Текст книги "Вашингтон, округ Колумбия"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Рука, сжимавшая шоколад, оледенела. «Мертв», – пронеслось в голове у Питера за мгновение до того, как Люси Шэттак сказала:

– … убит на острове Сайпан, пуля попала прямо в голову. Он служил в морской пехоте.

Люси все говорила и говорила, но Питер больше не слушал. Он закрыл глаза, пытаясь вызвать в памяти образ Скотти, но получил лишь черно-белый негатив; он попробовал снова, и его мысленному взору предстало смутное подобие Скотти на роликовых коньках – ему четырнадцать лет, на нем плисовые бриджи; они сделал еще усилие и получил цветное изображение. Им тогда было по тринадцати. Они забрались в ванную в Лавровом доме. Питер был еще совсем не искушен в делах секса, и Скотти вызвался дать ему наглядный урок.

Занимаясь своим делом, Скотти рассказывал, как прошлым летом совратил девушку семнадцати лет. Это была великая победа. Тогда Питер ему не поверил (впоследствии он убедился, что Скотти никогда не врал). Но был его рассказ правдой или выдумкой, Питер позавидовал Скотти, потому что в тот день, на полу в ванной, он был уверен, что никогда ничего такого не сумеет. Мужская сила приходила к нему только во сне.

– Ничего не выйдет, – сказал он наконец, но Скотти лишь ухмыльнулся; черные волосы упали ему на лоб. Внезапно Питер почувствовал, как в нем нарастает какое-то странное, неизведанное ранее ощущение, и захотел вырваться. – Довольно, – сказал он. Но Скотти не отпускал его. Затем, с таким ощущением, будто он разрывается на части, Питер почувствовал, что жизнь уходит от него. – Господи Иисусе! – Он отбросил руку Скотти. Тот громко захохотал. Словно метеор, притянутый планетой, Питер падал, теряя равновесие, и, когда ему совсем уже стало нечем дышать, умер, чтобы возродиться вновь несколько минут спустя, когда Скотти оттолкнул его от себя.

Выражение, которое было в глазах Скотти в тот момент, – вот все, что он мог припомнить, а Люси Шэттак все говорила и говорила, и ее голос звучал словно издалека, как по телефону при плохой слышимости.

– Пойдем, – сказала Диана, беря его за руку. – Извините, миссис Шэттак. – Она оторвала его от гонца, принесшего печальную весть.

– Куда? – спросил он, удивляясь тому, что еще может говорить. Он поймал свое отражение в зеркале и с отвращением убедился, что выглядит как обычно: ничто не выдавало его внутреннюю боль, и только шоколад таял в руке. Но боль была самая настоящая, просто он потерял способность реагировать: подняться до трагедии или пасть в бездну отчаянья. Вместо этого в его мозгу не переставая крутился хроникальный фильм. Морская пехота высадилась на берег. В его ушах гремел диалог из кино: «Но ведь он еще совсем ребенок, капитан! Его нельзя назначать в дозор!»

Он попытался мысленно представить себе момент смерти Скотти и получил застывший кадр: Скотти подает мяч в бейсбольном матче под пальмами, а из пианолы по соседству несутся звуки песни «Ты для меня все», исполняемой бесцветным басом самого Скотти – голосом, которого он, Питер, никогда больше не услышит.

– Мистер Кархарт ждет. Он у себя в кабинете.

– Чего ждет? – Питеру не хотелось больше жить, хотелось, чтобы все остановилось, сказать: «Спасибо, с меня довольно», и рухнуть на пол с пулей во лбу.

– Вот макет. – Диана подала ему пробный номер «Американской мысли». – Идем. Вон туда. – Она подтолкнула его к двери.

Мистер Кархарт стоял за столом, на котором были разложены какие-то таблицы с множеством небольших квадратиков, частью пустых, частью надписанных.

– Генеалогическое древо, – любезно пояснил он.—

Я проследил род Кархартов вплоть до Роберта Брюса, [37]37
  Брюс Роберт – основатель графского рода норманнского происхождения (XI в.), сподвижник Вильгельма Завоевателя


[Закрыть]по обеим линиям.

– Это должно быть интересно, сэр. – В одной руке Питер судорожно сжимал макет «Американской мысли». Растаявший шоколад в другой грозил закапать ярко-красный ковер. Не без отвращения Питер понял, что драматизирует не смерть Скотти, а собственное горе.

К счастью, слухи о том, что мистер Кархарт зануда, не были преувеличены. Подобно всем величайшим занудам, он не только имел набор своих тем и анекдотов с бородой, но и был способен на стихийные вспышки непроходимой тупости. Как раз это и было нужно сейчас Питеру.

– Вот видите, у меня все в порядке с девятнадцатым и большей частью восемнадцатого века. Разумеется, тут и там попадаются лакуны, но в общем линия Кархартов ясна. Ну, а в семнадцатом веке есть несколько небольших проблем. – Он нахмурился: очевидно, проблемы были достаточно серьезные. – Вот тут у нас связь с сэром Томасом Броуном, [38]38
  Броун Томас (1605–1682) – английский медик и философ


[Закрыть]это весьма интересная связь, но она целиком зависит от этой вот дамы. – Он ткнул в один из квадратиков. – Кто был ее первый муж? Связаны ли мы с ее детьми от первого мужа или от второго?

Пока выяснялся этот вопрос, Питер присматривал, куда бы выбросить шоколад; это было рискованное дело, так как мистер Кархарт, требуя от жертвы безраздельного внимания, обладал способностью холодным взглядом пригвождать к месту всякого слушателя, которому вздумалось бы заерзать или зевнуть, не открывая рта.

Наконец обязательный номер программы закончился, и Питер вручил Кархарту номер «Американской мысли» и одновременно произнес перед ним речь.

На Кархарта это как будто произвело впечатление.

– Да, что-то в этом роде нам бы не помешало. Как говаривал мой друг Генри Адаме: «Вашингтон – это культурная пустыня». Просто удивительно, зачем он вообще тут обосновался. Представляю, какая это была для него пытка: жить напротив Белого дома и знать, что в отличие от своего деда и прадеда там он никогда жить не будет. – Ладно, пусть мистер Кархарт все это объяснит и разобъяснит. Питер ощутил беспокойство – верный признак того, что Кархарт оказывает на него воздействие. Занудливость Кархарта возродила его к жизни.

«Почему бы не позволить себе чуточку вульгарности? Давайте пригласим президента», – говорил Генри Адаме, и это всегда приводило Милисент в ярость, потому что президентом-то был ее дядя. Иниэс Дункан первый обратил внимание Питера на то, что, подобно средневековой римской знати, каждый из именитых вашингтонских родов основывался на одном-единственном выдающемся человеке. В Риме это был папа, в Вашингтоне – президент или прославленный законодатель. И еще долго после того, как имя знаменитости бесследно стиралось в памяти людей, ей продолжали поклоняться у домашнего алтаря, ибо она являлась единственным источником чести рода, основой всех его притязаний. Говоря о дяде, Милисент не называла его иначе, как президент, словно до него не существовало тридцати других.

– Я не стану вкладывать деньги в такое предприятие, – изрек наконец мистер Кархарт, предавшись занудным воспоминаниям о дне, проведенном с Генри Адамсом, – дне, в течение которого, как оказалось, не было сказано ничего такого, что так или иначе не касалось бы генеалогического древа Кархарта. – Но…– В маленьких тусклых глазках за золотым пенсне вроде даже сверкнул огонек. – … я подпишусь на первый год издания.

«Чтоб ты сдох», – подумал Питер и, запустив руку с шоколадом под стул, мстительно вытер ее о сиденье, нисколько не заботясь о том, видит это мистер Кархарт или нет. Злодеяние прошло незамеченным, ибо как раз в эту минуту Милисент просунула голову в дверь.

– А ну-ка, вы там, займитесь тем, зачем вас сюда позвали. Питер, явилась твоя сестра.

Джо Бейли радушно хватил Питера по плечу.

– Как живешь, приятель? – прокричал он своим густым басом, но Инид перебила его:

– Ты опять растолстел! А что это у тебя с рукой? – Она замечала все. – Шоколад! Ну и свинтус! – Она дала ему бумажную салфетку. Он с благодарностью взял ее и вытер руку.

– Что ты здесь делаешь? – одновременно спросили они друг друга, и оба засмеялись, радуясь уже одному тому, что они такие одинаковые. Питер объяснил, по какому делу он пришел к мистеру Кархарту. Инид сказала, что Джо захотелось познакомиться с вашингтонским обществом.

– Один бог знает, зачем это ему понадобилось. По правде говоря, скучнее Милисент дамочку еще поискать, а кроме чая, тут ничего не дают.

Как обычно, вокруг Инид стал собираться кружок, и Питер оставил ее. Она уже успела выпить, но твердо держалась на ногах и не заплетала языком. Однако Джо Бейли не отходил от нее ни на шаг, словно боялся, что она может упасть.

– Кто эта девушка? – Иниэс был тут как тут.

– Моя сестра.

– С твоей стороны это непорядочно – так меня надуть.

– Я хотел, чтобы вы полюбили меня ради меня самого.

Спасая честь, Иниэс перешел к пассивной обороне.

– Пожалуй, это самые никчемные люди, каких мне приходилось встречать. Сталин прав: отмирающие классы добровольно не сходят со сцены.

– Ну, а как насчет беседы? Ведь, в конце концов, это салон. – Поддразнивая Иниэса, Питер ощущал в себе какую-то душевную смуту, что-то такое, что имело отношение к Скотти помимо факта его смерти.

Иниэс ожесточенно поносил заманчивый мир, в который ему так хотелось пролезть, и, желая сохранить его дружбу, Питер поддакивал ему. Тут появилась Диана, горевшая желанием узнать новости. Питер предпочел говорить без обиняков.

– Пустой номер. Он не дает ни гроша.

– Не может быть!

– А почему бы тебе не пустить в дело твои собственные деньги – сэнфордовские миллионы? – Иниэс решил: мстить так мстить.

– Миллионы не у меня, миллионы у моего отца, и я не думаю, чтобы такой журнал пришелся ему по вкусу. Но… – Он повернулся к Диане и посмотрел ей прямо в глаза. – …Я попробую провернуть это дело.

Диана недоверчиво глядела на него.

– Правда?

Да, Питер сказал это всерьез. Пора бездействия кончилась. Годы, проведенные в школе и в армии, считай, пропали зря. Теперь он должен положить конец своей пассивности, сделать что-то стоящее и в то же время такое, что порадовало бы Диану, особенно сейчас, когда она поссорилась с Билли. Это нечестивое побочное соображение он постарался выбросить из головы. Он сделает это ради нее самой, подобно Скотти, который умер, совершая нечто важное, по крайней мере в данный момент. Но ведь все это сантименты, сурово одернул он себя, все это ложь. Умирать во имя чего-то так же глупо, как умирать ни за что. Он хотел пережить войну, и он ее пережил. Теперь надо платить за эту разумную осторожность, найти своей жизни должное применение. Он уже готов был порадоваться за себя, как вдруг ему пришло на ум, что он ведет себя неблагородно. Ведь он делает только то, что ему хочется, и ничего больше.

– Ну, пошли, – сказал он Диане, удивив этим больше себя, чем ее.

– Хорошо, – ответила она. – Я только возьму пальто, встретимся в вестибюле.

– Я знаю ее мужа. С ним нелегко иметь дело. – Иниэс пристально посмотрел на него.

– К счастью, мне не обязательно иметь с ним дело. – Питер простился с Иниэсом, пожалуй сохранив в целости слегка потрепанные узы дружбы.

Проходя через комнату, чтобы попрощаться с хозяйкой, Питер услышал, как Инид говорила Айрин Блок:

– Нет, я ей-богу, с удовольствием приду посмотреть ваш новый дом. Я слышала, теперь все к вам ходят. Вот уж никогда не понимала, чего все травили вас столько времени.

Айрин Блок побледнела еще больше, если это вообще было возможно, – снежный сугроб под безжалостным солнцем Инид.

– Да, да, – весело ответила Айрин. – Да, да, – с отчаяньем повторила она, уповая на перемену погоды. И перемена пришла в лице Питера.

– Здравствуйте, миссис Блок.

– Ах, Пьер! – Она повернулась к нему, взяла его руки в свои и уже не отпускала. – Вы тоже приходите. У меня будет скромный прием. Un petit cocktail. [39]39
  Скромный прием с коктейлями (фр.)


[Закрыть]– Хотя Питер желал ей всяческого добра, все же его передернуло, когда она назвала его Пьер. Довольная собой, Инид подмигнула ему. Прием с коктейлями был задуман в честь изгнанного немцами министра одной среднеевропейской страны. Как бы извиняясь за Инид, Питер сказал, что с удовольствием придет. Он пытался высвободить свои руки из рук миссис Блок, но она вцепилась в него в страхе перед Инид и заговорила быстро и безостановочно, не давая Инид рта раскрыть.

– Мы так редко вас видим, – сказала она весело, и Питер подивился, кого она подразумевает под словом «мы». Он был с ней едва знаком, и лишь чудовищное поведение сестры заставило его прийти к ней на помощь. – Но я вас понимаю, эта ужасная война взвалила на молодежь такое бремя. Я уверена, что вся работа лежит на вас, ведь выне имеете возможности бывать в обществе, в то время как генералы чуть ли не каждый вечер на званых обедах.

– Хорошо еще, что… – Инид оскалила зубы, собираясь потерзать свою жертву. Но Питер отвел удар.

– Я вовсе ничего не делаю, миссис Блок. А хотелось бы. – И тут его вдруг осенило. – Я хочу издавать журнал, почему бы вам не помочь нам деньгами?

– С удовольствием! – Вспомнив о богатстве своего князя от коммерции, она вновь обрела почву под ногами и выпустила руки Питера, не забывая, однако, об осторожности. – То есть, если ваш журнал мне понравится, разумеется. – И улыбнулась, не желая брать на себя никаких обязательств.

– Не сомневаюсь, что понравится!

– А я так просто убеждена, – сказала Инид. – В конце концов, это же будет светский журнал, правда? Вроде «Города и провинции».

Но ее жертва уже ускользнула.

– Заходите ко мне. Под вечер я почти всегда дома, – бросила она Питеру через плечо и исчезла.

Питер повернулся к Инид.

– Ты ужасна, – сказал он, и Инид расхохоталась до слез.

Откуда ни возьмись появился Джо Бейли.

– Как моя девочка? – Он взял сочную ноту на органе своих голосовых связок.

– Твоя девочка чувствует себя превосходно, но ей не мешало бы выпить. Это стародевичье чаепитие мне уже невмоготу. Питер нашел себе нового друга среди избранного народа – Айрин Блок. – Голос Инид звенел на всю комнату, Люси Шэттак у камина понимающе улыбнулась им.

Вдруг Питер почувствовал, что у него болит голова и он просто лопнет, если сейчас же не даст выхода своему горю и ярости. Он повернулся к Джо.

– Как наш переворот?

– Переворот? – Джо озадаченно глядел на него.

– Ну да, захват Белого дома, искоренение комми и возрождение чистой, простой и богобоязненной Америки, преданной мелкому фермерскому хозяйству, бейсболу и рабству.

– Ну, ну, без хамства, молодой человек!

Инид хотела что-то сказать, но промолчала. Облегчив душу, Питер распрощался с Милисент и спустился в вестибюль, где его ждала Диана. Взяв такси, он, не спрашивая ее, назвал шоферу свой адрес.

Лишь за полночь, уже после того, как Диана ушла, он наконец понял, что беспокоило его весь вечер. В прошлом году, когда Скотти приезжал на побывку, они глупо повздорили из-за знакомой девушки и холодно расстались в открытом кинотеатре для автомобилистов «Хотшоп»; Питер съел тогда два рубленых бифштекса и две порции картофеля, жаренного по-французски. Гордость не позволила им помириться, и Скотти снова уехал. Теперь, когда Скотти не было в живых, Питер вдруг сообразил, что за все их многолетнее знакомство он ни разу не сказал Скотти, как он ему дорог. Лежа среди скомканных простыней, от которых пахло Дианой, Питер хмурился, скрежетал зубами и клялся себе в том, что теперь он уже не повторит такой ошибки.

II

Издалека Бэрден слышал свой усиленный репродуктором голос, наполнявший зал. Он держал речь, и слушатели смеялись каждой его шутке. Публика была как раз в его вкусе: зажиточные фермеры, приехавшие в Вашингтон на ежегодный ленч, который устроили в этот год в новом отеле «Стэтлер», пригласив его в качестве основного оратора. Он рассказал им старый анекдот – последовал взрыв смеха. Он с показной скромностью опустил глаза, пытаясь разобрать заметки, которые сделал на меню. Пока зал смеялся, он быстро отхлебнул кофе и заметил при этом, что у него не убрали мороженое. Теперь оно растаяло. Это было отвратительно.

Внезапно смех прекратился. Бэрден хотел продолжать, но в его мозгу вертелась одна только мысль – о растаявшем мороженом. В голове было пусто. На какое-то мгновение он перестал понимать, где он и что делает перед этим множеством незнакомых людей. Он буквально потерял себя – в последние годы это случалось с ним время от времени на публике. К счастью, приступы афазии были кратко временны, и их, как правило, не замечали.

Бэрден отчаянно схватился за меню, прочел: "Boeuf а' la Washington". [40]40
  Говядиа по-вашингтонски (фр.)


[Закрыть]Это не помогло. Его замешательство росло. Зал с любопытством смотрел на него, удивляясь, почему он молчит. Он перевернул меню, увидел несколько наспех нацарапанных слов, среди них слово «Лусон». Это спасло его. Высадившись недавно на острове Лусон, Макартур начал битву за Филиппины. Вовремя придя в себя, он

подпустил в свою речь немножечко ура-патриотизма, совсем чуточку: пора махания флагами прошла, и это было ему больше по нраву, чем его противнику на недавних первичных выборах, заядлому стороннику Нового курса, проводившему свою предвыборную кампанию под лозунгами типа «Не забывайте Пёрл-Харбор!».

Бэрден избрал другой путь. Неназойливо и вместе с тем вполне обоснованно он напомнил избирателям, что за те тридцать лет, что он представляет их в сенате, их штат стал процветающим. Всякий другой на его месте развил бы эту тему во всех подробностях, но он ограничился одним лишь упоминанием и затем начал говорить о том, как на протяжении его жизни Соединенные Штаты стали мировой державой и (это были перепевы Перикла) как чудесно, но вместе с тем опасно быть великим. К его удивлению, эта часть его речи неизменно встречала живой отклик у зала. Когда он переходил к этой теме, он видел, как люди подавались вперед и с широко раскрытыми глазами жадно ловили каждое его слово. В такие моменты он познавал радость, позволявшую вынести мучительный процесс переизбрания.

Он не собирался говорить фермерам о том, как опасно быть мировой державой, но, поскольку они так хорошо восприняли славословие Макартуру, решил продолжать в том же духе. Однако, не успев сочинить и двух фраз о Державе, он вдруг сообразил, что слишком затянул свою речь. Ему следовало бы закончить на Лусоне. Пришлось самым решительным образом урезать Державу – и это было очень обидно, потому что он был признателен ей. Держава особенно действенно помогла ему против его противника из республиканской партии – бизнесмена, стоявшего на грубых империалистических позициях и располагавшего вдвое большей финансовой поддержкой. И хотя они шли примерно вровень, Держава в конечном счете побила деньги. Бэрден был так слаб финансами, что в последние недели предвыборной кампании ему стало нечем платить за плакаты и выступления по радио. Он едва был в состоянии оплачивать бесполезные, но необходимые объявления в еженедельниках. Бесполезные в том смысле, что они никак не влияли на избирателей; необходимые – потому, что издатель неизменно поддерживал того кандидата, который давал больше объявлений.

К счастью для Бэрдена, на его связь с Нилсоном не обратили особого внимания. С одной стороны, обвинения, предъявленные Нилсону правительством, пока не касались покупки земли у индейцев. С другой стороны, хотя Нилсона и обвиняли сразу по нескольким статьям, он еще ни в чем не был признан виновным. В результате соперник Бэрдена на первичных выборах, равно как и его противник-республиканец могли лишь выразить сожаление по поводу того, что сенатор Дэй знается с такими людьми.

По иронии судьбы, именно чувство справедливости чуть было не стоило ему голосов избирателей. Он подвергался яростным нападкам за то, что отстаивал права американцев японского происхождения. «Защитник япошек», – то и дело писали на его предвыборных афишах. Перед самыми выборами его противник-республиканец решился на отчаянный шаг и объявил сенатора Дэя агентом японского правительства (почему же еще сенатор виделся с японским послом Курусу за десять дней до Пёрл-Харбора?). Из-за этой несуразности республиканец провалился – к тайной радости Бэрдена, который был уверен, что на этот раз он потерпит поражение, причем не имел ни малейшего представления о том, что с ним тогда будет. Ему нечего было делать вне стен сената. Но добродетель восторжествовала, и на ближайшие шесть лет будущее его было обеспечено.

В отличном расположении духа Бэрден закончил свою речь шуткой. Пока фермеры смеялись, он уронил меню в лужицу растаявшего мороженого. Председатель поблагодарил его. Еще одна речь позади.

Усталый, но довольный собой, он стал проталкиваться через переполненный зал, обмениваясь рукопожатиями с разными людьми, раздавая автографы и позируя фоторепортеру (тот был в единственном числе – дурной признак). Затем, помахав на прощание залу рукой, он пересек вестибюль и подошел к газетному киоску. Он просматривал вечернюю газету, отыскивая в ней свое имя, как вдруг знакомый голос сказал:

– Так-то вы блюдете верность! Почитываете газету оппозиции! – Это был Блэз.

Бэрден поздоровался с ним громким голосом, все еще настроенным на выступление перед публикой. Они не виделись со времени выборов.

– Что слышно о нашем мальчике?

Бэрден был озадачен. О каком мальчике? Чьем?

– Две недели назад Клей написал мне, что он снова снимается с места. Но, разумеется, не мог сказать, куда их направляют. Сейчас он на Гуаме, по крайней мере, так доносят мне мои шпионы.

– Я ничего не слышал о нем за последнее время.

Строго говоря, если не считать поздравления в ноябре после выборов, Бэрден не получал вестей от Клея. Это было странно: Клей всегда аккуратно «поддерживал связь». Интересно, подумал Бэрден, уж не история ли с Нилсоном отбила у Клея охоту писать ему. Молодой, идущий в гору, он не желает иметь ничего общего с зашатавшимся стариком. Но я еще не упал, яростно подумал Бэрден, покупая журнал с надписью через всю обложку «Окопная война на Тихом океане. Репортаж Гарольда Гриффитса».

Блэз постучал по обложке пальцем-обрубком:

– Гарольд творит что-то феноменальное. Это черт знает что. Переплюнул самого Эрни Пайла. [41]41
  Пайл Эрнест (1900–1945) – американский журналист, получивший за свои корреспонденции с Тихоокеанского театра военных действий Пулитцеровскую премию (1944).


[Закрыть]Вот уж не думал, что он на это способен. Педик, конечно. Потому-то и пишет так хорошо о солдатах.

– Удивляюсь, как вы позволяете ему писать не только для вашей газеты.

Блэз нахмурился:

– Откуда я знал? Но ничего, писать для газет он не имеет права: таков договор. – Блэз купил тот же журнал. – А знаете, – сказал он, – я буду гостем президента на церемонии его вступления в должность на будущей неделе.

– Предатель, – улыбнулся Бэрден.

– Может быть. – Блэз закурил сигару. Тут к ним подошли несколько фермерских жен – пожать Бэрдену руку и пожелать ему всяческого благополучия, «потому что у вас правильный образ мыслей!» – на что Бэрден, как обычно, ответил: «Да умножит господь ваш род». Затем он повернулся к Блэзу. Тот наблюдал за ним с сигарой во рту.

– Вот видите, – сказал Бэрден. – Меня еще любят.

– Почему бы и нет? – На Блэза эта сцена не произвела впечатления. – Я иду в Белый дом вовсе не потому, что люблю этого старого стряпчего по темным делам…

– Вы поддержали его в прошлый раз.

– Только потому, что Дьюи для меня неприемлем. Нет, я иду исключительно из-за этой затеи с Объединенными нациями. Я всецело за, Бэрден. – Голос Блэза звучал так, словно он предостерегал.

– Я знаю, – сдержанно ответил Бэрден.

– Ваша сенатская публика не поднимет из-за этого шума?

Бэрден обнаружил, что ситуация ему нравится.

– Возможно. Точно не могу сказать. Многое зависит от того, как Франклин будет вести себя. Вильсон обращался с нами, как со школьниками. Это была его ошибка.

– Вы и вели себя как школьники, – пробурчал Блэз. – Во всяком случае, президент хочет с вами сотрудничать. Он для того и взял Трумэна себе в вице-президенты, чтобы заручиться поддержкой сената.

– Не исключено, что это была ошибка.

– Но вы ведь не собираетесь шуметь по этому поводу?

– Шуметь? Да разве мы можем? Два года назад мы одобрили вступление в послевоенную международную организацию.

– Но выне голосовали.

– Не голосовал. Но я был за резолюцию, по которой договора входят в силу лишь после одобрения сената.

– Это означает, что решающее слово по любому вопросу остается за сенатом.

– А оно и так было за ним. Конституция, статья вторая, раздел второй. – Бэрден переменил тему разговора. – Знаете, мы все еще держим место от Второго округа наготове для Клея. Я не раз говорил о нем, когда бывал в округе. Его там любят.

При мысли о Клее лицо Блэза просветлело.

– Это ужасно! Нам непременно надо найти какой-то способ избавиться от теперешнего конгрессмена. Но так, чтобы не очень круто. В конец концов, солдат в форме, вернувшийся с войны…

– Зачем же так круто. – Молодые стучались во все двери, Бэрден слышал это повсюду. – Мы сделаем для Клея все. Будьте спокойны. Как Инид?

– Нормально. – Блэз стряхнул пепел с сигары, и разговор о дочери был на этом закончен. – Эд Нилсон к вам не наведывался?

Бэрден был поражен.

– Нет. А он что – в городе?

– Я встретил его сегодня утром в Клубе печати. Он собирался на Холм, хотел вас повидать. Бедный Эд! – Блэз пустил большой клуб синего дыма в лицо Бэрдену. – Он очень затруднил вам перевыборы?

– Да. – Бэрден предпочел не вдаваться в подробности.

– Я так и думал. Но он хоть избежал тюрьмы. Это уже кое-что. Рад был повидать вас, Бэрден.

Эд Нилсон у него в кабинете – так сказала ему мисс Перрин. Вид у нее был испуганный. Эд сидел на диване, подперев голову руками, но, увидев Бэрдена, весело поздоровался с ним.

– Надеюсь, я не очень помешал вам своим вторжением? Ваша приемная – единственное спокойное место здесь.

Бэрден был глубоко уязвлен меткостью этого замечания. Больше не кандидат в президенты; простой сенатор, как все прочие. Но это ненадолго. Пройдет несколько дней – и его имя вновь прогремит на всю Америку. При мысли о карте, которой он собирался козырнуть, Бэрден воспрял духом и заговорил почти жизнерадостно с человеком, который едва не погубил его политическую карьеру.

– Вы хорошо выглядите, Эд. Я скучал без вас. Мы все скучали.

– Очень приятно слышать это от вас. – Нилсон был так же ласково учтив, как в тот день, когда они впервые встретились у подъезда Капитолия. Он не выдавал своей озабоченности даже теперь, когда федеральное Большое жюри рассматривало вопрос о предании его суду. – Главным образом из-за вашего зятя.

– Знаю. И очень сожалею об этом. Я бы с удовольствием удавил его.

– Самое печальное то, что я отлично ладил с людьми из Налогового управления. Больше того, мы отлично ладили с министерством юстиции, но, по-видимому, был звонок из Белого дома от одного из друзей Билли. Это решило дело. Так родился последний обвинительный акт. Он мстительный по натуре.

Бэрден вздохнул.

– Объект его мести не вы.

– Если я и не объект, то по крайней мере главная жертва.

– Он метил в меня. Если помните, Билли выступил со своими разоблачениями как раз передпервичными выборами. Он хотел погубить меня. И того же хотел президент. Вот почему Белый дом помог ему.

– Да, лояльным его не назовешь.

– Какая там лояльность! Но я уцелел. И вы тоже уцелеете.

– Ну еще бы, – непринужденно сказал Нилсон. – Теперь-то они мне ничего не смогут пришить. Теперь под нас даже с продажей земли не подкопаешься.

Это «нас» заставило Бэрдена содрогнуться. Он уткнулся взглядом в «Ведомости конгресса», лежавшие на столе перед ним.

– Рад это слышать, – прошептал он.

– То, что мы до сих пор не нашли ни капли нефти на этой проклятой земле, нисколько не облегчило моего положения. Так вот, Бэрден, что я хотел бы теперь от вас…

Бэрден окаменел, Нилсон рассмеялся.

– О нет, ничего страшного. Просто скажите своему зятю, что, если он от меня не отвяжется, я позабочусь о том, чтобы всем стало известно, что в данный моментон является членом руководства коммунистической партии.

– У вас есть доказательства? – Бэрден нисколько не был удивлен.

– У меня уже с полгода есть доказательства.

– Так почему же вы их не использовали?

– Потому что вам предстояло переизбрание. Знакомство со мной уже само по себе бросало на вас тень. А если бы еще стало известно, что ваш зять коммунист, вам был бы конец.

Бэрден был ошеломлен. Человека практичнее Нилсона он еще не встречал. И все же Нилсон принял удар на себя, чтобы спасти карьеру друга. Бэрден почувствовал, как на глазах у него выступают слезы.

– Вы ничего не сделали только из-за меня? – запинаясь, пробормотал он.

Нилсон улыбнулся.

– И у воров есть своя верность.

Этого еще не хватало. Бэрдена шокировало слово «воры», на что и рассчитывал Нилсон.

– Не знаю, как вас благодарить.

– Предупредите его.

– Я это сделаю. Будьте покойны. – Бэрден ощутил легкое сердцебиение. Это дело ему по душе. И, как ему казалось, Диане тоже.

– Скажите ему, что, поскольку вы теперь какое-то время можете не опасаться избирателей, я не остановлюсь перед тем, чтобы доставить ему серьезные неприятности.

– Я помогу вам, – сказал Бэрден.

Нилсон встал.

– Надеюсь, вы поддержите эту затею с Объединенными нациями.

– Если я вам что-то скажу, вы будете держать язык за зубами? – После разговора с Блезом Бэрдену не терпелось поделиться с кем-нибудь своей тайной.

– Постараюсь. – Нилсон с веселым удивлением глядел на него.

– На следующей неделе я намерен произнести речь – заклеймить изоляционизм и выступить в поддержку Объединенных наций.

– Отлично! – Нилсон был искренне обрадован. Он улыбнулся. – Вы не только правильно поступите, но и снова окажетесь в седле. Такое не каждый день случается.

– Совершенно верно, – ответил Бэрден. – Они рассмеялись, как мальчишки, пожали друг другу руки, как заговорщики, и расстались друзьями.

Уже стемнело, когда Бэрден вернулся домой. Ему открыл Генри. Жена крикнула сверху:

– Это ты, Бэрден?

И он ответил, как отвечал уже тридцать лет:

– Я вернулся! – И вошел в гостиную.

На стуле у камина, прямой как палка, сидел Билли Торн. Против него, на диване, сидела Диана и какой-то плотный молодой человек в форме, показавшийся ему знакомым. На кофейном столике между ними лежали газеты и что-то, похожее на растерзанный журнал.

– Я не помешаю? – спросил Бэрден.

Диана подбежала к нему, поцеловала.

– У нас замечательная новость! – Молодой человек пожал ему руку, и Бэрден узнал в нем Питера Сэнфорда, симпатичного, хотя и несколько бесхарактерного юношу. Краешком глаза Бэрден заметил, что Билли нехотя поднялся со стула.

– Добрый вечер, Торн. – Бэрден налил себе виски покрепче, чего обычно никогда не делал. – Что же это за новость?

– Журнал. Мы раздобыли денег! Сейчас мы выпускаем первый номер. – Диана была в экстазе.

– Не сейчас, а весной. – Билли с грохотом опустился на стул.

– Все равно это скоро, – сказала Диана.

Бэрден занял свое обычное место у огня.

– Где же вы раздобыли денег? – Он указал на Питера. – У этого молодого человека?

– У этого молодого человека нет денег, – ответил Питер. – Я заставил раскошелиться некую даму – миссис Сэмюел Айрин Блок. Вы, наверное, ее не знаете, сэр.

Бэрден резко выпрямился. Айрин. Чай. Обморок.

– Представьте себе, знаю.

– Ну, конечно же, знает! Она подобрала его на улице, когда с ним случился удар. – Диана была сама невинность. – Я же рассказывала тебе, Питер.