Текст книги "За небесной рекой (сборник)"

Автор книги: Грег Бир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 105 страниц)

Преображенная Гея

Рита чувствовала себя зверем в клетке. Строить догадки не хотелось: Родос уже близко, он-то и откроет истину. Рядом с ней в замкнутом пространстве пузыря скорчилось изувеченное чудище, избитая до неузнаваемости человекоподобная кукла. Рита услышала, как за спиной у нее кукла поднимается на ноги, но не решилась оглянуться. Сжав перила до белизны в суставах пальцев, она закрыла на секунду глаза и сказала себе: «Ты ведь этого хотела».

Между тем ее силы отчасти восстановились. Она открыла рот, чтобы заговорить, и тотчас сжала губы, чтобы не вырвался наружу крик. Перегнулась через ограждение и рывком выпрямилась, вытянула руки и ноги, почти обезумев от горя, которое пока едва ощущалось, но вскоре должно было обрушиться всей своей тяжестью. Ведь все, что окружало Риту, на самом деле было Геей, ее миром, ее родиной. Уже виднелась торговая гавань и длинный перешеек, протянувшийся от крепости Камбиза почти до самого дома Патрикии. А город Родос исчез, только грязно-коричневое пятно осталось на его месте.

– Где он? – шепотом спросила Рита. Повсюду, от побережья до горной гряды, которая пересекала остров, возвышались золоченые каменные столбы.

– Что это? – выкрикнула она. – Зачем?

Тифон пробормотал что-то неразборчивое. Рита удержалась от искушения повернуться к нему. К этой твари.

Пузырь замедлил ход и свернул к мысу, где стоял дом Патрикии, окруженный изгородью из бахромчатых змей, которых Рита впервые увидела в степном лагере. Казалось невероятным, что с того момента прошло несколько лет.

Рита услышала, как подходит Тифон, и вздрогнула, словно от холода. На свете есть вещи пострашнее смерти. Например, рабство у этих чудовищ.

Она быстро вытерла лицо ладонью и повернулась к поводырю.

– Почему вы их оставили?

– Потому что они тебе нужны. – Тифон поднес руку ко лбу и выправил вмятину. Рита судорожно сглотнула.

– Мне нужен весь этот мир, – сказала она. – Отдайте. Таким, как прежде.

Тифон издал звук, похожий на кашель подавившейся собачонки. Но тут же заговорил внятно:

– Исключено. Бюджет практически исчерпан. Кроме того, твоей планете найдено эффективное применение. Она переоборудуется в автономное хранилище. В будущие циклы любой желающий сможет изучать Гею непосредственно на месте. А пока она послужит интернатом для воспитания и обучения молодежи. На вашем языке это называется святыней.

– Из моего народа кто-нибудь жив?

– Умерли очень немногие. – Тифон поправил плечо.

Рита вспомнила необыкновенную податливость его «плоти» и отвернулась, прижав ко рту кулак.

– По правде говоря, если бы мы не вмешались, жертв было бы больше. А сейчас почти все население на хранении. Это не столь уж неприятная процедура. Мои «я» подвергались ей многократно. Хранение, в отличие от смерти, не конец.

Рита лишь покачала головой. Страха она теперь почти не испытывала, но и не желала вести пустые разговоры.

– Где мои спутники? Ты обещал, что их привезут сюда.

– Они здесь. – Пузырь двинулся над увядшим садом Патрикии, апельсиновые деревья которого превратились в серые пыльные скелеты. Из-за дома появились другие пузыри. В одном находился Деметриос, в другом Люготорикс, а в третьем Оресиас. Рядом с каждым стоял конвоир. Спутник Оресиаса носил личину старухи; рядом с Люготориксом стоял рыжеволосый старик, а около Деметриоса – стройный юноша в студенческом одеянии.

Люготорикс не двигался, зажмурив глаза и скрестив руки на груди.

«То, чего он не видит, не в силах его унизить», – догадалась Рита.

Тифон хранил молчание. Пузыри медленно вплыли во двор дома Патрикии. Будто ощутив присутствие хозяйки, Люготорикс открыл глаза, и в них запылала неистовая радость. Его сломили не до конца. Деметриос лишь кивнул, не желая встречаться с ней взглядом; Оресиас, казалось, не мог даже поднять голову.

Разгром. Полный и окончательный. И отступать некуда.

Как бы в такой ситуации повела себя софе? Как бы она поступила, потеряв вторую планету, вторую родину? Неужели стала бы покорно дожидаться смерти? Ведь разгром ужасен – ужасен настолько, что просто не укладывается в голове.

И никакой надежды.

– Вы погубили целый мир, – сказала Рита.

– Нет, – возразил Тифон.

– Заткнись, – зло бросила она. – Убийца.

Поводырь, видимо, решил больше не спорить. Девушка попыталась заговорить с друзьями, но между пузырями не проходило ни звука. Тогда она резко повернулась к Тифону и заметила на искалеченной физиономии ликование. Оно тотчас исчезло, но его нельзя было спутать ни с чем. Тифон вобрал в себя достаточно «человеческого», в том числе и мимику.

И тут Рита поняла: сюда их доставили еще по одной причине. Как пленных на парад. Чтобы, глядя на них, победители испытали торжество.

Можно снова сбить Тифона с ног, но что толку? Боли он не чувствует, унизить его невозможно. Дерзкий тон тоже не дает удовлетворения. Жалкая, беспомощная, она ничего не может сделать. И все-таки делать что-то надо, а то и впрямь останется только лечь и умереть.

Но ведь и умереть не дадут. Поместят на хранение.

Когда-то люди, построившие Путь, отбросили яртов. Они снова победят, может быть, даже уничтожат этих подонков, найдут Риту и ее друзей, точнее, снимки их личностей на пластинках или в кубиках, и вернут к жизни. Но стоит ли всерьез на это рассчитывать?

Патрикия ухватилась бы за любую соломинку.

Рита оглядела Тифона – на сей раз спокойно – и, понимая умом (но не душой), что терять нечего, попросила:

– Верни нас назад.

– Тебе не нужен этот дом?

Она отрицательно покачала головой.

– Чего же ты хочешь? Умереть? – с вежливым интересом спросил Тифон.

– А что, можешь посодействовать?

– Нет. Разумеется, нет.

– Тогда просто отвези меня обратно.

– Хорошо.

Пузырь заполнился чем-то вроде студнеобразного дыма, из-под ног ушла опора…

«Отвези меня на склад, – подумала она. – И храни. Мое время еще придет».

Она бы с радостью приняла забвение, если бы знала наверняка, что никто ее больше не потревожит.

Земля; Пух Чертополоха

Ланье встал и двинулся дальше. Он взбирался по склону горы, оглядываясь на пастбища, которые осень выкрасила в желто-коричневые тона, и на разросшиеся за лето стада овец. Судьба обходилась с ним сурово, однако он не был на нее в обиде; нельзя исцелить от глупости все человечество, нельзя повернуть дышло истории. Почти всю жизнь он помогал другим, и теперь, чтобы помочь собственной душе, было необходимо избавиться от чувства долга. Пришла пора успокоиться и подготовиться к следующему шагу. И хотя врачи против воли Ланье поставили ему имплант, какая-то часть сознания радовалась продлению жизни, зная при этом, что не согласится на бессмертие. Когда придет время (пусть через десять лет, через пятьдесят), Ланье не дрогнет.

Он не настолько ценил свое «я», чтобы удлинять срок его существования более чем на столетие. Не из-за усталости или гордости, просто он был так воспитан.

«Карен, конечно, против… И все-таки впервые за эти годы мы близки. И это самое главное».

Спустя два месяца после его воскрешения, в самую ясную из ночей, они гуляли под звездами.

– Мне вроде бы уже нет до них дела. – Карен показала на горизонт, за которым прятался Пух Чертополоха.

Ланье кивнул. Он держал в руке фонарик; в нескольких метрах впереди по тропинке скользило пятно голубого света.

– Вот тут мы и встретились. – Слова эти прозвучали глуповато и неуклюже; они больше подходили неуверенному в себе юноше, чем старику.

Карен улыбнулась.

– Гарри, мы прожили вместе немало прекрасных лет. – И спросила со своей обычной прямотой: – Что сегодня для нас важнее – общее прошлое или будущее?

Он не нашелся с ответом. Как ни крути, на этом свете он оказался вопреки собственному выбору, а потому, наверное, не пристало ему мечтать о долгой жизни… Но и умирать не хотелось. Чего хотелось, он знал твердо: равенства и справедливости. А одного бессмертия недостаточно. И за свои убеждения он согласен заплатить жизнью.

– Сейчас – только мы, – сказал он.

Она сильнее сжала его руку.

– Хорошо. Мы – только сейчас.

Нет, не всегда она будет рядом. Как только Гекзамон возьмется за ум (почти наверняка в один из ближайших месяцев) она вернется к работе, и тогда их пути, вероятно, разойдутся вновь. Ему этого совсем не хотелось, но что поделаешь, если они уже не пара… Он в силах принять старость, она – нет.

Правда, еще хотелось бы повидаться со многими людьми, задать кое-какие вопросы. Что произошло с Патрицией? Где она? В родной Вселенной? Или в другой, альтернативной? Или сложила голову, пытаясь туда проникнуть?

Вокруг Земли Пух Чертополоха облетал за пять часов пятьдесят минут, и так со дня Разлучения. В некоторых странах, даже спустя десятки лет, наполненных просветительской деятельностью и социальным регулированием, люди боготворили яркую звезду Камень. Ничего странного – человек с трудом расстается с предрассудками.

Слухи о скором уходе Избавителей кое-где вызвали панику, а кое-где облегчение. Люди, обожествлявшие Пух Чертополоха и его обитателей, решили, что ангелы покидают планету из-за презрения к ее грехам. Отчасти это соответствовало действительности. Но если Земля не могла отринуть свое прошлое, то не по силам это было и Гекзамону.

И вот открытие Пути не за горами, чудеса Корженовского вершатся безукоризненно, и Специальной Комиссии Нексуса пора подумать о том, как исцелить самые кровавые раны, нанесенные взаимоотношениям Камня и Земли.

Правда, время поджимает, и не сказать, что власти готовы лезть вон из кожи. На Гекзамоне царит энтузиазм, истерия кажется невозможной, во всяком случае, крайне маловероятной. Население орбитальных тел пребывает едва ли не в наркотическом возбуждении, кичится своим могуществом; оно готово лезть хоть к черту на рога и уверено, что в конечном итоге Земля тоже не останется внакладе. Путь всем подарит процветание.

О визите Мирского почти никто не вспоминает. Кстати, куда девался так называемый «аватара»? Почему он, такой могущественный, не сорвал референдум и не вынудил Гекзамон плясать под свою дудку? Даже Корженовский мало раздумывал о Мирском. Дел у Инженера было по горло – наисрочнейших дел внутри и вовне Гекзамона; и внутренние проблемы преобладали чем дальше, тем ощутимей.

Кутаясь в мешковатый красный плащ, Инженер летал по скважине. Два дня назад с Оси Торо прибыли три длинных, изящных щелелета. Они прошли по скважинам Пуха Чертополоха и огромными черными веретенами зависли в мягком сиянии силовых лучей пообочь привычной тропы Корженовского. Корабли эти, полностью вооруженные, предназначались для защиты Гекзамона. Могли они пригодиться и для изучения Пути.

При взгляде вниз, на широкую цилиндрическую котловину Шестого Зала, у Корженовского появилось странное предчувствие – из тех, что невозможно объяснить или отринуть. Вновь и вновь от фундамента, на котором были выстроены и объединены его дубли, исходили эмоциональные импульсы. Он не противился, ибо на качестве работы эта аномалия не отражалась, а если и отражалась, то лишь благотворно, проясняя ум.

При задействованных имплантах у Ольми всегда менялся процесс сна; еще сильнее он изменился, когда ярт взял верх.

Гоморфу, оснащенному имплантами, спать необязательно. Обработка сведений, впечатлений и переживаний, а также отдых и игры натруженного подсознания происходят в часы бодрствования; с этими функциями справляются искусственные личности в имплантах. Пока естественный мозг «спит» или «дремлет», в периферийных устройствах может продолжаться напряженная работа сознания; в момент пробуждения мозгу достаточно лишь «профильтровать» содержимое имплантов, очистить их от ненужной информации.

За века эту процедуру довели до совершенства.

«Сны» Ольми яркостью не уступали реальным впечатлениям, жизни в иной Вселенной с иными (и переменчивыми) «законами»; но он при желании мог не погружаться в сон целиком. Естественному мозгу вовсе не требовалось следить за имплантами, даже знать о том, что в них происходит. Через каждые пять-шесть лет «сновидения» перекочевывали в основной имплант, где подвергались чистке и уплотнению; Ольми либо перегружал их во внешнюю персональную память, либо стирал. Чаще всего стирал, поскольку не любил переживать «сны наяву», и поступался этим правилом лишь в тех случаях, когда чувствовал, что в сновидениях может крыться решение какой-нибудь неотложной задачи.

Однако сейчас все оперативное пространство имплантов, в том числе основного, занимала психика ярта. Даже когда Ольми контролировал свой разум, он не обходился без подключения естественного «мозгового центра» – первичной психики – к подсознательной обработке данных.

У него всегда был выбор: либо естественный сон и сновидения, либо фильтрация «снов наяву». До инцидента с яртом он предпочитал второе. Грезы въяве решали множество проблем, а сознание Ольми было достаточно дисциплинированным, чтобы не отвлекаться.

Однако сейчас ярт манипулировал не только имплантами, но и первичными, оригинальными матрицами сознания и подсознания – психическими процессами в органическом мозгу. Нередко исконное сознательное «я» Ольми без предупреждения перескакивало в мир сна.

А он кишел чудовищами. В подсознании с его архетипами и стереотипами воцарил ужасающий бедлам. На уровне сознания Ольми худо-бедно держал себя в руках, но глубинное эго, беспомощное и затравленное, металось в панике. Довольно часто ярт, не нуждаясь во внимании своего пленника, выпускал его «на прогулку», вынуждая скитаться по стране кошмаров.

Сталкиваясь нос к носу со своими сновидениями, Ольми находил изъяны собственного характера, и это подавляло и без того жалкий боевой дух. Почему десятилетия, нет, века назад он не избавился от этих недостатков при помощи тальзитской или какой-нибудь другой терапии? Обладай Ольми абсолютно рациональной психикой, он бы не совершил этой катастрофической ошибки, не пустил в себя ярта… В снах то и дело возникали суицидальные позывы, а еще приходилось драться с мелкими насекомопо-добными тварями, норовившими отгрызть у него конечность или голову. Иногда он собирал в кулак всю волю и отвагу, лишь бы выжить, продержаться, пока ярт не выпустит его разум во внешний мир.

Временами появлялось чувство, что ярт измывается над ним намеренно, в отместку за свой плен. Но подтверждений этому не было, как не было и доказательств жестокости или извращенности ярта. Просто ему понадобился весь разум Ольми, чтобы сгребать отовсюду информацию или маскироваться под человеческое существо.

Даже когда сознание Ольми выходило на передний план и вроде бы управляло телом, он не мог действовать ни по плану, ни по сиюминутному побуждению, если не получал «добро» от ярта.

Мины, способные убить их обоих, ярт удачно обходил, хотя даже Ольми не знал теперь, где они расположены. За миг до капитуляции хозяина дубль ухитрился стереть самого себя (единственная промашка ярта), а только он знал местонахождение и принцип действия мин.

По всей видимости, ярт не сомневался в прочности своего положения. Он уже походил не на кукловода, а на всадника, доверяющего коню. Наступил момент, когда он впервые облек свое пожелание в форму требования, вместо того чтобы попросту принудить Ольми к действию.

«Надо поговорить с Корженовским. Мы должны воспользоваться открытием Пути».

«Сначала откроют пробный канал, – возразил Ольми. – Лучше дождаться полной стыковки. А еще лучше – совсем не появляться на публике».

Ярт поразмыслил.

«У нас с тобой (времени в обрез), не правда ли, друг-исполнитель? Надо спешить. Опасность преждевременного разоблачения не превышает риска опоздать, лавируя между твоих капканов. Открыв Путь на пробу, Корженовский может обнаружить, что его не так-то легко закрыть».

Механизмы Шестого Зала были осмотрены и проверены в действии, неисправные детали отремонтированы или заменены. В последние недели десять тысяч телесных, около семидесяти тысяч дублей и неисчислимое множество автономных и дистанционных работали не покладая рук под непосредственным руководством Корженовского. Близилось важнейшее испытание.

За считанные часы до пробной стыковки Инженер устроился на отдых в своем сферическом жилище, – прикрепленное к поверхности скважины, оно напоминало кокон. Разум и тело были на грани полного изнеможения. Даже разделение «я» на десяток дублей не облегчило бремени, которое он знавал и прежде и которому удавалось одновременно воодушевлять его и и изнурять.

Некогда люди, открывавшие Врата в Пути, полагались лишь на психологический самоконтроль. Статут церемоний в ремесле открывателей служил для напоминания о том, что растерянный или затуманенный ум не способен правильно обращаться с Ключом.

В уме Корженовского царил сумбур, однако он намеревался использовать вместо Ключа весь Шестой Зал (а в сущности, весь Пух Чертополоха) и создать нечто вроде огромных Врат.

Повиснув в трубе из спальных полей, он плотнее закутался в красный плащ и, не открывая глаз, впустил облачко тальзита – последнего, насколько он знал, настоящего тальзита в Земном Гекзамоне. Полностью успокоить и прояснить разум он не успеет, но тут уж ничего не поделаешь.

Спальная труба заполнилась дымкой, и Инженер глубоко и ровно вздохнул, впитывая легкими и кожей крошечные частицы, позволяя им проникать всюду и очищать, чинить, умиротворять.

– Господин Корженовский.

Он открыл глаза и сквозь редеющий туман тальзита увидел неподалеку мужчину. Сфера была непроницаема, за подступами к ней наблюдал монитор, – спрашивается, как сюда попал гость?

Корженовский выпрямился и отогнал ладонями последние струйки пыли.

Опять Ольми. Но как странно он выглядит: заросший, нечесаный, глаза враскос. А пахнет от него, точно от запущенного гоморфа. И еще – ощущение страха… Корженовский брезгливо наморщил нос.

– Я бы тебя пропустил, – сказал он. – Крадешься, как вор…

– Никто не знает, что я здесь.

– Зачем прятаться?

Ольми пожал плечами. Корженовский заметил, что у него нет пиктора.

– Мы с тобою старые друзья. Даже больше, чем друзья.

Корженовский поднял руку и взялся за слабый луч. Прежде они с Ольми общались непринужденно. Откуда вдруг эта натянутость?

– Ты всегда прислушивался к моему мнению, и я тебе всегда верил.

Разговор Инженеру нравился все меньше. Ольми казался выбитым из колеи, издерганным.

– Да.

– Теперь у меня к тебе необычная просьба. К тебе, а не к властям Гекзамона. Они бы вряд ли согласились. Я пока не могу все объяснить, но боюсь, что при открытии пробного канала у тебя возникнут большие проблемы.

– Дружище, я к ним готов.

– Но не к таким. Видишь ли, я собираю все сведения о яртах и нашел способ предотвратить еще более серьезные проблемы, а они появятся, когда мы откроем Путь. Даже раньше, на испытании. Я прошу отправить по пробному каналу послание.

– Яртам?

Ольми кивнул.

– Какого содержания?

– Этого я сказать не могу.

Корженовский снова поморщился.

– Как ты считаешь, Ольми, у доверия должны быть границы?

– Это необходимо. Может спасти нас всех от чудовищной бойни.

– Спасти? Что ты разузнал?

Ольми упрямо покачал головой.

– Слишком уж это подозрительно… – проворчал Инженер. – Я не смогу помочь, если ты не объяснишь толком.

– Я тебя хоть раз просил о чем-нибудь таком?

– Нет.

– Конрад, наверное, тебе это покажется примитивным и бестактным, но я прошу об услуге.

– Очень примитивно, – согласился Корженовский, подавляя желание вызвать охрану. Желание исчезло, но Инженеру стало еще больше не по себе.

– Ты должен поверить. Все это очень важно, но сейчас я ничего не могу объяснить.

Корженовский пристально смотрел на человека, которому был обязан воскрешением.

– У тебя в этом обществе исключительные привилегии, – сказал он. – И ты не кривишь душой, утверждая, что никогда ими не пользовался. Как не пользовался и мной. Где твое послание?

Ольми вручил ему информационный кубик.

– Вот. Шифр знают только ярты.

– Прямое обращение? – Мысль о предательстве Ольми казалась Инженеру абсурдной, и все-таки он был глубоко потрясен. – Предупреждение?

– Считай это мирной инициативой.

– Затеял дипломатическую игру с нашими злейшими врагами? А президент в курсе? Или хотя бы командующий Силами Обороны?

Ольми покачал головой, исполненный решимости не поддаваться на расспросы.

– Ладно, тогда у меня только один вопрос: это не сорвет открытие?

– Сейчас не в моде торжественные клятвы, но я торжественно клянусь: Путь будет открыт. Послание способно только помочь.

Корженовский принял кубик и подумал, нельзя ли как-нибудь по-быстрому расшифровать содержимое. Но зная Ольми, решил: скорее всего, нельзя.

– Отправлю при одном условии: очень скоро после этого ты все объяснишь. И заодно расскажешь, что с тобой случилось.

Ольми кивнул.

– Где тебя можно найти? – спросил Корженовский.

– Я буду на открытии пробного канала, – пообещал Ольми. – Фаррен Сайлиом пригласил.

– Неогешельские наблюдатели хотят, чтобы каждый из нас был у них на виду, – проворчал Инженер. – Скоро спрятаться от них будет негде.

– Всем нам сейчас нелегко, – сказал Ольми.

Корженовский сунул кубик под плащ и пожал Ольми руку. В следующее мгновение гость покинул тесное обиталище Инженера.

«Он передаст депешу?» – спросил ярт, когда они с Ольми выбрались из скважины.

«Да, – ответил Ольми, – чтоб тебя черти взяли».

В «голосе» ярта появилось нечто похожее на грустинку:

«Мы с тобой как братья, но не доверяем друг другу».

«Ни капельки», – согласился Ольми.

«(Я) не могу убедить тебя в важности (моего) задания».

«А ты и не пытался».

«Не знаю, что обнаружат твои соплеменники, когда откупорят Путь. Но вряд ли что-нибудь приятное».

«Они готовы ко всему».

«Непонятна причина волнения. (Я) не имею права наносить ущерб твоему народу, поскольку вы с другом отправили командованию потомков депешу. Кстати, в ней сказано, что мы с вами – не враги. Не можем быть врагами. Не должны».