Текст книги "Вашингтон, округ Колумбия"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Миссис Барбер вышла из кабинета. Гарольд заметил:

– Если б ты захотел сляпать из пустышки редактора отдела вашингтонской светской хроники, лучшего результата ты бы не добился.

– Мне понравились перчатки.

– Мне нравится в ней все. Как по-твоему, к чему готовят тебя родители?

– Откуда мне знать? Отец сказал, что я должен работать в газете. Только и всего. Полагаю, рассыльным.

– Начни с корешков, унаследуй вершки. Это и есть Америка.

– Я-то рассчитывал, мне позволят работать с вами.

– Кино по утрам – это для стариков и неудачников. Кем в самом деле ты хочешь стать?

– Стать стариком, стать неудачником.

– Ну, до этого ты дойдешь естественным путем. А в промежутке?

– Сам не знаю. Наверное, политиком. Пока не решил.

– Что, от храма науки на Блу-Ридж мало проку?

– Он не так уж плох. – Питеру часто приходилось защищать свой университет от поклепов в том, что это всего-навсего захолустный клуб. Разумеется, это клуб, но очень недурной клуб; как выяснилось, между заседаниями у его членов оставалась масса времени, и он глотал книгу за книгой. Сейчас он читал Д. X. Лоуренса. С удивлением обнаружив, что по ошибке выбрал не того Лоуренса, – этот знать не знал про восстания в пустыне, – он продолжал читать про влюбленных женщин и находил в этом немалое удовольствие.

– Какое бремя быть сыном богатого человека!

– Это из кино или вы всерьез?

– И то и другое. Кино – это жизнь, только суть ее там предельно упрощена. Да. Ты в положении, когда все возможно и, естественно, ничто особенно не манит.

– Я бы не сказал, – возразил Питер, хотя именно это он часто и подолгу доказывал своему товарищу по комнате, серьезному юноше, который верил, что уже недолго осталось ждать того дня, когда бог с мечом сойдет на землю и в гневе своем будет судить род людской, отсылая грешников в геенну огненную, где и для него припасено местечко, так как он предавался онанизму, а свою драгоценную невинность, как он уверял, совершенно случайно и по пьянке отдал девице из Ричмонда. Однако, когда религиозная одержимость слетала с него, этот юноша проявлял незаурядный ум и честолюбие. К тридцати годам он рассчитывал сколотить себе состояние. Питер нисколько в этом не сомневался и завидовал его целеустремленности. Сам он не ставил перед собой никаких целей, разве что гонялся за девицами в Вашингтоне вместе со своим другом Скотти и дважды добивался успеха. Сам по себе секс был ему вудовольствие, но не были в удовольствие нудные разговоры. Они неизменно упирались в тему брака – и тогда он бежал. В отличие от Скотти, который вечно, как он выражался, был влюблен, Питер держал с девушками ухо востро. Лишь однажды он смог заставить себя уверовать в то, что влюбился. Но всякий раз, когда та девушка смеялась, она как-то по-чудному всхрапывала носом, и после десятка встреч он стал страшиться ее смеха, зная, что за ним, неминуемый, как смерть, последует всхрап. Поэтому он бросил ее и больше не влюблялся.

– Как Инид? Я что-то давно ее не вижу.

– Я тоже. – Это была правда. С тех пор как Инид переступила черту, разделяющую мир детей и мир взрослых, она ушла от него далеко-далеко. – Возможно, я увижу ее в доме отца в конце недели.

– С Клеем?

– С младенцем.

– Уму непостижимо, чем Клей не пришелся твоему отцу в качестве зятя.

– Я просто не могу сказать, как он поведет себя в том или ином случае. Я вообще плохо его понимаю. – Питеру нравилось отзываться о своем отце вчуже. Испуганная реакция его менее искушенных сверстников стоила того, чтобы чуточку покривить душой.

Но с Гарольдом такие штуки не проходили.

– Понимаешь, отлично понимаешь. Ну а теперь мне надо сесть и разобрать по косточкам Джорджа Брента.

Когда Гарольд приблизился к пишущей машинке, он стал не Джорджем Брентом, а Джорджем Арлиссом, несущим на своих старых плечах всю тяжесть возложенной на него высокой ответственности. Питер оценивающим взглядом следил, как кардинал Ришелье уселся в свое кресло государственной значимости, взял в руку невидимое перо и начал плести очередную интригу.

У министерства финансов теснилась такая толпа, что Питер не только не мог перейти улицу, но и вообще двигаться дальше. Люди толклись на месте, горя желанием увидеть короля и королеву, которые скоро должны были проследовать от вокзала к Белому дому. Над головами торчали картонные перископы. Фотоаппараты были на взводе. Спасаясь от толкотни, Питер вскарабкался на ограду министерства финансов и был незамедлительно вознагражден великолепным зрелищем. Король и президент сидели бок о бок на заднем сиденье открытого автомобиля. Толпа вежливо приветствовала их. Президент махал рукой, рядом с его большим розовым лицом лицо короля – к тому же спрятанное под адмиральской треуголкой – казалось совсем крохотным.

На этом все кончилось. Люди начали расходиться, и Питер спросил себя, остались ли они довольны. Маловероятно, хотя – почем знать! Люди сами по себе никогда не казались Питеру чем-то реальным. Они были словно не от мира сего, но все же казались вполне довольными своей неприкаянностью. Проталкиваясь сквозь толпу разгоряченных неприкаянностей, Питер вошел в отель «Уиллард».

Диана ждала его в вестибюле.

– Это было так глупо с моей стороны – назначить тебе встречу здесь. Я совсем позабыла про этот проклятый маскарад.

– Я наблюдал его, видел короля.

– Ну и как он?

– Маленький. У тебя что-нибудь срочное? Почему ты не могла сказать по телефону?

– Не могла, и все. Кто-нибудь мог подслушать. У тебя есть деньги?

– Долларов двадцать наберется.

– Нет, я спрашиваю не про наличность.

– Нет. Впрочем, сотни две, наверное, есть. А что?

– Я думала, ты богатый.

– Богат мой отец. Я – нет.

– У тебя не будет ничего своего, пока он жив, так, что ли?

– Ты задаешь жутко щекотливые вопросы. – Питер был озадачен. Откровенность в делах секса была уже довольно обычна среди его сверстников, но вот о деньгах никогда не упоминали.

– Я должна знать.

– На меня записан капитал, но он в руках попечителей – пока мне не исполнится двадцать один год. А какой с него будет доход, не знаю.

Питер отлично все знал. Он будет получать тридцать тысяч долларов в год. Капитал был записан на него его бабкой Деллакроу, когда он родился. Такой же капитал был записан на Инид, с условием, чтобы доход ей выплачивался лишь после того, как ей исполнится двадцать пять лет. Бабка полагала, что если на девушке захотят жениться ради денег, то за несколько лет, проведенных в ожидании этих денег, она вполне может разобраться что к чему. Однако зловредность бабкиного расчета не удержала Инид от замужества. Она тратила сколько вздумается, а потом заставляла Блэза платить по счетам. Безденежье нисколько не портило ей жизнь.

– Я-то думала, ты уже богатый. Ну ладно, он тебе все равно понравится. Он сейчас в баре.

– Кто – он? И о чем ты говоришь? – Питер еще не успел освоиться с новой Дианой. Самостоятельная жизнь изменила ее к лучшему. За пять минут она ни разу не покраснела, скорее наоборот, заставила краснеть его.

– Билли Торн.

Она выдержала артистическую паузу,

– Ну?

– Да ты же знаешь его. Гражданская война в Испании. Он потерял там ногу и написал книгу о бригаде Линкольна – об американцах, сражавшихся против Франко. Он герой, а сейчас он хочет издавать журнал, политический журнал.

– И дело только за деньгами.

– Какой ты догадливый! – Диана фыркнула. Она нравилась Питеру. Но он вовсе не был уверен в том, что ему понравится Билли Торн, громко скрипевший при ходьбе деревянной ногой. Торн был тощий, невысокого роста, и в нем не было ничего героического, разве что раскатистый бас.

– С деньгами беда, – сказал Билли Торн Диане, после того как та сообщила ему печальную новость. – Ну да ладно, как-нибудь сдюжим.

Он бросил на Питера острый, подозрительный взгляд, словно деньги у Питера были, но он их зажимал.

– У меня нет ни гроша, – сказал Питер. Затем, решив, что это звучит так, будто он оправдывается, добавил: – И потом, если б даже у меня и были деньги, я вовсе не уверен в том, что стал бы вкладывать их в политический журнал. Между прочим, какого направления?

– Либерального, – сказала Диана.

– Социалистического! – пробасил Билли Торн. Несколько бизнесменов, сидевших за соседним столиком, оглянулись.

– Какой из меня социалист, – сказал Питер, в данный момент веривший лишь в божественное право королей, при условии, конечно, что онсам – король в расшитом золотом синем мундире и треуголке и чтоб никакие там крупнотелые розоволицые президенты не высились над ним башней, когда он триумфальным кортежем проезжает по улицам Вашингтона. А реальную власть он охотно уступит каждому, кто дозволит ему играть роль номинального владыки.

– Питер реакционер, – заявила Диана. – Его отец – во всяком случае. Хуже Херста [15]15
  Уильям Рэндольф Херст (англ. William Randolph Hearst, IPA: /ˈhərst/) (29 апреля 1863 – 14 августа 1951) – американский медиа-магнат, основатель холдинга «Hearst Corporation», ведущий газетный издатель. Создал индустрию новостей и придумал делать деньги на сплетнях и скандалах.


[Закрыть].

Питер обозлился и повернулся к Диане.

– Ну, а твойотец, наверное, и рабов бы не освободил.

Билли Торн издал рев одобрения и вспугнул официантку.

– Здорово он тебя, а?

Диана вспыхнула. Да, она по-прежнему была все той же Дианой.

– Он консерватор, конечно, но на многие вещи у него страшно широкие взгляды, – с запинкой произнесла она.

– Например? – Билли подмигнул Питеру, который в эту минуту пытался себе представить, как выглядит его культяпка. Выпирающая из кожи кость? Едва ли. Наверное, просто заживившийся рубец, все еще красный и глянцевитый. Затем попытался представить себе, как выглядела нога, когда была оторвана. Он увидел кровь, услышал пронзительный вскрик Билли. Очень хорошо.

Диана продолжала защищать отца. Если хочешь, чтобы тебя выдвинули кандидатом в президенты, объяснила она, надо заручиться поддержкой самых различных людей; к тому же Соединенные Штаты необычайно консервативная страна, вот почему назрела необходимость в журнале, который выражал бы взгляды просвещенных левых (ей не нравилось слово «социалист»: слишком узко). Закончив свою речь, она более или менее утвердилась на прежних позициях. Билли выказывал элементарную осторожность, перестав дразнить свою покровительницу (а может, любовницу? – спрашивал себя Питер).

– Так или иначе, журнал нужен, – проворчал Билли. – Он должен быть смелее «Нейшн», живее, для молодежи.

– Мне казалось, журналы издаются исключительно в Нью-Йорке. С чего это вам вздумалось основать журнал здесь?

– Билли работает в министерстве торговли. Статистиком. Он не может бросить работу, пока мы не пойдем полным ходом.

Питер мысленно представлял себе Билли Торна. Служащий в большой комнате, уставленной столами, за которыми другие служащие помогают ему складывать бесчисленные колонки цифр. В одном углу комнаты – питьевой фонтанчик, служащие регулярно собираются там поболтать о бейсболе. Питер явственно ощутил языком бумагу белых конических стаканчиков – специфический лимонный привкус клея, – или, может, он исходит от самой бумаги? Билл» Торн вдруг перестал для него существовать иначе как в виде колонки цифр, которые надо сложить.

– Я брошу работу, непременно брошу, как только дело у нас пойдет на лад. Я приехал сюда ради Нового курса. Но теперь все это фью-ить!

– Фью-ить? – Для отца Питера это будет новость.

– Ну, разумеется. В следующем году президентом изберут либо демократа-консерватора, либо республиканца, и Новый курс похоронят.

– А вдруг Рузвельт выставит свою кандидатуру на третий срок?

– Он этого не сделает, – быстро сказала Диана, выражая надежду своего отца.

– А если даже и выставит, – подхватил Билли, – он кончился как либерал. Впрочем, он никогда им особенно и не был.

– А что это такое – либерал? – спросил Питер.

Билли пустился в пространные объяснения. Его голос гремел. На улицах выросли баррикады. Пролетариат вооруженной рукой завоевал право на труд. Было введено общественное здравоохранение. Налог на наследство положил конец огромным состояниям, природные богатства были национализированы. Богатые пошли на работу; добродетельные бедняки получили длинные отпуска. А в центре всего этого яростного принижения одних и возвышения других стоял Билли Торн, осуществляя руководство операциями; его деревянная нога скрипела, голос гремел. Тем часом бизнесмены за соседним столиком обратились в бегство – несомненно, для того, чтобы доложить комиссии по расследования антиамериканской деятельности, что враг захватил зал-ресторан отеля «Уиллард».

Когда Билли закончил речь, Питер увидел в глазах Дианы экстаз и решил, что она либо влюблена, либо рехнулась, если предположить, что это не одно и то же.

– Вот зачем нам нужен журнал, – заключил Билли. – Нам нужна трибуна, с которой мы могли бы следить за тем, чтобы говорилось и делалось то, что нужно.

– А почему вы так уверены, что нужно именно то-то и то-то? – Голос Питера звучал кротко. – Вы считаете, что отнять деньги у моего отца – правильно. Он считает, что это неправильно, и я тоже так считаю… из эгоистических соображений, конечно.

– Если конфискация богатства твоего отца на благо всему народу, то богатство следует конфисковать.

– Но действительно ли это на благо народу?

– Он безнадежен! – проревел Билли. – Читай Кейнса, читай Ленина, читай Маркса!

В эту миниту в зал вошел какой-то чиновник из министерства торговли, и Билли Торн окликнул его. Последовала церемония знакомства, и Питер воспользовался ею, чтобы распрощаться. Диана проводила его до выхода.

– Я очень сожалею, что втянула тебя во все это.

– Ничего. Он…интересен. – Большего Питер просто не мог из себя выжать.

Диана улыбнулась, в ней вдруг проглянуло что-то озорное.

– Слов нет, бедняга Билли действует на нервы, но у него блестящий ум. Я пришлю тебе его книгу об Испании. На нее были чудесные рецензии, за исключением тех, конечно, которые писали фашисты.

– Ну что ж, надеюсь, денег вы раздобудете.

– Я тоже. Быть может, нас выручит мистер Нилсон. Он как раз подыскивал для меня работу в Нью-Йорке, но тут я встретила Билли. Теперь я останусь здесь.

– Ты случайно не собираешься за него замуж?

– Не думаю, чтобы такие люди, как Билли, женились.

– Он в это не верит?

– Похоже, что так. От него веет свежим ветром, никогда еще не встречала таких людей. Ну да ладно, ты, конечно, его презираешь. – Она засмеялась. – Хочешь, попробуем снова? Ты где будешь этим летом, здесь?

Питер кивнул.

– Давай попробуем. Я зайду к тебе.

Диана вернулась к своему революционеру, а Питер вышел на Пенсильвания-авеню.

Толпы больше не было. Уличное движение вошло в нормальную колею. Он сел в такси и назвал шоферу адрес Инид. После ее брака и его собственного преображения из юноши в мужчину они редко виделись. Но как бы трудно с ней ни было, она была ему дороже всех тех, с кем связала его жизнь, и он часто спрашивал себя, по-прежнему ли она чувствует к нему то же влечение, какое он против своей воли чувствовал к ней, пусть даже их разделяет навеки река общей крови.

III

Техасцы здорово шумели, когда пришел Клей. Несмотря на то что хозяин был приверженцем Нового курса, он радушно заключил Клея в объятья и представил его тем немногим, с которыми тот еще не был знаком.

– А мы уже давно керосиним. – Хозяин, член конгресса, подтолкнул его к столу, заставленному рюмками и бутылками. Все присутствующие были без пиджаков, включая и одного министра, который отвернулся, услышав, что Клей работает помощником у Бэрдена Дэя. Но хотя Клей и забрался в стан врага, ему, как зятю Блэза Сэнфорда, выказали известное почтение. Что после свадьбы он не виделся с Блэзом и пяти раз – этого никто не знал.

Техасцы были в радужном настроении и болтали о чем попало. Особенно занимал их вице-президент. Хотя родом он был тоже из Техаса, лишь немногие допускали возможность, что он сменит президента на его посту.

– Во всяком случае, – сказал один из конгрессменов, – таким, как он, страну вокруг пальца не обвести.

– Потому что он из Техаса. – Последовал взрыв смеха над этой их общей бедой.

Хозяин покачал головой:

– Ему никого не обвести вокруг пальца потому, что он дает ссуды в своем банке из двенадцатипроцентов, понимаете? Спрашивается: кто станет голосовать за человека, который сдирает со скотовода двенадцать процентов?

– Любой республиканец, – откликнулся Клей. Его слова были встречены смехом. Несмотря на свою службу у Бэрдена, он отлично ладил с техасцами, хотя бы уже потому, что профессиональные политики склонны к взаимной терпимости; они отлично сознают, что убеждения одного являются ересью для другого, из чего вытекает, что лучше вообще не иметь слишком много убеждений. Во всяком случае, ярые догматики редко избирались в конгресс, хотя и назначались в различные учреждения. Клей терпеть не мог сторонников Нового курса, в особенности министра, который только что так откровенно выказал ему свое пренебрежение.

– Каков сукин сын, а? – кивнул на министра один из конгрессменов, пожилой человек.

Клей встревожился: неужто его неприязнь так заметна? Он решил прибегнуть к одному из любимых ходов Бэрдена:

– Можно сказать, он по всем статьям собака, вот только верным его не назовешь.

Конгрессмен фыркнул:

– В том-то и дело, что он верен. Но кому? Президенту! Ну да, слава богу, нам больше не придется иметь с ним дело – ни с ним, ни со всей их компанией. Еще одни выборы – и пожалуйте обратно в Нью-Йорк, где вам и место.

– Если только президент не выставит свою кандидатуру на третий срок.

– Не выставит. Подите-ка сюда, что я вам скажу. – Конгрессмен отвел Клея в уголок, и по его широкой улыбке тот догадался, что пришла пора потолковать о политике.

– Дело вот какого рода, – сказал конгрессмен, понизив голос так, что никто, кроме Клея, не мог его слышать. – Я за Бэрдена.

Клей был поражен: нет, этого не может быть. Он знал, что его собеседник поддерживает государственного секретаря Корделла Хэлла. Сделав вид, что он не принимает это заявление всерьез, а считает его лишь любезным предисловием к чему-то другому, Клей кивнул и стал ждать дальнейшего.

– Многие из присутствующих могли бы поддержать его, если бы он дал себе труд немножечко поухаживать за ними.

Интересно, подумал про себя Клей, что разумеет этот старикан под ухаживанием. Неслыханное дело, чтобы один политик высказывался в пользу другого. Под словом «они» обычно подразумевалось «я». Конгрессмен вытер лоб красным платком в белую крапинку. Вне всякого сомнения, на трибуне в предвыборную кампанию он был бы для них полезной подпоркой. Клей попытался нарисовать в своем воображении округ, который представлял его собеседник: нефть, скот, тополя, индейцы.

– К примеру сказать, прошли слухи о сделках Бэрдена с неким Эдом Нилсоном.

– А что в них такого? – невинно моргая, спросил Клей.

– Вот именно: чтов них такого? – Хитрое красное лицо вдруг придвинулось вплотную к его лицу. Клeй невольно отступил назад и уперся б стол.

– О чем тут толковать. – Металлический верх стола больно врезался Клею в ноги. – Эд пришел к сенатору… постойте… да, года два назад. Он вызвался нам помочь – и помог. Он оказал нам неоценимую услугу. – Пока что Клей высказывал всю правду-истину.

– Видите ли, в моем округе проживают индейцы. – Голос конгрессмена стал проникновенно-мечтательным. – Они – соль земли, этот народ… по правде сказать, я и сам на одну восьмую индеец. – С тех пор как пошел в гору юморист Уилл Роджерс, среди уроженцев Запада стало модным притязать на одну-две капли индейской крови в роду. Это давало им право называть себя «коренными американцами». – Так вот, эти славные люди, которых я имею честь представлять… – На губах сенатора заиграла неуловимо сардоническая усмешка, и от этого слова, обычно произносимые с рукой на сердце, потеряли всю свою благочестивость. – …продали большой участок земли компании, владельцем которой является некто Эдгар Нилсон.

Клей понимающе кивнул:

– Я слышал об этой сделке. Она тогда еще встретила некоторые возражения в министерстве внутренних дел, но в конце концов была одобрена.

– Возражения, и немалые, целую бурю протестов, которая стихла лишь после того, как некая сенатская подкомиссия не глядя санкционировала это тухлое дело, и с ее легкой руки богатые земли за спасибо перешли к некоему Эдгару Нилсону, а он потом словно по волшебству стал казначеем комитета «Дэя – в президенты».

Клей почувствовал, как на висках у него выступил пот.

– Я что-то не вполне вас понимаю.

– Наш общий друг Бэрден был председателем той сенатской подкомиссии.

– Но ведь он был за границей, когда дело слушалось в подкомиссии. Помнится, он был в Канаде и…

– Это так. Но как раз перед отъездом в Канаду Бэрден позвонил одному члену подкомиссии и объяснил ему, как важно, чтобы мистер Нилсон получил разрешение на покупку земли. Так вот, хотя сенатора, которого он столь доверительно проинструктировал, уже нет в живых, его секретарша – золото девка, она недавно перешла ко мне на службу, – рассказала мне, что на прежней службе у них было звукозаписывающее устройство, подключенное к личному телефону сенатора, – этакая штучка с ручкой, которая может всех нас угробить.

У Клея похолодели руки, засосало под ложечкой. Его политическая карьера кончилась, едва успев начаться.

– Так вот, у меня есть возможность достать этот… как бы его назвать?.. Ну, кусок разговора, что ли, который – я в этом твердо убежден – не должен пойти по рукам, так как он может доставить неприятности моему доброму другу и – как знать? – будущему президенту. О нет, ни в коем случае, сэр! Нельзя допустить, чтобы им завладели посторонние люди.

– Он может быть ложно истолкован. – Клей включился в игру. Ему просто не оставалось ничего другого.

– Как пить дать. – Лицо собеседника озарилось улыбкой, обнажившей пеньки обломанных зубов, коричневых от табачной жвачки. – Так вот, один мой приятель заинтересован в продаже нескольких акров вшивенькой землицы, прилегающей к разработкам мистера Нилсона, и мне кажется, будет справедливо, если мистер Нилсон купит этот участок – за разумную цену, конечно, – и получит в придачу к неразведанной сокровищнице недр запись разговора Бэрдена.

Не так страшно, как он думал.

– Идет. – Клей не хуже своего собеседника умел держаться существа дела. – Сегодня вечером я переговорю с Эдом.

– Скажите ему, чтобы он заглянул ко мне домой. После смерти жены я продал свой большой дом и живу теперь в «Олбэн-тауэрс». Слишком уж одиноко мне было без моей Крошки – так я ее называл: Крошка – такая малюсенькая она была, с такими огромными-огромными глазищами. Ах, как я по ней тоскую! – Конгрессмен налил себе виски. – Итак, я жду к себе Эда.

– Он не замедлит явиться. И если вы столкуетесь…

– Я в этом уверен. Он славный старикан, этот Эд, а мой приятель не такой уж жадный.

– Смею надеяться. Так вот, когда вы договоритесь о цене, дайте мне знать. И я заберу… эту самую… запись.

– Вы не хотите, чтобы она осталась у Эда?

– Нет, не хочу.

Конгрессмен рассмеялся:

– Я вас не осуждаю. Ну что ж, если он не потребуетее – в конце концов, платит-то он, – она ваша. Меня можно застать в «Олбэн-тауэрс» в любой вечер. Я ведь теперь никуда не выхожу. Что толку, в мои-то годы? Топчусь на месте и жду, когда можно будет присоединиться к моей Крошке– Малютке, да будет на то соизволение господне. Очень приятно было иметь с вами дело, сынок.

После этого Клей завел разговор с членом конгресса из Оклахомы и принялся обстоятельно толковать о том, есть ли у Корделла Хэлла, южанина, шансы на то, что его выдвинут кандидатом на пост президента. Во время этого разговора Клей вспомнил, как пренебрежительно обошелся Бэрден Дэй с Нилсоном накануне своего отъезда в Канаду. «Не желаю иметь ничего общего с этим человеком». А потом, несколько месяцев спустя, Нилсон сформировал комитет «Дэя – в президенты». Он, Клей, не заподозрил ничего неладного, и это встревожило его больше всего. Бэрден надул его. Это было невыносимо. В конце концов, если он не научился понимать человека, с которым проработал шесть лет, сможет ли он понять кого-либо вообще?

– А ну-ка, подающий надежды молодой человек, – как нельзя более кстати обратился к нему хозяин, беря его под руку. – Я только что побился об заклад, что через десять лет вы будете на Холме среди нас – избранный представитель народа.

– Или в Белом доме – сотрудником президента Дэя.

– Ну, за это я уже не ручаюсь. Имею обычай вкладывать свои деньги в надежные предприятия.

– Вы думаете, что сенатор Дэй не может быть выдвинут?

– Я не хочу, чтобы он был выдвинут.

– Это не одно и то же.

– Совершенно верно. Скажем так: он устраивает меня больше, чем Гарнер, Фарли, Хэлл или Макнатт.

– Но не больше, чем Дуглас, Гопкинс или Джексон.

– Примерно так.

– Сенатор Дэй стоит как раз между двумя этими группировками. Он может вам подойти, если вы не сумеете добиться назначения одного из своих, а с чужаком примириться не захотите.

– Как компромисс Бэрден подошел бы. Но, черт возьми, кому он нужен, этот компромисс!

Вот оно как! Ну что ж, выяснить отношения никогда не мешает, кандидатура Бэрдена не исключается.

Вернувшись домой, Клей позвонил Нилсону, и тот ничуть не удивился его звонку. Но в конце концов, в проявлении своих чувств Нилсон вообще никогда не выходил за рамки вежливой заинтересованности.

– Время от времени такое случается. – Голос в трубке звучал безмятежно. – Я зайду к нему.

– Вы купите у него эту… мм-м… землю?

– Что поделаешь.

– Вы не думаете, что он может снять копии с записи разговора?

– Едва ли. Раз я покупаю землю, он у меня в руках. Все, что он вздумал бы использовать против меня, я могу обратить против него самого. Надо же, как устроена жизнь! – Происшедшее, казалось, искренне забавляло Нилсона. Он никогда еще не производил на Клея такого сильного впечатления. – Да, кстати, – продолжал Нилсон, – Бэрдену об этом, по-моему, лучше ни слова. Это его только понапрасну встревожит. Оставляю это на ваше усмотрение. Вы знаете его лучше, чем я. – Они договорились, что, как только деньги будут уплачены, Клей заберет запись. Сказав еще несколько успокоительных слов, Нилсон положил трубку.

Клей в раздумье поднялся наверх. Он заглянул в детскую. Его дочь спала на дне своей кроватки, нянька-негри– тянка – на стуле, уронив на колени какой-то киножурнал. С минуту Клей наблюдал обеих. Рот няньки был открыт, по темно-коричневому подбородку сбегала коварно мерцающая струйка слюны. Его дочь выглядела не лучше. Пухленькая и светловолосая, с сыпушками потницы на коже, она лежала свернувшись, как собачонка, среди своих игрушек, тяжело дыша полуоткрытым ртом. Несколько удрученный, Клей вошел в спальню.

Вещи Инид валялись повсюду. Он выругался про себя. Столкнувшись с ее неопрятностью, Клей стал аккуратным, выковывая новое оружие в происходившей между ними войне. Их брак был войной, в этом не оставалось сомнения. Как главнокомандующие двух враждующих армий, обозревающие поле Битвы, они высматривали друг в друге признаки слабости. Первый выстрел раздался в Элктоне – это был их форт Самтер [16]16
  Самтер – правительственный форт в штате Южная Каролина, с осады которого южанами (12–14 апреля 1861 г.) началась Гражданская война в США.


[Закрыть]: она обвинила его в том, что из-за него у нее отвалился каблук, а он совершенно логично возразил, что если бы она смотрела себе под ноги… С отвалившегося каблука все и началось. Враждебные действия велись без передышки, лишь время от времени они заключали перемирия, чтобы перегруппировать войска, проложить новые коммуникации, подтянуть осадную артиллерию. И все же брак их был счастливый, пусть даже, подобно всем женщинам, которых он знал, Инид не удовлетворяла его; но в отличие от других она никогда не переставала интересовать его, и, хотя он по-прежнему заводил интрижки на стороне, он всегда был рад возвратиться к ней, зная, что, какой бы бешеной она ни была, она всецело принадлежит ему. Он сознавал, как непоследовательно с его стороны отказывать ей в той же свободе, какую разрешал себе, но он был воспитан в убеждении, что женщина – существо совсем иное, чем мужчина. Она может сохранять верность, есливлюблена, а потому, вопреки всем довольно внушительным свидетельствам в пользу противного, он видел основу их брака в том, что, будучи влюблена, она никогда не изменит ему, а он, тоже влюбленный, но при этом мужчина, не станет отказывать себе в развлечениях, в то же время сохраняя для нее свое «я».

Внезапно почувствовав себя измотанным жарой и дневной беготней, Клей бросился на кровать, словно это была Инид, обхватил руками подушку, хранившую ее запах, и заснул.

В сенатской столовой Нилсон и старый конгрессмен-техасец завтракали с голой Долли Перрин. Нилсон разрезал на кусочки бифштекс, а Долли пыталась его совратить, но он не обращал на нее внимания. Не замечал ее и конгрессмен. Он укладывал в коробку из-под обуви серебряные доллары и не переставая твердил: «То-то порадуется моя Крошка!» На что Долли отвечала ему безжизненным голосом: «Она далеко, сенатор. Тут канцелярия губернатора». Затем к ним присоединился Клей. Распалившись при виде Долли, он лег навзничь на стол, но она отвернулась от него и обхватила руками Нилсона, который с бесстрастным видом продолжал поглощать свой завтрак. Затем конгрессмен вдруг заметил Клея. С радостным воплем он принялся стаскивать с Клея брюки, словно рассчитывая найти в них клад серебряных долларов. «То-то порадуется моя Крошка!»

Клей с криком проснулся и увидел перед собой Инид. Язвительно улыбаясь, она дергала его за штаны.

– Перестань, Христа ради! – выдохнул он из себя, пытаясь высвободиться.

– Кто тебе снился?

– Не твое дело. Который час?

– Не ранний. Уж конечно, это была не я.

Клей выпрямился и сел в кровати.

– Как ни странно, это был конгрессмен из Техаса. У меня с ним кое-какие дела.

– Ничего себе дела творятся у вас на Холме! – Инид вдруг бросилась к нему на кровать как была, в своем длинном вечернем платье, и они сплелись в любовном объятье, крутясь и извиваясь, – это был один из тех моментов стихийно наступавших перемирий, которые придавали еще более глубокий смысл их войне, когда она возобновлялась.

Потом Инид лежала вытянувшись во весь рост в ванне, среди мыльных пузырей, отсвечивающих всеми цветами радуги в последних отблесках дня.

– Что-то ужасное, этот прием. Королева похожа на служанку. Он довольно милый, но уж больно крохотный. Они оба такие крохотные. Я была рядом с ними просто дылда. – Инид ополаскивала водой свои изящные груди, ее тело сверкало, словно бронза. – Знаешь этих девчонок Мак– дональдов, из Берривилля, я училась с ними в школе? Так вот, несколько лет назад они уезжали на лето в Лондон и были представлены ко двору – в волосах страусовые перья, расфуфырены как черт знает что. Они даже рассылали всем фотографии своего триумфа, и мы им так все завидовали. Ну так вот: я больше им не завидую. Каждого представляли. Никакой шумихи. Никаких перьев.

– Как твой отец?

– Как все – жаловался на жару. Король и королева, бедняги, почти все время проторчали на веранде. Но даже там было жарко. Остальные топтались в саду. Он, по-моему, красится. Это я о короле. Он весь ужасно загорелый и какой-то гладкий.