Текст книги "Якорь в сердце"
Автор книги: Гунар Цирулис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
– Я на вашем месте не стал бы слишком торопиться, – задумчиво сказал Стабинь. – Лучше приставить к нему человека и незаметно выяснить: кто он такой, чем занимается, что делал вчера. Может быть, это совпадение, тогда зачем беспокоить невинного человека?.. Если же это верная нить, она никуда не денется.
– Можно и так, – согласился Лепсис, хотя полностью был уверен в своей правоте. – Тут, знаете» поступают сведения, многие из них настолько противоречивы, что у бедного Мурьямова голова идет кругом. Может быть, вы все-таки к нам заглянете?
…Сведения и впрямь были неясные. Даже Рейнис Лепсис несколько поник. Но, говоря по правде, такой поворот ему даже доставлял удовольствие. Чем сложнее задача, тем интереснее решение. Было бы преувеличением утверждать, что он в каждой проблеме видел только ее научно-техническую сторону, забывая о том, что от заключения эксперта зависит чья-то судьба, а в конечном счете – и добрая слава советского правосудия. Нет, капитан Лепсис вполне сознавал практический смысл своего труда и связанную с ним ответственность, иначе давно бы махнул рукой на службу в милиции и пошел работать научным сотрудником в какой-нибудь лаборатории, где занимаются чистой наукой. Но иногда в нем снова пробуждались мечтания, которые десять лет назад заставили радиотехника с провинциальной станции по ретрансляции телепередач добровольно облачиться в синюю форму и поехать в Москву на курсы экспертов-криминалистов.
За двадцать четыре месяца Лепсис освоил многое. Научился читать следы, сравнивать почерк, по пуле определять калибр оружия, по ране высчитать расстояние до места выстрела. По разным мелким признакам различать ножи, топоры, сверла и ломы. Научился не верить сказкам о доморощенных шерлокхолмсах и тем не менее упражнялся в аналитическом мышлении. Он убедился в могучей силе науки и в то же время своим умом дошел до мысли, что невозможно каждого индивида подчинить системе классификации, выработанной той же самой наукой. Знание людей, психология, житейский опыт – вот что необходимо, чтобы стать хорошим следователем. Поэтому он не запирался в четырех стенах кабинета, а старался как можно чаще принимать участие в работе оперативных групп.
«И все-таки – вот была бы жизнь, – думалось ему, – если бы вместо всех этих экспертиз можно было бы запустить в электронно-вычислительную машину данные тех самых жуликов с кожами и получить готовый портрет преступника с характеристикой…» Лепсис вздохнул и еще раз перелистал материалы.
Первое же предположение подтвердилось на все сто процентов. Автоинспекция без труда выяснила, что в последнее время шины получил только таксомоторный парк. Как раз две из-таких машин вчера были на линии. Вот перед ним лежит протокол допроса, подписанный шофером Константином Воскобойниковым.
«В двенадцатом часу я с зеленым огоньком ехал по улице Ленина. Около старой почты меня остановили двое молодых людей. Нет, лица я не заметил и не узнаю, ночь была темная. Притом оба сели сзади. Это я хорошо помню, потому что в наше время пассажиры имеют обыкновение сидеть рядом с шофером. Так поступают даже мужья, когда едут с женами, то ли из бравады, дескать, сидишь впереди, значит, помогаешь машину водить, не знаю… Да, да, как раз об этом я и собирался рассказывать. Ну, велели подъехать к обувной фабрике… Так точно, адрес не указали, но сказали остановить на углу. Они, дескать, захватят дома несколько мешков с картошкой, которую заработали в колхозе, и повезут на взморье к старикам. Да. К сожалению, везти придется на электричке, на такси не хватает денег. Я тоже захныкал – кому охота торчать подолгу на улице и ждать пассажира. Время идет, счетчик тикает, отказать нельзя, а в план нам не засчитывают. Удивляюсь, почему никто об этом в газетах не напишет… Одним словом, обещали платить по часам, и я выключил счетчик. Наверное, задремал, а то разве стал бы торчать целых сорок пять минут – плюнул бы на эти копейки, пропади они пропадом, и в двенадцать честно поехал бы в парк сдавать смену. Вдруг просыпаюсь и вижу: кто-то дергает дверь. Спросонья собрался было вылезть и открыть багажник, а он машет рукой: гони, мол, на станцию. Подбегает второй и по дороге несет насчет ключа, который соседи забыли оставить на обычном месте. Все это, конечно, пахло липой. Не бывает, чтобы два здоровенных парня за три четверти часа не справились с замком от погреба, но, в общем, какое мне дело. И с чего это я буду крик поднимать, если они суют мне трояк и сдачи не требуют? Так точно, высадил у железнодорожного вокзала, да, у пригородных касс… Ну если еще раз подумать, то как-то смутно помнится, будто у одного были очки на носу, но поклясться не могу».
Точка, число, подпись. Еще более интересные результаты дал осмотр такси. Спинка сидения в салоне с правой стороны была измазана темными пятнами. Биологическая экспертиза доказала, что это – засохшая человеческая кровь группы АБ(IV). Порадовали также первые вести из больницы. Не вызвав у Крума ни малейших подозрений, можно было проделать все необходимые анализы. Оказалось, что и его кровь принадлежит к той самой группе. К тому же в архиве милиции выяснилось, что Валдис уже привлекался к суду за кражу со взломом, недавно вернулся из мест заключения и пока не удосужился поступить на работу. Казалось, что гипотеза милиции подтверждается. В ее пользу говорило и проведенное в парке обследование – никаких следов нападения на Крума, о котором он заявил врачу, обнаружить не удалось.
Осталось лишь предъявить обвинение и снять с него допрос. Но тут посыпались дополнительные сведения, опровергавшие весьма стройную версию Лепсиса. Как эксперт ни вертел отпечаток ладони Крума, полученный из больницы, он не совпадал с найденным в цехе. Сразу бросалась в глаза морщинка, которую в народе принято называть «линией удачи», – у Крума она тянулась до самого запястья.
«Что-то теперь скажет наша гадалка-самоучка Стабинь?» – усмехнулся про себя Лепсис и взял другой снимок. Крум тоже ходил в кедах, но они были литовского производства и без единой царапины.
Лепсис отодвинул кучу документов и склонился над микроскопом. Увеличенная мощными линзами пушинка – ее нашли на финке старого Трубека – превратилась в шерстяную ниточку, и она точь-в-точь совпала с положенным рядом для сравнения препарированным волокном, выдернутым из польской куртки, которую носил руководитель биохимической лаборатории. К сожалению, Крум поступил в больницу без куртки – грабители, похитив сей предмет, избавили его от вещественных улик.
Но от всех ли?.. Кое-что все-таки удалось выудить в кармане его брюк. Уж который раз Лепсис и так и сяк разглядывал скомканный клочок бумаги, оторванный, по-видимому, от листа ученической тетради. Лабораторный анализ, конечно, ответил бы на вопрос, где и на какой фабрике сделана бумага, каким карандашом написано единственное нестершееся слово «pastaigāties» – «прогуляться», но что это даст… Тут эксперт хлопнул себя ладонью по лбу и вскочил. Надежда была настолько слабой, что он даже побоялся высказать ее вслух. А если это и есть то звено в цепи, которое свяжет обе подозреваемые персоны? Сейчас же нужно съездить в магазин оптики!
Как назло, квитанции заполняют продавщицы. В руки эксперта попало одно-единственное слово – подпись заказчика. В первый момент Лепсис даже побоялся взглянуть на него. Если окажемся, что оно написано по-русски или состоит из совершенно других букв, то не с чем будет сравнить и придется на этой идее поставить крест. Он быстро взглянул на квитанцию – черным по белому на ней было выведено «Paeglītis». Целых восемь букв, которые можно изучать, делить на составные части и анализировать. Одна из тех случайностей, на которые с полным правом обрушивается критика приключенческих романов.
Наряду с трасологией, Лепсис считал своим коньком еще и графологию и всегда с удовольствием брался за анализы всевозможных подделок. Он сразу увидел, что фамилия заказчика выдумана. В подписи не хватало плавности, графической композиции и последнего завершающего штриха, который неизбежно вырабатывается от бесконечных повторений. Здесь каждая буква была разборчива, стояла на своем месте, и это значительно облегчало задачу Лепсиса.
Сфотографировать и увеличивать образцы можно будет и позже. Теперь главное – самому получить подтверждение догадке и наметить дальнейший план действий. Что интуиция не обманула его, Стабинь понял, как только взглянул на букву «t». В обоих случаях эта буква была перечеркнута вызывающе длинной восходящей черточкой. Своеобразным рисунком отличалась и буква «g». Она как бы состояла из двух самостоятельных линий и словно демонстрировала свою независимость от соседей, хотя стояла в середине слова. Совпадали и элементы других букв – щеголеватый изгиб «s», продолговатое «a». В довершение всего над «i» в обоих случаях отсутствовала точка.
Лепсис наказал сотруднику, который уже второй час делал вид, что примеряет разной формы оправы, ни в коем случае не упустить «птичку», и, довольный собой, вернулся в управление.
* * *
Здесь эксперта ждал сюрприз, который нанес весьма чувствительный удар его самолюбию. Мурьямов тоже не терял времени даром и собрал довольно ценные сведения. Причем нельзя было отрицать, что, двигаясь старыми испытанными путями, лейтенант оказался куда ближе к конечной цели, нежели Рейнис Лепсис.
– Постараюсь сделать кое-какие выводы, – сказал Стабинь, выслушав все донесения. – Нам известно, что Валдис Крум временно остановился у своей крестной на улице Ленина и что в последнее время его часто видели в обществе Игоря Скуи, который живет во дворе того же дома. Мы собрали информацию, одолжили в домоуправлении его фотографию – парень как нарочно снят в толстых очках. На вид честный малый. Соседи тоже не жалуются: по ночам не шумит, жильцов нижнего этажа не заливает. Остальное никого не касается. Дошли, правда, кое-какие слухи, что полгода тому назад, когда скоропостижно скончалась мать, Игорь ушел с обувной фабрики, где начал работать после окончания восьмого класса. Но поскольку он дал дворнику справку из вечерней школы, все успокоились и отстали. Парень стал поздно приходить домой, но все это нашли вполне естественным. Отец? Чего требовать от рыбака, который промышляет в Атлантике и, похоронив жену, не желает показываться на берегу – в океане пересаживается с одного логгера на другой и зарабатывает деньги. Сыну он выделяет рубль в день, наверное, считает скупость мудрым средством воспитания… Все? – он вопросительно взглянул на Мурьямова.
– Вы забыли сказать, что Игорь Скуя член туристического общества и в прошлом году участвовал в какой-то экскурсии на Кавказ.
– Не в какой-то, – терпеливо поправил Стабинь. – Скуя вместе с несколькими товарищами пытался взять до сих пор недоступную вершину Кавказа… К сожалению, в последнее время он свое увлечение забросил…
– Выбрал другой вид спорта, – снова вмешался лейтенант.
– Товарищи, считаю необходимым предупредить вас, что пока это косвенные доказательства, – строго сказал Стабинь, – наши догадки и логические выводы. Между прочим, Лепсис, не позвоните ли вы в оптический магазин? Скоро уже четыре…
– Видимо, без очков не может найти в магазин дорогу, – положив трубку, сказал Лепсис. – Сержант чувствует себя весьма недурно и изъявил готовность дежурить и завтра. – Он пожал плечами. – Продавщицы там хоть куда, а толку что, если к ним ходят подслеповатые…
Стабиня не тянуло на плоские шутки.
– Тогда возьмемся сперва за Крума. Поехали в больницу!
Крум был не из тех, кого можно взять голыми руками. Он категорически отказался давать показания.
– Не имеете права, – повторял он после каждого вопроса. – Я больной человек, у меня ранено плечо. Мало ли что я наплету в лихорадке, а вы мне пришьете дело только из-за того, что я уже раз судился… И вообще, я никакой обувной фабрики не знаю и в жизни там не был! – Крум повернулся к стене и натянул на голову одеяло.
– Симулирует, – возмущенный, воскликнул Мурьямов.
В коридоре навстречу им спешила сестра.
– Звонил капитан Лепсис. Просит вас немедленно связаться с управлением, – возбужденно рассказывала она. По всему видно, и ей передалось волнение эксперта.
– Все полетело к чертям собачьим, – Стабинь услышал на том конце провода рассерженный голос Лепсиса. – «Птичка» выпорхнула. От нечего делать еще обзвонил оптические магазины, представьте себе, он уже давно ходит в очках. Наверно, его не устраивал срок заказа, и он зашел в другой магазин. В той лавочке оказались нужные ему цейсовские стекла… Почему они нас не предупредили? Но мы же сами дали отбой, когда устроили засаду в первом магазине. Заведующего не в чем винить…
– Что же теперь? – спросил Мурьямов, после того как Стабинь передал содержание телефонного разговора.
– Поезжайте к Скуе на квартиру и арестуйте его! Заодно сделайте обыск…
– Без санкции прокурора?
Стабинь посмотрел на часы.
– Успею, – сказал он. – Через полчаса вам привезут бумаги.
* * *
Последняя сцена этой короткой криминальной драмы началась в половине двенадцатого, спустя ровно двадцать четыре часа после того, как воры вломились на обувную фабрику. Она происходила в управлении милиции, куда с разрешения врача был доставлен также и Крум. Очную ставку Стабинь отложил на потом. В словесной битве ведущая роль принадлежала актам экспертизы, которые были разложены на видном месте по соседству с польской курткой, найденной на квартире Скуи.
Стабинь пока не пускал свое оружие в дело. Хотел дать юноше возможность смягчить свою вину чистосердечным признанием.
– Расскажите, как провели вчерашний вечер!
Скуя бросил вызывающий взгляд на следователя, затем ухмыльнулся:
– Не понимаю, с чего это я должен перед вами отчитываться… Но мне не жалко… Сидел дома и читал, а потом заснул.
– У вас есть свидетели?
– Ваш лейтенант, – ответил Скуя. – Он видел, что я живу один в отдельной квартире, видел, что у меня на столе несколько книг, могу принести бумажку с печатью, что я грамотный.
– А до этого? – спокойно спросил Стабинь.
– Был в киношке, – Скуя вытащил из кармана два билета. – С дамой, чью фамилию называть не стану, не хочу компрометировать замужнюю женщину.
Билеты, в самом деле, были вчерашние.
– Насколько мне известно, продленный сеанс в «Айне» кончается незадолго до одиннадцати, – довольный, сказал Стабинь. – И так называемую даму мы скоро вам покажем. Но сперва я попрошу объяснить, как отпечаток вашей ладони мог попасть в опечатанный цех обувной фабрики.
Стабинь один за другим выложил и свои козыри, не давая времени парню на новую ложь:
– Теперь познакомьтесь с экспертизой. Ниточка на ноже сторожа идентична ткани этой куртки. Вот свидетельство, подписанное двумя лицами, что эта самая куртка была на вашем соучастнике Круме… Вот написанная вашей рукой записка, которую нашли в кармане Крума, и той же рукой подделанная подпись в магазине, где вы заказали очки вместо тех, что разбили в саду Трубека. Вот заключение специалиста. Вот признание ваших старых знакомых кровельщиков в том, что они рассказали вам о предстоящем ремонте и заодно похвастались, что через окно легко попасть в запертый цех. Надо полагать, у Крума для подобного восхождения кишка была тонка, поэтому вы решили воспользоваться люком, о существовании которого знали, потому что когда-то работали на этой фабрике… Не отпирайтесь, Скуя, расскажите лучше откровенно, как вы сошли с прямой дороги честного рабочего человека.
Куда подевался недавний цинизм, его словно стерли влажной губкой. Открылось настоящее лицо парня. В нем было еще столько незапятнанного белого цвета, что Стабинь в своем заключении счел возможным просить прокурора и судью применять к заключенному смягчающие вину статьи и пункты.
Есть ли смысл цитировать здесь признание Скуи? Это обыкновенная горестная история о мальчике, избалованном слепой материнской любовью, росшем в достатке и удовлетворявшем все свои желания. Игорь ходил на работу как попало, оправдываясь тем, что у него занятия в вечерней школе, а там на показывался, объясняя свое поведение загруженностью на работе. Оставшись без присмотра, он не сумел разумно воспользоваться свободой и попал под влияние рецидивиста Крума.
Сам Скуя не упоминал ни об одной из этих причин, не пытался изобразить себя невинным агнцем и свалить всю ответственность на Крума. Нет, он виноват и готов понести заслуженную кару. Честное поведение Скуи вселило в Стабиня веру, что парень, попав в руки умелых воспитателей, исправится.
Разговор с Крумом был короче. Прочитав протокол допроса Скуи, он тут же признался.
Был пятый час утра: до начала нового рабочего дня еще можно немножко поспать.
– Вот видите, не все могут объяснить экспертизы, – уколол на прощание Лепсиса Стабинь.
– То есть? – вскинулся капитан.
– Скуя, как слышали, был в теннисных тапочках. Куда вы теперь денете отпечаток кед?
– Очень просто, – улыбнулся Лепсис. – Кеды были на сыне Трубека. Чтобы выяснить это, вовсе не нужно быть знатоком человеческих душ. Достаточно тщательно проверить факты. Все до единого.
1965
Перевела В. Волковская.
ПАСТЫРИ ЧЕРНЫХ ОВЕЦ
Очерк
Уже добрых два часа сидел я в кабинете капитана милиции Илмара Домбровского. Мы говорили о преступности среди несовершеннолетних. Капитан приводил много разных примеров, рассказывал о расследованиях и судебных процессах, излагал сюжеты отдельных происшествий. На вопросы, начинающиеся словами «кто», «когда», «где», мой собеседник давал быстрые исчерпывающие ответы, и лишь мое упорное «почему» ставило его в затруднительное положение. Илмара Домбровского спас телефонный звонок.
– Начальник вызывает, – сказал он с нескрываемым облегчением. – Может быть, вы пока покоротаете время в соседней комнате, там мой помощник допрашивает двух преступников. Послушайте, посмотрите, и потом попробуем вместе свести концы с концами…
«Преступник» оказался пацаном неполных тринадцати лет. Из-под воротника его курточки торчал красный пионерский галстук. Поминутно приглаживая светлую прядь, падавшую на лоб, он трудился над нелегкой исповедью – признанием собственной вины. Обдумывая фразы, грыз ручку, смотрел неподвижным взглядом на лежащее на видном месте вещественное доказательство – спичечный коробок рижского производства, призывавший страховать жизнь и недвижимое имущество.
Неужели пацана уличили в поджоге? В случайном или умышленном? Я хотел было спросить лейтенанта, но тут открылась дверь и в комнату вошел еще один «преступник» – зареванный краснощекий крепыш октябрятского возраста.
– Дяденька! – всхлипывал он и залитым чернилами кулаком размазывал по лицу синие следы отчаяния. – Я опоздаю в школу!
– Об этом надо было раньше думать, – грозно ответил лейтенант, глянув на мальчишку и с трудом сохраняя строгое выражение лица. – В котором часу у тебя начинаются занятия?
– В два. Но мне еще нужно сбегать домой за портфелем, – и парнишка снова пустился в рев.
– Написал, что я тебе велел?
– Да.
Счастливый, что хоть чем-то мог угодить грозному судье, мальчишка положил на стол перед лейтенантом исписанный корявыми буквами лист бумаги.
– «Начальнику милиции города Риги, – читал вслух лейтенант. – Заявление Петрова Саши Александровича. Я учусь в третьем классе и, если еще раз так сделаю, поеду в исправительную колонию. Вместе со мной автоматы обрабатывал Андрис. Он живет в нашем доме, но учится в латышской школе. Я обещаю, что никогда больше не буду заходить в телефонную будку один, без родителей».
– Какая у тебя отметка по русскому письменному?
– «Тройка».
– Тогда понятно, почему у тебя в каждом слове по три ошибки, – усмехнулся лейтенант. – Но главного ты, конечно, не написал – сколько тебе лет, где живешь и что ты натворил. Садись и… нет, лучше сначала расскажи все вот этому дяде.
Саша посмотрел на меня и снова разревелся:
– Дяденька, разрешите мне идти! Я никогда больше…
– Не реви, а рассказывай! – проговорил я бесстрастным голосом, так как успел смекнуть, что в воспитательных целях парнишка должен получить как можно более суровое внушение.
– Мы сделали вот такие заслонки, – Саша отломил от спичечного коробка маленький четырехугольный кусочек, – и засунули в автомат, ну, там, где получают обратно деньги, когда номер занят. Вот и все.
Положив в сторону ручку, старший пацан с интересом слушал своего товарища по несчастью. Оскорбленный его упрощенным подходом к их совместному изобретению, он не выдержал:
– Важно поставить заслонку так, чтобы монета застряла и не выпала, даже когда колотят по автомату кулаком, – со знанием дела пояснил Андрис. – Если повезет, то часа через два, когда вынимаешь «пробку», можно набрать пять или шесть двухкопеечных монет.
– Вы сегодня уже успели собрать урожай? – допрашивал лейтенант.
– Только в двух местах. В третьем нас поймали и привели сюда. – Саша снова стал канючить: – Дяденька, честное слово, я никогда…
– И сколько же вы украли?
– Четырнадцать копеек. Купили три пирожка с вареньем, но я съел только один, – Саша вынул из кармана монету. – И две копейки еще остались. Пожалуйста.
– Вы сами изобрели этот способ? – поинтересовался я.
– Нет, – нехотя признался Андрис. – Меня научил Жора. – Чувствуя, что всеобщее молчание затягивается, он уточнил: – Парень с соседнего двора.
– Обязательно напиши о нем тоже, – приказал лейтенант. – Сколько этому молодцу лет?
– Не знаю. Но он еще не комсомолец. Говорил, что будет вступать следующей осенью, наверное на Октябрьский праздник.
– А пока придумывает, как обворовывать граждан, – сказал лейтенант с искренним сожалением.
– Да нет же, – пытался оправдать приятеля Андрис. – Ему это показал Юрис, который мастерит себе детектор и…
Мальчик запнулся и умолк.
– И? – грозно потребовал ответа лейтенант. – Здесь нужно говорить правду!
– Юрис отрезал трубки у двух автоматов, – наконец признался Андрис. – Ему нужны были какие-то детали. На станции юных техников они есть, но Юриса туда не взяли. Нет мест.
– Не забудь все это написать в своем сообщении начальнику милиции, – наказал лейтенант и снова обратился к Саше: – Ну, что мне с тобой делать?
– Дяденька, отпустите меня!
– Ладно, договоримся так: беги сейчас в школу. Вечером все расскажешь маме – как вы обчистили автоматы, как вас привели в милицию и как ты умолял нас. И пусть она завтра позвонит и расскажет, как тебя наказала.
– Я лучше папе расскажу. Маму утром увезли в больницу. У нее плохо с сердцем…
– Мать увезли в больницу, а любящий сын отправляется воровать!
– Я ведь не хотел совсем, но Андрис меня позвал.
При виде Сашиных слез лейтенант наконец сжалился:
– Ладно, расскажешь матери, когда она вернется из больницы. Но отцу обязательно скажи, чтобы позвонил мне завтра… А теперь покажи, что ты там насочинил! – обратился он к Андрису, когда Саша закрыл за собой дверь. – Так, так: отец работает шофером, мать счетоводом, старшие братья днем занимаются честным трудом, а по вечерам учатся, и только младший отпрыск семьи выбрал для себя другой жизненный путь… И даже не просит у дяди отпущения грехов, не обещает никогда больше так не делать.
– Я больше не буду, – выдавил Андрис сквозь зубы.
– Об этом мы сами позаботимся. Позвоню в школу, и если окажется, что за тобой уже числятся грехи, ты завтра же поедешь в исправительную колонию. А теперь катись, чтоб я тебя не видел!
В комнату вошел капитан Домбровский. Я увидел в его глазах иронический вопрос и, не найдя ответа, спросил:
– А что с ними делать?
Капитан развел руками:
– По закону – ничего, ведь мальчишкам нет четырнадцати лет. Постращать, сообщить родителям, учителям, поставить на учет в детской комнате при милиции и ждать, пока подрастут. Либо исправятся, либо станут преступниками, отвечающими перед законом. Это не от нас зависит, мы стражи порядка, а не педагоги.
– У младшего нормальные семейные условия, – попробовал я все же докопаться до сути. – Он учится в советской школе, в жизни не видал ни «комикса», ни американского гангстерского фильма. И вряд ли пирожки с вареньем были столь сильным стимулом… Товарищ капитан, у вас многолетний опыт, как вы объясняете этот случай?
– Пережитки капитализма, неужели сами не заметили?
Мы переглянулись.
После этого разговора в милиции прошел всего лишь месяц, поэтому я не знаю, по какому руслу потекла дальнейшая жизнь Саши и Андриса. Хочется верить, что они, однажды оступившись, получили достаточный урок. Но если это не так, если родители и учителя не в состоянии наставить сбившихся с дороги ребят на истинный путь, что тогда? Есть ли у нас возможности вырастить, несмотря ни на что, такого заблудшего желторотого пацана честным человеком? Узнав адрес рижской специальной школы, я отправился на улицу Кулдигас.
Показав на ворота в глубине тихой улочки Грегора, старушка, которая стояла за забором своего домика, с любопытством осведомилась:
– Ваш тоже там?.. Нет? Жалко… – И вдруг спохватилась: – Что же это я, дурья голова, болтаю?.. Но, честно говоря, мы не можем нарадоваться на них. А вначале, когда только прослышали, что вместо интерната у нас в Засулауксе собираются устроить этакое бандитское логово, мы натерпелись страху. Я сама подписала два письма в исполком. В первые дни боялась после захода солнца нос на улицу высунуть, сидела за тремя замками и дрожала как осиновый лист… Теперь даже калитку не запираю. Раньше, когда тут эти честные ребята жили, осенью мы о фруктах в садике и мечтать не могли, все обирали подчистую – яблоки, сливы, вишню. Теперь в школе такой порядок: ребят выпускают за ворота только в парадной форме. А в выходном костюме с гербом на рукаве на чужое дерево разве полезешь? Иногда, правда, духовой оркестр действует на нервы, особенно когда целый час подряд заладят один и тот же куплет, но зато как лихо они играли на первомайской демонстрации, сама по телевизору видела.
Словом, у меня возникло впечатление, что на радость окрестным тетушкам и энтузиастам садоводства в школе царит настоящий тюремный режим. Но после первых же шагов по утопающей в зелени территории мрачные предчувствия испарились. И не только потому, что глаз порадовал современный вид школьного здания, обширный двор со спортивными секторами и учебным плодовым садом. Нет, светлое настроение создавал веселый многоголосый гомон, какой обычно бывает в школе на переменах. И мальчишки, которые на залитой солнцем площадке ничем не отличались от учеников обычной школы. Такие же безобидные проказы, дружеские тумаки, страстные дискуссии о последних спортивных новостях, такие же мечтательные, обращенные в будущее взгляды.
– Где я мог бы найти товарища Эглитиса?
– Директор на крыше. – Уловив мое недоумение, учительница пояснила: – Устанавливает телескоп, чтобы наблюдать за солнечным затмением.
Опытный педагог, отставной офицер милиции и бывший начальник исправительной колонии для несовершеннолетних, ныне директор рижской специальной школы, Эглитис, конечно, понимал, что по сравнению с расстоянием до солнца восемь метров, отделяющие крышу от земли, сущий пустяк! И тем не менее:
– Какому мальчишке не нравится забираться на крышу? Мы еще позавчера предупредили, что пустим сюда только учеников восьмого класса, и притом только тех, у кого за эти два дня не будет ни двоек, ни замечаний. Остальные пусть коптят бутылочное стекло и наблюдают снизу.
Я понимающе кивнул:
– Один из ваших приемов перевоспитания?
– Если я что-нибудь ненавижу, так это слово «перевоспитывать».
Директор прислонился спиной к трубе, и невесть почему мне вдруг показалось, что здесь, на крыше, когда кругом шелестят липы, разговаривается куда откровенней, чем в строго официальной обстановке кабинета.
– Вы не обижайтесь, но, по-моему, выдумали его оторванные от жизни теоретики да литераторы, которые поступают со своими героями как им вздумается. У меня оно всегда вызывает представление о бедном портном, которого заставляют однобортный пиджак перекраивать на двубортный. Ничего толкового из этого не получится. Мы вовсе не стараемся что-то исправлять, мы просто воспитываем этих ребят. Человек либо воспитан, либо не воспитан. Понятия «плохое, неверное воспитание» я в наших, советских условиях не признаю.
– И каковы ваши принципы воспитания?
– В одной фразе трудно сформулировать. Но, в общем, принцип этой самой крыши: любое благо нужно заработать собственными руками, самому заслужить, отвоевывать – старанием, хорошим поведением. По существу, это повседневная жизнь, приноровленная к школьному распорядку. И лучший нам помощник – коллектив воспитанников… Ах да, вы, наверное, незнакомы со структурой школы, которая выработалась за восемнадцать месяцев нашего существования. Чтобы стать воспитанником, недостаточно направления от исполнительного комитета. Обладатель такой бумажки у нас простой школьник. Чтобы стать членом коллектива воспитанников, необходим семидесятидневный стаж. А засчитываются в стаж только полноценные дни, прожитые без двоек и нарушений дисциплины. Серьезный проступок может перечеркнуть ранее накопленные дни, и наоборот, бывают заслуги, которые дают право сразу на два дня, – Эглитис улыбается, – совсем как в свое время на фронте. Полноправным воспитанникам позволено носить парадную форму школы, которую мы заказали понарядней, только они могут участвовать в собраниях и обсуждать планы коллектива, стать стражами внутреннего распорядка и так далее.
– Именно это я и хотел узнать. Что с таким парнем происходит дальше?
– Он может стать старшим воспитанником. Совет старших решает все важнейшие вопросы нашей жизни.
– А дальше? Если он по-прежнему продолжает хорошо себя вести?
– Тогда можем ему разрешить жить дома и перейти в обычную школу.
– Такие случаи были?
Директор помрачнел:
– У нас был серьезный разговор с шестью ребятами. Заслужили они это право даже с лихвой. И тем не менее пока мы оставили их тут. Несчастье в том, что этим парням просто некуда податься. Один – отец с матерью у него лишены родительских прав – сам отказался, хочет у нас кончить восьмой класс, остальных тоже не очень тянет домой, где отец пьяница, где мать – женщина легкого поведения. В школе они сыты, одеты, спят на мягкой постели. В первых письмах почти все пишут об этом с восторгом. Со временем это становится привычкой, и иного скитальца, глядишь, уже не манит к свободной бродячей жизни. Эти шестеро имеют разрешение ходить в город, думаю, что в глубине души они рады, что им не нужно покидать школу.
– Другие также привязаны к коллективу?
– Большинство, пожалуй, да… Вон видите того маленького пацана, который помогает учителю физики прилаживать фильтр? Ну, того, с красной нашивкой на рукаве?.. В первую неделю почти все пробуют удрать. Не велико искусство, забор тут низкий, точно в образцовом детсадике. А Берт был на редкость упорным парнишкой. Казалось, удрать для него – вопрос самолюбия. Из-за этого ведь его и прислали сюда – убегал из дому, три раза из интерната, удрал даже из секретариата Министерства просвещения, где его стерегли две учительницы. Не обходилось и без мелких краж – чем-то питаться ведь надо. Однажды утром развел костер и чуть было не спалил пустую дачу на берегу Огре. Но не об этом речь. У мальчика ясная голова, он впитывает в себя знания, как иссохшая земля влагу, увлекается настольным теннисом, лучший трубач нашего оркестра. Два раза Берт удирал и отсюда, но потом успокоился: сообразил, что так он вовек не попадет в сборную школы по настольному теннису, хотя запросто мог бы дать другим десять очков вперед. Теперь, сами видите, Берт добровольный страж порядка. В марте решили дать ему отпуск. Парень надел форму и гордо поехал домой. Но в положенный срок не вернулся. Я прождал еще день, не хотелось верить, что он обманул наше доверие. Но в конце концов не осталось ничего другого, как поехать за ним на машине в Нитауре. Дом был заперт. Соседка рассказала, что парень гостил у матери, но вот уже несколько дней как его не видно. Мы повернули обратно в Ригу и как раз на полпути догнали нашего Берта, шагающего по обочине дороги. Выяснилось, что он уже третий день топает в школу пешком – мать отняла деньги на билет и пропила… Ну скажите сами: имеем мы право отпускать таких ребят? Выписать из школы как исправившихся значило бы снова толкнуть их в беду.
