Текст книги "Якорь в сердце"

Автор книги: Гунар Цирулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Да, Путан испытывает наибольшее удовлетворение в тех случаях, когда удается предотвратить несчастье), когда люди, попавшие в тупик, обращаются к нему как другу и советчику, в нужный момент вспомнив слова Маяковского – «моя милиция меня бережет». Чаще всего это озабоченные матери, которые не в состоянии справиться со своими сорванцами, однако достаточно умные, чтобы признаться в своем бессилии.

– Замучилась я со своим проказником, – жаловалась Путану одна такая мать. – Целый день мы с отцом на работе. Сын перестал заниматься, убегает с уроков, шляется, приходит затемно. Пороли – не помогает, может быть, вы возьметесь за него?

Путан написал повестку. Мать потихоньку опустила ее в почтовый ящик.

Парень явился в милицию с опозданием на два часа. Суровое замечание проглотил молча и нехотя объяснил:

– Большой Янис опять запил… Я не мог без присмотра бросить центральное отопление. Один раз у нас на таком морозе уже лопнули трубы.

Слово за слово – и в Путане стало крепнуть убеждение, что подросток не лодырь. Правда, учиться в школе ему не нравится, но сидеть без дела он не привык да и не умеет. Поэтому всегда находит себе занятие – чинит соседям утюги, помогает отцу приятеля наладить мотор в машине и три раза в неделю в центре города ведет кружок автомобилистов при клубе домоуправления.

– Конечно, бесплатно. Кое-какие денежки у них там есть, но на них мы приобретаем всякие детали.

– А ты о ремесленном училище никогда не думал?

– Я-то прошусь, но предки хотят, чтобы их единственное чадо стало чином повыше.

Такие речи для Путана были не внове, он заранее знал, как трудно будет уговорить родителей парня, видимо честных рабочих людей, разрешить сыну пойти их дорогой и не тянуться за слишком высоко подвешенными плодами науки.

Почти из каждого случая можно извлечь полезное для себя и для других. Особенно наглядной была «предыстория болезни» несовершеннолетнего преступника Алберта.

Юноша сызмальства любил автомобили и все, что с ними связано. Еще в школе он поступил на курсы шоферов, успешно сдал все экзамены на водителя третьего класса, и никто в этом обстоятельстве не видел ничего дурного. Затем на шесть месяцев с Дальнего Востока приехал дядя, купил «Победу» и иногда разрешал Алберту посидеть за баранкой. Плохо ли? Отпуск кончился, дядя построил гараж, потому что не собирался брать машину с собой. И в этот миг сделал оплошность – оставил ключи племяннику, а не матери Алберта. Больше того, он выписал ему доверенность на пользование машиной, хоть и знал его легкомыслие, и только наказал вести себя разумно. Мать протестовала, но больше для формы – опасалась, чтобы сын не разбился. Вскоре она привыкла к машине настолько, что даже не пыталась контролировать, куда и с кем Алберт ездит.

У нового владельца машины появились новые друзья, которые так расхваливали его мастерство шофера, что Алберт был согласен с утра до вечера сидеть за баранкой. Во время одной такой поездки случилась авария – тормозя на скользкой дороге, Алберт врезался в столб. Ремонт предстоял не такой уж сложный, но как назло нигде не продавали нужные запчасти. Отправиться домой и рассказать все матери – значило бы навсегда распрощаться с машиной. Только не это, тогда уж лучше… Недолго думая, Алберт украл такого же цвета «Победу», прицепил к ней номер дядиной и привел в гараж. И волк был сыт, и овца цела. Но у «овцы» что ни день рос аппетит. Жаль было смотреть, как во дворе друга ржавеет еще вполне пригодная «Победа». Притом украсть машину ведь так легко. Вторую краденую «Победу» Алберт разобрал, взял все необходимые для ремонта детали, остальное бросил. Теперь можно было спокойно кататься. Мать пребывала в полной уверенности, что ни сыну, ни машине ничего не грозит. Опасность попасться ему действительно едва ли угрожала, ибо он снова ездил на машине дяди, с законными документами. Но аппетит, как известно, приходит во время еды: ему вдруг неудержимо захотелось попробовать, какую скорость можно выжать из «Волги». Приглядев оставленную без присмотра машину, он украл ее, прокатил с ветерком восхищенных приятелей и, когда кончился бензин, оставил на обочине. В другой раз понадобились деньги для празднования какого-то юбилея. Опытной рукой он угнал еще одну машину, «раздел» ее и продал резину. Надо сказать, что меркантильные мотивы двигали им лишь в редких случаях. Слишком страстно любил он автомобили, чтобы с легкой душой их портить, Скорее, сам процесс угона и сопряженная с риском езда стали для него способом развлечения. Вот почему он крал «сложные» машины, у которых рулевое колесо заблокировано особым ключом или у которых мотор заводится с «секретом». Однажды ему никак не удавалось сдвинуть с места «Москвич», который дожидался у завода своего владельца. Задетый в своих профессиональных чувствах, Алберт не сдался – тут же поблизости украл грузовик, подъехал, у всех на глазах среди бела дня прицепил трос и утащил чужой «Москвич».

В руки Джемса Путана это дело попало после того, как Алберта поймали шоферы, очевидцы другой сверхсмелой кражи. Парень находился в заключении. В его судьбе ничего уже нельзя было поправить. Но надо было подумать о других участниках преступления – молодых людях, которые были замешаны в одном или двух угонах или только знали о них. Путан поехал в школу Алберта. Здесь имя юноши уже обросло легендой.

– Он не просто хулиган, он уголовник, – говорили ребята. В этом слове звучало нечто, похожее на уважение.

Путан решил обойтись без дидактики. Навестил Алберта в заключении и долго разговаривал с парнем. Тот горько жалел о содеянном.

– Своими руками искалечил собственную жизнь, – сказал он. – Эх, если можно было бы все начать сначала…

Путан записал его признания на магнитофон, а потом прокрутил запись на классном собрании, в котором принимали участие все почитатели «героя». Искренние слова и вздохи сожаления подействовали лучше, чем самая тщательно подготовленная беседа.

– Я убежден, что в этой школе мы не скоро столкнемся с правонарушением, – говорит Путан, – но это стечение обстоятельств, а не метод воспитания.

– Что же надо делать?

– В борьбу надо включить всех – добродушного дядю, который помогает в спортивном магазине купить стартовый пистолет, и заведующего нашей новой бани, который таким пацанам разрешает во время уроков беспрепятственно плескаться в бассейне. Причины падения бывают самые разные – ничтожные, трагические, возникшие по собственной вине или независимые от молодых людей, как, например, разногласия между родителями. Но почти всегда это бывает погоня за так называемой красивой жизнью.

Когда все молодые люди поймут, что красота неотделима от честности, можно смело сказать, что сделан большой шаг вперед.

Мне хотелось бы дополнить его вывод. С преступностью должны бороться все, не только педагоги, работники милиции и прокуратуры. Нужно бороться во всех сферах нашей жизни, и не только в детских комнатах и особых воспитательных заведениях. Нельзя проходить мимо мелких неполадок, которые как будто не относятся к молодому поколению. Нужно добиться, чтобы ребенок слышал кругом только правду, видел торжество справедливости, тогда он вырастет открытым, честным человеком.

1965

Перевела В. Волковская.

С МОРЕМ НА „ТЫ“

МОРЕ СЛЕДОВ НЕ ХРАНИТ
Повесть

Все зависит от точки зрения. Слон, вероятно, даже; и не замечает густой сочной травы, которая ящерице кажется непроходимым девственным лесом. Волны, неспособные качнуть океанский пароход, вполне могут стать роковыми для маленькой лодки. Поэтому можно смело утверждать, что в ту ночь в проливе бушевал шторм. К тому же многие в команде пограничного катера не имели серьезного морского опыта. Кроме командира, боцмана и старшего матроса, моряки были еще зелеными юнцами.

В первый год службы они испытали не один шторм. Но при этом всегда были рядом старшие товарищи, помогавшие своими советами и распоряжениями. В худшем случае… Нет, до этого дело не доходило, ибо в последний момент на помощь всегда приходил опытный моряк, выхватывая из неумелых рук штурвал или рычаг реверса, и корабль снова подчинялся воле человека. Строгое внушение – вот самое страшное, что могла повлечь за собой ошибка. Сейчас же положиться на опыт старших товарищей было нельзя; нужно самим решать, самим действовать и самим отвечать.

Хотя порывы ветра достигали порой пяти-шести баллов, настоящий «морской волк» не стал бы называть такой ветер штормовым. Куда там! Такой ветерок только выдувает из мозга сонливость, пробуждает энергию и заставляет всем существом ощутить радость жизни.

Но, как мы говорили, мерки бывают разные: одни для больших кораблей, другие для сторожевого катера. Не зря в инструкции сказано, что при сильном ветре и волнении ему следует искать убежища в бухте.

Но почему никто не дает приказа сняться с якоря? Давно пора. Рация молчала. Молчал и вахтенный офицер в штурманской рубке.

Не молчало только море. С ревом обрушивало оно свои волны на обшивку, бросало звенящие брызги в стальную надстройку, со все возрастающей яростью рвало печально лязгающую якорную цепь.

Машины не работали, и это еще больше тяготило команду. Хорошо сознавать, что ты не просто сопротивляешься напору стихии, а отвечаешь ударом на удар, и в этой борьбе тебе служат подмогой тысячи не ведающих усталости лошадиных сил.

Но приказ есть приказ. Катер должен стоять как вкопанный именно здесь. И команда должна следить за тем, чтобы никто не пересек государственную границу. Таково задание, которое наперекор всему заставляло людей впиваться глазами в ночь, в летящие брызги и ловить в завывании бури любой подозрительный звук.

Ветер, дующий с суши, развернул катер носом к берегу. Но у радиолокатора и на затылке есть глаза. Стрелка совершала круг за кругом, и ничто не мешало ее ясному сиянию – море было пустынно. Лишь у краев экрана смутными тенями вспыхивали и снова тускнели два светлых пятна. Там находились в дозоре два пограничных корабля и тоже ощупывали радиолокаторами морской пролив. В крайнем случае они и сами могут держать границу на замке.

Однако приказа сняться с якоря не было.

I

Григол Дзигутаров не мог этого понять. Казалось, в такую ночь моторкам в море делать нечего. Тем более маленькому резиновому плотику. Первый же мощный вал разорвет его в клочья. А с больших кораблей, как известно, нарушителей границ у берега не высаживают. Какой смысл торчать здесь, мучить людей?

Вахтенный матрос Дзигутаров действительно мучился. Тошнота давила и выворачивала внутренности. Но еще худшие мучения приносило сознание, что ему никогда не одолеть морскую болезнь. Григола она схватила с первого же раза, как только он вышел на учебном корабле в море. Тогда у него были товарищи по несчастью – почти все пограничники-новобранцы продемонстрировали таким образом свое почтение Нептуну. Старшие не издевались, молодые не стеснялись – таков морской закон, и дело с концом. Но Григол Дзигутаров и в следующих рейсах не мог с собой совладать. Как только начинала морщиться морская гладь и первые барашки подкатывались под киль корабля, на него нападал приступ слабости. Ноги делались ватными, во рту появлялась сухость, голова наливалась свинцом. Единственное спасение – выйти на палубу и жадно глотать освежающий воздух.

В конце концов главстаршина сжалился над парнем.

– Одни кости да кожа остались. Может, сказать командиру, чтобы тебя списали на берег? Там тоже пограничники нужны.

Старшина говорил с ним по-дружески. Но Григол обиделся. Он, парень из Сухуми, вырос у моря, в школе был лучшим пловцом, организовал кружок аквалангистов, прочел все книги Гончарова, Станюковича и Джека Лондона, сам основательно выучил английский, чтобы читать морские романы Конрада и объясняться с моряками всех стран. Он, Григол, даже обвинил своего брата в трусости и в искажении жизненной правды, когда тот напечатал в газете стихотворение о моряках, хотя сам знал морскую работу только понаслышке. Он еще до призыва просился в военкомате, чтобы непременно послали на флот. И теперь ему предлагают списаться на берег – представляете? Соседским ребятам на смех?! Ни за что!

Но он сдержался. За несколько месяцев службы даже самые горячие головы приучаются владеть собой. Только бледность, внезапно залившая лицо Григола, говорила о том, как он взволнован.

– Разве на меня поступили жалобы? – спросил он.

– Нет, у тебя по всем статьям отличные оценки. Но… – главстаршина смутился.

– Я докажу! – Григол даже не дал ему произнести эти ненавистные слова – «морская болезнь». – Верьте мне, докажу…

Привыкнуть Григолу не удалось, но силу воли он продемонстрировал. Даже зубоскалы, советовавшие ему вмонтировать в подошвы кардан, чтобы всегда удерживать тело вертикально, и те были вынуждены признать его победу. Узнав, что во всем виноваты центры равновесия, он наловчился предугадывать каждое движение корабля: и медленную качку, и бешеные прыжки, и внезапные падения в бездну. И никто больше не видел, как он страдает.

…Неужели командир не понимает, что взбесившееся море способно поглотить катер? Как он может спокойно сидеть в своей каюте, когда все суденышко от киля до клотика содрогается под ударами штормовых волн? И чего там копается помощник, старший лейтенант Перов? Нашел тоже время заполнять вахтенный журнал. Будто нет у него других забот…

Катер глубоко зарылся в воду, у борта прошла большая волна. Соленые брызги больно ударили в лицо.

У Григола все в голове перепуталось. Темнота не давала возможности заранее определить, как будет вести себя катер. Григол не успевал подготовиться, чтобы отразить следующий удар. Рушился с таким трудом выработанный метод… Попробуй-ка, к примеру, приспособить шаги танца к музыке, если оркестр беспрерывно меняет ритм.

Григол был уверен, что ему стало бы легче, если бы он мог хоть что-нибудь делать, забыть об окружающем.

Но все это были пустые мечты, работы не было. Если не считать работой главную обязанность вахтенного матроса – наблюдать за морем и сообщать старшему лейтенанту обо всем подозрительном. Как будто в таком котле можно увидеть что-нибудь не замеченное радиолокатором.

Тут мрачные мысли Дзигутарова оборвались. Как он мог забыть, что локатор не автоматически объявляет тревогу. У экрана тоже дежурит человек, его товарищ, которому, наверное, гораздо тяжелее сидеть в душном помещении…

Григол подобрался, выпятил грудь, как при подъеме флага, протер пальцами покрасневшие от напряжения глаза и снова стал вглядываться в темное море.

За шумом волн ничего нельзя было услышать. Почувствовав на своем плече руку, Григол вздрогнул. Он не заметил, как подошел к нему товарищ. И теперь он лишь видел, что Герберт Берзлапа шевелит губами, – слова уносил ветер.

– Принимаю вахту! – что есть мочи гаркнул Герберт, плечистый блондин с румяным, обветренным, круглым лицом, которое даже в эту дрянную погоду говорило о том, что он всем доволен и великолепно себя чувствует. – Ложись спать! – прокричал он на ухо Григолу.

– Чего бы я только не дал за твои железные кишки, – с завистью пробурчал Григол.

Этот крик души вовсе не был предназначен для чужих ушей, но ветер внезапно умолк, и в неожиданно наступившей тишине его слова прозвучали чересчур громко, даже вызывающе. Желая загладить грубость, Григол поторопился спросить:

– Скажи, неужто тебя никогда не тошнит?

Герберт махнул рукой. Ему, конечно, было жаль товарища, который вдруг как бы потерял точку опоры. Но сочувствием тут не поможешь.

– И в первый раз ты тоже ничего не чувствовал? – Словно не веря своим глазам, Григол оглядел плотную фигуру Герберта и усмехнулся: – Ах да, ты же родом с острова, еще в пеленках ходил с отцом в море…

Однажды в свободную минуту ребята стали вспоминать, как кто попал на морскую границу. Дошла очередь и до Берзлапы.

– Это был номер хоть куда! – он поднял большой палец. – Даугаву вы знаете, да? Так вот в самой Риге в середине реки есть островок. Никогда я не мог понять, какого черта там поселились люди, – один песок, даже огородишко развести и то трудно. Скорей всего потому, что там когда-то была лесопильня, а старикам лень было утром рано вставать и ездить из города на работу… Я единственный человек в мире, который там родился, так сказать некоронованный король Заячьего острова. Понимаете, наши в это время освобождали Ригу. Все мосты были взорваны фрицами, пароходики не ходили. Так что мать никак не могли отвезти в роддом. Позже она этим гордилась и просила записать в моем свидетельстве о рождении – в Риге, на Заячьем острове. Стали в военкомате рассматривать мои документы, изучали, изучали, майор эдак хитро подмигнул мне и говорит: «На ловца и зверь бежит – нам как раз нужны бравые моряки!» У меня, конечно, душа в пятки – кому понравится месяцами болтаться вдали от берега и к тому же лишний год служить?

Но когда я услышал, что в пограничники, то не стал ерепениться. Всего смешнее, что на флот приняли и моего братишку, который честно-благородно родился в больнице на Московской улице. И приняли только потому, что он мой ближайший родственник. После демобилизации я всех вас непременно приглашу к себе в гости, покажу, как живут рижские моряки, нанюхаетесь у меня соленого воздуха на Заячьем острове!..

Григолу не хотелось сейчас спускаться в кубрик, воздух там был спертый, как-никак десять человек спало, да и пахло недавним ужином, мокрой одеждой. Только успел он об этом подумать, как у него засосало под ложечкой. Охотнее всего он теперь послушал бы рассказы Герберта. Григол чувствовал, что когда-нибудь, вспоминая службу, он поймет, что самым ценным здесь были люди, которых он встретил, их судьбы, мысли, мечты. Лежа на койке с открытыми глазами, Григол мог часами слушать разговоры товарищей. Моряки звали его «великим молчальником» и тем не менее охотно вступали в такие односторонние беседы – кому не хочется излить душу? У Григола были свои суждения, и он мог бы кое-что рассказать, но деликатный парень сознавал, что на корабле один слушающий дороже двоих говорящих. Вскоре он по рассказам, по фотографиям уже знал родителей, любимых девушек, братьев и сестер каждого матроса, их планы, знал, какие книги и фильмы кому больше нравятся, по многу раз перечитывал адресованные им письма, вместе с товарищами радовался хорошим вестям и огорчался из-за плохих. О «великом молчальнике» никто ничего не знал. Кое-кто догадывался, что Григол тайком пишет стихи, но никто не подозревал, что он мечтает сочинить пьесу и изобразить в ней свою жизнь на корабле, всех своих друзей. Ему недоставало только конфликта, на котором можно было бы раскрыть характеры. Григол, однако, не сомневался, что ему посчастливится и он наверняка станет участником какой-нибудь опасной ответственной операции…

Как ни хотелось Григолу поговорить, надо было идти, Берзлапа стоял на вахте, и мешать ему нельзя.

Слова товарища и его усмешка снова напомнили Берзлапе о доме. Оставшись один, он пытался отогнать воспоминания, но взбудораженные мысли снова и снова возвращали в прошлое, совсем как назойливые чайки, что кружат и кружат над кораблем, пока не выклянчат корку хлеба.

Зимой Герберт ходил в школу и обратно домой на коньках, даже во время ледохода старался не давать крюка через мост, а прыгал с льдины на льдину, пока не провалился под лед… Да, с коньков и начались все его беды. С коньков и красивой спортивной сумки, которую отец привез из Москвы. Он учился тогда в седьмом классе, значит, ему было тринадцать. Вместе с двумя желторотыми островитянами из шестого «Б» Герберт возвращался с баскетбольной тренировки. На берегу Даугавы они присели, как обычно, чтобы надеть коньки, и тут из темноты вынырнули пять фигур. У Герберта сжалось сердце. Но он сделал вид, что ничего не замечает. Парни молча окружили мальчишек. Засунув руки в карманы и отвратительно ухмыляясь, они дымили прилипшими к губам сигаретами. Тишина становилась невыносимой, непослушные пальцы никак не могли справиться с узлом на веревке. Наконец Герберт заставил себя подняться.

– Чего вам надо? – спросил он и едва узнал свой голос, такой он был хриплый.

– Ничего особенного, милок, на этот раз обойдемся без поцелуев, – с издевкой проговорил самый длинный из хулиганов. – Просто хотим освободить вас от лишней тяжести, а то, чего доброго, горб вырастет. Давай сумку! – вдруг заорал он. – Быстрей!

– Сумку? Пожалуйста! – и Герберт что есть силы трахнул тяжелой сумкой по морде, искаженной в злобной гримасе. Он даже не подумал о последствиях.

Тут же его сразил сильный удар. Перед глазами все закачалось, расплылось. Он и не почувствовал, как противник, навалившись на него всей тяжестью, в ярости молотит кулаками. Первое, что дошло до сознания, когда он пришел в себя, был топот убегающих шагов. Они быстро удалялись. Затем он услышал чужой голос:

– Сволочь! Нападать на детей – это они умеют. А увидят мужчину, так сразу в кусты.

Герберт встал, пошатываясь. Что-то липкое заливало глаза.

– Где моя сумка?

– Там же, где и моя. Ну и здорово же ты ему задал, – говорил маленький Янцис. – Прямо по носу, кровь хлынула, как из пожарной кишки!

Значит, ему залила глаза не его кровь. Это служило Герберту единственным утешением, пока он лежал дома с сотрясением мозга. Читать нельзя было, и он мысленно перебирал во всех подробностях события того вечера. Легко матери сказать: «Не огорчайся, купим тебе сумку еще получше!» Он не хотел сумки получше, он хотел свою. Что дает право чужому человеку просто так подойти и отобрать у него сумку? То, что он сильнее? Или наглость? Неужели так выгодней, удобней жить? Наверное. Ведь нападавший остался безнаказанным и теперь разгуливает по городу с его сумкой… Ну, погоди. Герберт знает, как ему отомстить!

Выздоровев, он начал жить по-иному. Школа, уроки, домашние задания перестали его беспокоить. Он стал регулярно ходить на тренировки по боксу и совсем забросил баскетбол. Все свободное время мальчик бродил по городу, слонялся у кинотеатров, посещал танцплощадки под открытым небом, околачивался всюду, где были шансы встретить своего врага.

Через несколько месяцев он потерял надежду. Но все-таки продолжал каждый вечер «подпирать углы». И однажды Герберт вдруг заметил свою сумку. Она висела на плече у рослого юноши и вот-вот готова была снова затеряться в толкучке у ворот стадиона «Даугава». Он не дал себе труда убедиться, что это тот самый парень, недолго думая, бросился за ним и схватился за сумку. Ремень оборвался. Прижав к груди драгоценную находку, Герберт побежал к трамваю.

Но ему не удалось далеко убежать. Кто-то подставил ножку, кто-то схватил за руку, неизвестно откуда возник милиционер, и западня захлопнулась. Конечно, сумка оказалась совсем не его – мало ли таких сумок привезено из Москвы, – а ее владелец даже издали не походил на хулигана.

Герберт попал в отделение милиции, вызвали родителей. Оперативный дежурный терпеливо выслушал объяснения. Отчитал за то, что в тот раз не заявили в милицию, и наконец согласился принять во внимание «смягчающие вину обстоятельства».

– Имей в виду, что тебя никто не уполномочил на роль судьи и ты не имеешь права сводить свои личные счеты в публичном месте, – отчеканил лейтенант милиции. – А чтобы ты не забыл этого урока, я сообщу в школу.

Не помогли ни слезы матери, ни просьбы отца не портить мальчишке жизнь. Герберт молчал. Ему все сделалось безразличным. «Хорошо еще, – подумал он, – что я в тот раз не связался с милицией. Они меня наверняка посадили бы за разбитый нос».

Равнодушие с тех пор не покидало больше Герберта. Отец желает, чтобы он стал строителем? Пожалуйста, можно поступить и в строительный техникум. За ним, как тень, тянется дурная слава уличного мальчишки и хулигана? Плевать, зато однокашники не пристают. Получать двойки – значит потерять стипендию? Перебьемся, проживем и на тройках. На практических занятиях Герберт был одним из лучших: привык с детства все мастерить своими руками – игрушки, авиамодели, книжные полки и даже лыжи. Но в общественных делах он не участвовал. Какого черта лезть в глаза? Стараться? Куда спокойнее плыть по течению не быстрее и не медленнее, не лучше и не хуже других. Казалось, что так легче жить. Не возражал Герберт поэтому и против решения военного комиссара, хотя в свое время мечтал стать летчиком. По той же привычке он в первые месяцы службы старался ничем не выделяться среди других новобранцев.

Лишь понемногу Герберт стал понимать, что на флоте товарищи такого безразличия долго терпеть не будут. Помимо всего прочего, морская служба ему нравилась и, представляя свое будущее, он чаще видел себя стоящим на командирском мостике, нежели томящимся в опоясанной лесами конторе новостройки.

Нельзя сказать, что поведение Берзлапы как-то резко изменилось, но по окончании занятий в учебном отряде его направили нести службу на быстроходном и юрком погранкатере. Здесь малейшая ошибка рулевого может погубить катер и всю команду. Это известно всем. Такое доверие окрылило парня. Он был доволен, что там ни говори.

А дальше? Об этом Герберту пока не хотелось думать. Быть может, он подаст заявление в военно-морское училище, возможно, после демобилизации пойдет матросом на какое-нибудь торговое судно и одновременно будет учиться заочно…

Ветер все свежел. Но это мало трогало Герберта. Куда больше обеспокоило его внезапное оживление в рулевой рубке. Что они там разглядели на экране локатора?

Вскоре, однако, Берзлапа успокоился. Если б случилось что-нибудь чрезвычайное, командир вышел бы на мостик.

II

Командир находился в каюте. Капитан-лейтенант Олег Закубенко знал, что инструкция предоставляет ему право принимать самостоятельное решение, если кораблю во время шторма грозит серьезная опасность. Но хотя инструкция и давала командиру свободу действия, он ею не воспользовался. Правда, ветер и волны угрожали безопасности корабля, но Закубенко полагался на отличную конструкцию катера – он не раз справлялся с волной и покрупнее этой. Конечно, команда устала, но он верил, что в случае необходимости второе дыхание позволит людям с удвоенной силой состязаться со стихией. Закубенко верил и своему начальнику – уж кто-кто, а капитан второго ранга Смиренин знает, что делает, раз не дает приказа уйти в укрытие.

Командир зашагал из угла в угол по крохотной каюте. Два шага туда, два обратно. Не обманывает ли он себя? Не выбирает ли путь наименьшего сопротивления? Указания нет, значит, можно сидеть сложа руки… Это же слепое и потому неверное понимание дисциплины. Не зря инструкция предоставляет командиру катера право самому судить об условиях и принимать самостоятельные решения…

Катер останется на боевом посту – это ясно. И, разумеется, не потому, что лично ему, Олегу Закубенко, не хочется отступать перед трудностями. Ночь темная, бурная, мало ли что может произойти в такую погоду. Особенно осенью, когда ветер поднимается неожиданно. Вот так же он дул неделю назад, когда судно стояло на базе.

Половина команды мылась в бане, другие смотрели кинофильм, старший лейтенант Перов готовился к завтрашней политинформации, он сам, командир корабля, отправился домой.

Тут и застал его Крутилин. Через пятнадцать минут они были уже в море, следуя на помощь терпящим бедствие рыбакам.

В тот вечер тоже волны были большие, но никто об этом и не думал. Жизнь людей в опасности, а катер подойдет к месту происшествия намного раньше спасательного буксира из порта.

Матросы держались молодцом. Взять хотя бы Берзлапу, который раньше казался командиру медлительным. Или того же Дзигутарова, который первым вызвался прыгнуть в море и поднырнуть с аквалангом в перевернутое рыбацкое суденышко, чтобы вытащить из кубрика потерявшую сознание женщину… Нет, с такими ребятами бояться нечего…

Катер резко накренился. Жалобно заныла цепь. В любой момент она могла лопнуть и вместе с якорем исчезнуть в морской пучине. Не разумнее ли все-таки сняться?

Но командир не нажал кнопку звонка, не вызвал боцмана. Он понимал, что в такую ночь все может случиться и надо смотреть в оба.

В Крыму, где он служил после окончания училища, ему приходилось действовать на учениях и за нарушителя. Его переодевали в гражданское платье и поручали высаживаться с моря на берег. Приходилось подходить к берегу и в моторной лодке, и на байдарке. Днем вплавь, когда пляж был полон людей. Ночью, когда даже моторы рыбацких лодок не нарушали тишины своим тарахтеньем. Иногда ему везло и удавалось добраться до берега. Конечно, товарищи в свое оправдание говорили, что трудно бороться с нарушителем, который так хорошо знает участок границы. Но им совершенно обоснованно возражали, что враг тоже изучает систему охраны наших рубежей. Закубенко хорошо это знал. Ведь он в свое время был партизанским связным.

С детства Олег увлекался рыбной ловлей. Немцы не обращали внимания на подростка, который каждый день являлся на пляж со своими удилищами, в шутку именовавшимися «жердями от голода», и ночными донными удочками.

Не подозревая, что мальчик знает немецкий язык, солдаты в присутствии Олега разговаривали о служебных делах, ругали недоступные кручи и заливы, которые им трудно было контролировать. Постепенно у него создалось полное представление о системе немецкой охраны. К тому же он знал все прибрежные воды восточного Крыма. Мало ли он здесь бродил с друзьями! Иной местный рыбак и не поверит, что в «залив контрабандистов» можно попасть пешком. Но Закубенко не раз пробирался во время отлива по узкой подводной дорожке, которая уступом тянулась вдоль крутых скал. Оккупанты не знали, что вода здесь только по грудь и именно этот залив нужно держать под контролем больше других. Немцы ограничились тем, что поставили два поста в конечных точках горной тропы.

Никем не замеченный, мальчик выплывал в открытое море. Закубенко и сейчас еще живо помнил ощущение одиночества, которое он тогда испытывал. Низкие тучи не пропускали даже отблеска звезд, казалось, он плывет сквозь черную тушь. Нигде ни малейшего признака жизни. Он ложился на спину и ждал. Минуты тянулись, как часы. Пропадало всякое ощущение времени.

Чтобы не замерзнуть, он переворачивался на грудь и заплывал еще дальше в море. И когда наконец впереди чуть слышно начинал стучать мотор, ему казалось, что это стучит его сердце. Не верилось, что спасение так близко. Но это были не галлюцинации. Настоящая подводная лодка, ощупью пробираясь к берегу, искала связного от партизан.

Часом позже ящики со взрывчаткой уже лежали на берегу залива, незадолго до рассвета их по броду перетаскивали к себе партизаны. И когда десант Советской Армии высадился в Крыму, согласованная вереница взрывов дезорганизовывала немецкие линии коммуникаций, вывела из строя несколько береговых батарей.