкан отныне не наш соплеменник! Так и только так спасем мы наши семьи! Отсечение, отсечение!

– Мы же сказали, что отказываемся от него! – Намтала, поднявшись, махал Иораму рукой. – Не тяните с решением, дети Израилевы. – Голос его дрожал от нервного напряжения.

Из другой группы верующих вышел Давитиа, худой мужчина лет сорока.

– Ты там, сядь на свое место! – крикнул он Намтале и повернулся к Базазе. – Минуточку, Иорам, ты не тот человек, по чьему слову верующие будут принимать решение – отсекать там кого-то или не отсекать. А ну слазь оттуда! Сколько поколений нашего народа прожили на этой земле, и, что, ни один иудей никогда ни в чем не ошибался? Когда это было, чтобы наши семьи разоряли? Ежели Занкан Зорабабели сделал что-то не так, значит, нам надо поступить еще хуже? Мы же все сыны Израилевы, мы должны поддержать человека, который ничего, кроме добра, не делал!

– Что ты там несешь? – взъярился Базаза. – Что, нам жертвовать семьями?!

– Иорам Базаза, – улыбнулся Давитиа, – мы все прекрасно знаем, где собака зарыта!

И тут к возвышению направился Бено Какитела. Поднявшись, он оглядел молельню и спокойно заговорил:

– Уважаемые верующие, Давитиа абсолютно прав, не надо торопиться, решать с бухты-барахты, чтобы потом нас не засмеяли люди. Занкан оказал медвежью услугу Грузии и всему грузинскому еврейству. Сегодня вся страна гневается на нас, и мы должны что-то делать, любым способом смыть с себя этот позор. Мне нравятся слова Давитиа. Не будем спешить, не будем изгонять Занкана Зорабабели из общины – за ним числится немало добрых дел. Попросим его самому отказаться от нас, уехать из Тбилиси сегодня же, по своей воле. Нам будет больно, но это будет сделано во имя покоя всех евреев!

Раздались возгласы:

– Правильно!

– Так, пожалуй, будет лучше!

– Мы не посмеем оскорбить его!

– Дай Бог вам добра и благоденствия! – продолжал Какитела. – Вы правы, мы не можем оскорбить его! Мы ничего не решаем, Занкан сам откажется от нас, сам объявит, что не является членом нашей общины. Дай Бог ему всего самого хорошего, но пусть он будет вдали от нас!

– Ты не прав, Бено, – Базаза все никак не мог угомониться, – ежели Зорабабели уйдет от нас по своей воле, какое же это наказание?! А мы должны наказать его, все должны увидеть, община наказывает тех, кто ее ни во что не ставит.

– Мы должны все решить миром, – возразил Бено Какитела, – ежели он решит по-другому, наше слово останется за нами.

В молельне поднялся невообразимый гам. Люди что-то кричали, спорили, переругивались. Но все услышали слова Давитиа: «Вообразили себя важными птицами? Только почему вы думаете, что мы перед вами желторотые птенцы?» Услышали этот возглас Давитиа и Бено с Какителой – но перед ними сейчас стоял вопрос гораздо важнее, чем достойный отпор ему. Они смотрели на взволнованных, что-то кричавших верующих и думали, что еще следует предпринять для окончательной победы.

Хахам Абрам, оттесненный в уголок на возвышении, держал в руке молитвенник с загнутым внутрь указательными пальцем. Именно с этой страницы он должен был продолжить чтение. Раби сидел, опустив голову, одолеваемый грустными мыслями: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и подобию Нашему». Кому это сказал Создатель, по образу и подобию Нашему создадим человека? Ангелам? Написано, что ангелам. Главное тут, по нашему образу и подобию… Стало быть, человек создан по Божьему и ангельскому подобию! Где это подобие? Я что-то не вижу его! Похоже, не удался Создателю человек!

Занкан Зорабабели тоже держал в руке молитвенник. Опираясь другой рукой о колено, он грустно размышлял:

«Раби Натан говорит, когда Бог создавал человека, мир принадлежал животным. И Бог, обратившись к ангелам и всем живым тварям, созданным им, сказал: сотворим человека по образу Нашему и подобию! Пусть каждый из Нас отдаст частицу себя человеку. И каждая Божья тварь отдала человеку частицу своей души: муравей и коза, пресмыкающееся и лев, орел и канарейка, слон и ящерица, рыба и крот, медведь и блоха, дятел и еж, и ангелы сотворили человека по их образу и подобию»…

– Занкан Зорабабели, – вдруг услышал Занкан четкий голос Какителы, – тебе дается право удалиться, уйти из нашей общины, дабы в народе воцарился мир.

А хахам Абрам в это время думал: «Кто, кто, кроме меня, виновен в том, что моя паства такая, какая она есть, и кто, как не я, должен был изменить ее? Но Господь не дал мне такой силы».

Холодный голос Базазы отскакивал от стен молельни:

– Занкан Зорабабели, ты всегда хотел возвышаться над нами. Это привело к тому, что ты предал Грузию, предал еврейство Грузии и восстановил против него остальную Грузию. Теперь же ты должен спасти евреев, должен удалиться из общины по своему желанию, сейчас же, немедля, оставить город.

«И ходят по земле люди, в душах которых живут львы, – размышлял между тем Занкан, – ходят и такие, в ком больше от змеи, нежели от ангела, и такие, в ком больше от ангела, чем от козла, больше от волка, чем от голубя. Что делать Какителе, если в душе у него больше зависти, чем добра, или Базазе, или этим трусливым верующим? Они ведь бояться за своих жен и детей, их ведь пугают разбоем»…

– Занкан Зорабабели, люди в последний раз обращаются к тебе и просят уйти, оставить город, спасти наши жизни и дать евреям покой, – взывал с возвышения Какитела.

– Мы ждем от тебя ответа, Занкан, ты должен сам уйти от нас, ты, чья дочь отказалась от нашей веры, ты, предавший нашу царицу и ни во что не поставивший все грузинское еврейство, оставишь ли ты нас по своей воле? – вторил ему Иорам.

О, как тяжело было хахаму подняться на ноги, с каким трудом встал он со своего места!

– Правоверные! Досточтимые правоверные! Это я так говорю, и мы все знаем, что это значит! А чтим ли мы на самом деле Господа, выполняем ли его заповеди? Я не стану отвечать на этот вопрос. Пусть каждый из вас спросит себя, следует ли он заветам Господа? – Хахам Абрам сделал паузу, глубоко вдохнул воздух и уверенно продолжил: – Пусть никто не думает, что нас не было среди них, кто стоял у Синайской горы, когда Моисей получил из рук Господа его заповеди. Эти заповеди приняли все поколения евреев – те, кто жил до Моисея, и те, кто будет жить после нас. Мы все поклялись следовать им. Поэтому сегодня пусть каждый из вас спросит себя, кому вы служите – Господу или сатане, – хахам Абрам раскрыл молитвенник, – люди, я прочту вам сейчас текст, который сыны Израилевы повторяют трижды в день, пусть каждый из вас заглянет в свою душу и подумает, что означают эти слова: «Господи, Боже мой, отврати от языка моего и от уст моих злые коварные слова, пусть умолкнет душа моя за мои проклятья!» Задумайтесь над этими словами, люди! Думайте всю ночь, весь день, думайте: кто я есть, что делаю, куда иду. Пришло время молитвы, все небо давно уже в звездах!

И только он хотел начать вечернюю молитву, как Базаза отчаянно закричал:

– Нет, нет, прекратите!

Хахам обернулся к Какителе и Базазе и предостерегающим тоном произнес:

– На этом закончим, пришло время молитвы!

Глаза Какителы налились гневом, а Базаза, уже не сдерживаясь, кричал:

– Люди, вы слышали, мы не хотели причинять Занкану вред, мы пощадили его, но он не внял нам, не захотел спасти еврейство Грузии. А теперь мы сами выпроводим его! Чего хочет от нас этот предатель, пусть убирается, наконец! Занкан уходи, дай нам покой! – Базаза почти охрип от крика.

– Что они воду мутят весь вечер, не надоело?! – с неудовольствием проговорил кто-то, и в наступившей вдруг тишине все отчетливо услышали эти слова. Базазе только это и надо было.

– Что значит надоело?! Как я могу молчать, когда его имя у всех на устах – и у грузин, и у иудеев! Никто не помнит о нас, мы – ничто, все говорят только о нем!

Базаза орал, но от волнения плохо выговаривал слова, и говорить становилось все труднее – рот его напоминал высохший летом ручей. Последние слова он почти прохрипел. И тут последовала реплика Давитиа.

– Ну чего вы хотите от бедняги, ну забыли его, не говорят о нем, вот он и бесится! – со смехом, будто что-то рассказывал соседу, произнес он.

Раздался чей-то смешок. В другом углу молельни кто-то рассмеялся в ответ – рассмеялся так заразительно, что Давитиа не удержался и тоже прыснул. А потом, словно смешинка попала ему в рот, стал давиться от смеха. Сидящие вокруг, не в силах удержаться, заулыбались, кто-то громко хохотнул, и зал вдруг прорвало – смеялись все, смеялись от души. Хахам Абрам смотрел на смеющуюся до упаду паству, и сердце его наполнялось усладой, рот непроизвольно растягивался в улыбке, и, уже не сдерживаясь, да и не хотелось ему сдерживаться, он присоединился к от души хохочущей пастве.

Смех окружающих вернул Занкана к действительности. Пораженный, он оглядывался вокруг.

– Люди, никто ни во что не ставит их, каково, а? – крикнул кто-то (Занкан не увидел, кто), и новый взрыв хохота потряс молельню. Занкан еле сдержал улыбку.

– Что происходит? – прохрипел Базаза. Он никак не мог понять причины этого безудержного смеха. Раскрыв рот, смотрел на верующих. Потом повернулся к Какителе и спросил: – Бено, что происходит?

Бено Какитела сошел с возвышения. Иорам Базаза поплелся за ним. Они шли, опустив плечи, с мрачными лицами и никак не вписывались в общий настрой молельни. Смех, как грузинская народная песня, царил в ней, то угасая, то вновь усиливаясь. Можно было подумать, весь Петхаин хохочет, а эти двое едва волочили ноги, и вслед им несся дружный гогот.

В тот вечер самым счастливым человеком, даже счастливее Занкана, был хахам Абрам.

«Как я ошибался, – думал он, – что зря молился столько лет с этой паствой, у меня замечательная паства!» – Он смеялся почти до слез, а что может быть слаще слез от смеха!

Закончив сумеречную молитву, просветленные верующие со смехом высыпали во двор. Они возвращались домой в прекрасном расположении духа. В это время их внимание привлекли несколько незнакомцев, стоящих во дворе. Они не были похожи на иудеев – так одевались обычно латники амирспасалара. Один из них, самый высокий, подошел к Занкану.

– Батоно Занкан, мы столько времени ждем вас.

Занкан с улыбкой отвечал незнакомцу:

– Я не знал об этом.

– Вас ожидает амирспасалар. Мы пришли за вами.

– Пошли! – и Занкан удалился с латниками.

Сердце юной девушки

«Даже не знаю, что мне делать! Я думаю не о том, как мне жить, а жить ли мне вообще! Я знаю, почему ты отвергаешь меня, ты – высоко, на вершине, а я – где-то там, в преисподней. Но разве солнце не светит одинаково и большому, и малому? Разве не всем дарит свои лучи? Я не смею стыдить Тинати – она кажется мне ангелом, – потому что она – хранительница тайн твоей души, но в тот день я жаждал увидеть не ее, а тебя. Появись ты на этом мосту, это значило бы, что ты даешь мне надежду на жизнь, ты позволишь мне дышать. А сейчас я не знаю – какой смысл в моем существовании, зачем мне жить, если тебя не будет рядом со мной?

Завтра я еще раз подожду твоего появления на мосту, еще раз испытаю судьбу – если не увижу, когда солнце будет в зените…

Отныне либо ты даруешь мне жизнь, либо отбираешь ее. Я согласен на любой твой приговор, ибо ты есть и всегда будешь повелительницей моей души.

Тот, чьей жизнью является

Бачева, дочь Занкана и Иохабед».

На другой день, когда солнце стояло в зените, Бачева прошла по мосту через Куру. Она не смотрела в сторону реки. Шла, опустив глаза, почему-то ждала, что ее окликнут: «Баче, послушай меня!» Она остановилась бы тогда и покорно подняла бы глаза на позвавшего ее.

Но никто не окликнул ее, и она, опечаленная, дошла до конца моста. Через некоторое время она прошла по нему в обратную сторону, так и не подняв головы. Хотя ей очень хотелось увидеть его.

Домой она вернулась в дурном настроении.

Господи, поспеши на помощь мне[29]29
  Пс. 39, 15.


[Закрыть]

Небо было усеяно звездами, расплывшаяся в улыбке луна красила пыльные улочки города в серебряный цвет.

Занкан был неприятно поражен. Только они вышли со двора синагоги, как он оказался в окружении четырех латников. Самый высокий шел впереди, второй следовал за ним, а остальные двое пристроились по бокам, почти плечо к плечу. «Что-то не так, – подумал Занкан, – когда это было, чтобы за мной присылали четырех латников». Латник, идущий перед ним, волочил правую ногу, поднимая клубы пыли. «Похоже, его беспокоит рана, интересно, где его ранили? Наверное, бился под началом Боголюбского». Воспоминание о Боголюбском резануло сознание, и тут его осенило: а может быть, эти люди вовсе не от амирспасалара – как он легкомысленно согласился следовать за ними!

Занкан посмотрел вокруг – Гучу и Джачу не было видно, а ведь они должны следовать за ним повсюду. «Они никогда меня не бросали!» – Занкан был в недоумении. Он замедлил шаг, внимательно огляделся. Идущий сзади почти прилип к нему. «Не замедляй шага», – прохрипел он ему прямо в ухо. Занкан услышал его дыхание. Он повернул было голову, чтобы взглядом сказать ему: не липни ко мне, твоя грудь обжигает мне лопатки, но тут же под ухом раздалось сипение: «Я сказал, не замедляй шага!» Он произнес эти слова так нервно, что Занкан оторопел, зацепил ногу за ногу и чуть не упал.

– Ну! – в хриплом голосе уже звучала угроза.

Занкан снова посмотрел вокруг. Верующие уже разбрелись по улочкам, ведущим к их домам. На противоположной стороне ковылял какой-то старичок. «Ежели они не от амирспасалара и ведут меня Бог знает куда, кто-то ведь должен знать об этом!» Как позвать старичка? Что сказать ему? Похоже, он еврей, но кто это? Как его зовут?

– Сын Израилев! – неожиданно громко произнес Занкан. – Посмотри сюда! – В голосе его звучало волнение.

– Что прикажешь, Занкан, дорогой, это я Гершон Давитиашвили! – счастливый от того, что Занкан узнал его и зовет к себе, Гершон поспешил на противоположную сторону улочки. Но стоило ему сделать несколько шагов, как высокий обнажил саблю и крикнул:

– Ни с места!

– Скорее, скорее! – завопил хрипун и, толкнув Занкана, схватил его под руку. – Давай хватай его, бегом! – крикнул он тому, кто шел сбоку.

Занкан решил не сопротивляться, его стражи, похоже, были готовы на все – они здорово перепугались. Поэтому он побежал вместе с латниками, но успел бросить взгляд на Гершона – тот стоял, оторопев, молча глядя ему вслед. Один из латников, скорее всего хрипун, поднял руку и ребром ладони нанес Занкану удар в шею. Занкан потерял сознание.

– Что ты натворил, осел! – воскликнул латник справа. – Лучше бы тебе убить себя, чем его!

– Не беспокойся, поддержи его! – ответил высокий и поднял Занкана на руки. – Да помогите же, видите, какой он тяжеленный!

– Люди, сыны Израилевы, выходите, выходите из своих домов! – Гершон наконец обрел дар речи.

– Вот кто осел, теперь он преследует нас! – прорычал высокий.

– Сюда, сюда свернем!

– Люди, иудеи! Выходите, все выходите! – Голос Гершона преследовал их. Похитители ускорили шаг, свернули направо и растворились в темноте.

– Вы оставайтесь здесь, – приказал высокий двум латникам, – проследите, чтобы этот старый осел не помешал нам.

Занкана внесли в хижину из речного камня и уложили на тахту.

– Доложи!

– Сейчас! – ответил высокий и вышел.

Хрипун уставился на Занкана, даже похлопал по щеке, пытаясь привести его в чувство.

– Давай просыпайся, хватит спать!

Вошел высокий, на лице его играла улыбка.

– Остался доволен, хорошие вы, говорит, ребята, и ушел.

– Ушел? Куда?

Высокий удивленно посмотрел на хрипуна. Откуда ему знать, куда и зачем ушел большой господин.

– Он вышел с другой стороны, – тихо, словно для себя, проговорил он, – узнал, что мы его принесли, улыбнулся и вышел.

Занкан лежал на тахте с закрытыми глазами, до него доходили лишь обрывки разговора латников. Немного погодя один из них поинтересовался, как долго они будут сидеть без дела, и не сказал ли господин, что делать с пленником. Ответа не последовало. Занкан превратился в слух – ему хотелось знать, что его ждет.

– Ну что будем делать? Ждать, пока он придет в себя?

– Не болтай, он мне сказал, что делать, и я сделаю так, как он приказал мне, – ответствовал второй.

«Похоже, этот высокий за главного», – подумал Занкан, он все еще не открывал глаз. Ему надо подумать и в первую очередь вызнать, кто организовал его похищение; он стал перебирать в памяти все, что случилось сегодня, – утренняя встреча с человеком, прячущим лицо. Как его звали? Как? Ах да, Диомидэ… Что хотел от него этот абуласановский прислужник? Чтобы он немедленно уехал из города. Почему Абуласану потребовалось, чтобы Занкан покинул Тбилиси? Потом этот Диомидэ обработал Какителу и Базазу. Когда он появился в синагоге, те попытались навесить на него ярлык предателя царицы и всей Грузии и снова потребовали его отъезда из Тбилиси. Похоже, пребывание Занкана в городе кому-то очень мешает. Пока Занкан в городе, Абуласан боится… Чего? Занкан замер, пытаясь проникнуть в замысел Абуласана. С какой целью устроил он этот спектакль?

Занкану не впервой находиться перед лицом опасности, но прежде тучи, нависавшие над ним, были похожи одна на другую, как капли воды, и все они – будь это в караванном пути или в городе – развеивались одним мановением руки с зажатыми в ней серебряными монетами. Серебро тушило любые пожары. А сейчас? Он еще не знал, перед какого рода опасностью стоит, что от него хотят – жизнь или серебро. Ежели Занкан – пленник Абуласана, а Занкан был уверен, что именно так обстоит дело, цена серебру – ломаный грош. Как же ему уцелеть? Как унести ноги? Начнем сначала: Абуласан замыслил убрать Занкана из города, чтобы некому было опровергнуть его слова.

Деньги обычно спасают человека, но сегодня деньги – прах, серебро, что железо, которое рвет карман. В Грузии слово порой имеет большую цену, нежели деньги. В Грузии слово порой дороже серебра.

В комнате раздался какой-то шум. Занкан почувствовал, кто-то вышел и хлопнул дверью. Он открыл глаза, посмотрел по сторонам. Высокий вынул кинжал из ножен и теперь водил им по ногтю большого пальца, проверяя остроту лезвия. Занкан кашлянул. Высокий бросил на него безразличный взгляд и вернулся к своему занятию. Занкан зажмурился. «Нетрудно догадаться, что хочет сказать своим поведением этот верзила: будешь упрямиться, не выполнишь нашей воли… сегодня правда ведет на кладбище… Я должен подчиниться… правда подождет, придет время, и эта правда станет всем нужна… Сегодня же спасительница – ложь… Надо сделать все, чтобы приблизить время правды, но… Сегодня же мудрость – в вымысле, да, во вранье». Занкан еще сильнее зажмурил глаза, сморщил лоб и затаил дыхание: ему вдруг пришла в голову ужасная мысль – его ложь станет подтверждением того, что он был вдохновителем идеи приглашения Боголюбского в Грузию… «Они хотят выставить дело так, будто я подал Абуласану эту идею… Абуласан хочет взвалить на меня свой грех, который позором ляжет на мое потомство… И вина моя перед Грузией не искупится никогда».

– И долго упрашивал тебя этот рос сохранить его доброе имя? – не отрывая глаз от острия кинжала, спросил вдруг высокий.

«Ну вот, началось, – подумал Занкан, – кинжал готов, отточен наславу, скажу правду – пырнут в сердце, солгу – обесчестят. Выбирай, Занкан, или нож в сердце, или ложь, которая позором ляжет на тебя и твоих внуков». И тут он услышал чей-то таинственный голос: «Ищи то, что лежит между кинжалом и ложью». Что лежит между ложью и кинжалом?

– Чего молчишь? А впрочем, правильно делаешь, тебе есть о чем поразмыслить, да и куда торопиться. Небось знаешь, жив останешься, коли скажешь правду, почему ты скрыл от всех недуг Боголюбского. Велика твоя вина, ох, как велика, ты не только обманул нашу царицу, солнцеликую и добродетельную Тамар, ты пнул под зад всю Грузию, и как ты понимаешь, никто тебе этого не простит, – высокий говорил медленно, как будто адресовал слова не Занкану, а самому себе. – Да-а, злое дело не утаишь, – продолжил он после паузы, – но я удивляюсь тебе. Все считали тебя умным, осмотрительным, а на деле что оказалось? Или тебя считали мозговитым, потому что ты богат?

Занкан слушал высокого, не открывая глаз. Слова его камешками брякались о его голову, подпрыгивали вокруг нее, как если бы водили хоровод. «А говорят, деньги – это сила! Сила – кинжал или тот, у кого он в руке».

Занкан услышал, высокий поднялся со своего места. С какой целью? Сухое сено, разбросанное на полу, зашуршало, а потом раздался звук закрывающейся двери. Занкан открыл глаза. Успел увидеть спину высокого, выходящего из комнаты. Услышал, как опустился засов. Какое-то время он лежал, не шевелясь. Потом сел и осмотрелся. Полом служила хорошо утрамбованная черная земля, поверх нее лежала солома, местами сплошь покрывавшая землю, местами – нет. Окон в стенах не было. Над очагом дымилась лучина, освещавшая комнату мерклым светом. Занкан встал. Стены землянки были возведены из речных камней – круглых, плоских, остроконечных. Строители выбирали такие, которые казались влажными, будто их только что вынули из воды. Черный от сажи очаг напоминал злобного старца. Занкан почувствовал, что его пробирает дрожь. Подошел к двери, приложил к ней ухо, прислушался. Снаружи – ни звука. Он вернулся к тахте, собирался уже сесть, как открылась дверь, и в комнату вошел высокий, а с ним и хрипун.

– Такие вот дела, Занкан, люди хотят знать, как этот рос уговорил тебя скрыть его недуг, идем, расскажешь все в подробностях. А потом каждый пойдет своей дорогой.

Занкан стоял, глядя перед собой остановившимся взглядом.

– Ты слышал, что я сказал?

Занкан молча опустился на тахту и заложил ногу за ногу.

– Пошли? – сказал высокий.

– Чего тянуть, закончим! – отозвался хрипун.

Занкан молчал.

– Ну?! – высокий уже не скрывал своего раздражения.

– Пить хочу, – наконец произнес Занкан, и столько упрека (даже осуждения) было в его словах, что высокий понял, никуда он не пойдет и ничего говорить не будет. Но тем не менее знаком приказал второму принести воды. Хрипун вышел.

«К кому они собираются меня вести? – думал между тем Занкан. – Перед кем я должен отчитаться, будто знал о недуге Боголюбского и скрыл его? Перед царицей? Возможно. Перед амирспасаларом? Тоже возможно, потому что…»

– Ну как поступим, Занкан-батоно? – прервал его мысли высокий.

Появился хрипун с кувшином в руках.

– Из колодца вода, смотри какая холодная!

Занкан приложился к кувшину. Он пил не спеша, вода была такой холодной, что обжигала горло. Он даже не чувствовал ее вкуса. Пил и думал, что предпримет высокий. «Наверное, будет выполнять то, что ему приказали, а что ему приказали?»

– Довольно, Занкан, я же вижу, ты уже напился. К чему тянуть? У нас масса дел.

Занкан поставил кувшин на пол и посмотрел высокому прямо в глаза. «Ежели они ведут меня к царице или амирспасалару, это будет безобидная ложь, они прекрасно понимают это сами, и назавтра я смогу все в подробностях рассказать им обоим».

– Слушаю, батоно Занкан! – сказал высокий.

«Но скорее всего, меня поведут на заседание царского дарбази, и там я должен буду признаться, что это я посоветовал Абуласану избрать Боголюбского в зятья и не успокоился, пока не добился своего. Наверное, они ждут от меня этого…»

– Я слушаю!

«Но я ведь могу рассказать и то, как меня похитили, ударили так, что я лишился сознания, потом стали наставлять, как и что мне говорить, что помешает мне сказать правду, этот верзила и хрипун будут уже не властны надо мной. А впрочем, они начнут кричать, что я все придумал, придумал, чтобы избежать справедливого гнева всей Грузии, и поверят им, а не мне, может быть, не все, но большинство поверит…»