Текст книги "Якорь в сердце"
Автор книги: Гунар Цирулис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
– А если бы ты знала?
– Пешком пришла бы! А так мне нечего было терять.
– Что же дальше?
– У меня семья.
Значит, у Гиты теперь семья: муж, двое детей. У его Гиты… Это не укладывалось в голове. У этой взрослой красивой женщины, что стояла рядом, они, конечно, могли быть. Это не вызывало у него протеста. И тут он вдруг остро почувствовал, что Гита и Лигита Эльвестад в его сознании существуют каждая по себе. Пока они еще были рядом… Но вот лагерная девушка, в минуту встречи слившаяся с госпожой Эльвестад, отступает, унося с собой все то, чем он жил в эти годы. Она уходит в прошлое, оставляя своего двойника в одиночестве, один на один с действительностью. Связывал этих двух женщин, пожалуй, только характер. Он как будто не изменился. Кристап узнавал в Лигите Эльвестад прежнюю готовность подчиниться чужой воле, жить не своим, а чужим умом. Наверное, поэтому она и осталась на чужбине: никто не позвал, не взял за руку и не повел домой. Если подумать, она и в лагере была такой. Отдавала последние силы, но напрасно было ждать от нее самостоятельности.
Заметив, что Кристап погрузился в раздумье, Лигита попробовала обратить все сказанное в шутку:
– Может быть, не так уж плохо, что мы не встретились лет двадцать пять назад. Давно успехи бы друг другу надоесть…
Кристап, странное дело, не возразил.
– Да, время все расставило по своим местам.
– И ты не хочешь знать, как я жила все это время? – спросила Лигита.
– Хочу.
– Но сперва пойдем к реке, – попросила она. – Больше года я провела в Саласпилсе, а какая здесь Даугава, не имею представления.
Они вышли на площадь. Лигита по старой памяти повернула направо.
– Нам в другую сторону, – сказал Кристап.
– В самом деле, – смущенно усмехнулась она.
Лучи солнца били сквозь перистые облака, падали на луга, серебрили воды Даугавы, спокойно катившиеся вдоль зеленых берегов к морю. Лигита и Кристап, приминая густую траву, шли к речной излучине.
– Какая тишина! – сказала Лигита. – Боже мой, какой покой! И запах сена…
– Тебе повезло. Еще позавчера шел дождь.
Лигита надела голубые солнечные очки.
– Хоть бы такая погода продержалась еще несколько дней, – сказала она, не сознавая, что эти слова закрепляют за ней образ туристки.
– Как прошло путешествие? – отозвался Кристап. – Не слишком качало?
– У меня прекрасная каюта. К тому же экипаж вашего парохода очень доброжелателен и приветлив.
– Из Стокгольма, наверное, неполных два дня ходу? – Кристап тоже съехал на светский разговор.
Лигита резко остановилась, повернула его к себе.
– Кристап! О чем мы говорим?.. Неужели после стольких лет ты не скажешь мне «Здравствуй»?
Они поцеловались – казалось, они годами копили страсть и нежность для этого мига. Оторвались на мгновение, чтобы взглянуть друг на друга, и снова поцеловались.
– Ты знаешь?.. – проговорила Лигита.
– Да, это наш первый поцелуй. Но я уже тогда…
Ее губы не дали ему продолжить.
V
Аусма была рада, что так легко освободилась от мужчин. Надо было решить… Хотя, говоря по правде, все уже решено – хочешь не хочешь, придется вечером устраивать посиделки, на которые она легкомысленно успела пригласить гостей. И почему только у нее всегда так выходит? Сперва сделает или скажет, а потом подумает? Вот и выкручивайся теперь: в мастерской беспорядок, в кладовке – торичеллиева пустота, в кошельке – одна десятка-сиротка и две монетки для телефона. Если бы хоть Кристап получил аванс, который они готовились отпраздновать, так ведь нет. Кой черт дернул ее с такой торжественностью приглашать Петериса и Ильзе? Неужели она втайне надеялась, что Кристап сегодня скажет: «И заодно выпьем и за наше обручение». Как в слезливом романе! И все потому, что ее обычно неразговорчивый друг разоткровенничался и подарил ей несколько нежных слов…
Аусме всегда казалось, что в отношениях с ее возлюбленным важнее всего сохранить независимость, сознание, что в любой момент можешь уйти и зажить самостоятельной жизнью. Правда, в последнее время расставаться становилось все труднее. Хотелось не только любить Кристапа, но и заботиться о нем, быть вместе, как бывают вместе муж и жена, которых объединяют и такие будничные заботы, как неисправный пылесос, дырявые ботинки, неуплаченный счет за междугородный разговор.
Долго размышлять Аусма не любила. Сейчас куда важнее было прибрать запущенную мастерскую, вытереть пыль, достать какую-нибудь закуску, а там видно будет. Когда внезапно явилась Ильзе, Аусма, переодетая в брюки, энергично орудовала шваброй.
– Не бойся, я не намереваюсь остаться тут навсегда, – захохотала Ильзе, глядя на ее озадаченное лицо, и положила на стул сумку. – Петерис рассказал мне о сегодняшнем вечере, и я подумала, что могу быть тебе полезной. Вдвоем управимся за два часа.
– Ничего особенного я не собираюсь устраивать, только холодный стол по нынешней моде.
– Тогда считай, что у нас все готово. – Ильзе открыла сумку и стала выгружать на стол миски с рыбными и мясными блюдами. – Куда я все это дену в такую жару. Ей даже в голову не придет, что это из нашего дома, не беспокойся. Ее больше выпивка интересует, чем еда.
Ничего не понимая, Аусма только улыбнулась.
– А еще говорят, что в наше время чудес не бывает. Очевидно, к вам пожаловал особо знатный гость, раз уж вы так постарались. Твой Пич терпеть не может шикарных приемов.
– Гостья из Прошлого, я ее так называю. По виду не скажешь, что она старше Петериса на семь лет. Элегантная, молодая, наверное, после косметической операции приехала, – трещала Ильзе. – В Москве сейчас тоже научились их делать, только в Риге никак не могут расшевелиться. Жаль, что ты не увидишь ее при дневном свете. Вечером, если умело накраситься, можно сойти за школьницу…
– Может быть, ты мне скажешь, кому ты с такой страстью перемываешь косточки? Какая-нибудь ученая приехала из-за границы?
– Неужели Петерис тебе ничего не сказал? Это же их легендарная Гита! Ангел-хранитель моего Петериса и первая зазноба твоего Кристапа… – Ильзе нарочно выбирала словечки повульгарней, чтобы не задеть Аусму.
Та слушала, понимала каждое слово, но общий смысл доходил до нее туго.
– Неужели Гита? Не может быть! Кристап же рассказывал, что она…
Аусма застыла, держа в одной руке глиняный кувшин, в другой тряпку для посуды.
– Можешь не волноваться, – успокаивала ее Ильзе. – У нее муж и двое детей.
– Я не за себя волнуюсь, за Кристапа, – вскипела Аусма. – Человек нашел свое творческое «я», заслужил признание. Освободился, наконец, от комплексов прошлого. И вдруг вы опять хотите его сбить с пути. Даже не предупредив заранее.
Аусма была великолепна в своем возмущении, но Ильзе не могла разделить ее опасений: от таких девушек разумные мужчины не уходят.
– Ты сама говоришь, что он одолел прошлое, – сказала она рассудительно. – И правильно сделал, нельзя жить вне пространства и времени, так сказать, в воображаемом мире.
– Но ведь самые глубокие омуты таятся под тихой водой, сама знаешь. Сегодня, например, он рассказал мне всю свою жизнь. Но почему-то ни словом не обмолвился об этой даме. Четверть века она не находила времени, чтобы его отыскать. И вдруг: «Доброе утро. Вот и я!» Очевидно, я тоже должна чувствовать себя польщенной, раз уж Пич опустошил целый ресторан, а Кристап сломя голову понесся в Саласпилс.
– Уймись, Аусмочка! И не вздумай изображать перед Кристапом раненую тигрицу, которая сражается за свое семейство. Я уверена, что на финише ты оставишь Гиту далеко позади себя, применяй верную тактику – и все будет хорошо. Но, как говорит мой муж, ни один эксперимент нельзя считать законченным, если не провести последнее испытание на прочность.
Аусма хотела съязвить, дескать, они с Кристапом пока еще не подопытные кролики, но дверь мастерской опять распахнулась.
– Спрячьте меня, девы, – стоя на пороге, кричал Аугуст Бруверис. – Меня нет, никогда тут не было и не будет до страшного суда. Третий день не знаю покоя!
Старый скульптор моргал глазами и дышал так тяжело, как будто действительно еле вырвался из злодейского капкана.
Услышав во дворе рокот мотора, он заговорщицки приложил палец к губам и на цыпочках прокрался в самый темный угол мастерской.
Аусма вышла во двор. Из микроавтобуса телестудии вылезал Калнынь.
– Профессора нет? – спросил он и спохватился: – Здравствуйте!
– Что-то не видали сегодня, – соврала Аусма. – Позвоните позже, может быть, к вечеру заглянет.
– И я же специально предупреждал, что мы должны снимать при дневном свете, – с досадой сказал Калнынь.
– Ну тогда вы его напрасно ищете, – рассмеялась Аусма.
– Мне Кристап тоже нужен.
– В связи с выставкой? – насторожилась Аусма. – Могу показать вам все экспонаты. Плакат тоже почти готов.
Калнынь отмахнулся:
– Потом, потом. Где он сам? Я уже слышал, что сегодня у него большой праздник.
– А, вы о той даме из Швеции?.. Сегодня вечерам она будет у нас. Но сейчас Кристап показывает ей Саласпилс.
– Грандиозная идея! – обрадовался Калнынь и крикнул шоферу: – Янка, лампы оставим здесь. Давай быстренько выгружай и поехали в Саласпилс!
– Правильно, – раздался бас Брувериса. Он не выдержал и вышел из укрытия, чтобы отомстить Калныню за все причиненные им треволнения. – Нужно снимать участников событий, а не насиловать старых мирных людей. Я не киноактер, который по заказу готов повторить любой текст, каким бы идиотским он ни был.
– Но, профессор, – пробовал утихомирить его Калнынь. – Вам ведь послали для ознакомления мой сценарий.
– Кто же мог подумать, что эту дрянь пропустят! – продолжал гневаться Бруверис. – Если уж делать документальный фильм, то как следует. И начинать его нужно было, когда Саласпилсский мемориал еще только создавался. А что я могу сегодня сказать нового про ансамбль, который и без того давно удостоен высшей награды.
– Народ интересуется мнением республиканских авторитетов. Выскажите его, а потом поведайте о своих творческих замыслах, как это обычно делается.
– В том-то и вся беда, что «как обычно». В заключение передачи, если мне не изменяет память, будет торжественный митинг. С цветами и речами, как обычно. Имейте в виду, что язык у стариков, «как обычно», зол. Поэтому оставьте их в покое и поезжайте снимать молодых.
…Они сидели в лодке, мерно покачивающейся на цепи у мостков. Вода, тихо журча, полоскала прибрежные травы, катилась по камушкам. Изредка мимо них проносился катер. Звякала цепь, и о днище глухо ударяла волна. Мир был залит солнцем, запахами лета и мирными голосами природы.
– Дома, дома… Кристап, я снова дома! Наверно, нигде в мире нет такого луга, как у нас на берегу Даугавы. Если бы ты знал, как мне опостылел асфальт.
Кристап сам с опаской глядел на вторжение технического века в природу, грозившее превратить девственную красоту планеты в унифицированное парковое хозяйство.
Но в восклицаниях Лигиты ему послышался высокомерный, снобистский оттенок, чем-то походивший на слащавые излияния богатых американских дядюшек, восторгающихся запахом навоза на родном хуторе.
Чтобы вывести ее на волну общего и действенного интереса к окружающему, Кристап ответил резче, чем требовалось:
– Мы тут построим гидростанцию. И от этой идиллии ничего не останется. Лес уже нельзя будет сплавлять…
– Луга тоже такого не будет…
– Тебе не холодно? Не лето ведь.
– Вода Даугавы не может быть холодной. Мне даже хотелось бы искупаться.
– Заработаешь воспаление легких, – предупредил Кристап.
– Тогда лягу в больницу – и ты мне опять будешь приносить вереск, – сказала Лигита. – Ты ведь придешь, Кристап, да?..
Она быстро сняла туфли, чулки, сбросила одежду и вступила в воду. Только доплыв почти до середины реки, остановилась и оглянулась назад:
– Божественно! Ступай ты тоже!
Кристап улыбнулся, развязал цепь и, используя доску настила вместо весла, стал грести ей навстречу.
Лигита вскарабкалась в лодку и сразу потянулась к своей теплой кофте, но Кристап успел заметить жемчужину, мелькнувшую в вырезе блузки.
– Неужели те самые?..
Лигита сжалась, будто ее уличили в неблаговидном поступке.
– Нет, нет! – почти выкрикнула она и спрятала украшение в кофту. – Выслушай и попытайся понять. После всех лагерей смерть мне казалась единственной реальностью, жизнь недосягаемым чудом. Но я поверила в него и поэтому отправилась тебя искать.
* * *
По обочине шоссе течет людской поток. Трудно различить лица в колышущейся неторопливой массе, но опущенные плечи, волочащиеся по земле ноги говорят о том, что люди доведены до полного изнеможения. В первые дни свободы на многих еще лагерная одежда с различительными знаками – желтыми звездами, буквами, треугольниками, квадратами. Идут военнопленные, по их лохмотьям едва можно узнать форму союзнических войск. Иных даже тоска по родному дому не может больше ни на шаг продвинуть вперед – иссякли последние силы, и изнуренные люди опускаются на траву, которая зеленеет по обочинам.
Навстречу потоку мчатся грузовики с американскими солдатами, фургоны Красного Креста подбирают тех, кто не может подняться.
На дороге возле полевых кухонь, где солдаты раздают освобожденным узникам суп, угощают куревом, возникают пробки. Но все терпеливо дожидаются своей очереди, не осталось, видимо, пороху, чтобы пробивать локтями путь к дымящимся котлам.
Лигита устало тащится вдоль рядов бывших заключенных, такая же слабая, измученная, как все. Внимательно заглядывает в лица, наклоняется над сидящими, лежащими. Но не находит своего друга.
…Близится лето. Точно такая же нескончаемая длинная колонна движется по другому шоссе. И здесь по дорогам разъезжают американские виллисы, но те, кто в них едет, одеты во французскую форму.
Машина резко тормозит, шофер с галантным жестом приглашает сесть. Но Лигита мотает головой. Сухие губы с трудом произносят:
– Кристап?
Шофер пожимает плечами и уезжает, а в раскаленном воздухе все еще звучит стон.
«Кристап?.. Кристап?.. Кристап?..» Сколько раз задавала она этот вопрос, ко скольким людям обращалась, сколько дорог исходила, сколько раз в изнеможении опускалась на землю. Вот и опять она сидит на траве. Глаза ее закрыты. Неподалеку видны ворота, ведущие в лагерь для перемещенных лиц. «D. P. CAMP» – подтверждает вывеска.
Из ворот выскакивает худощавый паренек, несется к Лигите. Какое-то мгновение он раздумывает, затем энергично дергает девушку за рукав.
Лигита, встрепенувшись, пробуждается ото сна, похожего на обморок, широко распахивает глаза.
– Есть? – почти кричит она.
– Ты мне обещала курево, – настоятельно напоминает парень.
Лигита протягивает ему пару скомканных сигарет.
Парнишка отбегает на безопасное расстояние и оттуда выпаливает:
– В нашем лагере нет Кристапа из Риги. Я просмотрел весь список. Но на той стороне Эльбы тоже есть перемещенные из Латвии…
Лигита с трудом поднимается.
– Останься! – предлагает малый. – Англичане два раза в день дают нам суп. Послезавтра, говорят, приедут два русских офицера. Кто захочет, может поехать домой.
– Нет, – как бы про себя говорит Лигита. – Вдруг он все-таки где-нибудь здесь?..
Ее тоненькая фигурка медленно удаляется по дороге.
…Моросит холодный осенний дождь, но на «вшивом рынке» как ни в чем не бывало толкутся сотни людей. Осенняя стужа не помеха торговле. Какую одежду только тут не увидишь. Мелькают в толпе поношенные мундиры вермахта, с которых содраны знаки отличия, костюмы и пальто довоенного покроя. То тут, то там снуют английские солдаты, промышляющие сигаретами и жевательной резинкой.
Выбор товаров необъятен. Шмот масла и ржавые гвозди, кучками лежащие у ног продавцов, как бы представляют две крайние точки на шкале базарных ценностей. Есть тут и гадальщики с традиционными воронами, фокусники, а также воры – выискивая жертву, они наметанным глазом прицениваются к базарному люду. Именно они зачастую одеты приличней других и поэтому своим благообразным видом внушают доверие случайным посетителям барахолки.
В стороне от людского муравейника, у коновязи выстроились повозки. Здесь тоже идет бойкий товарообмен. На старых клеенках, кусках брезента, разостланных прямо на земле газетах выставлены фарфоровая посуда, книги в шикарных кожаных переплетах, инструменты, статуэтки и фигурки, вязаные салфеточки, допотопные фотоаппараты. Беспрерывно крутятся пластинки, звучат сентиментальные немецкие шлягеры. Шум стоит такой, что разговаривать невозможно.
Лигита стоит перед граммофоном. На ней дождевик, явно сшитый по чужой мерке. Лигита показывает свое достояние владельцу разбомбленного магазина музыкальных инструментов. Он заглядывает в полуоткрытую ладонь девушки и качает головой.
Трое прилично одетых людей, беседовавших в сторонке, проталкиваются через толпу и как бы невзначай подходят к Лигите. Старший, видимо, просит показать, чем она торгует.
Лигита какое-то мгновение сомневается, затем открывает ладонь и показывает свое богатство – крупную жемчужину в золотой оправе. Мужчина тотчас засовывает ее в рот, как бы проверяя на зуб, затем делает презрительный жест рукой. Но жадный огонек, вспыхнувший в глазах, выдает его истинное мнение.
Лигита что-то возражает. Он призывает в свидетели своих собратьев по ремеслу и сам отходит в сторону. Второй мужчина передает жемчужину третьему, вокруг девушки образуется толчея, жемчужина путешествует из рук в руки. И вдруг покупатели исчезают. Вместе с ними исчезает и жемчужина.
Ограбленная Лигита отчаянно плачет. Мир, однако, не без добрых людей. Скоро отыскивается утешитель – пожилой деревенский папаша. Ему удается завоевать доверие девушки, и Лигита показывает еще одну жемчужину. Немец задумчиво поводит шеей – поди разберись в наше время, что ценность, что подделка. Тем не менее он готов рискнуть, берет Лигиту за руку и ведет к своей повозке, извлекает оттуда корзину, кладет в нее две буханки хлеба, кусок масла, немного сала и вдобавок насыпает сверху картошку. Мало того, он предлагает сесть в повозку и ехать к нему – в хозяйстве нужна служанка. Лигита тотчас забирает корзину и не оглядываясь уходит. Впереди над крутыми черепичными крышами маячит острый шпиль лютеранской кирки…
…Скитаясь с места на место, Лигита наконец попадает в Гамбург, на который она возлагает особые надежды, ибо здесь находится резиденция Международного Красного Креста.
Контора этой организации поражает ее своим блеском. На стенах словно эмблема фирмы выведены красные крестики. Такие же крестики украшают бесчисленные бланки и анкеты. Лигита смотрит на них в полной растерянности. Только теперь до нее доходит, что она ничтожно мало знает о Кристапе. Как она ни старается, как ни напрягает память, ей удается заполнить только три графы – имя, фамилия и место, где в последний раз его видела. Она не имеет ни малейшего представления, когда и где он родился, в какой церкви крещен, как зовут его ближайших родственников.
Сотрудник, который занимается ее делом, старше Лигиты лет на десять. Это элегантно одетый блондин. Внешность сразу выдает в нем северянина. Сдержанная любезность, с какой он предлагает ей свои услуги, вызывает у девушки явную симпатию. Она даже принимает его приглашение встретиться как-нибудь после работы, чтобы вместе пообедать и обсудить, что можно еще предпринять.
Почему Лигита сразу принимает приглашение совершенно чужого ей мужчины? Она не так наивна, чтобы не понять: за предложением помощи таится в лучшем случае смутная, а может быть, вполне осознанная надежда получить в награду то, чем ей ни разу в жизни еще расплачиваться не приходилось. Но сегодня это ее почему-то не пугает. Видимо, сломалась пружина заведенного до отказа механизма, пружина, которая с первого дня свободы заставляла ее в поисках Кристапа без сна и отдыха метаться по Западной Германии, пересекать границы оккупационных зон, отказываться от выгодной работы, удобного ночлега, сытной еды. Хватило лишь до Гамбурга, а здесь вдруг оказалось, что механизм износился, часы остановились и стрелки стоят на месте. Если Красному Кресту не удастся напасть на след Кристапа, больше ей идти некуда. Запасы ее житейской мудрости исчерпаны, что делать завтра, неизвестно. До сих пор ее гнал вперед образ Кристапа, наивная вера в старшего друга, который все знает, все понимает и само собой решит за нее, как строить дальше жизнь. Теперь она впервые осознает, что может его и не найти. Что же тогда? Неужели придется самой поступать на свой страх и риск, самой лепить свою судьбу? Без Кристапа, без опекуна, без совета старшего, более предприимчивого товарища?
Продолжать бессмысленное состязание с судьбой Лигита больше не может. Нужно признать себя побежденной, подвести черту под годом жизни, истраченным впустую, вернуться к исходной точке и постараться начать все заново с того момента, когда три с лишним года тому назад в дом ее отца ворвались шуцманы. Это значит, что нужно сесть за школьную парту или подыскать себе работу. Но на какие деньги и на каком языке она думает учиться? С другой стороны, кому нужна работница без образования, не владеющая ни одним ремеслом? Даже в продавщицы никто не возьмет девушку, которая с трудом лопочет по-немецки. Да и что продавать в этом разгромленном городе? Единственный товар, который в любое время дня и на любом углу может предложить женщина – любовь на час, на два, на целую ночь.
Конечно, дорога на родину по-прежнему открыта, но и там горшки с мясом не падают с неба. И там нужно будет в поте лица зарабатывать на пропитание, учиться, чтобы выбиться в люди. Притом это не самая худшая из перспектив. А если в самом деле нет дыма без огня? Что, если болтовня эмигрантской верхушки о поездах с возвращающимися беженцами, которые без остановок катят прямо в Сибирь, не просто болтовня? Конечно, можно и в Сибири доказать, что она никогда не водила дружбу с оккупантами, а, наоборот, была ими брошена в концлагерь, но сколько мороки, сколько душевных сил!
А их у нее как раз нет. Одна смертельная усталость. Забыться сном и спать до тех пор, пока не разрешатся все вопросы, – какое это было бы счастье. Но так оно бывает только в сказках. В действительности же остается лишь надежда на случай, который пошлет ей человека, готового взвалить на себя ответственность за чужую жизнь. Пусть он распутывает головоломки, которые задала война. Лигита понимает, что за помощь придется платить, но сейчас она готова на все.
Чутье подсказывает ей, что, на ее счастье, она уже встретила такого человека. Если и он, сотрудник Красного Креста, ничего не добьется, тогда не остается иного, как смириться с мыслью, что Кристап утерян для нее навсегда, точно так же, как мать, которая некогда в Шкиротаве села на поезд и не сошла с него ни на одной из станций этого мира.
Ей не о чем больше жалеть. Хромой хозяин лавчонки в который раз ковыляет на склад и обратно. На потертый диван ложится платье за платьем. Но ни одно из них Лигиту не устраивает – все они сшиты в военное время, а потому коротки, грубы и ненарядны. Преодолевая внутреннее сопротивление, она кладет на стол жемчужину в золотой оправе. Продавец меняется в лице. С низким поклоном он приглашает Лигиту на склад, предоставляет ей самой выбирать.
В черном облегающем платье Лигита выглядит старше своих лет. От девичьей угловатости не осталось и следа. Держа под руку сотрудника Красного Креста, она смело заходит в кабинет ресторана. Но при виде богато сервированного стола выдержка изменяет ей. Она не может отвести по-детски жадного взгляда от изобилия закусок. Голод так силен, что Лигита стискивает руки, чтобы они невольно не потянулись к еде.
Ее новый знакомый, собравшийся было сесть рядом с ней, вдруг спохватывается, что еще не представился, и с церемонным поклоном называет себя:
– Ивар Эльвестад.
Он не торопясь разливает вино, погружает бутылку обратно в ведерко со льдом, накрывает ее салфеткой и, только покончив с этим ритуалом, предлагает Лигите сардины.
Лигита по-своему истолковывает его жест. Забрав всю тарелку, она с плохо скрываемой алчностью набрасывается на еду.
Ивар заслоняет улыбку бокалом вина, затем деликатно и терпеливо берется объяснять, каким ножом разделывать форель, какой ложкой полагается есть бульон, какой – кисель. От выпитого вина ее глаза невольно начинают слипаться, и Ивар понимает, что больше откладывать разговор нельзя.
– Поверьте, мы сделали все, что в наших силах. В поиске приняли участие отделения в разных городах Европы. Ни в одном из лагерей для перемещенных лиц Кристап Аболтынь из Риги не числится. Столь же неутешительны известия, которые мы получили из Латвии. Саласпилсский лагерь был ликвидирован за несколько дней до прихода русских, а списки уничтоженных немцы успели сжечь.
– Может быть… – слабо пытается возразить Лигита.
Конечно, было бы куда приятнее и проще оставить ей хоть крупицу надежды. Но Ивар видел людей, которые обманывают себя, годами живут в иллюзорном мире мечты. Видел исковерканные судьбы, упущенное время. Нет! Эта девушка перенесла столько, что перенесет и еще один удар. Зато она будет строить будущее, исходя из реальной действительности.
– Мы прекращаем поиск, – непреклонно сообщает он. – А вас на следующем транспорте отправим в нашу клинику в Швеции. Здесь вы погибнете.
* * *
Лодка все так же покачивается на легкой ряби Даугавы.
Лигита успела одеться, только кофта осталась не застегнутой, открывая взгляду медальон.
Кристап еще раз оглядел украшение, но не повторил вопроса.
– Так я познакомилась с мужем, – закончила свой рассказ Лигита. – Когда должна была родиться Ингеборга, Ивар увез меня в Стокгольм.
– У тебя хватило сил добраться до Швеции, а для дома почему-то не нашлось, – задумчиво говорит Кристап.
– Но я же тебе только что все рассказала… – Лигита близка к раздражению. – Мне сказали, что тебя нет!
– А родина?..
– Кристап, я тогда была еле живой… Благодарна каждой теплой улыбке… Каждому доброму слову. Ты верно сказал: «Не хватило сил». Остаться было гораздо легче…
– И теперь ты хорошо живешь?
– Не могу пожаловаться – Ивар без возражений оплачивает мои расходы. И дети у меня.
– Я не о том, Гита. Я спрашиваю, счастлива ты или нет? – с грустной улыбкой допытывался Кристап.
– Ах да, я же не сказала тебе, что вот уже восемь лет как мы с мужем живем врозь. Хотя официально и не разведены. Время достаточно долгое, чтобы привыкнуть.
– Привыкнуть можно ко всему. Но ты довольна жизнью, удовлетворена? – не унимался Кристап.
Лигита пожала плечами:
– Я вернула себе душевное равновесие. А после Саласпилса это не так уж и мало. А теперь вот… – замолчала она.
– Да, теперь?
– А теперь приехала сюда как паломник. Мне уже не семнадцать лет. Кристап, в жизни настает миг, когда нужно выплакать накопившиеся слезы.
– А дорогой покойник оказывается жив, да еще задает неприятные вопросы, – усмехнулся Кристап. – Можем мы хоть на несколько минут воздержаться от разговоров о прошлом?
Лигита поднялась и, заслонившись ладонью от солнца, посмотрела на противоположный берег.
– Это не остров Доле?. Поедем туда, Кристап!
Кристап облегченно вздохнул и послушно начал орудовать доской.
Они вытянули лодку на песок и зашагали вдоль берега.
– Ты ведь не знаешь – мой отец был плотогон, – сказала Лигита, увидев уткнувшиеся в песок толстые сосновые бревна.
– На Даугаве?
– Эти вот заблудшие… На порогах плоты часто разбиваются.
Осторожно ступая по грубой сосновой коре, Лигита пошла по бревну, то и дело поглядывая вверх по течению, словно оттуда должны были показаться плоты. В ее памяти возникла до боли знакомая картина: плотогоны в высоких резиновых сапогах с шестами и стальными тросами в руках. Отец, как всегда, стоит у руля и протяжными криками отдает приказания.
– Можно попытаться их связать. – Кристап прыгнул на соседний ствол, подтянулся к бревну, на котором стояла Лигита, пробовал пододвинуть к нему третье, а потом и четвертое, но под рукой не оказалось ничего, чем можно было бы их связать. Тогда он сильным толчком решил отодвинуть стволы от берега.
– Не надо, Кристап!
Лигита качнулась и потеряла равновесие.
Но Кристап подоспел, поймал Лигиту. Какое-то время они стояли обнявшись и молча смотрели на сужавшиеся стволы, под которыми чернела глубина.
Кристап и не пытался разобраться, что с ним происходит. Он знал: достаточно трезво проанализировать свои чувства, и станет ясно, что к Лигите его тянет образ, который он в одинокие послевоенные годы выносил в своих мечтах и – зачем отпираться – ее привлекательность да сознание, что женщина, которую он держит в своих объятиях, так же, как он, думает о безвозвратно утерянных часах близости, о растраченной ласке. Думает и страшится, не зная, что ее ждет: минутное наслаждение или долгое счастье. Но разве оно еще возможно? Можно ли одним махом зачеркнуть все, что было, – сгоревшие мечты, омуты отчаяния, беспросветное тупое равнодушие, робкие всходы надежды, предчувствие любви и Аусму? Может ли давняя близость послужить фундаментом для общего будущего? Ответ следует искать только в настоящем. Только в нем. И ради него он не имеет права щадить ни себя, ни Лигиту.
– Я влюбилась в тебя уже в то утро, когда ты уговаривал меня съесть суп, – тихо сказала Лигита, стараясь заглянуть ему в глаза. – Сколько такой девчонке надо?.. А ты?
Кристап молчал.
– Ты же любил меня, Крист?.. Помнишь наши мечты о будущем…
– То будущее давно стало прошлым. Нужно хоть немного разобраться в том, кто мы теперь.
– Хочешь, я буду тебе позировать? – предложила Лигита. – Сделаешь меня еще раз, а потом сможешь сравнить.
– Портрет? – покачал головой Кристап. – Без темы он не будет звучать. А с темой… как я ее назову – «Потерянная родина»? Или прикажешь иначе: «Возвращенная родина»?..
Наконец он сумел в немногих словах выразить свой главный вопрос – приехала она погостить или остаться навсегда?
Лигита тотчас уловила серьезный подтекст заданного в шутку вопроса. Рано или поздно ей придется на него ответить. Но ей уже за сорок, на опрометчивые поступки она не имеет права. Лигита освободилась из рук Кристапа, села на зарывшийся в песок комель сосны.
Кристап опустился с ней рядом.
– Не сердись, но мне показалось, что ты приехала за ответом.
– Как бы тебе сказать… Я все время ощущаю, что минула целая вечность. Мне трудно ее преодолеть. Все так изменилось… И ты в том числе.
– Да, и ты тоже давно не: та маленькая Гита, которая всегда боялась остаться одна! Сейчас…
– Как ты можешь меня упрекать в этом!
– Извини… Сейчас все в твоих руках!
– Слова, слова… Словами не заполнишь тот угол в сердце, который уготован для счастья. Пустота все равно останется, такая пустота, что подумать страшно… Я боюсь еще раз обмануться. Если бы я знала, что ты… Что я тебе по-прежнему…
Кристап гладил руку Лигиты. Сейчас он испытывал лишь беспредельную нежность к несчастной женщине.
