Текст книги "Человек из Вавилона"

Автор книги: Гурам Батиашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Абуласан приказал к каждой группе ищущих епископа приставить по два таосца. «Обыскать весь Гегути и его окрестности и привести ко мне епископа, не то его измену посчитаю вашей!» Обыскали дом епископа, даже его хлев, но тщетно, шарили везде, где можно было укрыться человеку, но увы! Бывший главный казначей рвал и метал:

– Сколько же предателей в одной маленькой стране!

На что Гузан Таоскарели цинично ответил:

– Потому-то так мало нас, истинно любящих свою страну!

Абуласан хотел еще что-то сказать о засилье предателей, но, увидев настоятеля гегутской церкви Кваркварэ, громко обратился к нему:

– Митрополит Кваркварэ, венчай на царство Боголюбского Георгия, исполни волю народа.

– Ну что вы, батоно, я не митрополит! – Голос Кваркварэ дрожал.

– С этой минуты, Кваркварэ, ты митрополит, такова воля царя Грузии, не будем терять время! – Абуласан обратился к собравшимся: – Господа, митрополит Кваркварэ начинает венчание, внимайте и верьте митрополиту Кваркварэ.

Кваркварэ расправил плечи, выпрямил спину, стал еще больше, еще шире. Когда хор стал славить царя и хмельного Боголюбского ввели в зал, Кваркварэ с сияющим лицом поспешил ему навстречу. А потом голос его загремел, гулко отдаваясь под сводами. Новоявленный митрополит хорошо знал свое дело, так что юноша с лучистым взглядом был очарован им. Похоже, и самому Кваркварэ нравился собственный голос, может, потому и затянулось благословение. Кваркварэ был пьян от радости – какой счастливый день выпал ему сегодня, он и мечтать о таком не мог – уже митрополит! Наконец он возложил на Боголюбского венец. И продолжал благословение.

– Ну довольно, отец, у нас много дел, – прервал его вдруг Боголюбский, – мы только теряем время, – и, взяв под руку своего молодого человека, направился в соседний зал. За ним последовали вельможи. А Боголюбский, отныне законный царь Грузии, уже приступил к царской трапезе и ревниво следил за тем, кто с кем рядом садится.

Наконец все расселись, и теперь внимание переключилось на молодого человека.

– Замечательный юноша!

– Сразу видно византийское воспитание!

– Говорят, он очень умен и благочестив.

– Говорят, он заправляет всеми делами Византии, ни шага не предпринимают, не посоветовавшись с ним.

– Да, да, я тоже слышал, – подтвердил один из вельмож.

Григол Лорткипанидзе, человек в летах, известный своим остроумием, как бы между прочим, наивно спросил:

– Скажите на милость, кто этот молодой человек, который постоянно находится рядом с царем? Он состоит с ним в родстве?

Вельможи переглянулись. Никто ничего не сказал. Не получив ответа, князь удивленно повел глазами и слово в слово повторил свой вопрос, но ему не дали его закончить. С разных сторон посыпалось:

– Погоди, Григол-батоно!

– Поистине царский стол!

– Шутка-то неуместная!

– А кто сказал, что я шутил?! Я спрашиваю, в каких родственных связях они находятся? Если можете, ответьте.

– Это не предмет для шуток, я потом тебе все объясню…

В это время Гузан Таоскарели затянул громовым басом «Слава царю, царю слава». Юноша Боголюбского залился краской, взгляд у него заблестел и, обратившись к царю, он восторженно произнес:

– Какой сильный, какой красивый народ! – и мечтательно прикрыл глаза.

По знаку Абуласана Вардан Дадиани наполнил рог и начал произносить здравицу новоявленному царю. Вельможи повскакали с мест. Дадиани так проникновенно, так вдохновенно говорил о преданности Грузии, о любви к ней, что мог вышибить слезу у непосвященного. После Вардана тост произнес военачальник Самцхе Боцо Джакели. Юноша-грек снова повернулся к царю:

– В конце концов ты царь или нет? Царь ты или нет?

Боголюбский окинул его надменным взглядом, а тот продолжал:

– Ежели ты царь, вели им говорить тише, почему они так кричат?!

– Я не только скажу, я языки у них повырываю, дай время, милый.

Этот диалог не ускользнул от слуха Гузана Таоскарели, и он прошептал Абуласану на ухо:

– Похоже, мы не нравимся молодому греку, он восстанавливает царя против нас.

– Не нравимся? – Абуласан улыбнулся. – Ничего не поделаешь, князь, ничего не поделаешь.

Гузан Таоскарели сперва улыбнулся, а потом от души расхохотался.

В Гегути

Георгий Боголюбский все чаше мечтал о возвращении в Тбилиси. Пару раз даже выразил неудовольствие, почему откладывается поход на столицу. Тоска по Тбилиси усилилась после того, как рядом с ним уже не было юноши, вывезенного из Карну-города. Оставшись один, он чувствовал приступы отчаяния, особенно по ночам. Соратники – Абуласан, Гузан Таоскарели, Вардан Дадиани и спасалар Боцо Джакели – целыми днями вертелись вокруг него, диктуя, что ему делать: этому дадим, у этого отберем, этого вздернем, а этим наведем на всех ужас. А с наступлением вечера он оставался один. Днем – царь, вечером – одинокий человек. А для заговорщиков – несмышленое дитя, которому надо спеть колыбельную, подоткнуть одеяло, усыпить, а самим заняться важными делами. Молодых людей к царю не подпускали. После того как на Боголюбского надели венец, луна менялась дважды, и он не видел во дворце ни одного молодого человека. В вине ему не отказывали. Вина было столько, хоть купайся в нем, но… «Когда рядом нет родственной души, вино теряет вкус. Жизнь без друга бессмысленна. Убив его, они обрекли меня на одиночество».

Сегодня утром он спросил:

– Не пора ли идти на город, я задыхаюсь в Гегути!

Абуласан нахмурился:

– Поход на город требует большой подготовки. Тамар так просто трон не уступит. Ты должен быть таким царем, чтобы народ стал слагать песни о тебе, и гораздо больше, чем слагает о Тамар. Оставим все в стороне, ты думаешь, я не скучаю по своим внукам, а ведь я даже не знаю, где они укрываются! – Слова его звучали буднично, но интонация… Боголюбский понял, Абуласан отчитал его.

Эх, времена, когда он был царем-супругом, были гораздо веселее – переодетый, он тайно посещал места, которые ему нравились, общался с теми, кто был ему по душе. В неделю трижды, по крайней мере, гостил у татар. А эти твердят сейчас о каких-то песнях, которые должны слагать в его честь. Боголюбский поражался, как грузины, у которых столько внешних и внутренних врагов, не исчезли с лица земли.

«Сколько у них ненавистников и дома, и за его пределами, а им бы только попировать. Живут, будто их окружают друзья, а не зложелатели. Только сядут за стол, затягивают песню и поют так, что и враг заслушается. Вкладывают в свои песни столько страсти, словно решается вопрос жизни или смерти. Любят вино и застольные разговоры. На заходящее солнце смотрят, как на единственное дитя, отправляющееся на войну, а восход воспринимают как явление Божье. Они и дождь любят, посвящают ему песни».

С тех пор как он воцарился в Гегути, он подметил еще одну черту этого народа. «Предатели! Как они отступились от собственной царицы! Как долго они будут верны мне?»

Одно утешало: сегодня они верны не ему, Боголюбскому, а собственному вероломству, они сторожат собственную измену. Поэтому он должен обставить их прежде, чем они допетрят, что больше в нем не нуждаются. Здесь, в Гегути, его ничего больше не ждет, вот когда в городе он завладеет настоящим троном, тогда…

Боголюбский прекрасно понимает, что из его сторонников, по крайней мере, двое станут его головной болью – Абуласан и Гузан Таоскарели. Впрочем… не надо забывать и о Вардане Дадиани. Ладно, Вардан был управляющим хозяйством царского двора, он сделает его главным казначеем, подарит земли… Расширит его владения… Что касается Гузана… Самолюбив, тут тоже надо расширять владения, привык быть первым… Пожалуй, все, Гузану больше не надо… А вот Абуласан, с ним что делать? Был главным казначеем, будет ли амирспасаларство ему по плечу? Нет, он хочет царствовать над царем… Но Боголюбский уже не ребенок, его поздно воспитывать… Вот кто его головная боль… Что уготовить Абуласану? Судьбу грека? Славный был парень! Сидел бы себе в Карну-городе, но нет, он предпочел следовать за ним, а тут… ему ничего не нравилось… Вздумал царствовать над царем. Все же не надо было соглашаться так быстро, надо было прежде выбрать нового… поспешил. Стало быть, Абуласан! О, он не прочь поцарствовать… ежели Боголюбский ничего не придумает, Абуласан разделит судьбу молодого грека. Тот был молод, нашел могилу на чужбине, этот уже пожил, и в последний путь его с почетом проводят близкие и родные. Разве это мало?! Немногие удостаиваются такой почести! Чудаки! Хотят сделать из него царя, о котором сложат больше песней, чем о Тамар. Как они любят эти песни! Они еще не вышли из первобытного состояния – отсюда и их измены. Надо опередить их! А что другое сделал его дядя?! Отнял у его отца не только город, но и жизнь. Надо указать им на их место.

Боголюбский поднялся, подошел к иконе, осенил себя крестом и стал думать о том, о чем даже не заикался, тем более в присутствии заговорщиков. Узнай они, какая буря бушует в сердце Боголюбского, они разорвали бы его на части. Не для этого они возвели его на престол… Их бесит любое упоминание о Тамар. А для Боголюбского она – глоток свежего воздуха! Сама мысль о ней. Душой он с Тамар, а вот плотью… «К черту всех этих Абуласанов и Боцо! Порублю им головы и верну Тамар… Тамар!»

Боголюбский пойдет на все, преодолеет все свои недуги, лишь бы вернуть Тамар!

В зале появился Гузан Таоскарели.

«Какой надменный вид, почему он так близко подходит ко мне?!»

Боголюбский смерил его взглядом – представителен, широк в плечах, но ему ничего не стоит уложить его на лопатки.

Эх, это с женщинами Боголюбский слаб, а в представительности и осанистости он мало кому уступает, только вот в объятиях Бахуса сознание его меркнет.

– Что происходит, Гузан, почему войско не готово, мы ведь даем время Тамар!

– Войско готово, царь, но мы тронемся только после того, как народ присягнет тебе на верность.

«Господи, ну что за люди, хлебу они предпочитают разговоры о хлебе», – в тоске подумал новый царь, а вслух произнес:

– А для чего эта клятва в верности?

– Присягнувший грузин более предан, ибо он раб своего слова!

Боголюбский рассмеялся.

– Но они ведь уже присягали Тамар!

– Тамар – это прошлое, она уже пять лет на троне, даже больше! Ты – новый царь. Новый царь приносит народу надежду. Тебе присягнули уже Сванети, Абхазети, Гурия, Рача, Таквери, Самцхэ, Джавахети – почти вся Западная Грузия.

– Кто же остался?

– Одиши. Завтра тебе поклянутся в верности одишцы. Я отправлюсь в Джавахети. А потом пойдем на город.

– Владетель Одиши Вардан Дадиани рядом с нами, – с усмешкой заметил Боголюбский, – и так все ясно, к чему дополнительные клятвы, – он помолчал, потом спросил: – А кто не признал меня царем, кто не присягнул на верность?

Гузан Таоскарели не смог сдержать улыбки:

– Кто не присягнул тебе, тот приникнет к родной земле, как дитя к матери.

Боголюбский поднялся, нервно заходил из угла в угол.

– Мне это не нравится, Гузан, – он остановился перед Таоскарели и вперил в него взгляд, – все они либо трусы, либо предатели. Сегодня они предали Тамар, завтра предадут меня. Какой смысл в этих клятвах?!

Гузан Таоскарели почувствовал раздражение.

– Слово «предательство» имеется не только в грузинском языке, царь, оно присутствует во всех языках. Похоже, ты ни во что не ставишь наши старания.

Боголюбский рассмеялся. Похлопал Гузана по плечу:

– Да ладно, это я сказал так, к слову, я вас очень ценю!

Гузан был прав. Почти вся Западная Грузия присягнула на верность новому царю: коли наш господин велит нам сделать это, стало быть, так нужно, рассуждали люди. Посему эта клятва свидетельствовала лишь о коварстве вельмож и князей, именно они в действительности отступились от царицы Тамар. Сегодня поддержать Боголюбского значило иметь возможность вдоволь зачерпнуть для себя из царской бочки меда. Это придавало силы бунтовщикам. Ни Абуласан, ни Гузан, ни Боцо, ни Вардан и близко не подпускали к себе посланников царицы, прибывших с миссией мира. Устами своих посланцев Тамар требовала не проливать крови грузин, предлагала сесть за стол переговоров и решить все наболевшие вопросы. Но заговорщики и слушать не хотели. «Точно так же она поступила во время восстания Кутлу-Арслана: усадила за стол, на словах пошла на массу уступок, успокоила нас, а потом показала где раки зимуют».

А Гузан Таоскарели прямо заявил:

– Нам не о чем разговаривать с бывшей царицей Тамар, а вот истинному царю, который знает цену вельможам, мы будем служить верой и правдой. Мы не собираемся проливать кровь грузин. Истинные грузины – вся Грузия – клянутся нам в верности! Зачем проливать кровь! Через неделю мы двинемся к городу, и никто не сможет преградить нам путь. А если кто преградит – одураченный вами, – обнажит меч, от меча же и погибнет.

На это епископ Кутатели, один из посланцев Тамар, осенив себя крестом, заметил:

– Народ встанет на защиту своей царицы, Гузан, вот увидишь.

Через неделю заговорщики отпустили царских посланцев во главе с епископом.

– Этот человек был царем-супругом Грузии, и нет ничего удивительного, что мы присягнули ему на верность, – сказали они, – бывшая царица Тамар перешла в стан наших недоброжелателей и изгнала своего супруга. Он вернулся и желает повернуть к Господу измученную страну.

Епископ не выдержал и ответил с несвойственной ему резкостью:

– Ежели вы избрали своей участью служение сатане, гнев Господен не замедлит обрушиться на вас. Советую одуматься и отказаться от своих намерений, спасите свои души, несчастные!

– Ты думаешь, мы забыли, как тебя словно корова языком слизнула в день венчания на царство? Так что лучше брось ты это посредничество!

И епископ удалился ни с чем. Тревога не покидала его. Он искал выхода из создавшейся ситуации, но не находил его. Это и лишало его покоя. А когда он узнал, что Гузан отправился в Джавахети, а вместе с ним и Боцо, а Дадиани отбыл в Одиши, он решил переговорить с Боголюбским и заявился во дворец.

– Должен сообщить тебе, раб Божий, что ты совершаешь большой грех. Кто, как не ты, знает, что грузины любят свою царицу, будут драться за нее, и прольется кровь, – взял быка за рога епископ, – поэтому царица Грузии, солнцеликая Тамар просит одуматься тебя.

– Любят царицу Тамар? Любят Тамар, а в верности клянутся мне? – с русским простодушием воскликнул Боголюбский.

– Не испытывай народа твоего! – отвечал епископ.

– Но это так, мне они клянутся в верности! Я тебя слушаю, продолжай.

– Истинная царица Грузии солнцеликая Тамар, родом Багратиони, просит тебя не проливать крови грузин, сядем и поговорим, предлагает она. Господь всегда на стороне тех, кто стремится к миру.

Боголюбский вызвал Абуласана. До его прихода он говорил о том, сколько сделал для Грузии, когда был царем-супругом, сколько воевал и сколько земель присоединил к стране. А теперь епископ утверждает, что народ пойдет за Тамар?!

– Неужели ты не знаешь, что больше половины Грузии присягнуло мне на верность? – дивился Боголюбский. Когда появился Абуласан, Боголюбский со смехом сказал, что посланец царицы просит заключить с ней мир. Абуласан бросил на епископа враждебный взгляд, а Боголюбский между тем продолжал: – Кто на сегодня Тамар? Никто! Я – царь Грузии, а она жена Сослана, но я тем не менее согласен, не надо войны, не надо кровопролития, но с одним условием.

– С каким же, – с готовностью спросил епископ, – все лучше кровопролития!

– Пусть разойдется с Сосланом и вернется ко мне! Мы снова поженимся.

Епископ изменился в лице. Абуласан же бросил на Боголюбского гневный взгляд и процедил сквозь зубы:

– Отказываешься от царства?

– Нет, не отказываюсь, но пусть она вернется ко мне!

– Ей нужен муж, царицей она считает себя! – осуждающим тоном произнес Абуласан и повернулся к епископу: – Ну ты все понял?

Епископ покинул царские палаты разочарованным. Абуласан проводил его и доверительным тоном сказал на прощанье:

– Повторяю в последний раз: явитесь сюда еще раз как посланцы Тамар, вырвем вам эти волосы и бороду, а кресты обломаем о ваши головы. Вы так и не поняли, что творится в стране?

Епископ проводил взглядом Абуласана, перекрестился и проговорил про себя: «Да простит тебя Бог».

В тот же день был послан гонец к Гузану и Боцо: медлить нельзя. Встречаемся у Начармагеви.

Спустя время амирспасалар Гамрекел Торели докладывал царице Тамар:

– Гузан и Боцо с большим войском идут через Самцхэ-Джавахети. Абуласан и Вардан Дадиани пройдут через Лихи. У Начармагеви они встретятся. Оттуда двинутся на город.

Супруг царицы Давид заметил:

– Надо спешить, это войско не должно покинуть пределов Джавахети, их следует остановить там же. Я отправляюсь туда, а ты, – он обратился к Торели, – встретишь Абуласана и Дадиани.

Воцарилось молчание. Последнее слово было за Тамар. А царица молчала.

– Какие новости от епископа? – наконец спросила она.

– Бунтовщики стоят на своем, – ответил Торели, – и предупредили святого отца, если он вновь заговорит о мире, они вырвут у него бороду, а крест обломают о его голову.

На лице Тамар не дрогнул ни один мускул. Тяжело вздохнув, она тихо сказала:

– Стало быть, война? – и снова замолчала. Задумалась. – Вы говорите, Гузан и Боцо более сильны? – вдруг спросила она.

– Похоже на то, – не совсем уверенно отвечал амирспасалар, – их войско больше, а Абуласан и Дадиани будут пополнять его в дороге – от Гегути до Начармагеви.

– Если мы втянем их в мелкие стычки, войска они не пополнят. Возможно даже, к Начармагеви они и половины, что имеют, не приведут, – Тамар говорила медленно, словно размышляла вслух. – Это дело доверьте Захарии Мхаргрдзели. А вы оба завтра же с утра отправляйтесь в Джавахети. Там же и уничтожьте Гузана Таоскарели и Боцо. Помните, вас ждут нелегкие бои.

– Дай мне подумать до вечера, царица! – попросил амирспасалар.

– Думать не возбраняется, а утром отправляйтесь в Джавахети. – Царица поднялась, какое-то время постояла, задумавшись, потом медленным шагом направилась к мамиде Русудан. Тяжелыми были шаги царицы – она понимала, перед какой опасностью оказалась ее страна. Венец Багратиони висел на волоске.

На перевале

На узкой горной тропинке войско растянулось длинной цепочкой и медленно ползло вверх. Начавшийся дождь, естественно, не остановил его. Ноги воинов утопали в грязи, и продвигаться вперед становилось все труднее, особенно когда непролазная тропа, казалось, соприкоснулась с небом.

Гордо восседавшие на конях Абуласан и Дадиани шли во главе войска. Их десятники тоже верхом подскакивали к участникам похода, окриками подстегивали их идти быстрее, словно это были вьючные животные. На крутом подъеме у воинов скользили ноги по грязи, потому-то Бечу из Цхенисцклиспири возмущенно крикнул в ответ:

– Чего понукаешь, я же не ишак!

Не такие крутые склоны приходилось преодолевать Бечу из Цхенисцклиспири и, возможно, даже более непролазные, но он шутя справлялся с подъемом – жажда победы над врагом вела его вперед. А сегодня? Он еле идет, ноги как будто не слушаются его. «Куда и зачем направляется Бечу из Цхенисцклиспири?» – не раз спрашивал он самого себя. Ответа не было. Да, он еле тащился, потому-то его отряд и оказался в хвосте.

– Давай шевелись! – рыкнул он на Очиа.

Кто-то спросил:

– Куда мы идем, обратно в Имерети?

– Ты что, гор не видишь, в Картли переходим! – скрежеща зубами, отвечал Бечу. И добавил: – Вот здесь не сегодня-завтра сцепимся мы друг с другом!

– А чего у тебя душа не на месте, тебе-то что?! – раздался чей-то возглас. Пилхазуна только-только хотел спросить, попадут ли они в Карели до вечера, как увидел исказившееся от гнева лицо Бечу, и слова замерли у него на губах.

– Кто это сказал? – строго спросил Бечу, упершись руками в бока.

Все молчали.

– Кто сказал, что мне с того, что грузины будут убивать друг друга?! У кого язык повернулся произнести такое?!

– Не сердись, Бечу, это я сказал, чтобы ты не переживал, мы ж понятия не имеем, куда идем!

– Эй, войско-то ушло, давайте догонять, – крикнул Очиа. Бечу покачал головой, и отряд продолжил путь. Тропа поднималась все выше и выше – едва заметно, черепашьим шагом, как-то уныло, как уныло было облако, висевшее справа над ущельем. Шел мелкий тоскливый дождь, казалось, облака и в самом деле плакали.

Справа бездна, слева – небольшая гора. Облака временами рассеивались, и Пилхазуна видел, какой глубины пропасть разверзается справа от него. Сердце начинало учащенно биться, и он старался держаться левой стороны. «Еще поскользнусь, – думал он, – сорвусь в бездну, косточек моих не соберут».

На возвышенности слева росли деревья, корни которых вылезали наружу. Поскользнувшись, Пилхазуна ухватился за один из них, подтянулся и встал. Именно с этой горы вдруг рухнуло срубленное или сломанное дерево, оно заскрипело, застонало, как старый человек, поднимающийся с постели, и понеслось прямо на тропу. Впереди идущие подняли крик, предупреждая задних об опасности – дерево падало, сметая все на своем пути. Люди из кулашского отряда сперва остановились, а потом подались назад – дерево с грохотом упало на тропу, подминая под себя и молодые деревца, и застряло на ней, ломая ветви.

Многоствольное, с густой листвой – оно полностью скрыло идущих впереди, войско словно разделили на две части непроницаемой завесой.

– Это западня! – крикнул Бечу. – Сабли наголо, или нас истребят.

Пилхазуна увидел на горке людей. Они быстро приближались, бесшумно передвигаясь, словно на цыпочках. Ловко сбежав с горы, врезались в отряд кулашцев. Наблюдая за схваткой, Пилхазуна вертел в руке кинжал, но не знал, что с ним делать, казалось, он перестал соображать. Какой-то кудрявый парень метнулся к Бечу. Пилхазуна решил поспешить к нему на помощь, но Бечу был начеку, схватил парня за грудки и поднял вверх, как мешок с сеном.

– Остановитесь, остановитесь, что вы творите?! – кричал Бечу, крутя парня над головой.

А лязг скрестившихся сабель все нарастал. Раздался чей-то стон.

– Ты убил меня?

– Боже мой!

– Пилхазуна, на помощь! – послышался голос Очиа.

Кто-то повалил Очиа наземь и нещадно бил его ногами.

Пилхазуна не стал медлить – метнул нож, и тот, кто лупцевал Очиа, взвыл от боли, зашатался, как пьяный, и упал на колени.

– Как ты, Очиа, живой? – Пилхазуна бросился к Очиа.

– Разойдись! В сторону! – закричал Бечу и швырнул кудрявого на ветви павшего дерева.

– Пилхазуна? – вдруг обрел голос стоявший на коленях обидчик Очиа. – А ну посмотри на меня, парень.

Пилхазуна, услышав его голос, вздрогнул, медленно повернул голову, но лица воина не было видно – он не в силах был поднять голову.

– Ты – мой Пилхазуна?

У Пилхазуны перехватило дыхание. Он приблизился к умирающему, поднял ему голову и взревел:

– Намталиа, брат!

Пилхазуна сжал в объятиях брата, Намталиа бессильно опустил голову ему на плечо и прошептал:

– Умираю, брат!

Потрясенный Очиа, затаив дыхание, наблюдал за сценой.

– Господи, зачем ты дал дожить мне до этого дня, – прошептал он в ужасе, а потом крикнул: – Эй, Бечу, помоги, Бечу, брат брата убил!

Бечу, бледный, спотыкающийся, шел в их сторону. «Несчастный, несчастный», – шептал он про себя. Вытащил кинжал из Намталиа, поднял рубаху, осмотрел рану. Затем вынул из-за пазухи кусок чесучи, перевязал Намталиа и осторожно опустил на землю. Намталиа агонизировал. Бечу стало ясно, что его старания напрасны.

Пилхазуна катался по земле и, рыдая, твердил одно слово:

– Мама, мама, мамочка! – Потом подполз к брату, обнял его, умолял подать голос, говорил, как он мечтал увидеть его, услышать его голос, но Намталиа молчал. Тело его остывало, и лицо постепенно покрывалось желтизной.

Бечу перекрестился. Ему хотелось кричать, он и кричал:

– Остановитесь, несчастные, тут брат брата убил! – но никто его не услышал – вся его сила куда-то испарилась, тело обмякло, голос пропал. Да и кто бы его услышал в этом лязганье сабель, крике, ругани, которые постепенно все усиливались. На земле валялись мертвые и умирающие, они, естественно, не могли отползти в сторону, поэтому еще живые с саблями наголо буквально шли по ним, чтобы убивать или быть убитыми. Они топтали несчастных, порой отшвыривали ногами, как какой-то чурбан. А вываленные в грязи агонизирующие или бездыханные воины лежали на земле, и невозможно было отличить еще живых от мертвых.

Крики, вопли, стоны, лязганье сабель становились все сильнее, но сражающиеся не слышали ничего. Одна-единственная мысль руководила их действиями – прикончить, вышибить дух, убить. И великан Бечу из Цхенисцклиспири, со славой прошедший через три войны, рухнул у тела Намталиа, а Пилхазуна, не верящий своим глазам, бросился к нему и затряс как прошлогодний саженец.

– Помоги, Бечу, – кричал он, всхлипывая, – помоги, ты же столько воевал, помоги Намталиа! – и он тряс его, требуя немедленной помощи. – Что я скажу отцу, отцу что скажу? – Пилхазуна повернулся к брату, развязал перевязанную у щиколотки штанину и высыпал на землю каштаны. – Гляди, Намталиа, это для тебя собирал отец, говорил, ты очень любишь каштаны.

– Слава Георгию – царю Грузии! – заорал кто-то.

– Слава царице Тамар! – закричали ему, и битва разгорелась с новой силой.

Передовому отряду войска наконец удалось сбросить в пропасть дерево, перекрывшее тропу, и они поспешили на помощь своим. Напавшие уступали им в численности и предпочли отступить, их ждали другие сражения.

Все стихло. Но труба звала вперед. Время не ждало.

– Торопитесь! Торопитесь! – призывал один из десятников.

– Не мешкайте, трогайтесь! – кричал второй.

Войско двинулось дальше, вскоре дорога стала спускаться вниз, к окрестностям Картли. Чтобы подбодрить воинов, запевала затянул дорожную.

А на туманном перевале остались вывалянные в грязи мертвые. Могильная тишина царила на перевале. Время от времени ее нарушали отчаянные причитания склонившегося над телом брата Пилхазуны. В тумане тонули две фигуры – покоящегося на земле Намталиа и склонившегося над ним Пилхазуны. А когда туман чуть рассеялся, можно было увидеть и третью фигуру – Очиа опустился на колени рядом с Пилхазуной.

– Что будем делать? – спросил он. – Где похороним твоего брата – на Западе или на Востоке? Куда понесем – к родителям или к жене? И там – Грузия, и здесь Грузия, померкшая для Намталиа родина! Отвечай, парень, куда понесем – на Запад или Восток? – повторил свой вопрос Очиа и осенил себя крестом.