Текст книги "Полночная чума"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– Но мне вы дали лишь задание найти евреев, – возразил Кирн. – А ведь по идее вам следовало предупредить всех. В том числе и гауптмана.

– Я же сказал, это государственная тайна. Причем самого высокого уровня. Высочайшего, я бы сказал, – добавил Волленштейн. – Согласитесь, невозможно всем о чем-то рассказывать и одновременно хранить это в секрете.

В его голосе вновь зазвучали гневные нотки.

– А мне наплевать, если бы даже сам фюрер велел мне держать язык за зубами! – заявил Грау. Кирн посмотрел на гауптмана и увидел в его глазах страх. Он был готов поклясться, что впервые с тех пор, как тот покинул Россию, гауптману сделалось страшно. – Я хотел бы знать, какому риску подвергаются мои солдаты.

– Это ничего не меняет, – отрезал Волленштейн. Самообладание наконец вернулось к нему.

– Это меняет все! – крикнул в ответ Грау.

– Неправда. Это ровным счетом ничего не меняет, – спокойно возразил эсэсовец. – Главное для нас – это не дать болезни распространиться… – Волленштейн выдержал паузу и добавил, – на ваших солдат.

– И как по-вашему… – начал было Грау, но Волленштейн не дал ему договорить.

– Я уже сообщил моим людям, чтобы они прибыли сюда, – сказал он. – С минуту на минуту сюда прибудут два десятка.

– Но этого недостаточно. У меня примерно столько же человек сейчас перекрывают дороги. И если их отозвать…

– Нет, пусть остаются там, где есть. Мои люди заглянут в каждый дом. Обшарят весь городок. Закроют его на карантин, – Волленштейн посмотрел на карту и ткнул большим пальцем в самый центр. – Церковь, она вместительная. Как только всех в нее сгонят, я сам разберусь, что делать дальше. Для заболевших у меня есть лекарство. Другие смогут разойтись по домам.

– Лекарство? – удивился Кирн. – То самое, которое вы не дали Тардиффу? Потому что, по вашим собственным словам, оно бессильно помочь заболевшим?

Волленштейн даже бровью не повел.

– Я не говорил таких слов, – спокойно возразил он и вновь посмотрел на гауптмана. – Я только что улучшил свойства этого лекарства. Оно проверено на остальных – сами понимаете, на больных евреях. Но сейчас часть из них пошла на поправку.

– На евреях, – задумчиво повторил Грау. – Разумеется, на ком же еще.

Лжец, подумал про себя Кирн. Если у эсэсовца есть лекарство, то он японская обезьяна.

– Через несколько часов я очищу город, и вы сможете вновь заниматься своими делами.

Грау молчал. Было слышно, как по оконному стеклу барабанит дождь.

– В таком случае, начинайте, – произнес он.

– Гауптман, не верьте… – начал было Кирн.

– Я беру это дело под личный контроль, – заявил Волленштейн.

Грау кивнул. Он устал и хотел вернуться к тем вещам, которые были бы ему понятны. Не к какой-то там невидимой заразе, предназначенной для врага, а к неприятелю во плоти и крови, который угрожает ему с оружием в руках.

– Доктор, у меня к вам просьба: пусть ваши люди отскребут мостовые до блеска, чтобы с булыжников можно было есть, – произнес он. – Или в крайнем случае это за вас сделает погода, – он махнул в сторону окна, по которому стучали струи дождя. Затем открыл дверь и вышел вон.

Волленштейн посмотрел на Кирна, но ничего не сказал.

– Я вам это еще припомню, – прошипел он, спустя минуту.

– Очень на это надеюсь, – отозвался Кирн, – иначе, согласитесь, какая напрасная трата времени и сил.

С этими словами он поднял искалеченную руку.

Глава 13
Воскресенье, 4 июня 1944 года

Доподлинно известно, что они умирали грудами, их хоронили грудами, иными словами, не считая и не записывая, кого хоронят.

Даниель Дефо

Им дважды пришлось вернуться назад, когда они натыкались на немцев, которые обходили дом за домом. Оба раза они едва успели спрятаться за углом или отступить в переулок, из которого затем следили за бошами. Те выгоняли людей из домов на улицу, орали на них на странной смеси отдельных французских слов и немецких фраз. И так всех до единого. У них на глазах какой-то немец вытолкнул из дверей на улицу полного мужчину. Затем размахнулся винтовкой и прикладом ударил в лицо. Мужчина качнулся и упал на мокрую от дождя мостовую.

Странным было то, что на всех немцах были резиновые фартуки, а лица спрятаны под марлевыми повязками. Похоже, они боялись, что в городе есть больные.

Бринк не боялся, однако на душе было тревожно. Если немцы опасаются чумы, это может означать лишь одно: несмотря на следы уколов на тех евреях, действенного антибиотика у них пока нет. Потому что имейся он у них, они наверняка начали бы делать инъекции. Впрочем, Аликс не оставила ему времени на размышления. Вместо этого она повела его за собой по узеньким улочкам дальше. Иногда им даже приходилось протискиваться сквозь стену живой изгороди, отделяющую один дом от другого. И наконец она привела его к своему дому. Это было единственное место, где могли переждать, пока не решат, что им делать дальше.

Дождь был холодным и шел плотной стеной. К этому моменту Бринк уже промок до нитки. Шагнув в узкий дверной проем, он снял с головы кепку и выжал ее. Затем стряхнул воду со лба и волос. Аликс стояла рядом с задней дверью небольшого дома, зажатого с обеих сторон другими домами. Она потянула задвижку и вошла внутрь.

За дверью была кухня. В коридоре горел свет. Его отбрасывала точно такая же керосиновая лампа, что и в доме Клаветта.

– Мама! – позвала Аликс. В доме было так же тихо, как в кузове грузовика за Сент-Ричардсом. Но зато здесь, как в доме его деда и бабки, пахло свежеиспеченным хлебом. Внутри дома было так тепло, что у Бринка зачесалось лицо.

– Мама! Ален!

На столе, который занимал всю середину кухни, стояло тяжелое блюдо. А на нем – тонкая корочка хлеба. Почти как когда-то дома, подумал Бринк. Его младший брат Донни имел привычку оставлять недоеденные куски, даже когда был голоден. Как будто стеснялся оставить после себя чистую тарелку.

– Мама! – позвала Аликс и вышла в освещенный коридор. В этот момент Бринк услышал стук. Как будто на втором этаже на пол упало что-то тяжелое. Он вытер кепкой лоб. Аликс выскочила в коридор, и в следующий момент он услышал, как она бегом устремилась вверх по лестнице.

– Мама! – позвала она мать еще раз. – Это я, Аликс! Отзовись!

Перешагивая за один раз через две узкие ступеньки, Бринк бросился за ней на второй этаж, моля Бога, лишь бы не найти там посиневшее тело, как у Клаветта, или, не дай Боже, почерневший труп, как в доме Тардиффа. Прижавшись ладонью к косяку, Аликс стояла в дверном проеме справа от лестничной площадки. Под ногами, на деревянном полу, натекла лужица воды.

Бринк бросил взгляд ей через плечо. Они были живы. Мать сидела в красном кресле возле окна. На коленях у нее, прильнув головой к ее плечу, примостился маленький мальчик, на вид лет шести-семи, в длинной ночной рубашке. Мать поглаживала ему волосы. Кровать рядом с креслом стояла пустая, хотя видно, что на ней спали, потому что одеяло ворохом лежало посередине.

Мальчик проснулся от кашля. Бринку не надо было ничего объяснять. Он вновь посмотрел на мать девушки, на этот раз на ее лицо. Даже в тусклом свете лампы было видно, что оно пылает. Над верхней губой блестели капельки влаги, а когда она убрала со лба прядь волос, Бринк заметил, что тот тоже блестит от пота. Мальчик оторвал голову от ее плеча и кашлянул ей в грудь – раз, второй. Надрывный, влажный кашель. Затем он простонал – этот стон показался Бринку сродни стону бездомного пса – и вновь закашлялся.

– Аликс! – прохрипела мать девушки. Даже одно-единственное слово далось ей с трудом. – Где отец?

Аликс не ответила. Она осталась стоять в дверях, прижав обе ладони к косякам двери, причем с такой силой, отметил про себя Бринк, что пальцы ее побелели. Стук капель, стекавших с пол ее пальто, как, впрочем, и с его собственного, упорно отсчитывал мгновенья, как некий жутковатый метроном.

Мальчика вновь начал бить кашель.

– Только не вздумай… – предостерег девушку Бринк.

– Я знаю, – ответила Аликс.

Бринк вздохнул и задержал дыхание, опасаясь, что она сейчас переступит через порог и войдет в спальню. Но Аликс осталась стоять на месте. Он выдохнул.

– Папа умер, – сообщила Аликс.

Мальчик закашлялся снова, почти в лицо матери. Впрочем, какая разница.

– Мама, ты меня слышишь?

– Я сказала ему, что он совершает глупость, – ответила больная женщина. – И вот теперь… я вся горю. Открой окно, Аликс, – говорила она еле слышно, а ее голос был лишен каких-либо эмоций.

– Хорошо, мама, – ответила девушка, но осталась стоять в дверном проеме. Окно и без того было открыто. На какой-то момент в него, подняв вверх занавеску, влетел порыв ветра, и шум дождя сделался еще громче.

– Доктор Жюсо не смог сказать, что с Аленом, – проговорила тем временем мать и прижала сына к себе. Мальчик простонал. – Доктор решил, что у него инфлюэнца. Потому что точно такая же хворь накануне приключилась и у Клаветта. Нет, за два дня до этого.

– Мама, – прошептала Аликс, дрожа в дверном проеме. Бринк был готов в любое мгновение схватить ее за рукав.

– Не подходи ко мне, Бутон, – сказала мать. Последнее слово сбило Бринка с толку. Бутон? – Потому что я тоже больна. – Женщина заморгала и обвела взглядом комнату. – А где же Жюль?

– Да, мама, Жюль… он… я…

Мать тихо заплакала. Слезы подступили к глазам и влажными дорожками скатились по пылающим щекам. Бринк слышал надрывное дыхание женщины. Ее и мальчика у нее на коленях.

– Жюль… Бутон, уходи отсюда. Уходи немедленно…

– Но почему, мама? – спросила Аликс срывающимся голосом.

– Жюль… он предатель, Бутон, – ответила сквозь слезы мать. – Он ушел отсюда с бошем, с полицейским. По-моему, он повел боша к Клаветту или к еще одному другу отца, который живет возле Этрема. Я всегда забываю его имя…

– Мама…

– Беги, Бутон, прежде чем боши тебя поймают, – сказала мать сквозь рыдания, чем разбудила мальчика у себя на коленях. Он попытался оторвать от ее груди голову, но не смог. – Да будет Господь милостив к нему, – прошептала женщина. – Молись за Жюля, Бутон.

С этими словами она, хотя и продолжала прижимать его к себе, слегка подвинула сына. До этого момента она смотрела на Аликс, но теперь поспешила перевести взгляд в пустой угол.

Бринк понял, что сейчас произойдет, и поспешил положить руку на плечо девушки. Он точно знал, что сейчас последует, и потому прикоснулся к ней, положил ладонь на плечо мокрого от дождя пальто.

– Мама, Жюль мертв, – негромко произнесла Аликс. – Ты слышишь меня, мама? – женщина вновь посмотрела в ее сторону. – Я убила его. Застрелила.

Мать продолжала молча смотреть не девушку. Она была как пустой сосуд, в котором не осталось и капли содержимого. Даже слезы, и те кончились.

– Жюля? – переспросила мать и легонько похлопала по голове младшего сына.

– Это произошло случайно, – продолжала тем временем Аликс. – Я не хотела…

От Бринка не скрылась боль в ее голосе.

– Пойдем вниз. Здесь ты уже ничем не поможешь, – сказал он ей. И совершил ошибку.

Аликс резко обернулась к нему и остервенело заколотила по груди кулаками. Бринк пошатнулся и отступил назад. Аликс шагнула вслед за ним. Лицо ее, словно взятое в рамку налипшими на виски волосами, было искажено гримасой страха и ненависти. Нет, страха, наверно, было больше. Затем на лицо ей упал свет лампы, и Бринк разглядел капли влаги у нее на веках.

– Сделай хоть что-нибудь! – выкрикнула она. – Ты, бесполезный ублюдок, сделай хотя бы что-то!

И она вновь набросилась на него все с тем же искаженным гримасой лицом и свинцовыми кулаками. Бринк попятился, и в следующий момент его правая нога ощутила под собой пустоту.

Машинально он ухватился за девушку. Она – за него. Их пальцы соприкоснулись, но поскольку руки их по-прежнему были скользкими от дождя, то они не удержали друг друга, и он упал. Как будто провалился в бездну.

Когда Бринк пришел в себя, было темно. Взору его предстала ночь. Интересно, как так получилось, что он разглядел в этой тьме бейсбольный мяч?

Но нет, он не на игровом поле. Он где-то еще. Ах да, во Франции. Порт-ан-Бессен – кажется, так называется это место. Бринк попытался сесть, однако тотчас вернулся в лежачее положение, потому что стоило ему поднять голову, как ее ослепительной белой вспышкой пронзила резкая боль.

В дверном проеме, держа в руке лампу, стояла Аликс.

– Наконец-то, – сказала она и, опустив лампу на пол, присела рядом. Бринк заметил, что она переоделась, сняла мокрые брюки, рубашку и пальто. Теперь на ней было платье. Судя по всему выходное, чтобы посещать воскресную мессу, – в отличие от старого, латаного-перелатаного, как тогда в Сент-Ричардсе. Прежде чем она села, Бринк сумел разглядеть под платьем ее стройные ноги.

Он слегка оторвал от пола голову – хотел увидеть ее лицо. Ушиб головы тотчас напомнил о себе новой волной боли, которая, однако, вскоре откатилась назад. Бринк осторожно присел, стараясь не делать резких движений, и обвел глазами тесное помещение. Деревянные ящики, моток сетей в углу, пустые бутылки на одной полке, плотницкие инструменты на другой. Комнатушка была крошечная – восемь на восемь футов, не больше.

– И как долго я лежал?

– Больше часа, – Аликс поменяла позу. Села, сложив по-индейски ноги. И, прежде чем она расправила подол платья, Бринк сумел рассмотреть полоску кожи ее бедра.

Было слышно, как снаружи с прежней силой барабанит дождь.

– Сначала я подумала, что ты отдал концы, – сказала Аликс, не осмеливаясь посмотреть ему в глаза. Вместо этого ее взгляд был устремлен в пятачок пола между ними. Но затем все-таки решилась. – Я рада, что ты жив.

С этими словами она улыбнулась. Это была такая милая улыбка, одними губами, но она осветила ее лицо подобно солнечному утру. Вот если бы она еще и рассмеялась. У нее такой чудный смех – грудной, с легкой хрипотцой… Бринк его как-то раз слышал, и он ему понравился.

Но нет, до него доносились лишь стук дождя и заунывные завывания ветра.

– Как мать? – спросил он наконец.

– Уснула. Ален тоже, – ответила Аликс и вновь устремила взгляд в пол. – Они оба больны.

Она подняла глаза. Дождь на улице забарабанил сильнее, затем на минуту сделался тише и забарабанил снова.

– Да.

– Наверно, я тоже заразилась, – сказала Аликс. Бринк ожидал, что она расплачется, но нет. Глаза ее оставались сухими. Мужества ей не занимать. Она не собиралась оплакивать себя, лишь брата, который остался лежать на деревянном полу в доме Клаветта с зияющей дырой во лбу.

Бринк хотел сказать ей, что и он, возможно, тоже носит в себе болезнь, рассказать ей про ее отца, как тот кашлянул ему прямо в лицо там, в больнице. А еще он хотел рассказать ей про Кейт. Но Аликс лишила его этой возможности, потому что поднялась с места. Она стояла рядом с ним, выпрямившись во весь рост, и, когда он поднял на нее взгляд, в глазах у него вновь потемнело.

– Пойду поищу что-нибудь поесть, – сказала она и, взяв с пола лампу, вышла вон. Бринк остался лежать в темноте.

Аликс села на ящик рядом с дверью кладовой и при помощи взятого у убитого немца ножа, разрезала пополам буханку хлеба. Тем же ножом нарезала на кусочки колбасу, затем проделала то же самое с куском сыра. И колбасу, и сыр при резке она прижимала к груди, и лезвие ножа было тоже направлено ей в грудь. Впрочем, рука у нее была твердая, и куски получались ровные. Аккуратные.

С Бринком они ели молча, по очереди запивая еду сидром из керамической кружки, которую она принесла из кухни. Ни разу в жизни он не пробовал еды вкуснее этой.

Тем временем непогода за окном разыгралась вовсю. Дождь отбивал по окнам, стенам и крыше дома ожесточенную дробь. Угол явно протекал, потому что до Бринка оттуда доносилось мерное «кап-кап-кап». И хотя с улицы долетал вой ветра и чьи-то крики, здесь, в тесном помещении, было тепло, сухо и даже уютно. Лампа коптила, и ее тусклого света не хватало, чтобы осветить темные уголки, но зато здесь он чувствовал себя в безопасности. Аликс не стала садиться с ним рядом, и ему были не видны ее зеленые глаза. Зато ему было видно, как она задумчиво наматывает на палец прядь волос.

– Ты сказала… там, снаружи, что убила собственного отца, – сказал он. Сначала он подумал, что она не расслышала его слов, потому что запустила руку в карман платья и вытащила оттуда помятую пачку сигарет. Вынув одну, одна отбросила пачку в сторону. Простая пачка с изображение крылатого шлема. «Голуаз Орлинер», – прочел Бринк. Аликс тем временем закурила от лампы: поднесла сигарету к высокому стеклянному колпаку и держала, пока на кончике не появился красный огонек. Затем встала с ящика и поднесла к нему лампу. Бринк взял у нее сигарету. Правда, стоило ему сделать первую затяжку, как он закашлялся. Табак оказался на редкость крепким.

Аликс отставила лампу в сторону. Теперь Бринку было видно ее лицо, и по ее взгляду он понял, что она прекрасно расслышала его вопрос.

– Клаветт тоже сказал, что было бы лучше, если бы ты всех убила. Что он имел в виду, говоря такие слова? – поинтересовался Бринк.

Аликс выдохнула дым. Тот сизым облачком вырвался из ее ноздрей, формой почему-то напоминая лягушку, и на мгновение закрыл ее лицо. Она пристально посмотрела на красный огонек на кончике сигареты и, помолчав минуту-другую, наконец заговорила. Похоже, что она говорила правду.

Но даже если она ему солгала, разве это хоть что-то меняло?

– Какая разница, – сказал Бринк. – По-моему, он заразился, когда вы нашли тех евреев. А раз так, то не все ли равно, куда он потом отправился. Или Клаветт. Или Тардифф. Они все были обречены…

Аликс затушила сигарету о пол.

– Так что, честное слово, Аликс, все равно, куда потом направился твой отец. Он умер бы в любом случае. Не в Англии, так здесь. Тебе это понятно?

– Интересно, где он? – спросила Аликс. Бринк в первое мгновенье решил, что она спросила про отца, но затем до него дошло, что она имеет в виду Уикенса.

– Думаю, он вернулся в сарай рядом с домом Тардиффа, – предположил Бринк.

– Да, вернулся к этому своему старику, – сказала Аликс. – Ведь он его любит.

Голос ее прозвучал задумчиво.

– Наверно, нам тоже следует вернуться туда, – сказал Бринк, прислушиваясь к завыванию ветра за стеной. – Если он там, то и для нас там будет безопаснее.

– Нет.

– Аликс!

– Я не брошу маму и Алена здесь одних. Я не позволю им умереть так, как умер отец!

Немцы уже наверняка рыщут по городку, выискивая среди местных жителей людей с симптомами, как у тех двоих наверху, и делают им уколы, пытаясь остановить заразу. А может, и нет. Может, не существует никакого антибиотика. Но как это узнаешь, сидя здесь?

Так что оставаться здесь им никак нельзя. Им следовало найти тех, кто сумел победить чумную палочку.

– Мы должны найти лекарство, – сказал он. – Или они умрут.

С этими словами Бринк посмотрел на часы. Они пришли сюда примерно в полночь, теперь уже шел четвертый час утра. Он перевел взгляд на свою правую руку, на две полоски пластыря, и взялся за кончик одной, на безымянном пальце, почти утратившей свою первоначальную белизну. Сняв пластырь, он скатал его в комок и щелчком отправил в дальний угол. Теперь у него оставался всего один.

Аликс последила глазами за его действиями, но ничего не спросила.

– Ты прав, – сказала она. – Мы не сложим оружие. Лично я – точно нет. У меня, кроме них, больше никого не осталось, – тихо добавила она и потянулась за пачкой сигарет, которую Бринк подтолкнул к ней. Как и в первый раз, Аликс, вытащив сигарету, прикурила ее от лампы и подсела ближе.

– Четыре года назад боши отняли у меня моего Анри. После этого евреи отняли у меня отца. Затем я потеряла Жюля. Я больше не хочу никого терять, – произнесла она и, сделав глубокую затяжку, выпустила к потолку сизую струю дыма. – Мне кажется, ты понимаешь, о чем я.

Бринк подумал и решил, что не понимает. А если и понимает, то не до конца. Дождь продолжал отбивать барабанную дробь по тонким стенам. Бринк поймал себя на том, что завидует ей, завидует тому, что было в ее жизни, даже если оставшиеся в живых родные, мать и брат, больны и, возможно, вскоре не станет и их.

– У тебя в Англии есть женщина? – неожиданно спросила она и поперхнулась дымом.

Бринк сделал последнюю затяжку и потушил окурок об пол.

– Нет, – сказал он.

– А когда-нибудь была?

– Была.

– И… – Аликс подалась к нему, и он не удержался и посмотрел на самую верхнюю пуговицу платья, которую она забыла застегнуть. Там, над горловиной платья, белела нежная кожа стройной девичьей шеи. Аликс перехватила его взгляд и улыбнулась. Однако промолчала.

– Она умерла, – выдавил из себя Бринк.

– Значит, у нас с тобой много общего, – сделала вывод Аликс. – Вот и мой парень тоже умер. Или, по крайней мере, исчез.

Анри. Она дважды назвала его имя.

– А что случилось с ней? – полюбопытствовала девушка.

– Я совершил ошибку, – честно признался Бринк.

Аликс кивнула.

– Понятно, – сказала она и на минуту задумалась. – Это как я совершила ошибку, которая стоила жизни отцу? Или как это случилось с Жюлем?

Бринк вытащил из пачки еще одну сигарету и посмотрел на девушку. Теперь они сидели так близко, что ему были видны ее зеленые глаза.

– Скорее, как с Жюлем.

– По-моему, жизнь вся состоит из ошибок. Мы только и делаем, что совершаем их одну за другой, – философски заметила Аликс.

Бринк посмотрел ей в глаза.

– Не люблю совершать ошибки, – сказал он.

Аликс на мгновение закрыла глаза, затем снова открыла, сделала глубокую затяжку и… улыбнулась. Это была фальшивая улыбка, но даже она в этот момент показалась Бринку светлым пятном в окружавшем его мраке.

– Мы должны принимать то, что происходит. Жить дальше с нашими ошибками. – Аликс стряхнула пепел на пол. – Конечно, это я виновата в том, что отец умер, и мне придется за это заплатить. Но, с другой стороны, не уломай я отца отвезти евреев в Англию, разве я встретила бы тебя? И тогда у мамы с Аленом вообще не осталось бы даже малейшего шанса выжить. По крайней мере, сейчас у них этот шанс есть.

– А Жюль? – спросил Бринк.

Аликс ответила не сразу. Сначала она потушила о пол сигарету, хотя выкурила ее всего лишь до половины, после чего дрожащей рукой вытащила из его пачки новую.

– Это он совершил ошибку, когда пошел на сотрудничество с бошами, – тихо сказала она. – Не знаю, что подтолкнуло его к предательству. Но он это сделал… Так что… Отец, да, его смерть на моей совести. Что касается Жюля – думаю, что нет.

Бринк в упор посмотрел на нее. Если она сейчас сказала ему правду, то она гораздо сильнее духом его самого. А может даже, в ней больше жестокости. Трудно сказать. Он не мог заставить себя забыть Кейт и то, чем он занимался до того, как встретил ее, когда работал с сибирской язвой.

Он посмотрел на сигарету, которую толком даже и не курил, и смял ее на полу.

– Мы найдем их, – заявила Аликс со странной убежденностью в голосе.

Бринк откинулся затылком на стену и закрыл глаза. Ему хотелось одного – забыть все, что он был не в силах забыть. И тогда он подумал про верхнюю пуговицу на платье Аликс, которую она забыла застегнуть. Он сидел и размышлял про пуговицы, которые наверняка ничего не помнят, и вскоре уснул с мыслями о них. Ему снился мяч, как он на крученой подаче несется к нему и больно бьет по наколеннику, как рикошетом отскакивает в мертвый угол, как толпа взрывается криками у него за спиной, как Уорн опускает голову и ногой роет землю, как готов лопнуть от злости оттого, что все пошло наперекосяк. А у него самого перехватило дыхание.

Это была Аликс. Она плыла впереди него, так близко, что ее дыхание согревало ему лицо. Ее палец был прижат к его губам.

– Тсс, – прошептала она. – Кажется, там кто-то есть.

Она наклонила голову, прислушиваясь. Вверху что-то скрипнуло. Скрип был слишком долгим, чтобы его можно было списать на ветер. К тому же вой ветра, что залетал к ним в дверь, сделался громче. Аликс наклонила лампу и задула фитиль. Скрип повторился, зато ветер стих. Шаг, затем другой, в кухню. Третий, четвертый. Поступь тяжелая, мужская. Оба разом притихли, а в следующий миг Бринк ощутил на своей руке руку Аликс. И сомкнул пальцы.

– Aufmachen![25]25
  Откройте! (нем.)


[Закрыть] – донеслось от входа, и по двери дома застучали чьи-то кулаки.

Кирн надвинул пониже фетровую шляпу и высоко поднял воротник. Тех двоих он так и не встретил, зато по спине, начинаясь где-то между лопатками, сбегали струйки воды. Разрази ее гром, эту проклятую погоду.

Пока они шли навстречу ветру по мощеной улице, он бросил взгляд мимо трех эсэсовцев, что вышагивали перед ним, на красные герани в ящиках по обе стороны двери дома Пилонов. Несчастные цветы поникли под дождем и ветром. Противный карликовый терьер, тот, что облаял его в прошлый раз, куда-то исчез. Наверно, вернулся под теплую крышу соседнего дома, решил Кирн.

С тех пор, как он последний раз был здесь, на красную дверь кто-то нанес слой свежей краски – едва ли не в метр высотой черную букву Ч, хотя края буквы уже успели побледнеть под дождем. Ч означает чума, догадался он. Кто-то пометил дверь, или от страха, или от злости. Не иначе, как соседи. Значит, секрет Пилонов – никакой уже не секрет.

– Дайте мне пару минут, – крикнул он в ухо толстяку из СД по фамилии Адлер. Тот кивнул. Кирн быстро направился назад по улице, прошел четыре дома и, обнаружив просвет между зданиями, пролез в щель и вышел на тропинку, что вела к задней стене обиталища Пилонов, считая на ходу темные тени слева от себя: три, два, одна, – пока наконец не оказался у задней двери нужного ему дома. Если английские шпионы внутри, то он не позволит им уйти от него второй раз.

Дверь была не заперта, но открываться не собиралась. От дождя дерево набухло и плотно сидело между косяками. Чтобы ее открыть, ему пришлось навалиться на нее всем телом, и когда она наконец распахнулась, то громко скрипнула, как раз в короткий тихий промежуток между порывом ветра и дальним раскатом грома. Кирн шагнул в кухню и закрыл за собой дверь. Чертова деревяшка скрипнула снова.

Он нащупал в кармане зажигалку, щелкнул колесиком и повернул его, чтобы отрегулировать пламя. На кухонном столе стоял лампа, а рядом с ней тарелка с корочкой хлеба, там, где ее оставил Жюль. Кирн снял с лампы стекло и зажег фитиль. Держа в здоровой руке лампу, он не мог как следует сжимать в искалеченной вальтер, поэтому пистолет он оставил лежать в кармане.

Обойдя стол, он направился в короткий коридорчик, который вел в переднюю часть дома, открыл дверь и остановился у лестницы, что вела наверх. От парадной двери его отделяла всего пара метров, и он услышал, как дородный унтершарфюрер, которого Волленштейн называл Пфафф, тот самый, с кем Кирн разговаривал по телефону, колотит по ней прикладом.

– Откройте дверь! – гаркнул Пфафф.

«Сам открой, остолоп», – подумал Кирн. Она наверняка не на замке.

Но вместо этого солдаты снаружи по очереди пытались сбить задвижку. Идиоты. Мгновение, и эсэсовцы ворвались внутрь, громко топая сапогами, как стадо коров копытами. Керн поднял здоровой рукой лампу, а искалеченной сделал знак, мол, не стреляйте, свои. С этих болванов станется. Затем в дверь протиснулся Адлер, а вслед за ним – Пфафф. Унтершарфюрер включил электрический фонарик и бесцельно поводил им по сторонам.

Кирн снял шляпу и стряхнул с нее воду. Адлер расстегнул свой необъятных размеров плащ, вытащил откуда-то из внутреннего кармана сигару и закурил.

А еще получасом ранее Кирн стал свидетелем того, как Адлер вылез из кабины грузовика, подъехавшего к дому рядом с гаванью. А вслед за ним из обтянутого брезентом кузова начали выскакивать куда более стройные эсэсовцы с оружием в руках. Некоторые из них в касках, другие в зелено-коричневых пилотках, которые в СС предпочитали каскам.

Адлер был огромен, если не сказать, необъятен. Килограмм сто пятьдесят веса, не меньше, подумал Кирн. Не удивительно, что при ходьбе он страдал одышкой – свистел и сипел, как старый аккордеон.

– Ни слова! Вы меня поняли? Объяснять, что к чему, буду я.

Кирн тогда промолчал, лишь закурил очередную сигарету.

А еще через пару минут все трое разговаривали в сухом коридоре командного поста гауптмана Грау. Толстяк Адлер заявил, что прибыл ему в помощь. Улыбка на его лице была откровенно фальшивой.

– В помощь, говорите? – спросил Волленштейн. – Тогда держите нос как можно ближе к земле и достаньте мне этого вашего англичанина, пусть даже из-под земли.

Волленштейн явно имел в виду то, как лягушатники при помощи свиней выискивают под землей трюфели. Тем не менее улыбка осталась на толстой физиономии Адлера, как приклеенная, и он вежливо добавил, что сделает все, что от него потребует штурмбаннфюрер.

Кирн сказал тогда, что хотел бы нанести визит вдове Пилон и задать ей еще парочку вопросов. Он не стал вдаваться в объяснения, зачем ему это понадобилось. Главное, что он сам помнил, как Жюль выкрикнул какое-то имя и как та женщина в ответ крикнула: «Жюль!» Они явно были знакомы. Ему никак не удавалось вспомнить имя, которое выкрикнул мальчишка, однако он поднапряг память и вспомнил, что говорили рыбаки тогда у причала. Один из них сказал, будто Пилон ушел в море вместе с дочерью. Возможно, это она и есть. Если дело обстоит именно так, то она наверняка попробует вернуться домой.

– Он может помочь мне, – сказал Кирн Волленштейну, указывая сигаретой на Адлера. Если толстяк из СД на дух не переносит эсэсовца, то хотелось бы знать, почему. Вдруг они с Адлером союзники? И пока они извилистыми улочками шагали от гавани в центр города, к дому Пилонов, он рассказал Адлеру об английских диверсантах. Объяснил, почему, по его мнению, они пожаловали сюда. Даже про евреев рассказал. То есть почти все.

И вот теперь они с ним в доме Пилонов.

– В кухне никого нет, – сказал Кирн и, взмахнув рукой, указал на дверь позади себя. Адлер вновь затянулся сигарой и посмотрел на лестницу слева от себя, ту, что вела на второй этаж.

– Наверх! – скомандовал он, беря инициативу в свои руки. Трое эсэсовцев, громко топая сапогами по узким деревянным ступенькам, бросились выполнять его приказ. Кирн не пошел за ними, а вернулся в кухню. Там имелась еще одна дверь, которую он заметил еще во время своего первого визита в этот дом. Поставив лампу на плиту, он сунул руку в карман, чтобы вынуть вальтер, однако в следующее мгновение сверху раздался крик:

– Они там! – крикнули эсэсовцы. До Кирна донеслись приглушенные голоса, затем женский крик и грохот отодвигаемой мебели. Затем снова прозвучали топот и шаги по ступенькам. Кирн выглянул в коридор и увидел мадам Пилон. Она, шатаясь, спускалась по лестнице с младшим сыном на руках. На последней ступеньке она оступилась и едва не упала прямо на живот Адлеру. Толстяк, у которого в руках теперь был собственный фонарик, направил им в лицо луч света и жестом велел пройти в кухню. Пфафф не удержался и для пущей убедительности ударил женщину по плечу прикладом.