Текст книги "Полночная чума"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

– Помогите ему, – раздался откуда-то из-за спины Бринка голос Аликс. Она стояла совсем рядом, но только в темноте. – Фрэнк, прошу вас.

Бринк нащупал рану под левой ключицей. Осколок оказался деревянным, а не куском металла, и торчал наружу на два дюйма. На какую глубину он впился в тело, сказать было невозможно, но судя по его ширине, – около дюйма, – можно было предположить, что чертова щепка была длинной.

– Ступай на корму! – приказал он Аликс, чувствуя, как между пальцами фонтаном хлещет кровь. Черт возьми, между его пальцами! Живот скрутило узлом, и Бринк испугался, что его вот-вот вырвет.

– Аптечка, сэр, – раздался рядом с ним чей-то юный голос, и на пол упал холщовый мешок.

– Выньте бинты, – приказал Бринк, – снимите с них упаковку.

По идее, он не должен трогать осколок. Неизвестно, какой вред тот причинил, когда вонзился в тело: что прорвал, что проколол, что смял. Если его вытащить, можно сделать только хуже. С другой стороны, а как наложить на рану давящую повязку, пока из нее по-прежнему торчит эта чертова щепка?

И Бринк схватился за осколок. Катер качнулся, и раненый застонал.

– Господи, господи, господи, – прошептал он еле слышно. – Кто-нибудь, возьмите меня за руку.

Аликс вряд ли поняла, что он сказал. Тем не менее она опустилась рядом с раненым лейтенантом на колени и взяла его руку в свою.

– Держись! – сказала она ему по-французски.

Парнишка вздохнул еще раз, еще раз прошептал «О господи» и притих.

– Дайте мне бинт! – приказал Бринк и быстрым движением выдернул щепку из раны. Острый кусок дерева оказался пяти дюймов в длину. Бринк отшвырнул его в сторону. Взяв бинт из рук стоявшего позади него матроса, он приложил его к ране.

– Еще.

– Он мертв, – сказала Аликс. Она все еще держала раненого лейтенанта за руку.

Прижав два скользких от крови пальца под подбородок раненому, Бринк медленно провел ими до ключичной впадины, пытаясь нащупать пульс. Увы. Ничего.

– Черт побери! – воскликнул он в сердцах и отшвырнул в темноту окровавленные бинты, которыми только что пытался остановить кровотечение.

– Фрэнк…

– Идите на корму. Я, кажется, ясно сказал, – рявкнул он по-французски.

Но Аликс даже не сдвинулась с места, а продолжала сидеть, держа за руку мертвого лейтенанта.

– Черт, что же нам теперь делать? – спросил матрос, тот самый, что держал в руках фонарик.

– Что случилось? – раздался голос Уикенса. Неожиданно на крошечном мостике стало слишком много народа.

– Лейтенант погиб. Дженнингс тоже, – ответил матрос с фонариком.

– Дженнингс? – уточнил Уикенс.

– Да, лоцман. Обгорел до углей, когда загорелась осветительная ракета.

– Что они говорят? – это вновь подала голос Аликс.

– Кто-то ведь еще может довести катер в нужное нам место, – буркнул Уикенс.

– Лейтенант, будь он жив, – ответил матрос.

– Главное, высадите нас на побережье, – сказал Уикенс.

– Послушайте, – возразил матрос. Никаких церемоний. Никакого «сэр». – Луна яркая, как днем. Фрицы, небось, сидят и ждут, когда услышат мотор. Нет, нам нужен лоцман. Или лейтенант. Только они знают тот берег. И где там у фрицев стоят пулеметы.

– Фрэнк, что они говорят? – повторила вопрос Аликс.

Бринк наклонился к ней через ноги мертвого лейтенанта и что-то прошептал на ухо.

– Я могу довести катер до Порт-ан-Бессена, – негромко сказала она. – Я знаю путь. Даже в темноте я доставлю вас туда, куда вам нужно.

– Воспользуйся картами, – рявкнул Уикенс матросу.

– Но я всего лишь матрос.

– Ты что, хочешь сказать, что не умеешь читать карту? Ты ведь можешь управлять этой чертовой посудиной?

– Я не навигатор, сэр, – сказал в свое оправдание матрос, сделав упор на последнем слове.

Бринку понадобилось лишь мгновение, чтобы обдумать.

– Нас может довезти она, – сказал он.

Уикенс его услышал.

– Что?

– Она сказала, что знает путь.

– Ты, – Уикенс повернулся к девушке, – ты доставишь нас через пролив, – сказал он по-французски.

– Да.

– Если?.. – добавил Уикенс.

Аликс на мгновение посмотрела на мертвого лейтенанта.

– Если ты отпустишь меня домой.

Уикенс почесал руку. Ту, что со шрамом.

– Или же нам придется вернуться, – добавил Бринк. Но это почти ничего не меняет. Потому что уже следующей же ночью они повторят попытку, с новым лоцманом и капитаном. Зато время будет потеряно. А время для них сейчас самое главное.

В конце концов Уикенс кивнул.

– То есть вы обещаете, что отпустите меня домой? – на всякий случай уточнила Аликс. – Джунипер, ты обещаешь мне?

– Скажи этому матросу, как подвести катер западнее гавани. Примерно, на километр. Если верить карте, там есть небольшой участок песчаного пляжа.

– Я знаю это место, – сказала Аликс, однако с места не сдвинулась.

– Обещаю, – неохотно буркнул Уикенс. – Слышишь меня, Аликс, обещаю.

С этими словами он поднялся и ушел с мостика назад на корму.

– Какая же я была дура, – негромко произнесла Аликс.

И тогда Бринк понял: она неравнодушна к англичанину.

– Может, именно поэтому он и не хочет тебя отпускать? – спросил он ее. Вдруг Уикенс тоже любит ее?

Но Аликс лишь покачала головой.

– Джунипер много чего любит. Но только не меня. Мне так кажется.

– Сэр? – подал голос за спиной Бринка матрос. – Что нам теперь делать? – с этими словами он выключил фонарик.

До Бринка дошло, что матрос обращается к нему. Нет, это какое-то безумие. Кто он такой, чтобы здесь командовать?

– Возьми карту. Покажи ей место, где мы сейчас, по-твоему, находимся. Я переведу.

– Сэр?..

– Она теперь наш новый лоцман.

– Герр доктор, – раздался из темноты голос. – К нам гости.

Волленштейн перекатился на другой бок и посмотрел на силуэт в дверном проеме.

– Который час?

Девушка рядом с ним заворочалась, зашелестели простыни.

– Почти полночь. Извините, но…

Волленштейн ребром ладони потер глаза.

– И кто это такой? – спросил он, после чего спустил ноги с кровати и босиком прошел к двери.

– Обергруппенфюрер Каммлер, герр доктор, – в голосе Пфаффа слышалась обеспокоенность. – И с ним кто-то еще.

– Кто именно? – уточнил Волленштейн, беря со стула одежду.

– Точно не скажу, – пролепетал Пфафф, – но, по-моему, это рейхсфюрер. По крайней мере, похож на того, что на фотографиях.

Это тотчас расставило все по своим местам. Волленштейн застегнул мундир и машинально потер руки. Поймав себя на этом жесте, он остановился.

– И давно он ждет? – рявкнул он на денщика.

– Пять минут, герр доктор. Не больше.

Топая сапогами по плиткам пола, Волленштейн зашагал по коридору. Поворот, затем вниз. Теперь под его подошвами был ковер. Направо, затем налево, к входной двери, что вела в просторный крестьянский дом. Заложив руки за спину, в дверях застыл Каммлер. Позади него – толстяк, даже толще, чем Пфафф. Вес как минимум килограммов сто сорок, глаза-щелочки утонули в складках жира. Тот самый, что занял собой все сиденье «хорьха» той ночью у Флера. Позади него еще двое – явно личная охрана.

Неожиданно из-за спины полного мужчины шагнул еще один. Среднего роста, довольно стройный, разве что с еле заметным брюшком. Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС и имперский министр внутренних дел.

– Доктор, как обычно, рад вас видеть, – произнес Гиммлер, выходя вперед и протягивая руку, но не в партийном салюте, а для рукопожатия. Сама учтивость.

Глаза рейхсфюрера смотрели на Волленштейна из-за очков в металлической оправе. Подбородка у рейхсфюрера практически не было, а округлое лицо казалось обманчиво-безобидным. Из-под расстегнутого пальто виднелся серый мундир, безукоризненно сшитый и столь же безукоризненно отглаженный. Гиммлер снял фуражку и вручил ее телохранителю, тому, что был выше ростом. Даже его волосы, уже начинавшие редеть, казались какими-то безжизненными.

Первая мысль, что пришла в голову Волленштейну: Каммлеру откуда-то стало известно про пропавших евреев. Он доложил об этом Гиммлеру, и рейхсфюрер приехал сюда, чтобы его как виновника пропажи наказать за это. Подтверждением этой догадки служил толстяк. Левый рукав его мундира украшал черный ромб, на котором серебром были вышиты две буквы – S и D. Толстяк был из службы безопасности, той самой, в чьем ведении находились евреи.

– Извините, что был вынужден разбудить вас, герр доктор, – произнес Гиммлер едва ли не шепотом.

– Я всего лишь прилег, герр рейхсфюрер.

– Нам нужно поговорить. Не могли бы мы…

Поговорить?

– Разумеется. Заходите, прошу вас, – сказал Волленштейн и помахал в сторону гостиной. Гиммлер, Каммлер и толстяк из СД проследовали внутрь. Телохранители остались стоять, где и стояли, рядом с ними Пфафф. Было заметно, что он нервничает.

Волленштейн включил свет. Гиммлер сел в кожаное кресло рядом с холодным камином. Каммлер – в точно такое же напротив. Волленштейн и гауптштурмфюрер СД остались стоять.

– Боюсь, у меня дурные известия, – вздохнул Гиммлер, закидывая ногу на году. На мгновение колени Волленштейна сделались ватными. – Летающий жук Геринга – вещь абсолютно бесполезная, – продолжил рейхсминистр. – Таково мнение обергруппенфюрера.

Гиммлер кивком указал на Каммлера. Уф, пронесло, вздохнул про себя Волленштейн. Значит, речь все-таки не о евреях.

– Слишком ненадежная для наших целей, – изрек Каммлер. – А4 гораздо надежнее.

Гиммлер поднял худую руку, и Каммлер тотчас умолк.

– До сентября слишком много времени, Ганс. Возможно, будет уже поздно, – мягко возразил рейхсфюрер.

Каммлер, сидя в кресле, подался вперед. Он явно собрался возразить Гиммлеру. Идиот, подумал Волленштейн. Можно подумать, он врач или инженер, один из тех, что бьются над созданием ракеты А4. Простой строитель. Именно поэтому он и попал в любимчики к рейхсфюреру, и даже возглавил проект по разработке ракеты. А все потому, что любил проекты с размахом – будь-то концлагеря или крематории.

– Мои самолеты будут готовы еще до сентября, – сказал Волленштейн. – Так что Англию мы сможем опрыскать гораздо раньше.

Волленштейн выдержал на себе холодный взгляд Гиммлера. Рейхсфюрер кивнул. Волленштейн заметил, как Каммлер покачал головой.

– Хотел бы взглянуть на вашу работу, – сказал Гиммлер.

– Прямо сейчас?

– Если вы не возражаете, – ответил рейхсфюрер и встал. Вместе с ним встал Каммлер. Волленштейн кивнул. Лишь бы только они не завели разговор про евреев.

Он повел их прочь от крестьянского дома. Телохранители Гиммлера следовали за ними на небольшом расстоянии. У Волленштейна в руках был фонарик. Освещая тропинку перед собой, он вывел их через заднюю калитку и повел через поле к бараку-лаборатории. Подойдя к двери, он предупредил своих спутников, что если они захотят пройти внутрь, то из соображений безопасности должны облачиться в резиновые сапоги, фартуки и перчатки, а также надеть на лицо маски и очки. С этими словами он указал на металлические лотки, что стояли на скамейках вдоль стены. Хотя от них и воняет протухшим мясом, добавил он. Волленштейн уже привык к этому запаху. А вот его спутники – особенно жирный тип из СД, что успел запыхаться, пока они шли через поле, – поспешили прикрыть носы и рты носовыми платками.

Сейчас в бараке трудилась ночная смена, но Волленштейн помахал Трауготту прежде, чем тот подошел слишком близко. Даже сквозь очки было заметно, что он от удивления вытаращил глаза. Остальные четверо были внутри – Фрессе и три украинца.

Волленштейн ввел Гиммлера в курс дела. Питательная среда для культуры готовится в металлических лотках, из пептина и мясного бульона. Ее варят здесь же, на газовой плите. Отсюда и запах. Полученное варево разливается в контейнеры меньших размеров, из нержавеющей стали, после чего охлаждается до состояния желе, затем эти контейнеры помещаются в культиваторы. Волленштейн указал в другой конец просторного крестьянского сарая. Там один из украинцев ставил культиваторы в контейнер – блестящий ящик, размерами двадцать пять на тридцать пять и пятьдесят сантиметров в высоту. Затем эти ящики переносят в следующее помещение – Волленштейн указал на широкую дверь в перегородке. Здесь в каждый такой контейнер добавляют живые бактерии Pasteurella pestis, после чего сами эти контейнеры помещают в инкубаторы, которые находятся в третьей комнате, позади этой.

– Инкубаторы? – переспросил Гиммлер.

– Что-то вроде печей, – пояснил Волленштейн, стараясь не смотреть на Каммлера. – Бациллы растут быстрее всего при нужной температуре и влажности.

Каммлер кивнул. Еще бы! Ведь печи – это по его части.

– И все как у япошек? – поинтересовался Гиммлер. По голосу было слышно, что он впечатлен.

– Все так, как они описали, – сказал Волленштейн. – Правда, в более скромных масштабах.

– Меньших? Удивительно! – произнес рейхсфюрер. – Неужели желтолицые это все сами придумали?

– Согласен, довольно грубо, но ведь работает. И главное, я сэкономил несколько месяцев.

Волленштейн на мгновение закрыл глаза, вспомнив свой страх на борту судна в Бордо, когда он получал документы и журналы Сейсиро. И ящик с металлическими фляжками, в которых хранилась сухая культура.

И вот теперь он повел их всех дальше, в небольшой флигель, расположенный чуть на отшибе, в пятидесяти метрах от дома. Здесь выращенные на желатине бактерии помещались в бутылки и высушивались в вакуумной камере при низких температурах. Сухая заморозка, пояснил Волленштейн. Технология, заимствованная у одной нюрнбергской фирмы. Первоначально предназначалась для длительного хранения продуктов. Отсюда начинался следующий этап процесса. Для этого им нужно перейти в другой барак, не такой просторный, как первый. Здесь бациллы смешивались в металлическом миксере со стабилизатором, после чего готовая смесь разливалась в керамические контейнеры, которые по заказу, пояснил Волленштейн, для него изготовил один горшечник в Ренне.

И наконец, он вывел своих спутников сквозь ход, прорубленный в живой изгороди, и повел еще одной протоптанной в траве тропинкой через другое поле к последнему пункту назначения, небольшому бетонному строению, размерами пять на пять метров, с дверью, но без окон. Нащупав висевший на шее ключ, он открыл висячий замок и включил свет.

– Оружие, – произнес он, указав на деревянные ящики, уложенные штабелями вдоль стен. – Не бойтесь. Для вас они не представляют угрозы, – с этими словами он подошел к первому и похлопал по крышке, которая крепилась тонкими полосками жести. Никаких гвоздей, никаких шурупов – особенно после того инцидента.

Ни Гиммлер, ни Каммлер не осмелились переступить порог. Разочарованный, Волленштейн погасил свет, захлопнул дверь и вернул на место замок.

– Впечатляет, – произнес Гиммлер, отступая от двери и поплотнее запахивая пальто. Стоявший рядом с ним Каммлер сунул руку в карман и извлек портсигар. Руки его явно не слушались, потому что он несколько секунд пытался вытащить сигарету и потом еще столько же времени пытался ее раскурить. Было почти полнолуние, и Волленштейну были хорошо видны его спутники. Пока Каммлер курил, Гиммлер жестом указал на облачко на ночном небе. Странно, подумал Волленштейн, что рейхсфюрер не выговорил Каммлеру за курение.

– Думаю, теперь нам можно вернуться в дом, – сказал он. – У меня есть несколько бутылок отменного красного вина.

Каммлер обернулся к телохранителям и что-то им буркнул. Те тотчас растворились в темноте. А вот жирный тип из СД остался стоять на месте. Щелкнув зажигалкой, он закурил толстую сигару.

– Мы могли бы поговорить и здесь, если вы не против. Лишние уши нам ни к чему, – произнес Каммлер.

На какой-то миг Волленштейн подумал, что Каммлер отослал остальных лишь потому, что сейчас вытащит пистолет, поставит его на траве на колени и пристрелит. За пропажу евреев.

– У обергруппенфюрера имеются некоторые сомнения относительно ваших… как вы их там называете, Ганс?

– «Могильщики», рейхсфюрер, – услужливо подсказал Каммлер. Волленштейн терпеть не мог, когда Каммлер называл его бактерии «могильщиками». Это прозвище казалось ему каким-то детским. Или по-детски примитивным. Хотя на самом деле ничего не могло быть дальше от правды.

– Да-да, оно мне нравится. И главное, его легко запомнить, – ответил Гиммлер. – Скажу честно, герр доктор, то, что я увидел здесь, выше всяческих похвал, тем более если учесть, с чем вы работаете. Гейдрих был прав, когда проворачивал свои сделки с япошками. Вы гений. Вы истинный гений.

У Волленштейна словно камень с души свалился. Он даже не знал, что на это ответить, и потому ограничился лишь кратким «спасибо». Неожиданно он увидел для себя возможность поделиться своими замыслами.

– Мы должны использовать самолет, герр рейхсфюрер, чтобы опылить Англию прежде, чем противник решится на высадку.

Каммлер фыркнул. Впрочем, если чье-то мнение и значило, то только мнение Гиммлера. Но рейхсфюрер молчал. Эти несколько мгновений показались Волленштейну вечностью.

– Скажите, эти ваши самолеты готовы? – наконец спросил он.

На этот раз с ответом не стал спешить уже сам Волленштейн.

– Я же вам говорил, – подал голос Каммлер откуда-то из-за облака табачного дыма. Но Гиммлер поднял руку, и тот умолк.

– Вторжение англо-американских войск состоится в самое ближайшее время, герр доктор, – сказал Гиммлер. – Судя по донесениям СД, уже в этом месяце. И если ваши самолеты не будут готовы до того, как вражеские войска погрузятся на корабли…

Волленштейн знал, что перебивать рейхсфюрера не следует, и все же…

– Антидот готов, – солгал он. – Нам осталось лишь одно: запустить его в производство. Даже если они отплывут из Англии до того, как у нас все будет готово, мы можем уничтожить их здесь, теми же самыми самолетами. Прямо здесь, на французском побережье.

– Всякий раз вы поднимаете тему Tiefatmung,[17]17
  Глубокое дыхание (нем.).


[Закрыть] – подал голос Каммлер. Он не удержался и вставил в свою фразу прозвище, которое дал стрептомицину Волленштейн, Tiefatmung. – Всякий раз.

Гиммлер покачал головой.

– Обергруппенфюрер прав. Вы бы только испортили германскую кровь, – добавил Гиммлер. – Нет, уж лучше пусть они болеют у себя дома. Там, где эта ваша зараза нам не грозит.

– Но с антибиотиком ситуация кардинально меняется, и…

Каммлер бросил окурок в траву.

– Мое мнение – однозначное «нет».

– Но…

– Полностью исключено, герр доктор, – невозмутимо изрек рейхсфюрер. Голос Гиммлера звучал спокойно, без единой нотки гнева или раздражения. И все же Волленштейн уловил перемену его настроения. Это все Каммлер. Это он науськал рейхсфюрера, настроил против его планов.

– Тогда зачем понадобилось все это? – не смог удержаться и раздраженно спросил Волленштейн. – Будет применение нашим трудам или нет? Рейхсфюрер, прошу вас, выслушайте меня.

Каммлер шагнул вперед и, словно ствол пистолета, наставил на Волленштейна палец.

– Это вы послушайте меня. Это отсюда никуда не уйдет. – Палец Каммлера уткнулся Волленштейну в грудь. – Решение окончательное и не подлежит обсуждению.

– Именно, – добавил Гиммлер. Он поднес ладонь ко рту и негромко кашлянул. – Ну и воздух! Я не привык к здешнему воздуху.

Волленштейн так и не понял, шутка это или нет, и на всякий случай воздержался от смеха. Кто знает, вдруг Гиммлер сказал это на полном серьезе.

– Обергруппенфюрер также придерживается того мнения, что мы должны переместиться, пока у нас есть такая возможность.

– Переместиться?

– Наверно, мы зря позволили вам производить ваши эксперименты во Франции, – снова встрял в разговор Каммлер. – Здесь со дня на день высадятся американцы и англичане. Передвигаться по железным дорогам едва ли возможно. Шоссейные дороги не менее опасны. Нам нужно, пока не поздно, в целях безопасности в срочном порядке переправить все это в рейх. Я предлагаю Миттельверк. Там глубокие тоннели, им не страшны никакие бомбардировки. К тому же там идет производство ракет А4, что опять-таки нам только на руку. Можно объединить два эксперимента в один.

Миттельверк. Любимая нора Каммлера, вырытая им в горах неподалеку от Нордхаузена. Там истощенные и изнуренные непосильным трудом рабы собирали еще одно его детище – ракеты А4. И вот теперь Каммлер пытается убедить его, что вырытое им подземелье – идеальное место для продолжения экспериментов. Волленштейн поежился. Когда он по делам был в Миттельверке, тоннели поразили его сыростью и холодом. Помнится, он в них даже простудился и потом несколько дней провел в постели.

– Переместить все? Прямо сейчас? Но какой в этом смысл? – попробовал было возразить Волленштейн, но осекся. – Герр рейхсфюрер, если я сейчас все отсюда увезу… Вы же сами только что сказали, что высадку можно ждать со дня на день. Таким образом мы упустим возможность задействовать самолеты.

– Рейхсфюрер, единственно надежный метод – это ракеты А4. Мы, кажется, договорились… – начал было Каммлер. Но Гиммлер вновь вскинул руку. Волленштейн тотчас узрел для себя шанс и решил им воспользоваться.

– Месяц, дайте мне всего месяц, чтобы довести до конца эксперимент с самолетами.

– Месяц – слишком много. Слишком велика вероятность того, что американцы и англичане очень скоро произведут высадку, и тогда пути отступления в рейх будут перерезаны.

– Две недели, – Волленштейн, подобно утопающему, был готов ухватиться за любую соломинку.

Гиммлер покачал головой.

– Дайте тогда хотя бы неделю. Всего неделю, – Волленштейн был готов на любые уступки. Он даже затаил дыхание, ожидая, что скажет в ответ рейхсфюрер. Ведь это же его проект! Его эксперимент! Его детище, черт побери. Он уже нашел необходимый ему механизм для опыления полей, который производили в Силезии. Он два года трудился не покладая рук, можно сказать – вложил в это дело душу. И что он теперь имеет? Какая награда положена ему за его труды? Никакая? Но ведь это же несправедливо!

– Неделю, но только не полную, – ответил Гиммлер. – Даю вам пять дней. До среды. Если не ошибаюсь, это у нас будет седьмое число.

– Нет-нет, рейхсфюрер, послушайте меня, – снова попытался перетянуть одеяло на себя Каммлер. – Допустим, он побрызгает на англичан этой дрянью. Они же сумеют сдержать ее распространение и даже найдут способ противостоять ей. Более того, нанесут ответный удар. Нет-нет, мы должны обрушить на них всю мощь наших ракет. Сразу всех. Только это позволит нам…

– Всего несколько дней, Ганс. Всего пять, – успокоил его Гиммлер.

И Волленштейн понял: он недооценивал Печника. Каммлер не только рассчитывал наложить лапу на его бациллы, чтобы нашпиговать ими свои ракеты, он мечтал получить их в свое полное распоряжение. Это он убедил Гиммлера в том, что лабораторию в целях безопасности нужно перевести в вырытые им тоннели. Волленштейн не сомневался: стоит ему переехать в Тюрингию, как он тотчас окажется на вторых ролях.

– Завтра погода изменится. Самое позднее, послезавтра. Так говорят прогнозы синоптиков, – продолжил тем временем Гиммлер. – Так что никакого вторжения не будет. Каммлер, ничего не случится, если мы дадим ему несколько дней. Тем более что ваши ракеты тоже еще не готовы. Муравьи Геринга трудятся отнюдь не с тем усердием, какое вы мне обещали. И если герр доктор сможет довести до конца свои опыты с опылением, мы, так и быть, посыплем головы англичан еще до того, как те нанесут нам удар, и таким образом предотвратим высадку. Думаю, это стоит того, чтобы дать герру доктору еще пять дней.

Каммлер вытащил из пачки очередную омерзительную сигарету. Дрогнуло пламя зажигалки, кончик сигареты расцвел в темноте алой точкой. Потянуло дымом.

– Я выражаю свое несогласие, – заявил он Гиммлеру. – Но вы как хотите. – С этими словами Каммлер сделал затяжку, после чего выпустил струю дыма в сторону Волленштейна. – Но только до среды. И Адлер должен остаться. Потому что меры безопасности здесь никуда не годные. По идее, между зданиями должны дежурить часовые. За этими «могильщиками» нужен глаз да глаз, причем круглые сутки, – заявил Каммлер, указывая зажженной сигаретой на каменное здание, в котором хранились готовые к применению боеголовки. – Да эти ваши маки при желании могут нагрянуть сюда в любое удобное для них время.

– За все время здесь не было ни единого случая, – возразил Волленштейн, умолчав, правда, про пропавших евреев, тем более что, с точки зрения формальной логики, пропажа имела место отнюдь не на его ферме.

– И тем не менее я настаиваю на том, чтобы гауптштурмфюрер остался здесь. Вдруг понадобится помощь, – произнес Каммлер и кивнул жирному сотруднику СД, который в этот момент продолжал попыхивать своей вонючей сигарой.

Помощь. Как же! «Чтобы следить за мной», – подумал Волленштейн.

– Прекрасная мысль! – согласился Гиммлер. Еще бы! Ведь Адлер был из СД, его личной службы безопасности. Можно сказать, любимчик из любимчиков! Уж если Гиммлер кому и доверял, то только СД.

– Рейхсфюрер, скажите ему остальное, – произнес Каммлер. Он стоял почти вплотную к Волленштейну, и тот не знал, куда деваться от отвратительной смеси запахов – табачного дыма и чеснока.

– Это уже сложнее, – ответил Гиммлер и еще плотнее запахнул пальто. – Доктор, в этом жутком месте вы сотворили чудеса. Но в этих условиях мы не сможем произвести этих ваших «могильщиков» в большом количестве. Кроме того, ваш гений – это не гений администратора.

И тогда до Волленштейна дошло: «Каммлер задумал украсть у меня мое детище! Он решил прибрать его к рукам»!

– Неправда, – возразил он. – Все, что вы здесь видите, существует лишь благодаря мне.

– Ваш талант лежит в иной области, а отнюдь не в том, чтобы следить за производством, – изрек Гиммлер. – Я найду для вас другое занятие.

– Но вы не можете отнять у меня мою лабораторию! Я проработал… Я отдал ей годы! Я не позволю вам ее у меня украсть! – воскликнул в бешенстве Волленштейн.

– У меня и в мыслях нет что-то у вас красть, – едва слышно возразил Гиммлер, как бы противопоставляя свой шепот крику собеседника. – Начнем с того, что эта лаборатория не ваша.

– Неправда, – произнес Волленштейн, на этот раз убитым тоном. – Она моя.

– Здесь все принадлежит фюреру, – ответил Гиммлер. – И таково мое желание.

– Прошу вас, не отнимайте ее у меня!

– Извините, доктор, но это уже решенный вопрос.

Волленштейн схватил Гиммлера за рукав. И тотчас понял, что совершил ошибку.

– Не прикасайтесь ко мне, герр доктор. Слышите! Не смейте этого делать! – воскликнул Гиммлер и брезгливо отшатнулся от него. – Не хватало еще, чтобы эти ваши «могильщики» перепрыгнули на меня.

– Письмо, рейхсфюрер, – напомнил Каммлер.

– Я хочу, чтобы вы вернули мне письмо, – сказал Гиммлер Волленштейну.

– Письмо?

– Потому что в противном случае вы можете не устоять перед соблазном и совершите какую-нибудь глупость, – пояснил Гиммлер. – Итак, письмо. Прошу вас, верните его.

Волленштейн нехотя сунул руку в карман мундира и, вытащив кожаный бумажник, который всегда держал при себе, извлек из него тонкий листок бумаги. Прочесть, что на нем написано, в темноте было невозможно. С другой стороны, он уже давно выучил его содержание наизусть. Вверху посередине красовались, невидимые глазу сейчас, выдавленные в бумаге орел и свастика. Волленштейн нащупал их пальцем. Под орлом было напечатано одно-единственное предложение: «Оказывать штурмбаннфюреру доктору Волленштейну всяческое содействие».

Ниже подпись, с легким наклоном вправо, линия под ней, наоборот, тянется влево. Еще ниже отпечатано на машинке: Генрих Гиммлер. Рейхсфюрер СС, имперский министр внутренних дел.

Гиммлер вырвал письмо из рук Волленштейна, затем пальцем поманил Каммлера. Тот вытащил из кармана зажигалку, чиркнул ею и поднес язычок пламени к уголку листка бумаги. Рейхсфюрер наклонил листок, чтобы пламя могло вскарабкаться выше, и, когда огонь подобрался к его пальцам, уронил листок в траву.

– Так будет лучше, – сказал он и, посмотрев себе под ноги, втоптал сожженный лист в землю. – Итак, пять дней, – подвел он итог, поднимая глаза. – После чего мы переводим вашу лабораторию в Миттельверк, где она будет находиться под зорким оком обергруппенфюрера.

Когда Аликс сказала Фрэнку, что до берега уже недалеко – километра два-три, – он в свою очередь что-то сказал матросу за рулем катера. Тот моментально протянул руку вниз и нащупал мотор. Еще одно движение руки, и Аликс почувствовала, как катер снова подался вперед. Матрос еще что-то сделал, и Фрэнк пояснил ей, что это он включил специальный бесшумный мотор, который поможет им подойти как можно ближе к берегу.

Аликс знала, где они сейчас находятся. Они с отцом частенько рыбачили здесь. До того, как боши запретили им ловить рыбу после захода солнца, они выходили в море в кромешной тьме как минимум сотню раз. В лунном свете не составляло труда отыскать нужный участок берега. Аликс втянула воздух и уловила запах дома – запах земли, коровьих лепешек, сочной летней листвы.

Фрэнк всю дорогу просидел рядом с ней на мостике, переводил ей на французский слова матроса, ему – на английский ее слова.

Джунипер ушел на корму катера и оставался там в течение всего этого времени.

Господи, и как только ее угораздило влюбиться в такого типа!

Три недели назад он постучал в дверь ее дома и прошептал дурацкий пароль «Прожектор», после чего спросил Бутона, который возглавлял ячейку Armée Secrete в Порт-ан-Бессене. Джунипер пересек пролив по заданию англичан и искал нечто необычное. И для этого ему требовалась помощь. Именно по этой причине радиопередатчик, спрятанный в подполе ее дома, стуком морзянки возвестил о нем за неделю до его прибытия. «Бутон – это я», – сказала она ему, и было видно, что он ошарашен, если ей память не изменяет, в первый и последний раз. Позади него стоял какой-то старик и еще один молодой парень, такой тощий и осунувшийся, как будто у него был туберкулез.

Они искали какое-то странное место, что-то вроде фабрики, сказал он, но только такой, которая наверняка тщательно охраняется и вряд ли будет расположена в непосредственной близости от населенных пунктов. Ее можно узнать, сказал Прожектор, по ее неприметности. Увы, местность кишела бошами, они сидели враскорячку под каждым деревом, под каждым кустом, на каждом поле, справляя большую нужду. Их часовые дежурили на каждом перекрестке. Отыскать место, о котором поведал ей англичанин, невозможно. Стоит только попробовать, как попадешь в лапы к бошам. И тем не менее они на велосипедах объехали все места, обозначенные на карте красными кружками: небольшой лесок к востоку от Байе, холмы к югу от Кана, – и даже рискнули заглянуть на лесную просеку рядом с Исиньи-сюр-Мер. Но даже там ничего не нашли, кроме заброшенного пустого сарая плюс в сотне метров – батареи немецкой артиллерии, упрятанной под камуфляжную сетку.

И тогда он сказал ей, что она должна поспрашивать, не захворал ли кто, причем необычной болезнью. Сопровождалась ли эта хворь лихорадкой, он ей не мог точно сказать. В отдельных случаях у больных могут быть на коже гнойные шишки, черные как уголь. Необычным должно быть число заболевших, человек десять-двадцать одновременно, если не больше. Ищите случаи, когда одновременно сляжет большое число людей, сказал ей тогда Прожектор.