Текст книги "Полночная чума"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Он вслушался в свою первую ложь и решил, что та прозвучала убедительно.

Повисла новая пауза.

– Вы его потеряли? На этой вашей ферме? – спросил Каммлер. – В это трудно верить, герр доктор.

– Я… я работаю в моей лаборатории. Прошлую ночь я спал здесь. Я не был дома… со вчерашнего дня. Именно тогда я в последний раз видел гауптштурмфюрера.

– Я бы хотел, герр доктор, чтобы вы поручили кому-нибудь… – последнее слово Печник едва ли не прошипел в трубку, – осмотреть вашу ферму и в обязательном порядке его найти, чтобы он срочно позвонил мне.

– Непременно, – ответил Волленштейн, – я скажу ему, чтобы он позвонил вам…

Новая пауза.

– Это все? – поинтересовался Волленштейн.

– Как идет ваше опрыскивание картофеля, герр доктор? Сегодня понедельник. Среда – крайний срок для рейхсфюрера.

– Все идет хорошо. – Он не стал уточнять, насколько хорошо. Топливные баки «мессершмитта» и «юнкерса» заправлены. Самолеты ждут приказа взмыть в воздух. Сегодня поздно вечером, сразу после полуночи, он отправит их на Англию. Они возьмут курс на Портсмут, Саутгемптон или Борнмут. Он пока еще не решил, какой именно город выберет. Главное, чтобы тот находился на берегу. Тогда самолеты смогут нанести удар и вернуться обратно еще до наступления рассвета.

Вот тогда он позвонит Гиммлеру и доложит обо всем, потому что отзывать самолет будет уже поздно.

– Только не делайте никаких глупостей, герр доктор, – предостерег Волленштейна Каммлер.

Да он читает его мысли!

– Никогда, – заверил собеседника Волленштейн.

– А как идут сборы? Вы же, я уверен, собираете вещи, чтобы перебраться в Миттельверк?

Этот мерзавец готов ставить ловушки на каждом шагу. Это в его духе.

– Да, конечно, – во второй раз солгал Волленштейн. На линии было тихо. Каммлер ему не поверил.

– Сумей я убедить рейхсфюрера, и у нас не было бы этого разговора, – произнес Каммлер. – Я в мгновение ока арестовал бы вас. Вы крайне опасный человек, герр доктор.

Волленштейн неожиданно ощутил холодок, пробежавший по шее куда-то ниже за воротник.

– Это хорошо, что он не стал вас слушать, – проговорил он в телефонную трубку. – Печник. – Он произнес это слово очень тихо, еле слышно. На линии снова возникла пауза.

– Это ошибка с вашей стороны – переоценивать собственную значимость, герр доктор, – тихо сказал Каммлер, однако голос его было слышен отчетливо. – Рейхсфюрер считает вас гением, но он меняет свое мнение так же легко, как ветер меняет направление.

– Только не надо мне угрожать, – отозвался Волленштейн, продолжая все плотнее и плотнее скручивать телефонный провод.

Каммлер рассмеялся. По линии прокатился жестяной звук, от которого волоски на руке Волленштейна встали дыбом.

– О, вы быстро поймете, когда я стану угрожать вам, доктор, – произнес Каммлер.

В трубке что-то щелкнуло, и связь оборвалась.

Бринк старался не сводить глаз с подрагивающих досок на дне кузова. Грузовик нещадно подбрасывало на ухабах. Нужно смотреть куда угодно, лишь бы не встречаться взглядом с немцами, плотными рядами сидевшими рядом с ним под брезентом кузова. Стоит посмотреть в их сторону, как они все поймут. Бринк украдкой бросил взгляд на Кирна, сидевшего напротив него неподалеку от того места, где полы брезента не были подвязаны. Полицейский тоже смотрел в пол, глядя сквозь щели на медленно проплывавшее под ними дорожное покрытие и ощущая смрад выхлопных газов. Им повезло – они, наконец, едут. Автоколонна останавливалась уже пять раз, и всякий раз воцарялся хаос, когда грузовики съезжали с дороги, чтобы укрыться от реальных или мнимых самолетов противника.

Прежде чем все набились в этот грузовик, они с Кирном оттащили мертвеца на обочину и накрыли его длинным кожаным плащом. Кирн едва не опоздал сесть в машину – задержался на мгновение дольше положенного возле умершего. А все потому, что опустился рядом с ним на колени и не успел быстро подняться. Бринку пришлось протянуть ему руку, чтобы он забрался в кузов. Кирн все еще не мог отдышаться от быстрого бега, и его крупное квадратное лицо оставалось багрово-красным. Похоже, этот тоже болен, подумал Бринк. Интересно, где и когда Кирн мог заразиться? Даже если он каким-то образом подхватил заразу в церкви, симптомы не могли проявиться так скоро. Это точно не чума, такого просто быть не может.

Аликс вновь склонила голову Бринку на левое плечо. Справа от него сидел немецкий солдат с мрачным лицом. Было ему лет двадцать пять, но выглядел он на все сорок.

– Как ты себя чувствуешь? – понизив голову до шепота, по-французски спросил ее Бринк. Даже если сидящие рядом люди и поняли его, он не произнес ничего опасного. На всякий случай, он потрогал ей лоб. Горячий.

– Лучше. Намного лучше, – попыталась улыбнуться девушка.

– Мы скоро приедем, – сообщил Бринк.

– Еще долго ехать?

Бринк точно не знал ни место назначения автоколонны, ни расстояние до него, и, соответственно, сколько времени им еще туда трястись в кузове грузовика.

– Не знаю, – честно признался он.

Аликс снова положила голову ему на плечо. Хорошо, что она не кашляет.

– Эта женщина больна? – осведомился сидевший рядом с ним немец. Правда, вопрос был обращен не к Бринку, а к Кирну. – Ты тоже не слишком хорошо выглядишь.

Полицейский кивнул и попытался изобразить улыбку.

– Никогда не чувствовал себя лучше, – с нарочитой бодростью ответил он.

Сидевший рядом с Бринком солдат подался вперед и угостил Кирна сигаретой. Тот взял ее, привычно зажав между большим и указательным пальцами, и прикурил от зажигалки, по форме похожей на пулю.

– Где? – лаконично поинтересовался солдат, кивнув собственной сигаретой на руку Кирна.

– Россия, – так же коротко ответил тот и, затянувшись, добавил: – Я всегда спрашиваю при каждом удобном случае про моих боевых товарищей. Они сейчас могут быть в 352-м полку. – Кирн посмотрел на сидевшего рядом с Бринком солдата. – Их зовут Уве Бёзе и Пауль Штекер. Есть и еще один – Муффе. – Дымок от сигареты вылетал из кузова быстрее, чем звучал его голос.

Тем не менее его услышали.

– Я знаю Бёзе. – Эти слова произнес солдат, сидевший ближе к кабине. – Он в 5-й роте. Высокий, некрасивое лицо, пулеметчик. У него сейчас МГ-42.

Квадратное лицо Кирна просияло широкой улыбкой.

– Это точно он. И как он там?

– Он где-то в голове колонны. Вроде бы так, – отозвался солдат.

Кирн сунул руку во внутренний карман плаща, извлек небольшую записную книжку и карандаш и что-то нацарапал на листке, который затем вырвал из книжки. Сложив листок несколько раз, протянул его солдату, который признался в знакомстве с его боевым товарищем.

– Передай ему, если вдруг увидишь, – произнес он. Записку передали из рук в руки тому, кто знал Бёзе.

Тот взял ее, кивнул и спрятал в карман.

– Я же тебе говорил, – Кирн произнес эти слова по-немецки, но, как показалось Бринку, они были обращены именно к нему. И улыбнулся, как будто сейчас было Рождество и он только что развернул первый подарок.

Бринк пытался спасти смертельно раненного мотоциклиста, потому что Кирн знал этого человека. Это не имело особого смысла с самого начала – слишком большая кровопотеря, слишком глубокое, проникающее ранение и полное отсутствие перевязочного материала, но он все равно попытался его спасти, хотя сам раненый не нашел в себе сил бороться со смертью.

С его стороны, Кирн добился того, что немцы взяли их в свой грузовик.

«Теперь мы все вместе», – подумал Бринк.

– Что еще? – спросил Адлер и склонился над англичанином, от которого пахло дерьмом. Тот покачал головой.

Адлер потянулся, разминая мышцы спины, и почувствовал, как толстый живот потерся о ремень. Вытерев со лба пот, он стряхнул капли влаги на грязный пол. Затем подошел к небольшому столу, стоявшему возле стены классной комнаты, налил стакан воды и, запрокинув назад голову, в несколько глотков выцедил его содержимое. В комнате на втором этаже лицея было жарко. Печь по какой-то неведомой причине была натоплена до предела. Пошарив в кармане мундира, он нащупал там сигару, извлек и закурил. Бросив спичку на пол, затянулся и искусно выпустил три кольца дыма – каждое последующее крупнее предыдущего. После чего вернулся к англичанину, сидевшему за приземистой ученической партой. Отделению гестапо в Кане приходилось довольствоваться чем придется.

– Прожектор, – произнес Адлер, назвав англичанина тем единственным именем, в котором тот признался. – Почему ты не сказал мне?

Пленный медленно поднял голову и попытался сфокусировать взгляд. Он открыл рот, обнажив выбитые зубы, – те валялись где-то на полу, – но так ничего и не сказал, а просто покачал головой.

Адлер, не выпуская сигары изо рта, снова ударил англичанина по скуле. Голова пленного мотнулась назад. Адлер придвинулся ближе. Ему было хорошо видно разорванное ухо своей жертвы, по которому он до этого ударил черенком швабры, найденной в углу комнаты.

– Ты рассказал мне о евреях. И о том, что вы приплыли во Францию. Двое мужчин, потом ты и эта потаскуха. И про изменника Волленштейна, которого вы собирались похитить у нас, я тоже слышал. И про то, что своих вы должны были убить. Но что еще? Что за всем этим кроется? – с этими словами он ткнул англичанина пальцем в висок. Диверсант вздрогнул.

– Ступай к черту! – медленно проговорил он на прекрасном немецком языке, который прозвучал бы безупречно, если бы не выбитые зубы.

– Помнишь, что бывает, когда ты говоришь мне подобные грубости? – Адлер подошел к столу и положил сигару на угол так, чтобы горящий кончик не соприкасался со столешницей. Затем взял в руки грязную веревку. Когда-то она была девственно белой. Адлер держал ее так, чтобы она распустилась по всей длине и чтобы англичанин по кличке Прожектор это видел.

– Я слышал, что диверсанты – очень храбрые люди. И как удалось незаметно прибыть сюда?

Глаза пленного теперь были прикованы к веревке.

Прошло три часа, но Адлер понимал, что англичанин сказал ему далеко не все. Оставалось еще несколько секретов. Он мог бы ограничиться тем, что узнал, мог с легкой душой сесть и отдохнуть. Он устал от бесконечных блужданий под дождем от фермы до телефона, устал, пока ожидал машину, которая отвезла их в Кан. Все это отняло у него последние остатки сил, но, черт возьми, он будет не он, если не доведет это дело до конца. Кто знает, какие еще сведения можно выжать из Прожектора?

Сделав веревочную петлю, Адлер схватил англичанина за правую руку, ту самую, на изуродованном запястье которой была грязная повязка, и затянул петлю. Пленный болезненно вскрикнул.

Англичанин проявил завидное мужество, пока его избивали палкой, но после того, как Адлер придумал этот фокус с веревкой, явно дал слабину. У всех есть слабые места. Что касается Прожектора, то его слабым местом оказалось изуродованное запястье и веревка.

Адлер крепко сжал свой конец веревки, поднял руку и потянул конец веревки на себя. Петля затянулась, и Прожектор вскрикнул. Его мучитель еще раз дернул веревку, на этот раз еще сильнее. Англичанин издал пронзительный крик, нечто среднее между стоном и рыданием.

– Расскажи мне все остальное! – потребовал Адлер и снова дернул за веревку. Ответом ему стал полный страданий крик.

Адлер слегка ослабил хватку. Глубоко вздохнул. «Я, наверно, сейчас сбросил пару килограммов», – подумал он, и снова натянул веревку.

– Волленштейн тоже состоит в этом заговоре, так или нет? Волленштейн позволил евреям бежать и передать тебе сообщение. Я правильно говорю? Тебя отвести к нему? – Он еще сильнее потянул за веревку, а сам слегка откинулся назад, глядя, как она впивается в запястье англичанина. Тот закричал, и из-за его крика Адлер не услышал хруста ломаемых костей. – Что ты мне еще не рассказал? Отвечай! – рявкнул он.

Хватит с него, подумал Адлер, неожиданно приняв другое решение. Достаточно. Приблизившись к диверсанту, он ослабил узел петли и снял ее с запястья пленника. Затем вернулся к столу, взял сигару и пару раз затянулся. Налил себе стакан воды, быстро его выпил и сложил веревку в несколько раз.

– Больше тебе нечего сказать? – спросил он, подойдя к англичанину со спины. Тот продолжал сдавленно всхлипывать. Адлер закинул веревку ему на горло и изо всех сил потянул на себя. Единственной здоровой рукой англичанин тщетно попытался высвободиться.

Адлер ослабил удавку, но всего лишь на самую малость.

– Говори, что еще знаешь!

– Скоро, – прохрипел диверсант. – Скоро.

– Что скоро? Что скоро?

Англичанин ничего не ответил, и Адлер вновь потянул на себя удавку. Похоже, он сейчас сломает пленнику гортань, но так ничего от него и не добьется, но пусть будет что будет.

– Надеюсь, вы не собираетесь умертвить его? – раздался за его спиной чей-то голос. Адлер оглянулся и увидел в дверях Каммлера. – Можно мне забрать его в качестве свидетеля? – спросил обергруппенфюрер, входя в комнату. Вместе с ним внутрь шагнул какой-то эсэсовец с тонким шрамом на подбородке.

Адлер ослабил удавку, и англичанин принялся судорожно хватать ртом воздух.

– Это тот самый тип, которого отправили, чтобы похитить нашего доктора? – поинтересовался Каммлер. – Тот, о котором вы сообщили по телефону?

Он подошел к парте, за которой сидел англичанин, и, прикоснувшись к щеке диверсанта, тихо спросил:

– Вы ведь все знаете, верно?

Адлер был не уверен, что генералу интересен ответ, но он хотел бы его услышать, и неважно, от кого, – от него, Адлера, или от англичанина. Он снова пыхнул сигарой и выпустил несколько колец дыма.

– Нам пора убираться отсюда, – сказал он и посмотрел на часы. Почти шесть. – Скоро что-то случится.

– Что именно?

Адлер пожал плечами, вытащил изо рта сигару и сплюнул на грязный пол.

Он несколько раз повторил слово «скоро». Хотя он вряд ли имел в виду Волленштейна.

– Мы должны выловить всех англичан, – произнес Каммлер и, приподняв лицо диверсанта за подбородок, заглянул ему в глаза. – Никто из них не скроется от нас. Мы уничтожим всех.

Глава 20

Белые стрелы указателей имелись почти на каждом перекрестке. Но ни на одном Кирн не нашел слов «Шеф-дю-Пон». Зато его электрический фонарик высветил указатель, который подсказал ему путь: «9 рота/III/1058» – четкие черные цифры на белом фоне. Номер части, которая удерживала мост через реку Мердере и сам городок.

– Нам сюда, – сказал он, указывая в юго-западном направлении.

Сначала он посветил фонариком на Бринка, затем на девушку. Луч фонарика задержался на ней чуть дольше.

– Ты на что уставился, бош? – спросила Аликс.

Кирн крепко сжал рукоятку пистолета. От этой особы в любую минуту можно ждать подвоха. В бледных чертах ее лица Кирн увидел другое лицо и принялся натужно вспоминать имя. Ее звали… Кирн в упор рассматривал девушку, пока, наконец, не вспомнил. Лиза Пульснах. Она еще устраивала гешефты с врачом-алкоголиком из Мюнхена. Еще до войны эта парочка торговала на черном рынке свидетельствами об инвалидности – их охотно покупали те, кто пытался избежать призыва в армию. Но в один прекрасный день между ними вышла ссора – между шлюхой, торговавшей поддельными документами, и продажным лекарем, который их подписывал, – и эта Пульснах до смерти забила старого врача утюгом. Но на этом она не остановилась, потому что в тот же самый вечер убила еще одного, заколов ножом своего бывшего альфонса. Рано утром Кирн обнаружил ее спящей. Эта потаскуха была настолько глупа, что отправилась ночевать в свою старую квартиру, где напилась до бесчувствия.

Эта Пилон заставила его вспомнить Лизу Пульснах. Но не потому, что она была глупа, как та мюнхенская шлюха, а потому, что в ее глазах Кирн увидел ярость. Взгляд этой француженки пылал возмездием. Разумеется, причиной тому ее брат, предатель Жюль.

Он сказал ей, что Жюль был уверен в том, что она мертва. Знай мальчишка, что его сестра жива, он никогда бы не совершил предательства. Кирн ей так и сказал. Она его выслушала, но по-прежнему продолжала винить брата.

Кирн опустил луч фонарика и выключил свет. На небе, выглядывая в просветы между облаками, всходила полная луна. Определить в темноте, где стоит больная француженка, было несложно. Ее выдавало надрывное дыхание. Бринк стоял рядом с ней. Бок о бок с ней он прошагал весь путь, два километра от Сент-Мер-Эглиз, после того как солдаты, высадив их из грузовика, укатили дальше. Его рука то поддерживала ее под локоть, то лежала у нее на плече.

Впрочем, почему бы не поговорить прямо здесь? Чем это место хуже других? По прикидкам Кирна, до городка было около километра. К тому же ему самому требовался отдых. Он вытер пот со лба и бровей и поднес здоровую руку к щеке, чтобы охладить лицо. Он был бы не против, если бы снова полил дождь, и чем холоднее, тем лучше, потому что это помогло бы унять жар. Но дождь, судя по всему, закончился, и вот-вот вновь установится ясная погода.

– Я знаю название фермы, – сказала Пилон. Голос ее звучал устало, но ее дыхание, частое, пока они шагали от Сент-Мер-Эглиз, слегка успокоилось. – Евреи говорили, что это место называется Черная ферма. Der dunkle Bauernhof.

– Я, кажется, сказал, что знаю, где обитает Волленштейн, – ответил Кирн.

– Да-да, я забыла, – устало произнесла француженка.

Кирн вытащил из кармана сигарету и закурил. Но табачный дым забивал легкие, словно вата. Кирн закашлялся и не смог побороть кашель. Ни Бринк, ни его спутница не проронили ни слова, однако их молчание было красноречивее всяких слов. Кирн опустил сигарету, чтобы откашляться. Он уже давно перестал прикрывать рот – ему были неприятны капли мокроты, которые потом оставались на ладони. Он сплюнул мокроту и, сделав глубокий вдох, набрал полную грудь влажного ночного воздуха.

– Как же нам это сделать? – спросил Бринк. По крайней мере он точно пока что здоров. И ему можно доверять. Кирн чувствовал это нутром, так же как и ярость этой Пилон.

– Вряд ли у Волленштейна хватит людей, чтобы расставить их так, чтобы они охраняли всю ферму, – произнес Кирн, слыша, как сипит при каждом вздохе. – Тем более если учесть, что он потерял их часть в Порт-ан-Бессене. Думаю, мы сумеем подобраться к ферме на близкое расстояние.

Господи, он бы все на свете отдал за возможность нормально дышать!

– Сначала лекарство, – ответил Бринк. Его мысли были заняты Аликс.

– Нет, не лекарство, – возразил Кирн, хотя сам о нем подумал. – Первым делом нужно остановить распространение чумы. После чего можно взяться за поиски лекарства.

– Нет, сначала нужно найти антибиотик, – стоял на своем Бринк. Они уже второй раз спорили по этому поводу после того, как покинули Сент-Мер-Эглиз.

– Где же он, ваш Волленштейн? – спросила Аликс.

– Там, где выращивает свою чуму, – ответил Кирн.

– Тогда нам туда и надо, – сказала она. – А лекарство может подождать. – Она сделала паузу, и Кирн с трудом подавил в себе соблазн нажать на кнопку фонарика и посветить ей в лицо. – Фрэнк, слышишь, лекарство может подождать. – Бринк ничего не ответил. – Ты как хочешь, а я думаю именно так.

А ведь она самая больная, подумал Кирн, и потому ей решать. Бринк какое-то время хранил молчание, но затем что-то пробормотал, похоже, что в знак согласия.

– И как мы это сделаем? – спросил Кирн. – Как мы ее уничтожим?

– Мы захватим здание, может даже, несколько зданий, в которых он выращивает Pasteurella pestis. Так называются бациллы, что вызывают чуму, – пояснил Бринк. – Это здание должно стоять в стороне от того, в котором он живет, он сам и его охранники. Сомневаюсь, что им самим приятна близость заразы. Мы должны сжечь это здание, должны уничтожить оборудование, при помощи которого он производит чуму. А также сжечь любые бумаги, какие только найдем.

– Это все? Мы трое, имея на троих один пистолет? – начал было Кирн, но фразы не закончил. Это же полный абсурд! Даже в России он ни разу не слышал столь смехотворных вещей.

– Кто-то должен будет отвлечь охрану, – продолжал тем временем Бринк.

Верно, подумал Кирн, как в России, когда Муффе поливал красных свинцом из своего пулемета, Бёзе подавал пулеметные ленты, в то время как остальные пытались отвлечь внимание русских.

– Это я беру на себя, – произнес Бринк.

– Что же доктору известно о том, как нужно драться с врагом? – съязвил Кирн. На лунный диск наплыло облако. Ночь была тихая, лишь ветер слегка шуршал листьями. – Вот чума, другое дело. Вы спец по ее части. Вы знаете, что нужно делать. Я же буду делать то, что знаю и умею я.

С этими словами Кирн встал. Голова тотчас закружилась, и он был вынужден какое-то время постоять, чтобы головокружение прошло. Ему ужасно хотелось курить – так сильно, как никогда, но он знал: стоит закурить, как его тотчас начнет бить кашель.

– Хорошо, – ответил Бринк.

Что ж, значит, решено. Кирн посветил лучом фонарика на часы. Без пяти десять. Два километра от Сент-Мер-Эглиз, где молодой солдатик из Прибалтики указал им дорогу на Шеф-дю-Пон, они шли целых два часа. И у них уйдет еще час, если не больше, чтобы добраться до городка. А потом еще нужно будет отыскать ферму, а потом…

Фрэнк помог Аликс подняться на ноги, одна она это сделать не смогла бы.

– Этот ваш врач, его я беру на себя, – сказала она твердым как сталь голосом. – У тебя, бош, свои дела, у Фрэнка свои. Этот эсэсовец мой.

Ответом ей стало молчание и шорох ветра в кронах деревьев.

– Ну как, согласны? – спросила Аликс.

Ответом на этот вопрос стал раскат грома, прогремевший среди туч где-то на востоке, то ли у Карентана, то ли где-то дальше. Этот рокот, низкий и протяжный, то на мгновение стихал, то вновь делался громче. Однако не пропадал полностью, как то обычно бывает с раскатами грома во время грозы. Бомбы. Кирн прислушался, однако рева самолетов его ухо не уловило. Тогда он посмотрел поверх деревьев в направлении этого странного рокота, и ему показалось, будто он увидел на брюхе туч яркие точки. Прожекторы, подумал он, или зенитки. Кто-то где-то оказался под бомбежкой. И все трое застыли на месте, прислушиваясь к этим дальним разрывам.

Хотя его спальня располагалась в дальнем углу дома, шум во дворе разбудил Волленштейна. Он тотчас открыл глаза и, перекатившись на край кровати, спустил ноги на пол. Голова все еще была тяжелая от сна, и низкие звуки, которые, словно волны, с рокотом накатывали на ферму, мешали сосредоточиться. Может, он все еще спит? Волленштейн пытался вспомнить, что ему снилось. Он повернулся и включил свет.

В дверь колотили чьи-то кулаки. Проститутка из Шеф-дю-Пон заворочалась в кровати и села, прижав простыню к шее. Глаза ее были широко открыты, в них читался испуг.

– Не бойся, это не за тобой, – успокоил девушку Волленштейн. Впрочем, она все равно не поняла, потому что не говорила по-немецки.

– Штурмбаннфюрер! – крикнул из-за двери чей-то голос. Шум снаружи сделался еще громче, низкий и рокочущий, пока не перерос в отчетливый рев моторов. Волленштейн распахнул дверь. Ниммих стоял в коридоре, переминаясь с ноги на ногу. Левое веко дергалось с бешеной скоростью. Он и эта девица, вот уж действительно парочка! Оба напуганы до потери сознания.

– Во дворе грузовики, – заикаясь, доложил Ниммих.

В животе у Волленштейна свело, однако голос его остался спокоен.

– Грузовики? В это время суток?

Он посмотрел на серебряные часы, лежавшие на небольшом столике. Без пяти минут полночь. Да, после постельных утех с этой девицей он проспал как минимум час.

– Позовите Зильмана, скажите ему, чтобы он привел охрану.

– Он сейчас налетном поле. Со мной только Рибе.

– А кто там снаружи? – уточнил Волленштейн. Вернувшись в спальню, он быстро накинул на себя рубашку, натянул брюки и схватил со спинки стула мундир. Ниммих ничего не сказал. Волленштейн шагнул мимо него и босиком направился к входной двери. Здесь он на ощупь нашел сапоги, застегнул ремень и вынул из кобуры верный вальтер.

Снаружи было гораздо светлее, чем внутри дома. Пространство между передней дверью и воротами загородили два грузовика. Их моторы гудели вхолостую, а включенные фары били прямо в глаза. Волленштейн поднес козырьком ладонь ко лбу, защищаясь от слепящего света, и увидел, как во двор въезжает длинный седан. Еще миг, и его задняя дверь распахнулась, мотор, пару раз кашлянув, заглох, и стало тихо.

– Герр доктор, – раздался рядом с машиной чей-то голос, и дверь снова закрылась.

Это был тот самый голос, который он слышал во сне. От машины отделилась и направилась в его сторону невысокая, поджарая мужская фигура. На голове у ночного гостя сидела фуражка с высокой тульей.

– Каммлер, – произнес Волленштейн.

– Можете опустить пистолет, – посоветовал ему обергруппенфюрер и шагнул мимо Рибе, толстозадого солдата, который, считалось, стоял в карауле возле ворот.

– Нет, – прошептал Волленштейн, готовый или задать еще несколько вопросов, или же, нацелив Каммлеру в лоб дуло вальтера, нажать на спусковой крючок. Нет, последнее он вряд ли сделает. Трус, сказал он самому себе.

– Может, вы отдадите мне свой пистолет? – спросил Каммлер. – Не дай бог, раните самого себя. Врачам по идее не положено оружие.

– Я был вынужден их впустить, – пролепетал Рибе. – Все-таки он обергруппенфюрер.

– Ты правильно поступил, приятель, – успокоил его Каммлер. – Ничуть не сомневаюсь, что ты лишь выполнял приказ штурмбаннфюрера. Следил за тем, чтобы никто не украл наших бесценных «могильщиков».

С этими словами Каммлер протянул руку. За его спиной маячили силуэты с оружием в руках. Волленштейну ничего не оставалось, как положить вальтер в протянутую руку обергруппенфюрера.

– Зачем вы сюда явились? – спросил он. Впрочем, он прекрасно помнил, что Ниммих сказал ему тогда на летном поле. Что их обоих ждет виселица. Волленштейн машинально потрогал шею.

Люди Каммлера, подгоняемые криками унтер-офицеров, встали вокруг каждого грузовика. Три десятка, если не больше, все как один вооружены винтовками или пистолетами-пулеметами. Кое-кто в касках, но большинство в пилотках. Значит, пороху они по-настоящему не нюхали. Казарменные крысы, вот кто они такие.

– Лучше поговорим внутри, – сказал Каммлер и жестом пригласил Волленштейна пройти в дом.

– Что происходит? – искренне удивился тот и дал выход своему возмущению. – Почему эти люди здесь? Что они здесь забыли? Это моя лаборатория, и мне решать, что…

– Неужели не понятно? Я приехал за «могильщиками», – Каммлер посмотрел ему в глаза. Впрочем, его собственное лицо было почти не разглядеть в темноте, тем более что в спину ему светили фары грузовиков. Обергруппенфюрер помахал рукой в сторону двери.

– Я не намерен вести разговоры здесь, на улице.

Волленштейн поежился, однако шагнул в дом. Пройдя по короткому коридору, он вошел в первую комнату слева – ту самую, где недавно разговаривали он сам, Гиммлер, Каммлер и толстяк Адлер. Каммлер нащупал выключатель и, когда зажегся свет, жестом указал на два кресла. В открытую дверь из коридора донесся топот сапог по каменному полу. Впрочем, уже в следующий миг они загромыхали по ступенькам лестницы, ведущей на второй этаж. Похоже, что эсэсовцы Каммлера обыскивали его дом.

Волленштейн сел в кресло и попытался сосредоточиться. Его положение было крайне шатким, и вместе с тем он представлял собой слишком большую ценность, чтобы угодить в петлю. Гиммлер не позволит Печнику взять и в два счета с ним разделаться.

Каммлер подошел к письменному столу и, опершись на него спиной, положил на поцарапанную поверхность столешницы изъятый у Волленштейна вальтер.

– Что-то не похоже, чтобы вы готовились к переезду, – произнес он.

– Нет, – честно признался Волленштейн. К чему хитрить, Каммлер вскоре все увидит своими глазами. Документы стояли по шкафам, вместо того чтобы быть перевязанными и уложенными в ящики, а в лабораторном бараке полным ходом шло выращивание культур. Трудяга Ниммих, как обычно, разводил новые порции препарата номер 211. Кстати, Ниммих. Почему его разбудил именно он? По идее ему полагалось быть в лаборатории.

– Почему вы до сих пор ничего не упаковали? – спросил Каммлер.

– Если я правильно помню, Адлер должен был сообщить мне, когда начинать паковать лабораторное оборудование и документы, – ответил Волленштейн и поерзал в кресле.

Постучав по портсигару, который достал из кармана, Каммлер извлек сигарету и закурил, выпустив к потолку кольца дыма.

– О да, Адлер, наш пропавший орел.

После этих слов Каммлер крикнул в коридор, и на его крик в комнату вошел какой-то солдат.

– Приведите обоих, – велел ему Каммлер, выпуская к потолку очередную струю дыма. – Порой пропажи находятся. Сами, без помощи уголовной полиции.

Каммлер улыбнулся.

Честно говоря, Волленштейн был сбит с толку. Кого сейчас сюда приведут? Откуда Каммлеру известно про сотрудника крипо?

– Некоторым из нас чаще везет на находки, – как можно спокойнее произнес Волленштейн.

– Верно, – согласился Каммлер, стряхивая пепел с сигареты.

И снова топот сапог в коридоре, и громкий стук, как будто по полу волокут что-то тяжелое. Волленштейну не было видно, что там такое, потому что Адлер своей тушей загораживал дверь. Правда, затем толстяк отступил в сторону и, не вынимая изо рта сигару, бочком шагнул в комнату. Следом за ним двое эсэсовцев втащили внутрь мужчину в мешковатых брюках и грязной, забрызганной кровью рубашке. Никакого пиджака или пальто на мужчине не было. Втащив его в комнату, эсэсовцы бросили мужчину на единственный свободный стул.

Его лицо тотчас привлекло к себе внимание Волленштейна. Один глаз пленника распух и стал почти не виден. От левого уха к шее пролегла красная полоска крови, нос перебит, щеки в синяках, успевших уже пожелтеть. Шею покрывали еще более обширные кровоподтеки, синие и фиолетовые. Правое ухо болталось на крошечной нитке хряща. Впрочем, в какой-то момент ему была оказана медицинская помощь, потому что на правом запястье виднелась пропитанная кровью повязка.

Волленштейн усилием воли заставил себя отвести взгляд и посмотреть на Каммлера, затем на Адлера, затем снова на Каммлера, ожидая, что тот или другой сейчас скажет. Но оба как ни в чем не бывало продолжали дымить – Каммлер своей вонючей сигаретой, толстый Адлер – не менее вонючей сигарой.

– Кто это? – спросил Волленштейн, пытаясь подавить в себе остатки раздражения.

Адлер вынул сигару из толстых губ.

– Англичанин, герр доктор. Один из воров, которых привели сюда ваши пропавшие евреи, – сказав эти слова, Адлер расплылся в заговорщицкой улыбке. И тогда Волленштейн заметил, что одна штанина у Адлера порвана, а верх сапог густо заляпан грязью, правда, уже засохшей.

– Вижу его первый раз в жизни, – ответил Волленштейн, и в собственном голосе ему послышались нотки отчаяния.

– Но ведь вы знали, – вступил в разговор Каммлер, – Адлер утверждает, что вам было известно о диверсантах, но вы даже не сочли нужным поставить нас об этом в известность. Вместо этого вы отправили его в погоню за ними, в надежде на то, что я ничего не узнаю.