Текст книги "Якорь в сердце"
Автор книги: Гунар Цирулис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Казалось бы, для излияния чувств, нет никаких оснований. И все-таки она не может больше сдержаться. Ее доводят до бешенства мнимая правота мужа, понапрасну пролитые слезы. Она взволнованно ходит по комнате и бросает Ивару в лицо одно обвинение за другим. Она еще слишком молода, чтобы похоронить себя заживо, чтобы опять терзаться в концентрационном лагере, пусть с удобствами и живой изгородью вместо колючей проволоки, но по существу в заключении идиотских условностей и традиций.
Ивар курит сигару. Даже пальцем не пошевельнет, чтобы длинный столбец пепла не осыпался на ковер. Когда жена наконец утихает, Ивар как ни в чем не бывало принимается за исполнение вечернего ритуала: чистит обувь, одевает пижаму, долго и тщательно полощет зубы, рот, завязывает сеточку для волос и, зажав под мышкой журнал, перед тем как отправиться в постель, целует на прощание жену. Лишь теперь он находит достойным ответить:
– В Швеции человек не может пропасть без вести, так что впредь, пожалуйста, не волнуйся.
Да, это будет случаться с ним все чаще и чаще, так как торговые дела разворачиваются и не должны страдать из-за капризов его жены. Нет, переселиться в город пока невозможно – это не соответствует его общественному положению. К тому же свежий воздух весьма полезен ребенку.
Укрощение строптивой? Какая же она строптивая? Скорее, скворчонок со сломленными крыльями, подобранный на обочине военной дороги. Его приручили лаской, теплым молоком, посадили в уютную клетку, и он уже боится ее покинуть, хотя внутренний голос так и манит на волю, в далекие края… К тому же теперь все ее мысли и нежность принадлежат маленькой Ингеборге.
…С малышкой на руках она выбегает навстречу Ивару, который выгружает из автомашины стиральный агрегат и решетку для сушки пеленок. Похоже, вся эта техника и ее расстановка занимает его гораздо больше, чем дочь. Ей он посылает рассеянный воздушный поцелуй.
У жены это вызывает только улыбку. Она уже не волнуется, когда муж по вечерам не возвращается из города, для эмоций не хватает ни времени, ни душевных сил. И все же душа болит, когда и по воскресеньям приходится оставаться дома одной. Ей совершенно непонятно, почему нельзя нанять помощницу для домашних работ или няню, ну хотя бы какую-нибудь тетушку. Изредка по вечерам старушка присматривала бы за ребенком и дала бы им возможность поехать куда-нибудь вдвоем. Денег у них как будто достаточно. Оказывается, что опять главное и единственное препятствие – положение Ивара в обществе. В фирме отца он пока всего лишь один из вице-директоров.
Текут дни. Иногда удается выкроить минуточку, постоять у изгороди, поговорить с соседкой, которая копошится у себя в саду. Но почти всегда разговор обрывается на полуслове. Ивара мало беспокоит плач дочери. В лучшем случае он принуждает себя подойти к кроватке и поцеловать Ингеборгу в лобик. Потом в передней достает резиновые сапоги, спиннинг, машет рукой и уходит. Вскоре он перестает прощаться, даже если уезжает на два дня кататься на лыжах, на охоту или на отдаленный курорт участвовать в состязаниях по гольфу.
И вот наконец их удостаивают своим визитом родители Ивара – высокие пожилые люди лет под шестьдесят, оба одинаково седые и высохшие. Все сидят за столом, пьют кофе с молоком. Хотя разговор не клеится, настроение тем не менее у всех дружелюбное. Разумеется, внук умилил бы пожилых господ гораздо больше, но и в этой крохотной девочке безусловно пульсирует кровь Эльвестад. За одно это Ивар вполне заслуживает награды, и отец преподносит ему дорогую сигару из числа тех, которые специально выписывает себе из Гаваны. Они встают и, попросив разрешения у дам, выходят в соседнюю комнату покурить. Пользуясь моментом, бабушка вынимает из сумочки толстый конверт с банкнотами и прячет в детской коляске под подушку.
Вечером Ивар провожает родителей в город. На всякий случай он решает надеть фрак. Отец обещал билеты на гастроли знаменитого итальянского баритона. Она так завидует мужу, что еле может сдержать слезы. Но и ему, бедняжке, не легко – пуговица воротника ни за что не желает пролезать в дырку. И ей приходится бросать кухонные дела, мыть руки и спешить мужу на помощь.
Дни убегают один за другим, вырастают в недели, выстраиваются в месяцы. Она живет в Швеции уже почти три года, а что она тут знает? Свое удобное жилище, прекрасный сад, дорогу до соснового бора, куда водит гулять Ингу? Даже в Стокгольм, а до него неполный час езды, она приезжает только в тех случаях, когда нужно купить новое платье, пальто или обувь. И всегда вместе с дочерью. Притом выносить внучку больше двух часов бабушка не в состоянии. Все представления о новой родине почерпнуты из телевизионных передач и поэтому носят довольно плакатный характер. У нее создается впечатление, что она единственный угнетенный человек в этой насквозь демократической стране.
Рождается сын. И тогда она впервые поднимается на борьбу против единовластия Ивара и одерживает первую победу, пускай даже иллюзорную. Кто может догадаться, что шведское имя Ян на самом деле задумано как латышское Янис. Успех маленькой хитрости вдохновляет ее на новый бунт, и она высказывает мужу много гневных слов о своем положении рабыни.
Ивар совершенно убит. Он всегда считал себя идеальным мужем, тружеником, который не покладая рук печется о благе семьи. Как неуместны эти упреки, как несправедливы, особенно сегодня, когда он приготовил жене сюрприз: купил ей машину, потратив на это сэкономленную двухгодичную зарплату служанки.
Ивар растерян. Двухлетняя Инга тоже с испугом переводит глаза с разбитого вдребезги чайника на безудержно рыдающую мать.
Он осторожно кладет ей на плечо руку, она ее стряхивает. Он пробует ее поцеловать, она выбегает из комнаты. Тогда Ивар объясняет дочери, что нужно взять маму за ручку и вывести в сад.
Только тут до нее доходит, как чудовищно несправедливо она обошлась с мужем. Перед калиткой в лучах заходящего солнца сверкает совершенно новенькая малолитражка. Ее собственная машина. Ключ от тюрьмы о четырех колесах и со знаменитым на весь мир мотором «Волво». В порыве девичьего восторга она подбегает к машине, садится в нее, включает скорость и срывается с места. Но через несколько километров спохватывается и поворачивает назад. Муж, посадив дочку на плечи, по-прежнему стоит перед калиткой.
Да, шаг за шагом она учится понимать, что деньги имеют колоссальную власть, о которой в своей прежней жизни она не подозревала, поскольку у нее никогда не было денег. Здесь, наоборот, есть смысл их копить. Но как втолковать это ребенку, который пока еще руководствуется только чувствами.
Наверно, она сама до конца не убеждена в правоте своих новых воззрений, иначе гораздо легче справилась бы с пятилетней дочкой. Голос рассудка звучит не совсем искренне, роль освоена пока что механически. От этого страдает ребенок.
Однажды воскресным утром, когда Ивар, удобно устроившись в кресле и положив длинные ноги в носках на низенькую скамеечку, не то дремлет, не то слушает последние известия, монотонно льющиеся из радиоприемника, в комнату вбегает Ингеборга, размахивая над головой газетой, как знаменем победы. Она сама ее купила! В первый раз в жизни девочка одна самостоятельно добежала до киоска в конце улицы.
Реакция отца совершенно неожиданна. Узнав, каким образом девочке досталась газета, он сердито швыряет ее на пол. Спохватившись, однако, подымает, аккуратно складывает и кладет на полку. Когда Ингеборга начинает оправдываться, он ее резко осаживает и выставляет за дверь.
Девочка ищет утешения и справедливости на кухне у матери. Но и здесь она не находит поддержки и вынуждена выслушать нотацию.
– Нельзя тратить деньги без разрешения родителей, – возясь со сковородкой у электрической плиты, поучает мать.
– Но это мои деньги! Я вынула их из своей копилки! – оправдывается дочь. По-шведски она говорит совсем без акцента.
– Но ты же знаешь, что газету приносит почтальон. Зачем покупать лишнюю?
– Я посмотрела, но в ящике ее не было. А папа так любит по утрам вместе со мной рассматривать картинки, – всхлипывает Ингеборга.
– Газета стоит денег. За эти эре ты могла бы купить себе жевательную резинку.
– Но я не хочу резинки, – упрямится дочь.
– Ну как мне тебе объяснить, – теряется мать. – Отец уже один раз заплатил за эту газету. Он сердится потому, что ты заплатила второй раз. Нельзя так транжирить деньги, – еще одна газета, еще одна кукла – и пошли трата за тратой. Стоит только начать. Когда ты подрастешь, сама поймешь, каким трудом достаются деньги, как тяжко их зарабатывать.
– Я не работала, мне дала бабушка!
Девочка уже ничего не понимает.
Тут мать замечает, что охотничьи колбаски пригорели. Настроение от этого у нее, конечно, не улучшается.
– Если ты сейчас же не перестанешь хныкать, – сдерживая раздражение, говорит она, – я положу тебя в постель и смеряю температуру. Иди-ка лучше извинись перед отцом и обещай, что никогда больше так делать не будешь.
Глотая слезы, Ингеборга выбегает из кухни.
Мать смотрит ей вслед. Она так и не знает, послушается дочь или заупрямится.
Шведские психоаналитики утверждают, что формирование человеческого характера в основном заканчивается к четырнадцати годам. Позже на него не могут сколько-нибудь радикально повлиять ни наставления, ни переживания. Следовательно, нужно воспитывать, пока не поздно. Пусть узнает жизнь во всем ее многообразии. Лучше лишиться никому не нужных иллюзий уже в детстве, чем строить воздушные замки и потом горько разочаровываться.
На недостаток опыта маленькая Ингеборга действительно не может пожаловаться. Но самый тяжелый удар наносит ей первый день в школе. Неожиданно рушится мир, в незыблемости которого мать сама давно уже не уверена.
В этот день она сидит за рулем в своей машине, которая рядом со многими другими стоит на просторной стоянке напротив школы. Слева от нее расположился пятилетний Ян – такой же плотный и светловолосый, как Ивар. С развевающимися косичками и школьным ранцем на спине к ним подбегает Ингеборга.
– Где отец? – еще издали спрашивает она. – Он скоро приедет?
– Папа занят на работе, – отвечает мать. – Ты же знаешь, что он теперь президент фирмы.
– Но он обещал! – разочарование Инги безгранично. – И сказал, что отвезет нас пообедать.
– Ничего, дочка, мы можем сами поехать в кафе. Там ты расскажешь нам, как тебе понравилось в школе, и закажешь что твоя душа пожелает.
Дочке остается только согласиться. И вот они сидят втроем за небольшим столиком. Широкие окна многолюдного кафе смотрят в осенний сад. Там тоже много посетителей, желающих в этот прозрачный сентябрьский день пообедать на свежем воздухе. Они видны только матери. Дети сели к окнам спиной.
Неожиданно мать вздрагивает. Ведя под руку красивую светловолосую девушку, в сад входит ее муж, высматривает удобный столик.
– Что случилось, мамочка? – пугается Ингеборга, заметив внезапную бледность на лице матери.
– Ничего, ничего, – пытается она скрыть замешательство и ищет глазами путь к отступлению. Единственная дверь ведет через сад, где Ивар уже нашел себе место. – О чем ты меня спрашивала, дочка?
– А что, я теперь все время буду жить у бабушки? – без особого восторга повторяет вопрос Ингеборга.
– Только в рабочие дни. По субботам мы с Яном будем забирать тебя домой.
– А папа? Он будет жить со мной или с вами?
– Не знаю, дочка, ничего не знаю…
К столику подходит одетый с иголочки седой, почтенный господин.
– Добрый день, госпожа Эльвестад! – Он кланяется и целует ей руку. – Какая радость видеть вас! Очаровательные дети. Никогда бы не подумал, что у вас уже такая взрослая барышня, – сыплет он комплиментами на латышском языке.
– Довольно, Паруп, довольно! Приберегите медовые речи для земляческих собраний.
Она обрывает его достаточно нелюбезно. Но Паруп не намерен обижаться.
– Хорошо, что напомнили, – продолжает он как ни в чем не бывало. – Завтра латышская колония устраивает ежегодный осенний бал. Надеюсь, что вы и ваш многоуважаемый муж окажете нам честь и посетите наши скромные чертоги. У меня случайно остались еще два пригласительных билета, стоимостью пятьдесят крон каждый. – Тут он наклоняется и неизвестно почему переходит на шепот, точно заговорщик, решивший доверить государственную тайну: – Представьте себе, будет настоящий шнапс от Волфшмидта, жареный горох со шпиком и пахта – женский комитет позаботился!
– Спасибо, – холодно говорит она. – Но я отнюдь не уверена, что на этом балу найдется хоть один человек, кому мне захочется подать руку.
– Зачем же так, госпожа Эльвестад?! – протестует Паруп. – На родине, конечно, случались и расхождения во взглядах, но здесь, на чужбине, все земляки должны держаться вместе… Пусть эти билеты останутся у вас, может быть, вашему многоуважаемому мужу заблагорассудится…
– Мой муж не придет. Он занят на работе…
В этот миг Ингеборга, которой наскучил непонятный разговор, поворачивает голову и замечает в саду отца. Тотчас она оборачивается к матери и понимает: та тоже видела мужа. В ее недоумевающих глазах появляется выражение взрослой, многоопытной женщины.
В эту ночь, мучимая бессонницей, она ворочается в одиночестве на широком супружеском ложе, пытаясь разобраться, что же ноет у нее в груди: осмеянная любовь? Оскорбленное самолюбие? Мозг, оглушенный успокоительными таблетками, работает лениво, словно в тумане. Она не в силах до конца понять свои чувства. Лишь, одно ощущение мелькает и снова возвращается, пока не принимает более или менее ясные очертания. Если бы ей в самом деле показалось, что жизнь без Ивара не имеет смысла, она выпила бы не три, а все двадцать четыре таблетки, содержащиеся в коробочке, и теперь уже ни о чем бы не размышляла.
Теперь она понимает, что именно страх перед одиночеством заставил ее сказать Ивару «да». Уверенный в себе, в своем будущем, он ей представлялся единственным спокойным человеком в Европе, раздираемой экономическими кризисами и политическими страстями, надежной опорой, к которой можно будет прислониться, переложить на нее все свои горести и беды. Скоро к этому, разумеется, примешалась и нежность. Нежность женщины к своему первому мужчине. Тем не менее ни истинная дружба, ни глубокое уважение, а без них она не мыслила себе гармоничной супружеской жизни, никак не возникали. Когда муж впервые не вернулся домой, она больше всего испугалась одиночества. В пустынном доме, невесть где, в чуждой и по-прежнему незнакомой для нее стране, точно так же, как прежде, она страшилась один на один вдруг встретиться со смертельной опасностью. Может, именно поэтому она так привязалась в лагере к маленькому Пичу. В заботе о нем она черпала силы для себя… Родилась Ингеборга, одиночество отступило – рядом дышало крохотное создание, и она знала, что необходима ему. Маленький Ян совершенно отодвинул Ивара на задний план. Ночью он иногда еще бывал ее любовником, днем – отцом ее детей, кормильцем семьи, но так и не сделался в полном смысле этого слова любимым мужем.
Возможно, она сама виновата в том, что случилось. Кто знает, может, Ивар ищет вовсе не легкие связи, а глубокие чувства, которых не находит в своих отношениях с женой… Она не в состоянии додумать эту мысль до конца, но ей кажется, что Кристап никогда не поступил бы так, что на родине никто ее так больно не оскорбил бы. Наконец хлынули горячие слезы. Вот где корень всех ее бед – она не в силах забыть своей первой, несостоявшейся любви! И поныне Кристап навещает ее во сне, взрослый Кристап, воплощение всего лучшего, что есть в мужчине. Трудно передать словами горечь разочарования, когда, открыв глаза, она видит, что прижалась не к Кристапу, а к спокойно дышащему Ивару. А он, проснувшись, никак не может понять, откуда у его уравновешенной жены эти неожиданные приливы страсти.
Никогда не смириться ей с несправедливостью судьбы: спаслись же другие, почему именно Кристап должен был погибнуть? В такие мгновения она думала только о себе, о своей неудавшейся бессодержательной жизни, ведь единственным приобретением ее были дети, которые и понятия не имели, как исстрадалась мать по родине и счастью, по настоящим и верным друзьям.
Часто родители поддерживают фикцию брака ради детей. Семье необходим отец, и этот факт как бы оправдывает самую бесстыдную ложь и лицемерие. Ей кажется, что Ингеборге и Яну пойдет на пользу, если она вовремя разрубит начавший расползаться узел, который десять лет назад связал латышскую беженку с сыном богатого шведского фабриканта. Дети должны знать правду, какой бы горькой она ни оказалась. Но тут выясняется, что строить жизнь по-своему вовсе не так-то просто.
– Мне абсолютно ничего не нужно! – С такого высокомерного заявления начинает она разговор с добродушным и немолодым адвокатом Ивара.
– Но господин Эльвестад никогда не допустит, чтобы его дети в чем-нибудь нуждались, – пробует возразить адвокат. – Можно вас спросить, на какие средства вы собираетесь существовать?
– Я как будто имею право на компенсацию за лишения, причиненные немцами во время войны?
– Совершенно верно, но это единовременное пособие, так сказать, плата за страдания, а определять ее будут по довоенным доходам ваших родителей. Я уже позволил себе подсчитать… – Адвокат вынимает из портфеля блокнот, раскрывает и кладет перед нею. – Как явствует из цифр, вы можете примерно полгода содержать дом, машину, одним словом, продолжать свой теперешний образ жизни. К тому же вам придется вступить в ассоциацию жертв фашизма, подписывать всевозможные декларации и призывы.
– И это вас беспокоит?
– Меня? Отнюдь нет! Я сам старый антифашист, – честно отвечает адвокат. – Но подумайте об интересах фирмы – жена президента активно вмешивается в политику…
– Жена… – усмехается она.
– Повторяю, ваш муж не согласен на развод. Зато гарантирует вам личную свободу и материальную независимость, что позволит вам персонально наслаждаться жизнью и дать детям самое лучшее образование. На вашем месте я бы не отказался…
Имеет ли она право отказаться? Речь ведь идет не о какой-то кратковременной выгоде, а о будущем ее детей. Разумеется, Ивар не оставил бы их без хлеба насущного. Она тоже могла бы подрабатывать, но частную школу детям придется обменять на общую и в гимназию поступать здесь, в Стокгольме. Отдать дочь в швейцарский лицей, а сына в известный английский колледж, как они когда-то задумали, ей уже будет не по карману. А это значит захлопнуть парадную дверь у них перед носом и заставить войти в жизнь через «черный ход», который предназначен для служащих – почтальонов, рассыльных, лакеев. Поймут ли дети решение матери, сумеют ли простить ей жестокий шаг? И во имя чего она собирается его совершить? Во имя собственной гордыни? Чтобы не запятнать свое самолюбие? Чтобы не пострадала ее честь в глазах дочери, которая видела ее позор в кафе? Но было ли вообще честно давать жизнь детям Ивара, зная, что ее сердце принадлежит Кристапу? Один миг слабости в Гамбурге, когда она получила известие, что Кристапа нет в живых, и сколько неразрешимых нравственных проблем! Но если уж она приняла решение жить среди волков, значит, надо и выть по-волчьи. При желании этот вой может превратиться в довольно приятную мелодию, и жизнь детей под эти звуки пойдет как по маслу.
Она не отказывается от благ, которые посулил адвокат Ивара. Не отказывает себе она и в радостях – путешествует, развлекается. С легкостью отдается наслаждениям, которыми пресыщено и до которых тем не менее жадно высшее шведское общество. Ивар не скупится на деньги, необходимые для ее нового образа жизни, напротив, чем неистовей она веселится, тем лучше, жена президента – ходячая реклама кредитоспособности фирмы!
Зимой она ходит на лыжах, летом играет в теннис, катается на яхте или загорает на пляже. Иногда ее сопровождают дети, иногда поклонник. Время от времени она случайно встречает Ивара, который беспрерывно меняет своих партнерш. Они миролюбиво беседуют, случается, вспоминают молодость, разнообразия ради проводят ночь вместе – что в этом плохого? Мрачными бывают только ее утра. Она пробуждается с неприятным вкусом во рту, обессиленная бесполезными попытками найти ответ на главный вопрос: чем заполнить беспросветную пустоту? Оторванная от своей первой родины, по-настоящему не принятая второй, она всегда одна со своими детьми и случайными знакомыми, которых при всем желании нельзя назвать друзьями.
Она понимает, что стала еще более одинокой, что дошла до того рубежа, за которым человек теряет себя. Отказавшись от оглушающей поп-музыки и мишурного блеска общества, она с неистовством принимается за воспитание Ингеборги и Яна. Никаких особо высоких целей она себе не ставит, ей хочется лишь, чтобы они выросли порядочными людьми, способными самостоятельно думать и действовать. И еще она мечтает, чтобы детям никогда не довелось бы испытать того, что пришлось на ее долю. Общественное положение отца и традиционный нейтралитет Швеции кажутся ей надежной гарантией. Нужно только постараться уберечь еще не созревшие детские умы от влияния радикальных идей. Ей не остается ничего другого, как вместе с ними запереться в созданном ею стерильном пространстве.
Очевидно, и этот образ жизни не дал ей удовлетворенья. Иначе она не ухватилась бы с такой страстью за слабую надежду встретить человека, с которым ее роднило хотя бы общее прошлое. Откуда взялась в ней внезапная сентиментальность? Не первый ли это признак старости, а может быть, последнее предостережение прозревшей совести? Она не задумывается над этим. Прочитав в газете репортаж о рижских ученых, она тут же отправляет телеграмму. Но дожидаться ответа у нее не хватает терпения. В порту стоит советское судно, в конце концов, с ее туристским опытом и знанием языка она в Риге не пропадет даже без друзей…
И вот она в своем малолитражном «Хилтоне», сопровождаемая детьми, подъезжает к трапу лайнера. Ингеборга за это время успела стать абитуриентом гимназии. Ян тоже порядком вырос. Почти одновременно с ними одетый в ливрею шофер подводит к трапу шикарный «Мерседес». Он привез Ивара. Годы лишь слегка подсушили черты его лица, сам он по-прежнему строен и моложав.
– Приехал попрощаться? – насмешливо спрашивает она. – Не боишься, что твое присутствие у трапа русского корабля может скомпрометировать доброе имя фирмы?
– Дети, позовите носильщиков! – говорит Ивар и обращается к ней: – Да, я все время думаю о фирме, которая, кстати, кормит и тебя. Поэтому позволил себе обменять твой билет. Пока ты моя жена, ты должна путешествовать в каюте «люкс».
– Пока? – повторяет она. – Не значит ли это, что ты наконец решил развестись?
Ивар стряхивает пепел с сигары.
– Я не имею права навязывать тебе советы, но я очень надеюсь, что ты не совершишь чего-либо, что вынудит меня…
– Может быть, лучше сразу упаковать все вещи и взять с собой детей? – перебивает она Ивара. – Еще не поздно.
– Ты не знаешь шведских законов, – говорит Ивар. – При разводе детей оставляют тому, кто может дать им образование и материально их обеспечить.
– Ты хочешь отнять у меня детей?! – кричит она. – Только потому, что у меня нет денег!
– Я не хочу, – с ударением отвечает Ивар. – Ты всегда была для них хорошей матерью.
* * *
Буксирчик, пыхтя от натуги, помогал великану-лайнеру держать курс в узком фарватере Даугавы.
Мимо них скользили берега, и хотя взгляду открывалась лишь ничтожная часть города, тем не менее это было первое знакомство с Ригой. На палубы высыпали пассажиры. Объяснения профессиональных экскурсоводов, записанные специально для них на магнитофонной ленте, лились из всех динамиков судна.
Она по-прежнему неподвижно стояла на капитанском мостике. Неподвижным было и ее лицо, напоминавшее прекрасную маску. Одни глаза с какой-то ненасытностью впитывали в себя меняющиеся картины. Но вот в динамиках прозвучало слово «Спилве», она оторвалась от поручней и кинулась к правому борту, откуда как на ладони просматривался аэродром, самолеты различных конструкций, бетонированные стартовые дорожки, здания технической службы. Столь же внезапно, как и вспыхнул, ее интерес погас, пальцы, лихорадочно сжимавшие поручни, ослабли, лишь легкая дрожь свидетельствовала о пережитом напряжении. Превращения произошли столь молниеносно, что старый лоцман, которому откровенный интерес иностранки сперва показался подозрительным, не успел и опомниться.
– Может быть, вас что-нибудь там заинтересовало? Спрашивайте. – Он указал на противоположный берег.
– Спасибо, – тусклым голосом ответила она. – Пойду переоденусь.
О том, встретят ли ее на берегу, ей сейчас не хотелось и думать.
