Текст книги "Человек из Вавилона"

Автор книги: Гурам Батиашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Сердце юной девушки

Бачева с нетерпением ждала появления очередного письма. Семья Зорабабели возвратилась в город, а письма все не было, и Бачева утешала себя тем, что неизвестный автор любовных посланий, вероятно, не знает, что она переехала в город. Наступила осень, похолодало, но окно ее комнаты было постоянно открыто. Выходя из комнаты, она тут же спешила назад и, войдя, шарила глазами по полу.

А письма все не было.

И Новый год – Рош Хашана – прошел в ожидании письма. Настали дни оценки собственных деяний, покаяния, но Бачева думала не о своих грехах, а о том, кто посылал ей письма. И вот в субботу утром в праздник Сукот, когда Занкан молился в синагоге, Иохабед занималась своим обычным делом перед зеркалом, а Бачева увлеченно читала повесть о трагической любви меджнуна к Лейле и уже отчаялась получить очередное послание, она почувствовала, как что-то плавно опустилось на пол. Резко обернувшись, увидела письмо. Сердце ее забилось, на лбу выступили капельки пота. Приятно было смотреть на листок бумаги на полу. Это зрелище доставляло ей удовольствие. И, словно желая продлить его, она с улыбкой смотрела на письмо, потом не спеша поднялась и стала читать:

«Письмо от меня ангелу моей жизни!

Грешен я – в праздник Кипура в синагоге вместо того, чтобы молить Господа простить мне мои грехи, я говорил с тобой, лишь ты стояла перед моим глазами. Простит ли Господь мне этот грех? Доколе мне мучиться? Покуда ты не прикажешь мне: „Приди ко мне!“, я так и буду жить затворником. Я жду этого дня, жду, когда наконец ты это скажешь, ангел мой! Когда мы будем вместе?! И надеяться ли мне на это? Ты думаешь, ты камень выбросила в реку? Это меня ты бросила в Арагви, тебе не было жаль меня? Ты не пощадила меня потому, что не хочешь знать меня, или потому, что еще не свыклась с мыслью, что я всегда буду рядом с тобой?! Я жажду жизни! А моя жизнь в твоих руках! Если ты даришь мне жизнь, сегодня же после полудня, когда Занкан уйдет в синагогу, перейди через мост. Это будет знаком того, что ты даруешь мне жизнь, поскольку она возможна только рядом с тобой, вместе с тобой.

Тот, чья жизнь – Бачева, дочь Занкана и Иохабед».

Бачева схватила все письма, полученные ею за это время, выбежала из комнаты и помчалась к Тинати.

После полудня, когда Занкан отправился в молельню, по мосту через Куру прошествовала Тинати. Она внимательно оглядывала окрестности. Никого. Возвращаясь назад, остановилась и долго смотрела на воду.

Перед бурей

Абуласан держал ухо востро. Он чувствовал, в стране грядут большие перемены, и готовился к ним. Со всеми, кого главный казначей считал достойным, он вел проникновенные беседы. Впрочем, и с теми, кого он не считал таковыми, он тоже вел сладкоречивые разговоры. Ему рассказывали новости с гор и долин, говорили о чести и совести, об опасностях войны и о том, как день от дня теряла свою мощь Византия. Естественно, он заводил разговор и о Георгие Боголюбском. Никто не отзывался непочтительно о царе-супруге, напротив, его хвалили за смелость – ходит, де, по лесам, распугивает врагов Грузии, они даже не смеют приблизиться к ее границам.

А это значило, время бури еще не пришло.

Абуласан не сомневался, что она грянет, не сегодня, так завтра, и все сметет на своем пути. И бурю эту поднимут не для того, чтобы причинить вред Георгию Боголюбскому, а для того, чтобы положить конец их союзу, его, Абуласана, и Георгия. Они не успокоятся, пока не разрушат этот союз.

Каждый вечер Абуласан садился у очага и думал о грядущей буре – как она пройдет, какую сторону затронет, что развеет в прах. Как далеко зайдут сеятели ветра?

Абуласан хотел владеть ситуацией, знать наверняка, откуда завтра ждать опасности и от кого. Хотя бы приблизительно предвидеть масштабы бури.

«Согласен, царь-супруг недужен. Непристоен. Ну и что? Что теперь делать? Кричать об этом на весь мир или молчать в тряпочку и самим справиться с бедой? Сколько царей мы знаем больных, никчемных, но их никто не позорит. Разве в сегодняшней Византии не процветает разврат. Женщины мечтают о мужчинах, те же так милуют друг друга, что…» – в очаге треснуло поленце, Абуласан взглянул на пламя, его языки ласкали друг друга, то отдаляясь и уменьшаясь, то сплетаясь, как юноша и девушка, в тесных объятьях. Абуласан прекрасно знал, что в Грузии не смирятся с этим пороком царя-супруга, никогда не смирятся. Он понимал и тщетность своих раздумий. Поэтому, сидя холодным вечером у камина, пытался представить себе, что последует за бурей.

«Стало быть, царица Тамар… она не хотела Боголюбского, но мы тем не менее выдали ее замуж за него, мы сделали это, мы привезли Боголюбского – это первое. Второе: Палаванди, Саурмаг, Тарханисдзе и иже с ними, которые были против Боголюбского, потому что мы ратовали за него, предлагали в зятья Алексея Комнина… Но я победил… Настоял на своем… Сейчас же… почти два года прошло, как Боголюбский живет в Грузии… а царица прислушивается к ним, амирспасаларом назначила их человека… Да, главный военачальник из их лагеря… Кто еще? Кто еще? Те, кто стоит за ними, и те, кто завтра встанет с ними, как только почувствует их силу. И если это действительно так, то… А что, мой меч совсем затупел?..»

И снова поленце так треснуло в очаге, что Абуласан вздрогнул. Он с упреком посмотрел на пламя, сощурившись, долго не отрывал от него глаз.

«Я привез Боголюбского, это моя идея. Потому-то сегодня я – главный казначей… но я отвлекся, расслабился, не то не бывать Мхаргрдзели амирспасаларом… Поэтому… А откуда мне было знать, что он с изъяном… откуда, откуда было знать…» – и тут Абуласан вздрогнул, как если бы его укусила змея. Он вспомнил Занкана Зорабабели, его письмо!

«Иудей Зорабабели! Зорабабели!»

Главный казначей вновь погрузился в свои мысли. С Зорабабели по-прежнему не поговоришь. Он избегает Абуласана, не общается с ним. Привез человека, тот стал царем-супругом, но и с ним не знается. А это значит… Абуласан понимал, что это значит, но за Зорабабели все же следует присмотреть.

«Тоже мне важная персона, будто не понимает, почему я выбрал именно его для переговоров с будущим царем!»

Кладбище

Занкан шел, погруженный в свои мысли. Гучу и Джачу следовали за ним на некотором расстоянии.

На перепутье остановился. Направо – дорога на синагогу, налево – на кладбище. Заметив невдалеке Бено Какителу – тот медленно, тяжело шел в его сторону, – Занкан решил подождать его.

– Как поживаешь, Бено? Надеюсь, у тебя все в порядке? – спокойно с улыбкой спросил он, когда тот подошел. Огорошенный теплым приветствием Занкана, Бено не нашелся, что ответить, а Занкан продолжал: – Ты, верно, слышал, на кладбище забрела скотина и несколько могил разворочено. Надо чем-то помочь. Это наше общее дело. Может быть, пойдем вместе, посмотрим?

Бено Какитела непременно взялся бы за общественное дело, хотя бы только потому, что такими делами обычно занимался Занкан. Но тут ошарашенный ласковым тоном Занкана мгновенно подумал: «Похоже, я его прижал к ногтю, что значит эта его улыбка и радушие, как не знак покорности?!» И с видом побежденного невежды высокомерно ответил:

– Вообще-то люди просили меня уладить это дело, я как раз туда и направлялся, и ты… – хотел добавить «можешь пойти со мной», но пощадил, как ему казалось, приниженного Занкана и закончил более мирно: – Если хочешь, можешь идти, воля твоя!

Занкан сдержал улыбку и направился к кладбищу.

Бено же не тронулся с места – ему не улыбалось плестись за Занканом. Но и не пойти он не мог, ведь он только что сказал ему, что идет на кладбище.

Опять же Занкан выручил его, он обернулся и как бы между прочим проговорил:

– Хорошая погода – повезло Иошуа. Дай Бог ему с миром дойти до Иерусалима.

– Так и будет, – сказал Бено и последовал за Занканом. Тот подождал, пока Какитела нагонит его, чтобы вместе продолжить путь.

– Вообще-то мне непонятно, почему умирать человек должен идти в Иерусалим, – спокойно начал беседу Занкан, – он должен отправляться туда гораздо раньше, пожить там, посмотреть, что да как.

– Так все дело в войне, – тоном бывалого человека отвечал Какитела, – христиане не хотят, чтобы могила Христа находилась в руках мусульман, вот и воюют.

– Да, война – дело скверное, очень скверное, но мне кажется, битвы закончились, наступил мир. Не хотелось бы тебе туда прогуляться? – как бы между прочим осведомился Занкан.

– Нет! – сразу же ответил Какитела, но тут же прикусил язык. – А ты что, собираешься?

– Раз не хочешь, не надо, а то могли бы вместе обмозговать это дело.

– Вместе? – Бено был потрясен и не скрывал своего удивления.

– Ну да, вместе, а что? – улыбаясь, откликнулся Занкан.

– Нет, ничего.

– Отправились бы с семьями, переправились бы через море, должны же мы знать, что это за земля такая, в которой покойники не гниют. Должны же мы познакомиться с этой страной!

– Пожалуй, ты прав, – глухо отвечал Какитела.

Между тем они подошли к кладбищу.

– Вот и наш последний приют! – сказал Занкан и, повернувшись к Бено, с улыбкой произнес: – Ты же не забываешь, что под конец мы пройдем, вернее, нас пронесут через эту калитку? – Бено молча смотрел на Занкана – его смутил простой, домашний тон, которым были произнесены эти слова. А Занкан повторил свой вопрос: – Ты же не забываешь, что под конец очутишься здесь? Впрочем, это, конечно, произойдет помимо твоей воли. Четыре человека принесут тебя сюда и бросят в яму. Ты ведь помнишь об этом?

– Конечно, – отвечал оробевший Какитела.

Занкан засмеялся и прошел через мостик.

– Позволь мне усомниться… Ты забываешь об этом, мой Бено, пока порхаешь по этой земле, забываешь, что придет момент и четыре человека опустят тебя в землю. Чья это могила? – Занкан задержал взгляд на могильном камне и прочитал надпись на нем: – Так это ж наш раби – Мануах бен Ирмиагу! Мудрый был человек, большой знаток Торы, замечательный учитель! Смотри, Бено, смотри внимательно, все еврейство Грузии внимало его речам. И что же? Черви, наверное, давно обглодали его маленькое тельце. Какой человек лежит в земле, а ты тут воображаешь нечто из себя!

Занкан нагнулся, положил камень на могилу Мануаха бен Ирмиагу и продолжил путь. Бено Какитела молча следовал за ним. Занкан прошел мимо нескольких могил и остановился у следующей.

– А помнишь этого человека? Нет, ты его не будешь помнить. Тогда я отправил тебя в Аран. Там ты зарабатывал деньги для меня и для себя, но, похоже, тебе досталось побольше. Этот человек постоянно ругался в синагоге. Все ему не нравилось, всех он поучал, знаешь почему? – Бено молча смотрел на Занкана. – Ну как ты думаешь?

– Ничего я не думаю, – наконец проговорил Бено.

– Сказать?

Бено Какитела настороженно смотрел на Занкана, он выжидал, взвешивал каждое его слово.

– Скажи, – после паузы произнес он.

– У него завелись деньги, вернее, деньжата, а ты знаешь, когда нищий набьет мошну, что с ним случается? Все должны его слушать, все должны следовать его примеру, – Занкан с улыбкой смотрел на Бено, – от имущего человека требуется большая выдержка, а он заимел денежки и вообразил себя богатым. Нет, брат, по-настоящему богат тот, у кого есть и золото, и скромность, и знание о том, что хорошо и что плохо, и при этом он никогда не забывает, что придет время и четыре человека понесут его к месту последнего отдохновения. Что, что ты сказал?

– Ничего.

Занкан почувствовал, Бено прячет от него глаза. «Как бы мне палку не перегнуть», – подумал он и подошел к следующей могиле. Несколько минут молча стоял перед ней, потом, улыбнувшись Бено, сказал:

– Ты вот умный человек, Бено, все тебя знают, уважают, тебе, верно, известно, что есть главное в жизни?

Бено Какитела испытующе смотрел на Занкана, пытаясь понять, почему Зорабабели спрашивает его о том, что ему, наверное, хорошо известно, но, не увидев ничего подозрительного ни в его лице, ни в тоне, каким были произнесены эти слова, ответил:

– Семья.

Зорабабели выдержал паузу, а потом раздумчиво, словно говорил с собой, произнес:

– Возможно, ты и прав… Но с другой стороны, жена, к слову, она ведь может влюбиться в другого и уйти к нему, а ты останешься ни с чем… Дети? У детей со временем появятся свои дети и… они забудут старших… Нет, знаешь, я не думаю… да, жена и дети – это большие ценности, но, а впрочем, нет, не знаю…

– Имущество! – выпалил неожиданно Какитела и в ожидании ответа уставился на Занкана. А тот не спешил с ответом, раздумывал.

– О-о… это тоже большое благо, очень большое… Хорошая семья, хорошее состояние. Тут не возразишь! Но и это, по-моему, не главное… Имущество можно потерять, могут отнять, пустить по миру… нет… И потом, какая польза от него, когда ты окажешься здесь? Вот, погляди, кто здесь лежит. – Занкан повернулся к могиле, возле которой стоял. – Мататиаху, наша гордость Мататиаху… Знаешь, сколько золота у него было?! Мало, кто мог похвастать таким богатством! И что он взял с собой?! Ему понадобилась могила той же длины, что и нищему Кобии, его закоченевшее тело бросили в могилу так же, как тело нищего Кобии, и засыпали землей, ровно в том же количестве, что и нищего Кобию… Даже, по-моему, земли ему досталось поменьше – стоял мороз, и окаменелые комья с трудом поддавались лопате, – Занкан замолчал, уставился в одну точку, – не знаю, не знаю, Бено…

– И все же что есть главное, Занкан? – холодно спросил Бено и воззрился на собеседника. Бено вдруг взяло зло, что все его доводы Занкан ни во что не поставил, это привело в раздражение, тем более что соображения Занкана казались ему не лишенными логики.

– Главное… – начал думать вслух Занкан, – что есть главное? Господь? Родина? Семья? Семья – это потомство, твоя жизнь в будущем. Жизнь твоего народа… Семья… Пожалуй, где-то здесь надо искать главное… Кроме того, главное – честь и достоинство твоего народа, твоей страны… – Занкан умолк, согнул веточку куста. – Не знаю, что из всего этого главное, – и снова замолчал, уставившись вдаль, отпустил ветку, она с шумом выпрямилась, задрожала, и он снова схватил ее. – Хочешь, дам тебе совет, Бено, мне кажется, он содержит истину, которую мы ищем. Один римлянин пристал к раби Гилелу: объясни, что такое проповедует ваша Тора, что вы молитесь на нее? Кляузный человек был этот римлянин, он стал на одну ногу и потребовал от раби объяснить суть Торы, пока не устанет стоять на ней. Гилел ответил: «Никогда не делай человеку то, что может больно обидеть тебя, ежели так же поступят с тобой!» Что скажешь на это, Бено, ты слушаешь меня? – И Занкан, почти скандируя, повторил: – Никогда не делай человеку то, что может больно обидеть тебя, ежели так же поступят с тобой. По-моему, мудро. А ты как думаешь? Стало быть, что получаем в итоге? Никому не делай подлости… Это первое, а второе… Лучше общаться с прокаженным, нежели с подлецом.

На кладбище воцарилась тишина. Было слышно, как пролетела муха, потом каркнула ворона, и Бено вдруг осознал эту ужасную тишину. Даже горделиво восходящее солнце не утешало. Бено пробрала дрожь.

– Как тихо! – прошептал он.

– Вековечная тишина для тех, кто сеял вражду, мой Бено, впрочем, сильные мира сего – не исключение. Взгляни, – Занкан наклонился над могилой, возле которой стоял, – знаешь, кто здесь покоится? Мамитвалашвили Иехискиэл. Пусть земля ему будет пухом. Настоящий был орел! Не слышал о нем? Соратник самого Давида Великого. Он и в Дидгорском сражении был рядом с ним. Левой метал копья, правой размахивал саблей – пять голов слетало зараз.

– Пять?! – удивился Какитела.

– А ты думаешь, почему Давид Великий избрал его в соратники? Пятеро убитых валялось на земле, а его что убило? Небольшая ржавая игла.

– Игла?

– Размером с мой палец. Он снял лапти и прошелся по двору в носках, и игла вонзилась ему в ногу… а на другой день он помер. Вот здесь, где я стою сейчас, стоял Давид Великий, пришедший проститься с ним.

Глаза Бено высекли искру.

– Ты спросил меня, Занкан, и я тебе ответил, а теперь спрошу я.

– Слушаю тебя.

– Как тебе удается так устраивать свою жизнь: либо ты стоишь на том месте, где стоял царь, либо царь стоит там, где стоял ты, либо ты что-то говоришь царице, либо царица что-то говорит тебе. Почему такое случается?

Занкан улыбнулся, помолчал, потом ответил:

– Поверишь ли, не знаю… Ничего не могу сказать…

– Почему не можешь, – в голосе Бено звучала злость, – я о тебе спрашиваю, ни о ком другом!

– Это не от меня зависит. Может быть, следует спросить у царицы? Но лучше других об это осведомлен Создатель. Спроси у него, может быть, он ответит тебе.

Бено пристально смотрел на Занкана. Лицо его медленно заливала краска. Ничего не сказав Занкану, он повернулся и пошел к выходу. Занкан какое-то время смотрел ему вслед.

– Погоди минутку, Бено! – остановил он его.

Занкан не повысил голоса, но Бено услышал его. Остановился. Занкан медленно, не спеша направился к нему. Шел не торопясь не потому, что ему нравилось заставлять Бено ждать, он думал о том, что сказать Бено, как развеять чувство вражды, угнездившееся в его душе. Занкан знал, вражду можно победить, только лишь превратив врага в друга.

– Бено, слышишь, как шелестит листва на дереве, это ведь обычное явление, правда? – Бено поднял взгляд на пирамидальный тополь, возвышавшийся между могил. – Останови этот шелест хотя бы на пять минут, сможешь? Ты ведь богатый человек, многое тебе подвластно, прикажи листьям затихнуть! – Бено продолжал внимать листве, потом посмотрел на Занкана. – Скажи мне, Бено, ты можешь остановить этот шелест? – Занкан увидел в его глазах ненависть, и, глубоко вздохнув, взял его правую руку в свои руки. – Я рассказал тебе о Гилеле, теперь скажу о себе: не дай Господи мне сделать кому-либо подлость. Пусть подличают другие, если им это нравится, пусть даже по отношению ко мне подличают, Бено, я себя этим не унижу, – он умолк, – почему, спросишь ты. Да потому, что я верю – этим миром правит Создатель.

Бено вырвал свою руку из рук Занкана и почти бегом направился к выходу.

Занкан попытался превратить врага в друга, но у него ничего не получилось. Он видел, Какитела покидает кладбище в ярости.

Выйдя из синагоги, Занкан не спеша направлялся домой. В ручейке вдоль дороги плескались фазаны. Он остановился полюбоваться на них. В это время послышался чей-то зов:

– Занкан!

Он обернулся. Гучу и Джачу с саблями наголо стояли по бокам какого-то незнакомца, скрывавшего лицо концом чалмы. Занкан молча смотрел на него.

– Хочу поговорить с тобой, Занкан, приватно, принес тебе тайную весть, вели людям отпустить меня.

– Почему прячешь лицо?

– Должен сообщить тебе нечто такое, что тебе незачем знать, кто я, – незнакомец пытался говорить с еврейским акцентом.

– А что, если я велю им содрать с тебя этот покров?

– Занкан не сделает такой глупости.

«Похоже, этот человек ждал меня у дома и пошел мне навстречу, – подумал Занкан, – откуда он явился в этакую рань? Царский двор только просыпается. С торговых рядов? Тогда он пришел бы в синагогу и не закрывал своего лица. Стало быть, все-таки придворный? Похоже, не молод. Значит, и пославший его не юнец. И поскольку он заявился в такую рань, весть не из приятных. Царский двор… Царица, Боголюбский или Абуласан? Нет, не царица. Царица не послала бы человека, прячущего свое лицо. Кто же его послал? Боголюбский? Абуласан? С Боголюбским у меня давно никаких связей. Да и с Абуласаном тоже… Стало быть… И все же от кого он? Посланный или подосланный?»

Занкан сделал знак Гучу и Джачу отпустить незнакомца. Тот быстро подошел к нему и зашептал:

– Занкан, спасайся, немедленно беги из города!

– Почему? – спокойно осведомился Занкан. А в голове сверкнула мысль: «Он не еврей, пытается говорить по-нашему. Выходит, хочет сбить меня с толку. Почему ему нужно, чтобы я сбежал из города?»

– Тебе сейчас нужно думать, как избежать опасности. Уноси ноги!

Занкан молча смотрел на незнакомца. Молчание затягивалось. Человек, прячущий лицо, не уточнял, почему Занкан должен бежать.

– Ты не говоришь, что мне грозит. Стало быть, ты лжешь!

Незнакомец ответил не сразу, а когда заговорил, говорил медленно, с нажимом.

– Царица изгоняет Боголюбского из страны. Царь-супруг оказался замешанным в мужеложстве – вчера он схватил Тарханисдзе за крайнюю плоть – был пьян вдрызг. Тарханисдзе ударил его, а потом пришел с повинной к амирспасалару: делайте со мной, что хотите, я поднял руку на царя-супруга.

У Занкана перехватило дыхание, столь велико было его потрясение. Какое-то время он ловил воздух открытым ртом, не в силах вымолвить ни слова.

– Да, но… при чем тут… я, – выдавил он, обретя дар речи.

– Ты привез этого растленного человека в Грузию. Все только и говорят о тебе: «Что он с нами сделал, кого привез?!»

В ушах у Занкана зашумело, потом загрохотало морским прибоем, и все тело взмокло. Он закрыл глаза, пытаясь ослабить грохот в ушах, но море продолжало бушевать.

– Люди амирспасалара вот-вот заявятся к тебе домой, спасайся, Занкан!

К Занкану возвратилась способность соображать. Он стоял и думал. А потом решительно ответил:

– Кто бы ты ни был, благодарю тебя за участие, да благословит тебя Господь. Возможно, ты спас мне жизнь.

– Не теряй времени, Занкан! Во дворце только о тебе и говорят!

– Все понятно. Будь здоров. Мне надо поспешить.

Незнакомец повернулся и почти бегом удалился. Занкан подозвал к себе Гучу и Джачу.

– Идите за этим человеком. Узнаете, кто он, немедленно сообщите, не узнаете, вообще не появляйтесь.

И пошел к дому.

«Все это происки вельмож. Похоже, они одолели Абуласана. Избавляются от него… Взялись сперва за Боголюбского… Изгоняют… Потом за Абуласана – ты захотел, чтобы он стал мужем царицы… Да, но царица? Кто лучше нее может знать Боголюбского?! Стало быть…»

Занкан вошел во двор, не спеша пересек его и поднялся в дом.

Запершись в своем покое, принялся мерить его шагами.

«О страсти к бражничеству уже никто не говорит, он, оказывается, еще и мужеложством балуется! Бедная царица! Боже, за что ей такое?! Конечно же, солнцеликая не пожелает такого мужа. Изгонит! И что будет делать сейчас Абуласан?! Как он оправдается, как? Кто знает истину? Я? Я-то ее знаю, но что это изменит? И что будет, если я скажу правду? „Ал тихие нахон, тихие хахам!“ И в самом деле, лучше быть мудрым, нежели правдивым! Желай мне добра незнакомец, он не стал бы прятать лицо… Кому-то нужно, чтобы я бежал из города. Предал царицу, вот и бежал от праведного возмездия… Но кому это нужно? Я поступил правильно, прикинувшись перед незнакомцем трусом, готовым дать деру. Виноват, потому и бегу. От царицы мне опасность не грозит. Да, я привез Боголюбского, но она знает, я это сделал по поручению царского дарбази. Правда, она сказала, сперва следует узнать, что он из себя представляет, но дарбази настоял на своем… Царица знает, и то, что по приезде в Тбилиси я ни разу не виделся с Боголюбским. Так кто же мне роет яму? Я и с Абуласаном не общался… И это царице наверняка известно. Ей, верно, и то известно, почему не общался. Я понял это по тому, как она смотрела на меня. Как будто сочувствовала мне. Но почему? Почему царица сочувствовала мне?»

Мысль перетекала одна в другую, Занкан почувствовал усталость. И все же откуда ему ждать опасности? Он встал, прошелся по комнате. «Кто же мне роет яму? Похоже, тот, кому не нужна моя правда, тот, кто боится ее».

Занкан позвал Шело, велел готовить арбы и предупредить госпожу и Бачеву, что через полчаса они уезжают из города. Сам же снова предался мыслям, пытаясь предугадать развитие событий. Как поступит Абуласан? Раскается ли в содеянном и признается ли во всем царице? Вряд ли.

Тут на пороге появились Джачу и Гучу. Лица их блестели от возбуждения.

– Мужчина, прячущий свое лицо, привел нас к главному казначею Абуласану, батоно, – сказал Гучу, – его зовут Диомидэ.

Занкан ничего не ответил. Не выразил ни удивления, ни удовлетворения. Такой прием обидел Гучу и Джачу. Поэтому следующее сообщение Джачу сделал безучастно:

– Он оставался там какое-то время, а потом пошел к Бено Какителе.

Это известие поразило Занкана. Он резко поднял голову и просил:

– К кому пошел? Что ты сказал?

– К Бено Какителе. Оставался там долго. И уже не прятал лица.

– К Бено Какителе? – Занкан не мог справиться со своим изумлением.

– Да, господин. И долго оставался там.

– Хорошо, – произнес через некоторое время Занкан, – далеко не уходите, будьте поблизости.

Занкан снова задумался. Через некоторое время снова позвал Шело, передал ему записку и велел отнести к амирспасалару.

– Скажи, чтобы немедленно передали самому Саргису Мхаргрдзели, – наказал он. А в записке было всего несколько слов: «Ежели вы сочтете нужным видеть меня, извольте знать, я покорно сижу дома или нахожусь в молельне. Преданный раб солнцеликой царицы Тамар иудей Занкан Зорабабели». И все.