Текст книги "Полночная чума"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Но Бринк покачал головой.

– Нет, – он сделал шаг навстречу Волленштейну. Револьвер англичанина повернулся вслед за ним. Бринк не стал переходить на немецкий и заговорил с эсэсовцем по-английски.

– Куда улетел тот самолет? – спросил он.

– В Англию, – честно признался Волленштейн. Его голос был исполнен нескрываемой гордостью. – Вместе с моими милыми «могильщиками».

– О боже! – прошептал Уикенс.

Бринк тотчас сопоставил факты.

– Кирн сказал, что вы собирались опылить берег.

– Берег можно опылить потом, – ответил Волленштейн.

– И ваш план сработает?

– Разумеется, сработает, – в голосе эсэсовца слышался вызов.

– Tuez-le![39]39
  Убей его! (фр.)


[Закрыть] – прошипела по-французски Бринку в левое ухо Аликс, обдав его горячим дыханием, в котором, как ему показалось, ощущался запах болезни.

Бринк снова навел на немца пистолет. Он сделает то, о чем она его просит, прикончит этого мерзавца на месте. Даже если в результате мир лишится антибиотика.

– Доктор… – обратился к нему Уикенс. Их игра продолжалась. Стоило Бринку шевельнуть автоматом, как Уикенс наставлял на него дуло «веблея».

– Вы лучше подумайте, что будет, когда они его не получат, – произнес Волленштейн. Он тоже видел автомат и для выразительности тряхнул черным чемоданчиком.

– Убейте меня, и на вашей совести останутся тысячи погибших, – добавил он.

– На вашей, а не на моей, – возразил Бринк и жестом указал на саквояж. Где-то вдали заговорили автоматы. Их рокот становился все ближе и ближе, затем послышались голоса. Громкие и отчетливые, они доносились из гущи деревьев и кустарника вдоль стены, где-то рядом с горящим самолетом.

– Я хочу знать, что стало с мамой, – сказала Аликс из-за его плеча. – Пусть он скажет мне, вылечило ее лекарство или нет.

Впервые за несколько часов ее голос прозвучал холодно и резко.

– Was ist mit denen passiert, denen du die Medikamente in der Kirche gegeben hast?[40]40
  Что случилось с теми, кому ты в церкви дал лекарства? (нем.)


[Закрыть] – спросил Бринк у Волленштейна.

– Всех, кто был в полицейском участке, нет в живых. Английские бомбы сравняли его с землей, – ответил тот по-немецки, после чего покачал головой и пожал плечами. – Мертвы, все до единого. Alle tot.

Аликс отошла назад.

Пристрели его, сказал Бринк самому себе. Второй шанс, вот как это называл Чайлдесс. И даже если он имел в виду нечто другое, как разница? Стреляй, потому что самолет улетел, потому что Кирн бормотал о том, как он мерз под Москвой, потому что Аликс унесет в могилу чума, как, впрочем, и его самого.

– Вы вор. Вот кто вы такой, – произнес Волленштейн и в очередной раз тряхнул чемоданчиком. – Вы явились сюда затем, чтобы украсть у меня плоды моего труда, хотя не имеете на это никакого права.

Pasteurella pestis найдет себе в Англии тысячи жертв, если не десятки тысяч, и без полученного Волленштейном антибиотика все эти люди будут обречены. Разумеется, Чайлдесс нанесет ответный удар спорами сибирской язвы, сея новую смерть. Даже если он этого не сделает, сколько еще людей унесут в могилу туберкулез, чума или другие инфекционные заболевания, прежде чем Фрэнк Бринк наконец получит свой антибиотик, не уступающий по эффективности тому, что сейчас находится в чемоданчике Волленштейна?

А если не получит? Ни он сам, ни кто-то другой? Как тогда быть?

– Отдайте мне ваш чемоданчик, – приказал он немцу, нацелив на него автомат.

– Доктор, опустите свою чертову пушку, – в свою очередь приказал ему Уикенс.

Бринк уже приготовился нажать на спусковой крючок. Пусть этот мерзавец катится ко всем чертям за то, что натворил.

– Я единственный, кто может помочь этим людям, – четко произнес Волленштейн.

Бринк погладил пальцем спусковой крючок.

– Сеять зло, как и они, – сказал тогда Чайлдесс. Нет, это не о нем. Как он ни старался сеять зло, это плохо у него получалось.

– Доктор, опустите автомат!

Выбор за него сделали мертвые лица в кузове грузовика во дворе чичестерской больницы и живые под сводами церкви. Имелся лишь единственный способ не допустить того, чтобы к ним прибавились новые: это сохранить Волленштейну жизнь. Черт.

– Забирайте его, – бросил он Уикенсу и опустил ствол. Но не успел он это сделать, как из-за его плеча вновь появилась Аликс.

– Я знаю, что значит это слово, tot, – заявила она. – Оно означает «мертвый».

Внезапно в руках у нее возник пистолет.

– Аликс, не смей! – выкрикнул Уикенс, но пистолет уже выплюнул дым и свинец. Грохот был оглушительный, как будто по металлическому листу проехал камнепад. Первые пули попали в чемоданчик, затем в его хозяина, и Волленштейн повалился на землю, словно боксер в нокдауне.

– С дьяволами не ведут разговоров, – тихо сказала Аликс. – От разговоров никогда не бывает толка.

Бринк опустился на колени рядом с Волленштейном. Впрочем, он не стал расстегивать на нем пальто, чтобы взглянуть на раны. Вместо этого он начал возиться с замками черного чемоданчика и, как только тот распахнулся, тотчас же запустил туда руки. Его пальцы ощутили холодное прикосновение стекла. Он осторожно ощупал содержимое. Отодвинул в сторону влажный картон папок, толстый набрякший от воды блокнот, острые, как бритва, осколки флаконов, в надежде обнаружить хотя бы один целый. По идее он должен был оказывать раненому помощь, а не рыться в его вещах. Каждое мгновение, пока его пальцы исследовали внутренности чемоданчика, отдаляло надежду на спасение Волленштейна. Но Бринка это не остановило. Нужно срочно сделать укол Аликс, теперь это самое главное.

Он вытащил шприц, затем карандаш, потому что на ощупь тот тоже был как шприц, и положил их на траву рядом с коленом. Рука тем временем вновь скользнула во внутренности чемоданчика – точно так же, как когда-то в рюкзак в Дакаре. Пальцы методично исследовали содержимое саквояжа, но все, что могли нащупать, это битое стекло. От нервного напряжения свело живот. Осознание того, что внутри ни единого целого флакона, отзывалось в душе мучительной болью, а значит, Аликс умрет от легочной чумы, а вслед за ней, возможно, и он сам. Он уже совсем отчаялся, когда пальцы его нащупали целый флакон. Бринк вытащил его наружу и поднеся к лунному свету, даже на всякий случай встряхнул, чтобы убедиться, что он не пуст.

– Он все еще жив, – подал голос Уикенс, стоявший рядом с головой Волленштейна. Бринку также были слышны булькающие звуки, доносившиеся из груди эсэсовца.

– Эй, залатай его. Если не сумел спасти Сэма, то спаси хотя бы этого! Или хотя бы помоги мне, – потребовал англичанин.

Бринк ощупал каждый квадратный дюйм чемоданчика, но больше так ничего и не нашел.

– Это куда важнее, – ответил он, захлопывая чемоданчик. Единственный целый флакон, шприц и карандаш он положил в карман пальто.

– Сдался тебе этот чемодан! Сделай хоть что-нибудь! – разозлился Уикенс.

Бринк расстегнул на Волленштейне пальто и развел в сторону полы. Короткая очередь, выпущенная Аликс, всадила в немца три пули. Одна попала справа в нижнюю часть живота, вторая прошла выше, задев правое легкое, третья… Третья была хуже всех остальных. Бринк резким движением расстегнул на Волленштейне мундир, отрывая пуговицы, расстегнул рубашку и разорвал тонкий хлопок нижнего белья.

Из отверстия чуть левее грудины, над левым соском кровь вытекала густым потоком. Эта пуля явно что-то задела, какой-то крупный сосуд, потому что кровотечение было невозможно остановить. Осколки стекла из чемоданчика, обрывки кожи, даже кусочки бумаги – все это вслед за пулей проникло под одежду и прилипло к коже.

– Надеюсь, он выживет, – произнес Уикенс, хотя слова эти скорее прозвучали как вопрос.

Нет, не выживет. И чтобы понять это, не нужно даже быть врачом. Волленштейну оставалось в лучшем случае несколько минут. Бринк как можно ниже наклонился над раненым, так, чтобы Волленштейн ощутил на лице его дыхание.

– Посмотри на меня, – сказал он Волленштейну. Глаза эсэсовца были открыты, хотя и смотрели незряче куда-то в пространство. – Это все? – спросил Бринк и, взяв Волленштейна одной рукой за подбородок, развернул его лицом к себе, а второй поводил у него перед носом флаконом с антибиотиком. – Посмотри на меня. Это все?

Где-то поблизости послышался треск автоматной очереди, и Бринк поежился. Короткая очередь. Тишина. Затем снова очередь.

Бринк наклонился еще ниже. Теперь его ухо почти касалось губ умирающего. Сначала ему было слышно лишь медленное дыхание, но затем, облизав сухие губы, Волленштейн просипел:

– Вам придется поделиться.

– Быстрее заводите, кому говорят! – крикнул Уикенс по-немецки, обращаясь к кому-то невидимому.

Бринк был готов поклясться, что губы умирающего эсэсовца растянулись в улыбке.

– Да сделайте же хоть что-нибудь! – вновь сорвался на крик Уикенс, а в следующий миг позади них вновь залаял автомат. Это же Аликс! Это она ведет огонь по невидимому врагу.

Волленштейн протянул руку, темную и влажную, и, вцепившись Бринку в руку – ту самую, в которой он держал флакон, – из последних сил сжал. Впрочем, Бринку не составило большого труда разжать его пальцы и оттолкнуть руку.

– Вы могли бы войти в историю, – шепнул он Волленштейну. – Как Пастер.

В лунном свете один глаз умирающего казался темнее, чем второй, но оба были широко раскрыты.

– Помоги же ему! – крикнул Уикенс. – Помоги, ведь ты же врач, черт тебя побери!

– Да, я врач, – спокойно отозвался Бринк. Однако при всем своем желании он был не в состоянии спасти жизнь этому мерзавцу.

Бринк убедил Уикенса, что Волленштейн протянет до того момента, когда они приземлятся в Англии, и для пущей убедительности обрывками рубашки промокнул кровь на животе и груди, а заодно замаскировал раны, потуже обтянув мундиром грудь Волленштейна.

Раненому требуется полноценная врачебная помощь, какую могут оказать только в госпитале, сказал он Уикенсу, причем не один раз. Не беспокойся, Волленштейн выживет, попытался успокоить он англичанина. Очередная ложь. Ложь во благо, как и та, которую он сказал умирающему Кирну, если даже не лучше.

Бринк дотащил Волленштейна до крошечного самолетика. На пару с Уикенсом они кое-как подняли раненого в кабину, где затолкали обмякшее тело эсэсовца в тесное пространство позади второго сиденья.

Пилот уже сидел за штурвалом. Пробежав пальцами по кнопкам, он завел двигатель.

Раздался скрежет стартера, и лопасти пропеллера словно нехотя описали полуокружность, за ней другую, после чего, гудя, начали неторопливо вращаться, и в лицо Бринку ударил порыв ветра. Аликс выпустила очередную очередь, и кто-то выстрелил ей в ответ. Рядом с самолетом в воздухе раздавалось дружное жужжание июньских насекомых. Какой-то жук ударился о крыло и отлетел в сторону, оставляя после себя белый светящийся след.

Бринк был вынужден подсадить Уикенса в самолет. Но даже несмотря на его помощь, тот грязно выругался и вскрикнул от боли, задев распухшим запястьем дверь. Наконец Уикенс устроился на сиденье, и Бринк протянул ему револьвер. Англичанин убрал со лба взлохмаченные пропеллером волосы, как будто прихорашиваясь. Этот жест показался Бринку каким-то совершенно девичьим. Наводить дуло револьвера на Бринка Уикенс не стал. Какой смысл?

– Я этого не забуду! – прокричал он ему, перекрикивая гул пропеллера.

Не забуду чего? То, что Бринк спас ему жизнь? Или смерти Эггерса?

Бринк стоял в задумчивости, и ночной ветер колыхал полы пальто. Имел ли Уикенс в виду возмездие, которое наступит после того, как он сам сведет счеты с Чайлдессом? Почему-то эта мысль не отпускала его.

Бринк вытащил из кармана обугленный лист бумаги, тот самый, что вылетел из горящей лаборатории. Он еще не успел толком его разглядеть и потому понятия не имел, что на нем написано. Впрочем, сейчас не до этого. Но потом Бринк достал карандаш, положил на стальной бок самолета обгоревший листок, разгладив его, и в лунном свете печатными буквами нацарапал записку. Листок так и порывался улететь, но Бринк лишь крепче прижал его к самолету. Затем он его сложил, и, протянув Уикенсу, наклонился как можно ближе к англичанину, и крикнул едва ли не в самое ухо:

– Отдайте это Чайлдессу.

И для пущей выразительности постучал пальцами по сложенному листку. Уикенс что-то прокричал в ответ, затем кивнул.

Бринк опустил дверцу и, со стуком поставив на место, повернул задвижку и стукнул кулаком по стеклу. Уикенс приставил дуло «веблея» к затылку пилота, и, как только Бринк отступил от самолета, мотор взревел, и крылатая машина, дернувшись на месте, в следующий миг подалась вперед.

«Шторьх» катил по полю, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее, пока мотор не запел на высокой ноте. И тогда крошечный самолетик оторвался от земли, покачал хвостом, поначалу слегка взял влево, а затем развернулся к северу и лег курсом на запад. Вскоре он исчез из вида, унося с собой записку Бринка Чайлдессу.

Пол.

Если не ошибаюсь, это Осия.

Тот, кто посеет ветер, пожнет бурю.

Проводив взглядом самолет, Бринк подошел к тому месту, где оставил лежать чемоданчик Волленштейна, и окликнул Аликс.

Глава 24

Она пристрелила дьявола и все равно ощущала себя непрощенной. И потому выпустила длинную очередь в темную полосу живой изгороди, где притаились аспиды-боши. Расстреляв полный магазин, она вытащила его и отшвырнула в траву.

Джунипер покинул ее навсегда, а Фрэнк… Кстати, где он? С ней оставалась лишь чума, вот уж кто ни за что не оставит ее. От этой мысли ее начал душить истерический смех.

Аликс чувствовала, как ее лихорадит. Не в силах стоять на ногах, она опустилась на колени и ощутила под собой влажную от дождя траву. Она сидела тихо, но головокружение не отступало и все вокруг казалось размытым пятном. Тогда она перевела взгляд на пистолет, хотя и не ощущала его в своих руках.

Фрэнк подошел и встал с ней рядом, а потом что-то больно впилось ей в руку. Было похоже на пчелиное жало, только больших размеров. Аликс повернула голову и увидела торчащую из руки длинную металлическую иглу. Но остановить Фрэнка уже не могла.

– Это лекарство, – успокоил он ее.

Аликс ждала, что лихорадка вот-вот отпустит ее, что огненный обруч, что сдавливал ей грудь, исчезнет, но никаких изменений не почувствовала. Фрэнк помог ей подняться на ноги. Пару секунд она стояла, покачиваясь на нетвердых ногах, затем, собрав остатки сил, постаралась взять себя в руки. Насколько позволяла сжигавшая ей легкие чума, сделала глубокий вздох. И хотя головокружение не оставило ее, она была в состоянии передвигаться.

– Куда теперь? – спросила она.

– Туда, – Бринк махнул рукой в северном направлении.

– Я уже здорова? – поинтересовалась Аликс, дотронувшись до места укола.

Фрэнк пожал плечами.

– Возможно, придется сделать несколько уколов.

– А тебе известно, сколько именно?

– Нет, – честно признался он, пожимая плечами.

– Уколы убили маму. Так сказал бош.

Фрэнк был вынужден сказать ей, что ее мать убили не уколы, а сброшенные англичанами по наводке Уикенса бомбы. Что лекарство здесь ни при чем. Аликс медленно кивнула в знак согласия.

Бринк подался вперед, поднял с травы ее пистолет-пулемет и вложил его ей в руку. Путаясь ногами в траве, они вместе покинули летное поле и вышли на дорогу, ведущую на север. Ноги Аликс едва ее слушались, и они с Бринком брели черепашьим шагом. И хотя у нее за спиной по-прежнему слышались немецкие голоса, они доносились от того места, где недавно стоял крошечный самолетик. По всей видимости, это боши пытались помочь тем, кого Фрэнк уложил ловко брошенными камнями.

Преодолев метров сто по мокрой, скользкой дороге, они подошли к просвету в живой изгороди. Фрэнк остановился и глубоко втянул в себя воздух, как будто ожидал увидеть западню. Аликс показалось, что она тоже что-то услышала. Слабый голос, он доносился откуда-то с поля. Женский голос. Охваченная лихорадкой, она, однако, не смогла разобрать слов.

Интересно, что он думает?

– Боши, они идут за нами, – прошептала она. Где-то за их спинами раздавались свистки.

Они прошли еще метров пятьдесят, затем еще десяток и наткнулись на мертвое тело. Оно повисло посередине дороги, покачиваясь, как свернутый парус. От плеч мертвеца к темному дереву, чья крона раскинулась над дорогой подобно шатру, тянулись тугие белые стропы, а где-то среди листвы колыхался белый призрак парашютного купола. Щелкнув зажигалкой Кирна, Бринк поднес пламя к плечу мертвеца. Там был вышит флаг, сине-красно-белый флаг. Американец. Это поняла даже Аликс. Парашютист, а призрак в листве – его парашют. Ботинки мертвого солдата покачивались менее чем в метре от земли.

Фрэнк протянул руку к шее мертвого соотечественника – парашютист мертв, что он делает? – и, запустив руку под гимнастерку, рывком вытащил обратно. Теперь в ней был зажат шнурок, на котором болталась пара звякающих квадратных пластин. Фрэнк поднес их к пламени зажигалки. Аликс он ничего не сказал, но они двинулись назад, пока вновь не дошли до отверстия в живой изгороди.

– Подожди здесь, – сказал Фрэнк и подвел ее к неглубокой канаве, что тянулась вдоль плотной стены кустарника. Неужели он хочет ее бросить?

Неужели она была нужна им обоим: и Фрэнку, и Джуниперу лишь затем, чтобы выйти на след Волленштейна? И хотя она пристрелила дьявола, Фрэнк погрузил его тело в самолет и отправил в Англию. Аликс схватила Бринка за руку и с силой сжала, вложив в это пожатие всю свою ярость по поводу его предательства. Или нет? Вдруг это не ярость, а что-то еще?

Губы прошептали слова «я не…», но конец фразы «боюсь» она оставила при себе, потому что это была неправда. Фрэнк опустился рядом с ней на колени. Его лицо было так близко, что она ощутила его запах, запах мокрых листьев, запах пота и металлический запах крови.

– Что с тобой?

Аликс не ответила. Здесь, в придорожной канаве, царила тишина, хотя женский голос продолжал кого-то звать.

– В чем дело? – спросил Фрэнк. – Я скоро вернусь.

И вновь молчание, и женский голос, и перестрелка вдали. И тогда Аликс расслышала, что говорит женщина. Nous sommes Juifs. Евреи. Мы евреи. Снова эти евреи. Аликс тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения. Все началось с евреев. Это из-за них из всей ее семьи никого не осталось в живых. Из-за них она осталась одна. И вот теперь, похоже, вскоре не станет и ее самой.

– Аликс…

Евреи заставили ее вспомнить, как все началось, и она нашла те самые слова, которые сказала самой себе там, на дороге номер 13, в той, предыдущей жизни.

– Я не хочу оставаться одна, – прошептала она. И это была не мольба, а просто констатация факта.

– Я скоро вернусь, – повторил Фрэнк. Между ними вновь воцарилось молчание. – Пойми, я должен кое-что сделать, – наконец произнес он и поставил рядом с ней черный чемоданчик дьявола. – Никуда не уходи. Оставайся здесь.

С этими словами он растворился в темноте.

Аликс закрыла ладонями уши, но все равно крики чертовых евреев не утихали. Они резали ей слух, проникая глубоко в мозг, и им не было конца.

Нет, вернуться назад Бринка заставил не женский голос и не мертвый парашютист, что свисал на стропах с высокого дерева. В конце концов, они не были лично знакомы: на плече у парня красовался орел – эмблема 101-й воздушно-десантной дивизии. У Бринка же имелись знакомые лишь в 82-й дивизии, так что этот был ему посторонним человеком. Что касается женского голоса, хотя он слышал его ясно и отчетливо и мгновенно понял, кому он принадлежит, голос этот был бессилен заставить его остановиться или свернуть с дороги. Нет, сейчас его вела вперед снятая с мертвого парашютиста цепочка и выгравированная в металле буква «Т». Сама буква и две цифры за ней, означающие год, когда этому парню была сделана прививка против столбняка.

Ему нужно непременно узнать, насколько он сможет растянуть содержимое флакона в кармане. А ведь наверняка есть люди, которые смогут поведать ему, сколько раз иглы впивались им в кожу. Ему оставалось лишь одно – пойти и расспросить их.

Он шел через поле, стараясь держаться ближе к живой изгороди, – луна вновь показалась из-за туч, и выходить на открытое пространство было опасно. Вскоре Бринк оказался возле угла какого-то темного сарая. Он принюхался, и его едва не вырвало от вони. И потому старался дышать ртом.

– Мы евреи, выпустите нас, – раздался чей-то слабый голос. Бринк крадучись двинулся вдоль стены сарая. – Выпустите нас.

Просьба повторялась раз за разом, как заезженная пластинка на граммофоне его деда, правда, всякий раз все слабее и слабее.

Бринк подкрался ближе, и, когда невидимый голос вновь повторил мольбу, Бринку показалось, что тот слегка резонирует, как будто говорящий поднес ко рту сложенные рупором ладони. Луна высветила бледное лицо, прижатое к разбитому стеклу в крошечном оконце в обрамлении паутины темных линий расползшихся по стеклу трещин.

– Выпустите нас!

Бринк щелкнул зажигалкой Кирна и совершил ошибку, потому что это тотчас лишило его ночного зрения, и теперь он видел лишь испуг в темных глазах женщины.

– Здесь кто-то есть, – прошептала она.

Тогда Бринк ударил по стеклу рукояткой пистолета и просунул руку с зажигалкой в образовавшееся отверстие, из которого в ночной воздух моментально хлынул букет тошнотворных запахов. Пахло потом, экскрементами, мочой. Но не смертью. Вернее, если чумной дух и исходил, то от другого конца сарая.

Пламя, дрогнув, погасло, и Бринк чиркнул зажигалкой снова. Дрожащий язычок высветил желтую звезду на платье женщины. Она была худа, щеки впалые, полупрозрачная кожа обтягивала череп, заостренный нос, высокие скулы, запавшие глаза. Но одно Бринк мог сказать со всей уверенностью – чумы у нее не было. Лицо женщины было бледным, как пергамент, но синюшный оттенок отсутствовал.

– Покажите мне руки, – велел ей Бринк, но женщина его не поняла. И тогда он сорвался на крик. – Покажите мне руки! – рявкнул он на нее, как какой-нибудь эсэсовец, и она покорно протянула в разбитое окно руку. Бринк поводил вдоль руки зажигалкой, разглядывая бледную кожу. Ничего не обнаружив, он поднес пламя едва ли не вплотную, грозя оставить на руке женщине ожоги. Ничего. – Покажите другую. Другую, я сказал.

Ага, вот они, метки уколов.

– Вы больны? – крикнул он ей, и несколько раз повторил едва ли не по слогам. – Вы-боль-ны?

Хор приглушенных голосов ответил ему по-французски дружным «нет, мы не больны», и к разбитому стеклу прижались с полдесятка новых лиц.

– Сколько уколов? – крикнул Бринк. – Сколько раз вас кололи? И когда был сделан первый укол?

Ответом ему стал нестройный хор голосов. Кто-то в ответ крикнул «четыре», кто-то «пять», а еще один голос, перекрикивая другие, сообщил: «Un jour apres qu ’ils nous declarent malade».[41]41
  На следующий день, после того как они сообщили нам об эпидемии (фр.).


[Закрыть] Обитатели барака плотно прижимали лица к разбитому стеклу, и Бринк даже испугался, что кто-нибудь из них порежет себе лицо ото лба до подбородка. Он даже был вынужден крикнуть им, чтобы они отошли от окна. Но они его не послушались, и тогда он гаркнул по-немецки:

– Haut ab![42]42
  Назад! (нем.)


[Закрыть]

Это восклицание подействовало мгновенно. Все как по команде отпрянули от окна.

Бринк на ощупь пробрался вдоль деревянной стены, пока не обнаружил узкую дверь, на которой висел замок размером с кулак. Евреи колотили по ней изнутри, и сколько он им ни кричал, чтобы они прекратили, они продолжали колотить по ней кулаками, пытаясь вырваться наружу. И поскольку он так и не смог отогнать их от двери, чтобы сбить замок выстрелом, то был вынужден выбить ее металлическим прикладом немецкого пистолета. Увы, замок оказался крепким. И тогда Бринк, просунув в щель ствол, воспользовался им как рычагом. В следующий миг он услышал, как заскрежетали гвозди. Еще пару минут борьбы, и задвижка отошла от двери, а евреи, вырвавшись на свободу, повисли на нем гроздью, рыдающей и причитающей. Пятеро женщин, двое детей и один старик, которого Бринк поначалу принял за слепца, потому что он принялся пальцами ощупывать ему лицо. Ощутив на себе чужие руки, он тотчас в омерзении отпрянул назад и, зацепившись пяткой о какую-то неровность в траве, упал навзничь. Он лежал, раскинувшись на траве, и смотрел в небо сквозь круг склонившихся над ним лиц.

– Фрэ-э-э-нк! – раздался где-то на дальнем конце поля женский голос. Кричала Аликс. Он даже не представлял себе, что его имя можно тянуть так долго.

Аликс слышала доносившиеся с поля звуки, там были какие-то евреи. Евреи. «Зачем Фрэнку понадобились какие-то евреи?» – подумала она, но затем на нее горячими волнами вновь накатил жар. От него шумело в ушах, и теперь ей не было ничего слышно. Только нескончаемый гул и рокот набегающих на нее волн. Неужели она бросила Фрэнка? Что она ему сказала? И где Джунипер? А что с мамой? Неужели ее и впрямь нет в живых? Тело ее горело, и из-за жара она почти ничего не помнила.

И тогда к ней незаметно подкрался бош. Она так решила, потому что чья-то рука схватила ее за платье и тряхнула, словно тряпичную куклу. Та же самая рука вытолкнула ее на дорогу, вновь ухватила ее и, встряхнув, подтолкнула к полю. От неожиданности Аликс выронила пистолет. Впрочем, ей удалось выскользнуть из хватки невидимой руки и зашагать по полю без всякой поддержки.

Не овладей ею лихорадка, им никогда бы не подкрасться к ней незаметно. Она бы услышала их шаги и всех перестреляла. Но потом она вспомнила, что запасного магазина к пистолету у нее не было, а значит, убить она никого не могла.

Бошей было четверо. Нет, трое. Просто третий был такой толстый, что она приняла его за двоих. В руке у толстяка был пистолет; тот, что потоньше, который шел впереди, был безоружным. Тот, который поднял ее с земли, оказался коротышкой с непокрытой головой. Правда, сама голова была перевязана чем-то белым. Она тотчас узнала в нем того самого боша, который что-то пролаял дьяволу-эсэсовцу, прежде чем крошечный самолетик улетел в Англию. Фрэнк попал ему в голову камнем, но, как и дьявол-эсэсовец, этот бош тоже оказался живучим.

Они остановились, не доходя нескольких метров еще до одной кучки людей, которую возглавлял Фрэнк. Аликс сначала учуяла этих людей и лишь затем увидела. Они были грязны, и от них воняло давно не мытыми телами, но еще омерзительнее была вонь, что доносилась от барака за их спинами, точно такая же, как в тот злосчастный день стояла в трюме лодки ее отца.

Аликс опустилась на траву. Ею владело полное безразличие к происходящему. Лекарство, которое ввел ей Фрэнк, оказалось бессильно даже прояснить ей голову, не то чтобы унять тяжелое уханье в груди и побороть не отпускавшее ее головокружение. Аликс была вынуждена сидеть почти неподвижно. Она убрала под себя холодные ноги и прикрыла их сверху подолом платья. Она сидела, пытаясь побороть темноту, которая застилала ей глаза, не обращая внимания на разговоры, тем более что те велись на языке бошей. Все ее внимание было сосредоточено на одной-единственной вещи – длинном лезвии ножа в ее кармане.

– Опустить оружие, – приказал стоявший метрах в трех от нее немец. На голове у него белела импровизированная повязка. Бринк швырнул в траву пистолет. У них была Аликс, которая, поджав под себя ноги, без сил сидела на мокрой траве. Взгляд ее был устремлен в пустоту.

– Не болит голова? – поинтересовался он у немца. Тот потрогал повязку, и Бринк заметил в его руке пистолет. Второй рукой он сжимал ручку волленштейнова саквояжа. Бринк отметил про себя, что уши у немца маленькие и почти приросшие к голове, глазки-бусинки, слишком длинный для небольшого лица нос и тонкая улыбка. Этой холодной улыбочкой немец напомнил Бринку Уикенса.

– Так это ты? – удивился немец. – Это ты позволил Волленштейну улететь? Но почему?

– Давайте с этим кончать, – подал голос второй, жирный немец, выходя вперед. Изо рта у него торчала незажженная сигара, толстая лапа сжимала плечо третьего человека из их компании.

– Ты дал Волленштейну уйти, – не унимался первый немец. Бринк окинул его глазами с ног до головы. Невысок ростом, как и Уикенс. Спину держит прямо, как будто проглотил шомпол. Холодный и немигающий взгляд. Бринку он чем-то напомнил Габбинса. Тот тоже был большой любитель раздавать указания.

– Мое имя Каммлер, – продолжал тем временем немец. – Обергруппенфюрер СС Каммлер, если быть точным. Вы позволили Волленштейну улететь на этом самолете.

– Волленштейн мертв, – парировал Бринк.

– Только прошу не считать меня за…

– Говорю вам, он мертв. Мой знакомый забрал с собой тело в качестве вещественного доказательства того, что он мертв.

– И сейчас он опыляет Англию своими «могильщиками».

Немец посмотрел на запястье, по всей видимости, на циферблат наручных часов, но было темно, так что он вряд ли что-то увидел.

– Я в курсе, – ответил Бринк.

– Вы в курсе? – Каммлер на миг лишился дара речи. – Вы серьезно? И Волленштейн мертв? Вы это точно знаете? Вы ручаетесь за свои слова?

Последнюю фразу он произнес с особым нажимом.

Помнится, так обычно говаривала бабушка, захлопывая после ужина Библию.

– Спросите у нее, – ответил Бринк. – Это она застрелила его.

И он кивком указал на Аликс.

– Scheiss, – прошипел Каммлер. – Womit habe ich dies verdient?[43]43
  Черт! За что мне это? (нем.)


[Закрыть] – Стеная по поводу несправедливостей судьбы, Каммлер принялся чесать перевязанную голову. – А как же лекарство? Под кодовым названием Tiefatmung? – поинтересовался он.

– Tiefatmung? – смысл его слов дошел до Бринка не сразу. Глубокое дыхание. Вот что означало это немецкое слово. Вот как, оказывается, Волленштейн окрестил свой антибиотик.

– Tiefatmung, что вам о нем известно? – спросил Каммлер, на сей раз громче. – Лекарство против его «могильщиков».

– Да-да, – отозвался Бринк. «Могильщиков». Именно так назвал их Чайлдесс в разговоре с Бринком, когда они стояли на тротуаре напротив резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит.

– С какой стати мы тянем время? – подал голос жирный немец. – Убейте его, и все дела. Или нет, убейте их всех. Нам пора убираться отсюда. Нужно срочно упаковать оборудование и…

– Заткнитесь, Адлер! – бесцеремонно бросил ему Каммлер и вновь обратился к Бринку: – Ниммих утверждает, что здесь имелся целый запас лекарства для опытов на евреях. Но сдается мне, что этот парень врет.

Тщедушное существо перед Бринком покачало головой, однако жирная туша позади него тотчас врезала бедняге по затылку кулаком, и Ниммих опустился на колени.

– Что скажешь, Ниммих? – поинтересовался Каммлер.

– Нет, – выдохнул тот, и на мгновение к нему вернулось самообладание. – Это я его придумал, – крикнул он, – а вовсе не Волленштейн, не убивайте меня. Я могу…

Он не договорил, потому что Каммлер оттолкнул в сторону жирного немца и прижал к шее Ниммиха дуло пистолета. Парень тотчас закрыл рот.

– Вот он, он может делать «могильщиков». А вы? Скажите, Ниммих, вы можете делать их так же хорошо, как и Волленштейн? – ледяным тоном осведомился Каммлер. Впрочем, дула пистолета от шеи Ниммиха он так и не убрал. Так что обергруппенфюрера, похоже, ждал всего один ответ.