Текст книги "Полночная чума"

Автор книги: Грег Кайзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Глава 12

Бринк удивленно уставился на немца в просторном пальто. Тот был высокий и крепкий, гораздо крупнее его самого. Вторая фигура, которая маячила у него за спиной, на его фоне казалась едва ли не лилипутом. Ребенок.

Бринк посмотрел вниз. В одной руке – кастрюля с водой, в другой – тяжелая, хотя и пустая бутыль.

– Hände hoch! – рявкнул немец.

– Фрэнк, отойди! – крикнула Аликс из-за его спины.

– Аликс! – донесся писклявый голосок из-за спины великана-немца.

Позднее, Фрэнк подумал, что, наверно, он отступил назад, чтобы ей было лучше видно, хотя в те минуты действовал машинально. Вместо того чтобы поднять руки – ведь как их поднимешь с полной кастрюлей и тяжелой бутылкой? – он, ухватив бутылку за горлышко, метнул ее, словно гранату, в немца, как будто тем самым мог уложить его на месте.

Немец был гораздо ближе, чем бросок до гипотетической второй бейсбольной базы, но рефлексы у него были на высоте. Он нажал на спусковой крючок за долю секунды до того, как бутылка отскочила от его руки. Бутылка отлетела к стене за их спинами, а в следующий миг дуло пистолета уже смотрело в угол, где лежал Клаветт. Бринку ничего не оставалось, как запустить в немца кастрюлей. Немец увернулся, однако зацепился за что-то и упал. И тогда их взглядам предстал его юный спутник.

Револьвер в руках Аликс выстрелил. Казалось, это громыхнуло эхо первого, немецкого, выстрела.

То, что случилось дальше, происходило как при замедленной киносъемке. Немец упал на мокрый пол, мальчишку же выпущенной из «веблея» пулей отбросило к стене.

– О боже! – воскликнула Аликс и, бросившись через комнату, нацелила револьвер на тех двоих, что лежали на полу. Фрэнк подумал, что она хочет пристрелить немца.

Но нет.

– Жюль! – истошно крикнула она.

Бринк подоспел к ней до того, как она выронила револьвер. На полу лицом вверх лежал мальчишка лет десяти-двенадцати. В глазах его застыло удивление, а темный чуб был бессилен спрятать зиявшую посреди лба дыру. Бринк вынул из пальцев Аликс револьвер.

– Жюль! – вскрикнула она снова.

Опасаясь, как бы в следующий миг не послышался топот солдатских сапог или свистки, – наподобие тех, что преследовали их на скалах, – Бринк оттащил упирающуюся Аликс от мертвого мальчишки и поволок дальше, через дверь, в темноту.

Как легко было потерять три часа! Когда «шторьх», подскакивая в потоках воздуха, пролетел над Порт-ан-Бессеном, возвращаясь со своей вылазки вдоль нормандского побережья, Волленштейн заметил на земле скопление темных точек. Похоже, там внизу собрались люди. Он тотчас велел Зильману описать круг над городом, чтобы лучше их рассмотреть. Убедившись, что происходит нечто неладное, он приказал пилоту сажать самолет. Порт-ан-Бессен – именно здесь этот парень из крипо искал пропавших евреев. А раз внизу собралась толпа, значит, жди неприятностей, и не исключено, что неприятности эти как-то связаны с евреями.

Зильман умело посадил «шторьх», но крошечный самолетик завяз в грязи, и у них ушло полтора часа на то, чтобы вытащить из нее увязшие шасси. Причем толкать их пришлось голыми руками.

Волленштейн приказал Зильману лететь назад в Шеф-дю-Пон и передать Пфаффу, чтобы тот явился со своими солдатами, а сам направился с летного поля прямиком в городок. Впрочем, не прошло и пары минут, как он заблудился. Черт. Каждая дорога была как две капли воды похожа на предыдущую, и вдоль каждой тянулась живая изгородь, точно такая же, какую он только что миновал. Пару раз ему навстречу попались местные крестьяне, но они вели себя так, будто не понимали по-немецки, а он, разумеется, не понимал их лягушачьего кваканья. Даже верный вальтер был бессилен ему помочь, хотя он и размахивал их перед носом французов. Наконец он набрел на густую поросль белых указателей. Один из них гласил: «2 км/Н/916 Бессен». Волленштейн двинулся в указанном направлении.

Когда он наконец дошел до городка, пятачок городской площади был до отказа забит людьми. Проталкиваясь сквозь толпу, он ощущал, что народ охвачен паникой, хотя сам не понимал ни слова. Кстати, а где же унтер-офицер крипо? По идее, он должен быть где-то здесь.

Из-за угла показался взвод солдат и вскоре уже был на освещенном пятачке перед открытой дверью лавки. Солдат вел за собой молодой офицер. Можно сказать, мальчишка, которому еще рано бриться. Ветер поднимал из придорожных канав пыль и облаком гнал дальше по улочкам. Волленштейн остановился, чтобы перегородить им дорогу, а заодно протереть глаза.

– Что происходит? – спросил он, когда офицер замер на месте. Солдаты сгрудились у него за спиной. Лица под касками блестели потом, хотя ветер уже сделался холодным. Один, два, пять, восемь солдат, сосчитал Волленштейн.

Он отогнул лацкан, чтобы показать на петлицах руны «СС».

– Волленштейн, штурмбаннфюрер СС. Я хотел бы знать, что здесь происходит?

Офицер даже не потрудился отдать честь. Один из солдат за его спиной, тот, что постарше и с кривым носом, отвернулся и сплюнул на булыжную мостовую.

– Что происходит? – повторил вопрос Волленштейн, а потом не удержался и выпалил: – Вы, случайно, не евреев ищете?

– Здесь нет никаких евреев, – фыркнул офицер. – Мы получили приказ блокировать дорогу, ведущую из города в южном направлении.

– Блокировать дорогу? Но зачем?

– Лейтенант Пенингер, кажется, нам было поручено… – недовольно подал голос немолодой солдат, тот самый, что только что сплюнул на мостовую. Он поправил ремень карабина на плече и холодно посмотрел на Волленштейна.

Пенингер жестом велел ему закрыть рот.

– Мне было приказано блокировать дорогу. Больше я ничего не знаю. Приказано никого не выпускать.

Ветер гнал по улице облако пыли и играл полами грязной шинели штурмбаннфюрера.

– Вы видели полицейского? Из крипо. У его еще на одной руке не хватает пальцев.

Пенингер покачал головой.

– Нет, и если вы не возражаете, – он было сделал шаг в обход Волленштейна. Но тот схватил его за рукав.

– Где ваш командир?

Пенингер обернулся. Свет падал ему со спины, и Волленштейн не видел его глаз.

– У себя на командном пункте. На улице с левой стороны у причала. Пятый дом от конца. Там надпись, так что мимо не пройдете.

– Проведите меня туда, – Волленштейн пытался говорить спокойно. Он также отпустил рукав лейтенанта. Если здесь нет евреев, значит, сюда пришла чума.

– У меня нет времени.

– Тогда выделите солдата, чтобы он меня проводил, – сказал Волленштейн, указывая на рядового, который только что плюнул. – Я требую.

Пенингер пожал плечами и кивнул.

– Проводи герра штурмбаннфюрера, Матиас.

Солдат шагнул вперед и харкнул снова. Ветер подхватил мокроту, и та приземлилась на грязные сапоги Волленштейна. Штурмбаннфюрер пристально посмотрел солдату в лицо, стараясь его запомнить.

– Слушаюсь, герр лейтенант, – буркнул старый вояка.

– А потом сразу же возвращайся к нам, слышишь? – кинул ему вслед через плечо лейтенант и повел взвод дальше, через толпу, которая тотчас расступалась перед ними, откатываясь назад, словно отлив.

– Герр штурмбаннфюрер, нам сюда, – сказал рядовой и помахал Волленштейну, подзывая его ближе. Волленштейн заметил, как мышцы на лице солдата напряглись, словно тот собрался плюнуть снова.

– Только попробуйте плюнуть на меня еще раз, – сказал он, подходя ближе, – и я посажу твою голову на кол.

Солдат не стал плевать и вместо этого расплылся в ухмылке.

– Слушаюсь, герр штурмбаннфюрер, – произнес он и изобразил церемонный поклон.

Волленштейн бросил на прощание взгляд на толпу. К этому моменту она вновь сомкнулась, поглотив молоденького лейтенанта и его солдат. Волленштейну показалось, будто в толпе кто-то кашлянул.

Когда Кирн наконец обнаружил свой пистолет в углу рядом с больным французом и насухо его вытер, стрелять, увы, было не в кого. Высокий мужчина, запустивший в него бутылкой, и его спутник – вернее, спутница, так как по голосу это была женщина, – исчезли, растворились в темноте, шагнув за дверь в дальней части дома. Кстати, дверь так и осталась открытой, и залетевший в нее ветер пытался загасить стоявшую на полу лампу.

Держа на всякий случай перед собой пистолет, Кирн, спотыкаясь, направился к двери. Никаких шагов, никаких голосов, лишь только шорох ветра в кустах живой изгороди с другой стороны дома. Кирн застыл на пороге и здоровой рукой потер правую руку. На перелом не похоже, но синяк, в том месте, где его задела бутылка, наверняка появится. Неожиданно до него дошло, что он являет собой отличную мишень: его силуэт наверняка четко вырисовывается на фоне дверного проема. Он поспешил захлопнуть за собой дверь.

Юный предатель Пилон лежал на деревянном полу. Кирн вернулся к нему и пальцем повернул голову к себе. Увы, спрашивать мальчонку, как тот себя чувствует, было поздно. Голубые глаза уже подернулись поволокой. На лбу, чуть выше левого глаза, зияло отверстие размером с кукурузное зерно. Сейчас крови в нем почти не было, зато под головой мальчишки уже растеклась лужа. Кирн знал, что, если приподнять мальчишке голову, наверняка вместо затылка там будет кровавое месиво. Кто-то должен сказать мадам Пилон, что ее сын убит.

По идее, ему следовало прийти сюда одному. Но нет. Он вернулся в дом к Пилонам, с выкрашенной красной краской дверью, и велел мадам Пилон привести старшего сына. Ни она, ни мальчишка не производили впечатление больных. Ни лихорадки, ни кашля, ни других симптомов, описанных Волленштейном. Тем не менее он на всякий случай не стал подходить к ним слишком близко. Вместо этого он протянул мальчишке сложенные тонкой пачкой сотню франков – это все, что он сумел выпросить у капитана Грау и его солдат, – и сказал, что хотел бы услышать имена тех, с кем играл в карты его отец. Остальные семьсот франков он даст ему позже, пообещал он мальчишке.

Жюль назвал имя француза – Клаветт – лишь когда они спустя десять минут подошли к дому. На тот случай, если там вдруг окажется западня, Кирн велел мальчишке открыть дверь и первому войти в темный дом. В прихожей было темно, но из другой комнаты доносились голоса. Кирн на всякий случай убедился, что вальтер снят с предохранителя, и приказал мальчишке спрятаться у него за спиной.

Что ж, теперь у него отпала необходимость платить юному предателю оставшиеся семьсот франков. Может, стоит порыться в карманах мальчишки, чтобы вернуть деньги Грау, подумал Кирн, но не смог заставить себя это сделать. Было в этом нечто извращенное – щупать детское тело, даже через одежду. Самое большее, что он заставил себя сделать, это прикрыл мертвому мальчику глаза.

Впрочем, Жюль был не единственным мертвецом в этой комнате. Второй француз, тот, что лежал в углу, похоже, также отдал концы.

Впрочем, нет. Кирн обнаружил это, когда взял с пола лампу и подошел ближе. Грудь француза часто вздымалась и опускалась. Длинные потеки синей желчи на его рубашке сказали Кирну все, что он хотел узнать. Тардифф. Его жена и дочь. Жюсо. Всех отправила на тот свет зараза Волленштейна.

Это, судя по всему, Клаветт. Стоило Кирну представить себе, что воздух вокруг больного кишит невидимыми бациллами, как он невольно попятился.

С лампой в руках он обошел всю комнату, посветил в каждом углу. Лужи воды на полу. Небольшой перевернутый стол. В его тени, рядом с дверью, которую он только что закрыл, – и как он только сразу не заметил? – лежал рюкзак, холщовый вещмешок, похожий на военный. На своем веку Кирн повидал не одну сотню таких рюкзаков.

Кирн присел рядом с ним и поставил на пол лампу. Потрогал кожаные ремни, провел пальцем по пряжкам, повозился с завязками и наконец, сунув руку внутрь, извлек наружу содержимое.

Прежде всего, одежда. Белая рубашка и пара серых носков. Затем ткань, причем в каждый лоскут был завернут кусок металла. Кирн вытряхнул их, и они, звякнув, упали на пол. Где-то с полдюжины частей. Если сложить вместе, то получится оружие. Он вновь запустил в рюкзак левую руку и на этот раз извлек оттуда магазины для этого оружия. Их он тоже бросил в кучу.

Ага, а это что такое? Три небольших блока на ощупь напоминали глину, и каждый был завернут в тонкую коричневую бумагу. Стоило нажать пальцем, как на свертке осталась вмятина. Далее, связка каких-то длинных предметов, похожих на механические карандаши, с тонкими иглами на концах. Моток проволоки. Моток желтого шнура. Электрический фонарик и пара запасных батареек к нему. Механическая зажигалка, размером с ладонь. Пачка банкнот по сто франков. Слегка влажных. Топографическая карта.

Кирн расстелил ее на полу и пробежал взглядом по Котантену и Кальвадосу от Шербура до Кана. Бумага была промасленная, водоотталкивающая, но без каких-либо пометок. Кирн оттолкнул карту и вновь запустил руку в рюкзак. Интересно, что там на самом дне?

Его рука нащупала небольшую книгу, такую же влажную, как и деньги. Он провел пальцами по одежде и лоскуткам ткани, в которые был завернут разобранный автомат. Они тоже были влажными на ощупь, как будто не успели высохнуть. Странно, дождя не было вот уже несколько дней.

Страницы в книжке оказались чистыми, лишь в самом конце, между последней страницей и обложкой, он обнаружил фотографию.

Кирн поднес фото поближе к лампе. На снимке была изображена женщина, молодая и пухленькая, и рядом с ней мужчина с неулыбчивым лицом, на вид лет сорока. Нет, это не тот, что запустил в него бутылкой. Перед мужчиной и женщиной стояли две девочки в летних платьях. Старшей лет четырнадцать-пятнадцать, вторая на три-четыре года младше. Это фото явно было дорогой для кого-то вещью. Было видно, что уголки загибали и расправляли не один раз, а посередине через весь снимок тянулась трещина. Снимок наверняка побывал не в одном кармане.

Кирн перевернул фото обратной стороной. Женским округлым почерком были выведены чуть размытые чернильные буквы без промежутков между словами и знаков препинания. Кирн повторил их очертания пальцем правой руки.

«ПожалуйставозвращайсядомойцелуюЛана».

Надпись была сделана по-английски.

Хозяин рюкзака дурак. До сего момента Кирн полагал, что рюкзак принадлежит французу, подпольщику-маки. Теперь же все стало на свои места. Разобранное оружие – это английский «стэн», пистолет-пулемет. Этими «стэнами» англичане из-за пролива наводнили всю Францию. Глина – это взрывчатка. Чтобы пустить под откос поезд, в рюкзаке есть все – и шнур, и детонатор. В своей жизни он видел такие вещи, и не раз. Но чтобы здесь, во Франции!

Кирн был наслышан от английских диверсантах, которых сбрасывали на парашютах, чтобы они возглавляли местное партизанское движение, но в глаза ни разу не встречал и потому был убежден, что все рассказы про диверсантов сродни детским страшилкам.

Кирн вытащил из кармана шинели сигарету и подержал ее над лампой, пока она не начала слегка дымиться. Интересно, что забыли здесь англичане, размышлял он, глядя на разложенные на полу вещи. Владелец рюкзака явно прибыл сюда по морю. Об этом однозначно свидетельствовали и мокрая одежда, и поплывшие на снимке чернила. И он явно что-то замышлял. Но как этот рюкзак оказался здесь? У Клаветта? Потому что Клаветт – маки? Потому что англичанам было приказано выйти на контакт с партизанами, и связным был Клаветт? Что ж, вполне вероятно.

Но Кирн не доверял совпадениям. Нет, конечно, в жизни всегда есть место случайностям. Еще сантиметр, и русский осколок пролетел бы мимо него. Но он приставил руку к уху, чтобы лучше слышать, что там кричит ему посреди грохота боя Штекер. Всего пара сантиметров, и осколок вырезал бы кусок из его черепа. Но совпадение – не случайность.

Значит, англичанин пришел сюда по той же самой причине, что и он сам.

Потому что Клаветт болен?

Нет.

Так что же за этим кроется? Что это все значит, размышлял Кирн, вспоминая уроки, которые преподал ему его первый напарник, Симон Фогель.

Сам он здесь потому, что между Пилоном, рыбаком, который украл евреев, и Клаветтом существовала связь. Наверно, неизвестный англичанин находится здесь по той же самой причине.

Если верить его жене, Пилон отплыл с больными евреями в Англию. Отсюда англичане. Одно ведет к другому. Пилон сумел доплыть до Англии, и те решили наведаться сюда. Но зачем? Что привело их сюда? Наверняка тиф, который на самом деле никакой не тиф. Именно эта зараза связывала воедино Пилона, Клаветта и евреев. Именно из-за нее приплыл сюда англичанин. Он тоже охотится за болезнью, как и сам Кирн.

Но почему? Неужели им не все равно, что эта зараза скосит тысячу-другую французов или даже несколько сот тысяч немцев?

Кирн закрыл глаза и втянул в себя табачный дым. Может, они хотели заполучить ее себе, эту заразу? Украсть ее? Нет, это полная бессмыслица. Кому нужна болезнь, точнее, ее источник? Эсэсовцам, разве что. Этим безумцам мало простого оружия, им подавай заразу. Только эсэсовцам нужны разного рода гнусности.

Кирн сунул фото в карман пальто, затем посмотрел на пачку франков, и тоже положил ее в карман. За ними последовали фонарик и батарейки. Все остальное он вернул в рюкзак. Затем бросил сигарету на пол и потушил подошвой сапога.

Клаветт. При желании он мог бы разбудить его, если бы не побоялся прикоснуться к нему. Но лягушатник все равно ничего ему не скажет, даже если проснется. Потому что он болен. Это видно невооруженным глазом. Знал он и то, что англичане побывали здесь. Здоровой рукой Кирн нащупал в кармане пальто верный вальтер. В принципе, это был бы выстрел милосердия. И тем не менее вытаскивать револьвер из кармана он не стал. Он не Волленштейн. Не эсэсовец. Это они пусть раздают пули, словно таблетки аспирина.

Лампу он оставил включенной, чтобы, когда Клаветт проснется, ему было бы не так тоскливо. Да и мертвому мальчишке лежать в темноте, наверно, тоже нехорошо. Закинув одну лямку рюкзака через правое плечо, он оставил Клаветта и мертвого мальчишку в комнате одних, а сам зашагал прочь.

Они пробежали метров сто, не больше, потому что Бринк нырнул с дороги под стреху дома семейства Люссьер. К тому же сверху их прикрывали ветви старого клена, шуршащие на ветру широкими листьями. Фрэнк жадно хватал ртом воздух, пытаясь отдышаться. Аликс прижала руку к боку и прислушалась. Никаких шагов.

Фрэнк что-то у нее спросил, но она не расслышала. Он подошел ближе, и она ощутила его запах: запах пота, мокрой одежды, и, как ей показалось, легкий запах табака. Стоя впереди нее, он казался ей темным пятном.

– Я застрелила Жюля, – сказала она. Собственный голос показался ей плоским, ровным, как море, когда они плыли в Англию. Впрочем, порыв ветра подхватил ее слова и куда-то унес. Так что, возможно, Фрэнк не расслышал, что она сказала. Жюль. Лежит мертвый на полу в доме Клаветта, и во лбу у него зияет дыра, оставленная ее пулей. Что теперь она скажет матери?

– Жюль, – повторила она. Фрэнк шагнул к ней ближе.

Холодный ветер проникал под пальто, которое она сняла со старого приятеля Джунипера. Чтобы согреться, Аликс сложила на груди руки и на миг закрыла глаза. Увы, это не помогло. Мертвый брат стоял у нее перед глазами, как будто был нарисован на внутренней поверхности век. Она видела его лицо, открытый рот, когда он окликнул ее по имени, а может, просто от удивления, когда она выстрелила в него. Она видела картину в мельчайших подробностях, даже тени в углу комнаты и сидящий там Клаветт. Помнила, как открытку. На ногах у Жюля башмаки, которые ему уже малы и потому их нельзя зашнуровать. На деревянном полу лужа воды в форме гуся, который приготовился взлететь.

До конца своих дней она будет просыпаться по ночам в холодном поту и смотреть в темноту. И всякий раз, задувая лампу, видеть там Жюля. Перед ней протянулась бесконечная череда таких ночей.

– Я убила собственного брата, – сказала она. – Я не знаю, что он там делал. Я стреляла в боша, но он отскочил, когда ты бросил в него кастрюлю. Я видела его, видела его глаза… – Аликс не договорила, но последнее слово прозвучало как скала, под которой ревут океанские волны. – Я убила отца, и вот теперь я убила Жюля, – вздохнула она, стараясь не расплакаться.

Фрэнк дотронулся до ее рукава и, поскольку она не отстранилась, взял ее руку чуть выше локтя и крепко сжал.

– Аликс, – произнес он.

Его слова словно разбудили ее. И она разрыдалась.

– Помоги мне, Святая Дева, – рыдала она и невольно сделала шаг навстречу Фрэнку. Он привлек ее к себе и крепко обнял. Аликс прильнула к нему и продолжала лить слезы ему на пальто.

Фрэнк одной рукой прижимал ее к себе, а пальцами другой расчесывал ей волосы. Он не проронил ни слова, за что она была ему благодарна.

Аликс не знала, сколько проплакала. Зато знала другое: что оплакивает не только брата, но и дала выход слезам, уже давно накопившимся в душе. Она плакала и по отцу, и по себе самой, плакала по Анри и даже оплакивала предательство Джунипера там, на катере. Короче, ей было о ком и о чем лить слезы. Наконец плечи девушки стали сотрясаться не так сильно, сердце тоже слегка утихло в груди. Аликс вытащила одну руку и вытерла глаза.

Ветер ерошил ей волосы. Фрэнк слегка ослабил объятия. Впрочем, Аликс не стала отстраняться сразу, а задержалась еще на мгновение. Ее нос вновь уловил слабый запах табака. На какой-то миг она подумала, что он сейчас наклонится и поцелует ее. Но нет, сейчас не до поцелуев, и он наверняка это понимал.

– Я должна рассказать маме про то, что случилось, – сказала она и, намотав на палец прядь волос, вытерла ею глаза, после чего высморкалась в манжет грязного пальто.

– А где рюкзак? – неожиданно спросил Фрэнк.

– Я его забыла, – честно призналась Аликс. Да, она оставила его лежать возле двери. Так что теперь все, что у них было, это одежда на плечах, револьвер в руках Фрэнка и пять пуль к нему, плюс нож, который она завернула в лоскут одеяла, еще когда они сидели в сарае, и сунула за пояс брюк.

– Этот бош из полиции, – сообщила Аликс. – И ему нужен был Клаветт. Как и нам.

Она шумно втянула ртом холодный воздух. Пошел дождь, и на них сверху сквозь листву упали первые капли.

– Он начнет нас искать, как только обнаружит рюкзак с вещами Эггерса, – тихо сказала девушка. Собственный голос показался чужим даже ей самой.

– Тогда пойдем, – поторопил ее Фрэнк. Наверно, он вспомнил про часы, решила она. В его голове были часы, и это задание должно быть выполнено до определенного времени. Он что-то ей протянул.

– На, возьми, – сказал он. Револьвер.

– Нет, пусть лучше он будет у тебя, – возразила она.

– Я не дружу с оружием.

Дождь усилился, но не настолько, чтобы им быстро промокнуть. А там, кто знает. Аликс взяла из рук Фрэнка револьвер.

Кирн поднес жетон и удостоверение крипо к свету фонарика в руках часового, и тот махнул ему, мол, можете идти дальше. Кирн потопал ногами, стряхивая с себя капли дождя, и шагнул в ярко освещенное здание рядом с гаванью. В помещении штаба было даже еще больше народа, чем когда он отсюда уходил. Вокруг капитана Грау столпилось пять человек. Но что еще хуже, в их числе был Волленштейн. Правда, стоял он спиной к двери. Первое, что заметил Кирн, сапоги доктора в грязи, причем едва ли не до колен. А его дорогое мохеровое пальто выглядело так, будто он катался в нем по свежевспаханному полю.

Шагая через взбудораженный город, Кирн думал о Волленштейне. И вот теперь ему подумалось: не потому ли сюда явился эсэсовец, что каким-то образом прочел его мысли? Но нет, даже эти мерзавцы пока на такое не способны.

Кирн вошел. Грау тотчас поднял глаза. Волленштейн остался стоять спиной и потому его не видел.

– В городе все в порядке, – произнес он, – что бы он вам ни наговорил.

Грау бросил взгляд из-за плеча Волленштейна и встретился глазами с Кирном.

– Неужели? Сотрудник крипо показался мне убедительным. Более того, он сказал, что, возможно, даже моим солдатам угрожает опасность.

– Опасность не угрожает никому, – сухо возразил Волленштейн. – Этот ваш сотрудник крипо идиот. Можно подумать, он врач.

– То есть вы хотите сказать, что правду знают лишь врачи? Или она вам известна потому, что вы из СС? – спросил Грау.

– Я единственный, кому известно…

– Вы не единственный, кому что-то известно, – произнес Кирн, входя в комнату. Волленштейн обернулся и от неожиданности даже открыл рот. – Я знаю, что эта болезнь не тиф. По крайней мере не тот тиф, который я видел. И я знаю, что обнаружил в городе двух людей, которые откуда-то подцепили эту заразу.

– Вы…

– Да, я счел своим долгом предупредить гауптмана, – спокойно ответил Кирн и пристально посмотрел Волленштейну в глаза. Холодные глаза, серый и голубой.

– Я поставлю вас к стенке, – заявил Волленштейн. Эта фраза прозвучала так, будто речь шла о каких-то обыденных вещах, однако все ее услышали, и даже мальчишки у коммутатора, рации и шифровальной машины мгновенно притихли.

– Ага, так, значит, это был секрет, – негромко произнес Грау.

У Кирна зачесались отсутствующие пальцы.

– В городе болезнь, – произнес он, постукивая пальцами здоровой руки по замасленной столешнице. – Если люди побегут, они распространят ее дальше.

Волленштейн открыл было рот, но снова закрыл его.

– Я действовал в интересах солдат гауптмана Грау, – продолжал Кирн. – Возможно, я был неправ. Если вам кажется, что я превысил полномочия, что ж, можете доложить начальству. – Он жестом указал на телефон. Волленштейн промолчал и лишь посмотрел на Грау.

– Видите ли, гауптман, здесь действительно есть секреты, – произнес Кирн.

– Довольно! – рявкнул Волленштейн.

– Что, собственно, происходит? – спросил Грау, на этот раз уже на повышенных тонах. – Так существует опасность или нет?

Волленштейн не удостоил его ответом.

Что ж, самый момент поставить мерзавца на место. Волленштейн не только не переживал по поводу того, что выпустил гулять страшную заразу. Ему наплевать, если от лягушатников она перейдет на немецких солдат.

– Скажите ему, или иначе это сделаю я, – сказал он.

Волленштейн потер ладони, затем засунул одну руку в карман.

– Нам нужно поговорить. Наедине, – ответил он и расправил плечи.

Грау посмотрел на своих подчиненных и примерно спустя минуту – пока он молчал, Кирн успел сосчитать число дождевых капель, что ударились о стекло, – велел им покинуть помещение. Топая сапогами, солдаты вышли за дверь, а Волленштейн подошел к двери и закрыл ее за последним из них.

– Он прав, – произнес он, глядя Грау в глаза. – Действительно, существует опасность. И это не тиф. Я сказал, что это тиф, потому что сам не знаю, что это такое. Это…

– Неправда, гауптман, – перебил эсэсовца Кирн. – Он точно знает, что это такое. Это чума. Die Pest.

Грау оторопел.

– Это государственная тайна, – прошипел Волленштейн. – Я потребую от начальства, чтобы вас расстреляли.

– А что, если эта ваша тайна известна англичанам? – спокойно спросил Кирн. – Тогда кого поставит к стенке ваше гестапо? Неужели только меня?

– Англичанам? Что вы несете! – возмутился Волленштейн.

– Я видел их. Мужчину и женщину, – сказал Кирн. – И как мне кажется, они охотятся за вашим секретом. Так что никакой это больше не секрет.

– Ничего не понимаю, – произнес Грау, кладя на стол пистолет.

– Герр доктор случайно потерял несколько евреев, гауптман, и этих евреев занесло в Порт-ан-Бессен. Затем их кто-то переправил в Англию. И вот теперь к нам сюда пожаловали англичане, – с этими словами Кирн вынул из кармана шинели фотографию и сунул ее Волленштейну. Эсэсовец посмотрел на лицо на снимке, затем перевернул фото обратной стороной.

А этот тип из крипо сообразительный. Он быстро вычислил, что к чему. Волленштейн, шевеля губами, по слогам читал надпись на обратной стороне снимка. А когда прочел, побледнел, как мел.

– Это из Англии?

Кажется, до мерзавца дошло.

– Три дня назад один рыбак на лодке отвез туда ваших евреев.

– Так, значит, им нужны мои… – Волленштейн недоговорил. – Неужели они хотят украсть у меня мои бациллы?

– Что-что? – подал голос Грау. Было видно, что он окончательно сбит с толку. – Англичане хотят украсть чуму?

– Так, значит, вот что было в ящике у того япошки? – спросил Кирн. Эта мысль уже не раз посещала его, когда Волленштейн впервые солгал ему насчет тифа, когда они стояли рядом с грузовиком. Но тогда это было не более чем подозрение. Волленштейн был явно тогда напуган, теперь у Кирна не осталось на этот счет никаких сомнений. Что бы ни находилось в том ящике, теперь эта гадюка вырвалась наружу и пожирает невинные души. Кирн вновь ощутил на своем лице влажное дыхание юного Пилона.

– Закройте рот, – негромко приказал Волленштейн, все еще рассматривая фото.

– Это никакая не случайность, эта ваша чума. Это вы выпустили ее на свободу, – Кирн не думал молчать. – Это вы сотворили ее из того, что было в ящике.

– Я сказал, закройте рот, – Волленштейн посмотрел на него серым глазом. Взгляд, от которого по спине Кирна тотчас побежали мурашки.

«Впрочем, к черту этого мерзавца, – подумал Кирн. – Не в моих правилах поджимать хвост перед преступниками. Не намерен я это делать и сейчас».

Вместо этого в своем полицейском уме он сложил разрозненные фрагменты в целостную картину. Причину и следствие. Мотив и преступление. То есть сделал почти что то же самое, что и всегда, когда вычислял преступников, их мотивы и поступки.

– Это оружие? Я правильно понял? Как горчичный газ?

– Я же велел вам заткнуться! – прорычал Волленштейн, окончательно выходя из себя, и протянул руку к шинели Кирна. Кирн отбросил от себя его руку и шагнул почти вплотную к эсэсовцу, так, чтобы тот наверняка ощутил на лице его дыхание. Вот было бы здорово, если бы во рту осталась хотя бы капля влаги, которой в него дыхнул этот юный предатель Пилон. Волленштейн отступил на шаг.

– Между прочим, я вдохнул этой вашей заразы, – сказал Кирн, – от мальчишки лет пяти-шести. И если я заболею, то непременно добьюсь того, чтобы напоследок поговорить с вами, герр доктор. И тогда я вырежу ваше чертово сердце и скормлю его местным свиньям.

Кирн продолжал в упор смотреть на Волленштейна, однако услышал, как где-то рядом Грау прошептал:

– О, боже!

Лицо Волленштейна по-прежнему было бледным – то ли оттого, что англичане явились сюда, чтобы украсть его детище, то ли эсэсовец был вне себя от гнева из-за его дерзкой выходки. Сказать точно Кирн не мог. Впрочем, ему было все равно. Похоже, что этот мерзавец сам не знает, что ему дальше делать. Впервые в жизни кто-то посмел ему дерзить, и теперь он пребывает в растерянности. И поступил так, как поступают все, за кем есть вина. Начал искать себе оправдание.

– Мы бы никогда не стали использовать ее здесь. Слишком велик риск, что заразятся свои же, – произнес Волленштейн, обращаясь скорее к Грау, нежели к Кирну. – Именно поэтому я должен был найти тех евреев. Повторяю, мы никогда не допустили бы того, чтобы заболели наши солдаты. Ваши. Мои.