Текст книги "Вашингтон, округ Колумбия"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

–    Мне кажется, его амбиции идут дальше.

Сообразив наконец, что к чему, Питер даже не пытался скрыть свое изумление.

–    Иниэс! Ты собираешься писать книгу за него?

–    Я обещал помочь. Ну, знаешь, мыслишку здесь, мыслишку там.– Иниэс чувствовал себя неловко, однако не думал оправдываться.

–     Но какую именноиз твоих мыслишек? Необходимость отойти от двухпартийной системы, сходство между оргазмом и атомным взрывом, телереклама как главная причина рака? – Отступничество Иниэса не только изумило, но и странным образом развеселило его. Он повернулся к Клею: – Иниэс набит идеями. Придется выбирать осторожно.

–    Постараюсь.– Клей чувствовал себя как нельзя более непринужденно.– Я не собираюсь забираться слишком глубоко...

–     Естественно.– Питер посмотрел на встревоженного Иниэса и спросил: – Ну а ты, Иниэс, почему ты хочешь забраться так глубоко?

–     Я смотрю на это дело иначе. В конце концов, я буду просто помогать.– Но Питер видел, что Иниэс страдает, что в нем идет ожесточенная внутренняя борьба.

–     Он парень что надо,– сказал Клей.– И в философском плане мы не так далеки друг от друга, как можно подумать.

–     Король-философ! – Питер медленно поднялся на ноги.– Вы меня поражаете. Оба.

–     Спасибо.– Клей тоже встал. Он улыбнулся. Он был само обаяние.– Не тужи, Питер. Все будет хорошо.

–     Для тебя или для страны?

–     А это одно и то же. Разве я тебе не говорил? – Клей произнес это так, словно хотел подразнить его, но Питер знал, что он говорит совершенно серьезно.

–     Нет, это не одно и то же.– Питер держался за свои позиции, словно за глыбу, случайно преградившую противнику путь.

–     А кто может сказать? – Клей попытался обойти Питера, но тот намеренно закрыл собой проход, не желая упускать добычу.

–    Я могу, в числе прочих.

–     Ну так скажи! Объясни всем, что во мне не так. А что, в самом деле? – Клей не переставал обаятельно улыбаться.

–    Я уже писал об этом,– ответил Питер.– По-моему, я сказал все.

–     Но тебе никто не поверил.

–     Да, но, несмотря на это, правда не перестала быть правдой. Грубо говоря, ты не то, чем ты кажешься. Разумеется, и с большинством людей обстоит так же, но между тем, что ты есть на самом деле, и тем, чем ты кажешься,– на миллион долларов рекламы. Она старается внушить нам, будто ты герой войны,– а ты не герой; будто ты серьезный, думающий сенатор,– а ты не таков; будто тобою руководят лучшие побуждения,– а ты...

–     А откуда ты знаешь, кто я и что я? – Голос Клея прозвучал резко, а лицо его было теперь таким же серым, как и то, что за минуту до этого глядело на них с экрана телевизора.

–     Я знаю, что ты сделал и чего ты не сделал. В политике ты играешь в шахматы. Если опрос общественного мнения обнаруживает сдвиг влево, ты сдвигаешься влево. Компьютер может предсказать твою позицию по любому вопросу.– Питер повернулся к Иниэсу: – Ты совершенно правильно разгадал его. Он занимается политикой в вакууме. В нем ничего нет, кроме желания быть первым.

Клей отступил от Питера и придвинулся к Иниэсу, словно ища в нем союзника, но затем вдруг остановился, поняв, что это может быть расценено как отступление. Он повернулся к Питеру и сказал:

–   Ты завидуешь мне потому, что твой отец больше заинтересован в моей карьере, чем в твоей...

Выпад был настолько неожиданный, что Питер рассмеялся:

–    Нет! Придумай что-нибудь получше. У тебя никогда не было отца, и ты преувеличиваешь значение отцов для тех, у кого они есть. Я не завидую тебе ни в чем, вот разве что твоему необыкновенному успеху. Это что-то поразительное, но, в конце концов, это зависит не от тебя.

–   Ты ревнуешь меня,– упорствовал Клей,– к Инид.

Питер подумал, что, быть может, он недооценивал Клея.

Он знал, что наглости у его врага хоть отбавляй, но считал его неспособным сказать правду.

–   Я не уверен,– продолжал он,– что ревность – это то слово. Но я не отрицаю, что никогда не прощу ни тебе, ни отцу ее убийства.– От проницательных глаз Питера не укрылось, что лицо Клея стало как маска, отлитая из металла.

Но вот Клей заговорил совершенно бесцветным голосом:

–   Я сделал то, что считал для нее наилучшим. Она была алкоголичкой, и мне сказали, что она неизлечима. Возможно, мы были не правы, поместив ее в лечебницу. Не знаю. Но я любил ее, хотя, возможно, не так страстно, как ты.

Питер сжался, приготовившись к удару, который – он это знал – должен был незамедлительно последовать.

Клей был решительно настроен идти до победного конца.

–   Она рассказала мне, что случилось. Она мне все рассказывала. Вот почему она всегда трепетала перед тобой. Из-за того, что произошло между вами в тот день, в этом вот доме, в подвале, в кладовой.

В наступившей тишине пробили часы. Клей подобрал с полу обломки чайного столика и сложил их на столе.

–   Я скажу Айрин, что кто-то сломал столик. Наверное, его можно отреставрировать.– Он направился к двери и задержался на пороге.– У Инид не было секретов. Но ведь она любила и приврать, так что...– Не договорив, Клей вышел из комнаты.

–    Ну что же,– сказал Питер Иниэсу,– герой нашел своего автора.

–     Дело обстоит совсем не так.– Иниэс был потрясен услышанным не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем Питер. Оказывается, между средним классом, к которому он принадлежал, и классом, само существование которого он нередко отрицал, есть гораздо более глубокое различие, чем он предполагал: греховные мечтания одного оборачивались действиями другого.

–    Желаю удачи,– сказал Питер и пошел к выходу, но Иниэс схватил его за руку, словно ища у него поддержки.

–     Нет, я правда помогу ему, но это совсем не то, что ты думаешь.

–    А я разве сказал тебе, что я думаю? – Голос Питера звучал очень вежливо.– Но объясни мне, почему ты помогаешь ему?

–    Прежде всего, я думаю, что он станет президентом.– Иниэс проявил не свойственную ему прямоту.

–    Это возможно, и как раз поэтому мы... я должен приложить усилия к тому, чтобы он потерпел поражение.

–    Ты не видишь, что люди меняются, растут? – Иниэс перепевал последнюю рекламу Клея. Как утверждали авторы журнальных статей, за последние годы Клей «вырос», «пошел вглубь», и теперь уже все, кроме безнадежно предубежденных против него из партийных соображений, признавали, что он вступил в полосу «новой зрелости».

–    Разумеется, люди меняются: они меняют свою тактику. Клей привлек на свою сторону консерваторов. Теперь ему понадобился ты. Все это ясно как божий день.

–    Положим, ты прав. Тогда из соображений чистого практицизма не следует ли стать в его ряды, попытаться воздействовать на него?

К чему вели эти логические ухищрения Иниэса, слишком легко было предсказать, и Питер оборвал его:

–    Не будь ребенком.– Этим он оставлял позади своего прежнего учителя.– Он использует тебя. Но ты никогда не сможешь его использовать.

–    Ты несправедлив,– упорствовал Иниэс.– Мне кажется, в нем есть нечто большее.

–   Ладно, пиши за него книгу, там посмотрим.– Питер направился к двери, даже не поинтересовавшись, как, когда и по чьей инициативе родился этот замечательный союз.

Но Иниэс от него не отставал. Он жаждал слов утешения.

–    Если бы Клей был способен осуществить все, что следует сделать, ты бы все равно был против него?

–   Он не способен на это. Он будет продолжать в прежнем духе, будет делать лишь такие ходы, которые напрашиваются сами собой. Но если бы он вдруг изменился к лучшему, я и тогда был бы против него.

–    Почему? Из-за... из-за...– Десять лет фрейдистского психоанализа приучили Иниэса изъясняться символами.

–    Тебе известны причины. В конце концов, ты сам же изложил мне половину из них. Клея интересует только его собственное «я» – очень неважное «я», в особенности если дело обернется скверно для нас.

–    А кто лучше? Разве они все не на один манер?

Неожиданный пессимизм Иниэса рассмешил Питера.

–    Ты совсем вошел в мою роль. Ведь это мое амплуа – думать, что все лишь игра, и независимо от того, кому достанется главный трофей, жизнь будет идти своим чередом. Но ведь это ты обладал нравственным чувством, видел в истории цель, хотел коренных перемен...

–    Но я и остался таким. Я не изменился. Я только...

–   Ты изменился, раз ты полагаешь, что Клей – то, что тебе надо.

–   Мне кажется, его можно воспитать,– гнул свое Иниэс.– Тот факт, что он обратился ко мне, доказывает...

–    ...что он не дурак.– Теперь Питеру было все ясно: несмотря на явные угрызения совести, уже начинавшийся процесс самооправдания очень скоро закончится в пользу Клея. Власть оказалась неотразимой даже для этого некогда неподкупного книжника.– Знаешь, как это ни ужасно, по характеру я больше похож на Клея, чем на тебя,– признался Питер, это была его последняя дань их старой дружбе.– Я был приучен уважать дела, а не теории, победы, а не добродетели. Политика, на мой взгляд,– сплошная импровизация. А ты видишь в ней ряд важных документов, излагающих ту или иную точку зрения и отражающих некий широкий исторический процесс. В конечном счете ты, возможно, прав. Но сейчас все трофеи достаются ловким пустышкам, вроде Клея, и пусть даже я могу быть несправедливым к ним. я обладаю их кругозором, чего у тебя никогда не будет.

–    Но он не такой уж пустой. И уж конечно, гораздо более либеральный, чем ты склонен допустить. С помощью людей вроде нас...

–   О господи! Иниэс, ты дурак! – сам того не желая, взорвался Питер: как-никак, он во многом походил на своего магната-отца и, подобно ему, был преисполнен жажды навязать свою волю другим. Но если его отец избрал освященный обычаем путь к знакомым вершинам, Питер пытался докопаться до сути вещей в надежде определить источник своего разлада с миром, слишком усердно старавшимся обмануть его и дать ему все, чего он мог только пожелать. Но он знал, что по-настоящему хочет лишь одного – познать добро, и, поскольку абсолюты для него неприемлемы, ему остается лишь сопротивляться тому, что, на его взгляд, дурно от начала до конца; он сознавал, что в тот момент, когда он перестанет говорить «нет», он, как Иниэс, опустится до уровня Клея, для которого все сводится к одному: подействует или не подействует, поднимусь или упаду? Ослепленный перспективой реальной власти, Иниэс теперь был всецело поглощен Клеем, и Питера это огорчало, но не удивляло: быть человеком – значит быть предсказуемым в своих поступках. Ему оставалось только извиниться.– Прости меня,– сказал он.– Я не хотел на тебя кричать.

–     Я понимаю.– Иниэса всего трясло.– Разумеется, ты в таком нервном напряжении после того, что было сказано...

–     Я всегда в напряжении.– Питер улыбнулся.– Желаю удачи.

–     Я переезжаю в Вашингтон.– Иниэс выглядел особенно жалким при всех своих блестящих видах на будущее.– Он хочет, чтобы я все время был здесь.

–     Ну, значит, мы с тобой чаще будем встречаться,– сказал Питер, кладя этим конец их дружбе. Он открыл дверь в холл.– Во всяком случае, ты испытаешь все на деле,чем бы это ни кончилось.

II

Клей не собирался говорить всю правду, но на мгновение потерял над собой контроль. Доведенный Питером до бешенства, он использовал последнее оружие, поступил опрометчиво и знал, что должен будет за это поплатиться. Но желание причинить Питеру боль было слишком сильным, говорил он себе в оправдание, когда вошел в гостиную и немедленно оказался в центре всеобщего внимания. В последние месяцы его известность настолько возросла, что люди, обращавшие раньше на него внимание потому, что он был неким молодым человеком с большим будущим, теперь не без удивления относились к нему, как к тому самому молодому человеку с большим будущим. Во всей стране он был единственным в своем роде, и он принимал этот факт как должное. Все развивалось так, как когда-то предсказывал Блэз.

На другом конце комнаты под гобеленом современной работы стояла девушка, которой он раньше никогда не видел. Высокая, стройная, яркая блондинка с веснушками. Вот это ему сейчас больше всего нужно, подумал Клей, с отчаянием сознавая, что у него почти нет шансов приблизиться к ней, так как их разделяла комната, полная людей, жаждавших поговорить с ним, увидеть его, дотронуться до него; разделявшее их пространство казалось ему дорогой с препятствиями, на которой кто-то весьма ловко расставил мины и разбросал мотки колючей проволоки. Но он все же попытается пройти этот полный опасностей путь, так как девушка определенно того стоила. Она еще ни разу не взглянула вего сторону.

–    Блэз сказал, что вы были неподражаемы по телевидению! – Клей знал, что восхищение Айрин вполне искренне. В равной степени она была очарована сенатором Тафтом, губернатором Стивенсоном, генералом Макартуром и, конечно, президентом, которого она на одном из последних приемов прижала в угол и настаивала, чтобы он говорил с ней по-французски – разве не он своими руками освободил эту doux vert pays [77]77
  Нежно-зеленую страну (фр.)


[Закрыть], Францию? Но с тех пор, как Айрин превратилась в миссис Уотресс, ее энтузиазм ко всевозможным знаменитостям несколько поутих под влиянием новых родственных связей, и, внеся уже немалый вклад в денежный фонд Клея, она намеревалась приберечь свои самые изысканные гиперболы для мужа своей племянницы, будущей Первой леди страны.

Клей согласился, что он, видимо, неплохо выглядел по телевидению.

–    Ну, конечно! Вы всегда прекрасно выглядите на экране, потому что вы такая complete [78]78
  Цельная (фр.)


[Закрыть]личность! Вот в чем секрет успеха, любого успеха! – Айрин оглядела комнату, которую она обставила, и людей, которыми она ее заполнила.– Нужно быть смелым. Но в то же время оставаться doux vert pays [79]79
  Самим собой (фр.).


[Закрыть].

К ним подошла Миллисент Смит-Кархарт, ведя на буксире Люси Шэттак. Из престарелых вашингтонских дам Миллисент больше всего раздражала Клея, но ради Элизабет он вопреки всему пытался ее очаровать, что было нелегко, учитывая, что она считала его причиной самоубийства Бэрдена, и он это знал.

–      Говорят, вы собираетесь проголосовать за резолюцию, осуждающую это чудовище! – Миссис Кархарт тяжело повисла на Люси.

–     Я намерен это сделать.– Клей улыбнулся ей самой чарующей из своих улыбок, но ее старые глаза, затуманенные катарактами, этого не заметили.

–     Я так рада. Все-таки он зашел слишком далеко, и мы не можем этого допустить.– У Миллисент был угрюмый вид.– И без того в наши дни все так хрупко.

–     Ну что вы, дорогая,– сказала Люси Шэттак.– Вы хотите сказать, что мы потрескались, как ваши чайники мейсенского фарфора?

–      Если бы мы были такими же утонченными! – откликнулась Миллисент.– Знаете, когда я в последний раз говорила с милым Бэрденом Дэем, он сказал, что намерен выразить вотум недоверия сенатору Маккарти, и это я ему возражала. Никогда я так не заблуждалась!

–     Возможно, тогда это было преждевременно,– сказал Клей, наблюдая за девушкой: она разговаривала теперь с молодым человеком, которого он не знал. Надо каким-то образом приблизиться к ней, пока ее не похитил этот незнакомец. Миллисент по-прежнему говорила о Бэрдене Дэе, но Клей отнюдь не чувствовал себя неловко. Что прошло, то прошло; он никогда не оглядывался назад. Однако в тот день он был не только расстроен смертью Бэрдена, но и взбешен поступком Гарольда, который явился ее причиной. Ведь Гарольд знал о его сделке с Бэрденом, и простая преданность, не говоря уже о здравом смысле, должна была заставить его молчать. Но Блэз всегда говорил, что Гарольд – порочный тип, и его надо или принимать таким, какой он есть, или не принимать вовсе. Во всяком случае, смерть Бэрдена была ударом для Клея; он искренне любил этого человека, с которым провел большую часть своей юности. И даже в самые последние дни жизни сенатора Клей продолжал восторгаться им и был уверен, что старик испытывает к нему те же чувства; в конце концов, Бэрден Дэй пережил столько политических бурь и должен был понимать, что, когда приходит пора уйти, когда проиграна последняя битва, не остается ничего другого, как возможно более достойно уступить дорогу. Разве сам он не доказал, взяв деньги у Нилсона, что был достаточно практичен и прекрасно понимал мир, в котором жил?

Клей попытался отделаться от дам. Он сказал, что ему надо переговорить с Гарольдом Гриффитсом. Но Миллисент не хотела его отпускать.

–   Расскажите нам сначала о президенте. Как онотносится к сенатору Маккарти?

–   Президент – республиканец,– сказал Клей.– Он не поверяет мне своих мыслей. Да я, честно говоря, едва с ним знаком.

–   Это немыслимо! – Миллисент была поражена.– Но так или иначе, президент должен быть доволен случившимся. Он так похож на моего дядюшку, такой же приветливый и добрый!

–    Ну, конечно! – сказал Клей, который был абсолютно убежден, что Эйзенхауэр отнюдь не приветливый и не добрый. Во время их последней встречи президент называл его просто «Овербэри», как будто Клей был младшим офицером его штаба, а не членом августейшего сената, вес которого, согласно конституции, ничуть не уступает весу главы государства.

Наконец Клею удалось отделаться от дам, и он пробрался к Гарольду, который находился в центре комнаты; по пути он обменялся любезностями со множеством незнакомых ему людей, которые считали, что он их знает, раз они сами видели его на телевизионном экране. В тот момент, когда он подошел к Гарольду, девушка и ее молодой спутник скрылись в комнате для карточной игры.

–    Кто она такая? – спросил Клей, понижая голос и глядя на дверь, в которую только что вошла девушка.– Та высокая, с веснушками.

–    Кузина Огдена Уотресса... а также твоей жены,– мстительно добавил Гарольд.– Она приехала на уик-энд. Помолвлена с кем-то из Нью-Йорка. Но ляжет ли она, как выражаются твои голливудские друзья, я не знаю.

–    Благодарю за информацию,– сухо сказал Клей. Тот факт, что девушка приходилась родственницей Элизабет, несколько усложнял дело – больше для девушки, чем для него, ибо секс он воспринимал как чувство голода, и ничего больше, хотя знал, что это не совсем так. С годами ему нужны были все новые и новые победы, и отнюдь не только для удовольствия. Его влекли не только победы над женщинами, но косвенным образом и над мужчинами, которые их желали. Его уже разжигала мысль, что девушка помолвлена «с кем-то из Нью-Йорка», не говоря уже о молодом человеке, с которым она вошла в комнату для карточной игры.

Клей просто стремился побеждать. И хотя всегда была опасность скандала, он не собирался меняться, несмотря на завуалированные предупреждения Блэза. Завуалированные потому, что брошенное Инид обвинение заставляло их тщательно остерегаться друг друга. Они не были между собой откровенными ни в чем, кроме политики. Клей был абсолютно убежден, что интерес к нему Блэза не имеет ничего общего с сексом. Это было скорее косвенное воплощение в жизнь честолюбия Блэза. Подобно тому как Клей достигал власти над мужчинами, завоевывая их женщин, так Блэз добивался власти над миром, устраивая карьеру Клея.

Неудивительно, что Блэз был настороже. Недавно он сказал, что Клею, пожалуй, не следует быть таким – он выразился несколько уклончиво – «общительным». Но Клей был фаталист. Пусть будет то, чему суждено быть; слишком поздно переделывать свой характер, считал он, и с этим Элизабет пришлось смириться.

Клей поставил условием их свадьбы, что он будет продолжать жить, как жил прежде, и она согласилась, притворившись перед собой и перед ним, что, поскольку ее положение супруги не будет поставлено под угрозу, она не видит причин мешать его кратким развлечениям. Конечно, она мешала, но никогда не делала этого прямо. Он сожалел, что причиняет ей боль, но не мог и не хотел стать другим. Да она, кроме всего прочего, и не знала, какой он, этот человек, за которого она вышла замуж, и, хотя она ему нравилась и он гордился ее успехом в свете, она никогда не интересовала его, как Инид. Несколько драматизировав это различие между ними, он дал понять Элизабет (не высказав этого прямо), что не будет возражать, если она тайно заведет себе любовника, и он подозревал, что так оно и случилось, потому что последнее время она держалась с необычайной непринужденностью, даже наедине с ним; это доказывало, что их семейное счастье будет, видимо, держаться на услугах третьих лиц.

–    Как прошла твоя встреча с Иниэсом? – спросил Гарольд.

–    Он на нашей стороне.– Молодой человек, сопровождавший кузину Уотрессов, вышел из карточной комнаты один. Это вселяло надежду.

–    Невероятно! – Гарольд был искренне поражен, и Клей подумал, не видит ли Гарольд в Иниэсе потенциального конкурента.– Если ты смог прибрать к рукам Иниэса Дункана, ты сможешь это сделать с кем угодно!

–    Прибрать к рукам? Не знаю, о чем ты.– Клей был рад, что девушка осталась одна.

–    Питер будет вне себя от бешенства.

Клей нахмурился: напоминание о Питере испортило предвкушение встречи с девушкой.

–   Он вошел в библиотеку, когда я говорил с Иниэсом. Он знает все, кроме того, что Иниэс сам пришел к нам.

–    Что же, понемногу все от него разбегаются.

Гарольд мрачно предсказывал скорый конец «Американской мысли», но, когда он заговорил, Клей думал только о Питере и Инид, занимающихся любовью. Он не поверил Инид, когда однажды, пьяная, она выболтала ему все это.

Это выглядело как экстравагантная ложь, которая доставляла ей особое удовольствие – вроде обвинения его и Блэза в любовной связи. Он совсем забыл об этом, и, лишь столкнувшись с открытой враждебностью Питера, импульсивно, безотчетно, вспомнил о ней, увидев по выражению лица Питера, что на сей раз Инид сказала ужасную правду. Но он не желал задумываться о том, что все это значило. Потому что это была победа Питера, победа слишком унизительная для Клея, чтобы над нею размышлять, потому что быть вторым – все равно что быть ничем. И он, отбросив прошлое, нырнул в настоящее.

Гарольд рассказывал о своей встрече с Эдлаем Стивенсоном, который весьма благосклонно подумывал о Клее как кандидате в вице-президенты; однако губернатор не давал никаких обещаний, так как сам не был уверен в повторном выдвижении своей кандидатуры в президенты. Клей и Гарольд обменялись мнениями о номинальном лидере своей партии. Гарольд находил его привлекательным, Клей – нет. Слишком уж бесстрастен. Клею особенно претила манера его вечно морализировать; создавалось впечатление, что он действительно думает то, что говорит, а это, по мнению Клея, недопустимо для политического деятеля. Но был он лицемером или нет, никто не мог отрицать его воздействия на молодежь. Молодые люди тянулись к нему. В то время как банальность Эйзенхауэра успокаивала большинство людей среднего возраста, риторика Стивенсона будоражила тех, кто по справедливости должен был бы восхищаться Клеем. Но время на стороне Клея. Он мог позволить себе подождать – во всем, кроме этой девушки в карточной комнате.

Клей оставил Гарольда, быстро подошел к двери в карточную комнату и, пораженный, остановился: она была заполнена до краев картинами и скульптурами, как картинная галерея, и гости задумчиво бродили от экспоната к экспонату, словно недоумевая, не выставлено ли это все на продажу.

Она стояла одна перед приземистой фигурой из камня, очевидно поглощенная ею. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, Клей подошел к девушке (найдется ли такой мужчина, который не желал бы ее?) и сказал:

–     Привет!

III

Блэз стоял один в конце комнаты и смотрел через замерзшее окно на свои прежние владения.

–     Она, наверное, выстроит китайскую пагоду или японский чайный домик,– сказал Питер, подходя к отцу. На какое-то мгновение между ними установилось согласие. Блэз порицал все, что сделала Айрин, но затем вдруг напомнил себе, что об этом надо забыть.

–     Разумно.– Питер нарисовал крест на замерзшем окне.– Я только что говорил с Иниэсом.

–     Да, он согласился помогать нам. Мнекажется, что это хорошая мысль,– прямо сказал он.

–     Безусловно, для тебя и для Клея.– Питер был мрачен.– И, конечно, печальная для меня.

–     Да.– Блэз не хотел больше говорить об этом.– Айрин тоже оказалась в трудном положении.

–     Из-за того, что она связана теперь не только со мной, но и с Клеем?

Блэз кивнул.

–     Ты случайно не собираешься помочь ей выбраться из него? – Питер хотел знать, как далеко готов пойти отец ради Клея.

–     Нет. Я никогда не даю советов, пока меня об этом не просят.

–     Но если она попросит?

–     Клей должен быть президентом.– Блэз был удивительно спокоен: редкое для него состояние.

–     Как видно, он совсем завоевал тебя.– Питер тоже был удивительно хладнокровен.– Да, Инид была права.

Блэз стер крест, нарисованный на стекле Питером, словно хотел зачеркнуть его последние слова.

–     Инид...– начал он.

–     Впрочем, не знаю, насколькоона была права, да и не хочу этого знать. Но с Клеем ты зашел слишком далеко.

Не без удовольствия Питер увидел на лице отца знакомые ему признаки гнева, но он обрезал отца, прежде чем тот заговорил.

–    То, что я написал, думают все, только боятся это сказать.

–   Тогда я советую и тебе научиться бояться.– Лицо отца налилось краской.

–   Мне уже поздно,– холодно сказал Питер.

–   Ты так... тщеславен!– Блэз произнес это слово во весь голос, и гости, вошедшие в комнату, зашептались.

–    Всегда приходится платить за право остаться в живых.– Питера радовало, что отец выходит из себя.– Но ведь тщеславием страдаем мы оба.

Но Блэз приготовил ему сюрприз.

–   Ты уверен, что понимаешь все, и поэтому принял сторону Инид, так и не зная, что она сделала.– Питер был поражен. Блэз, привыкший, чтобы его заявления о любви и ненависти принимались как закон, не имел привычки вдаваться в объяснения.

–   Что же она такое сделала, что мне надлежит принять во внимание?

–   Это она расстроила их семейную жизнь. Изменила она, а не Клей. Он поймал ее, а не наоборот и ради нее, ради семьи, принял все на себя.

–   Я этому не верю! – Питер был поражен не тем, что сделала Инид, потому что она была способна на все, и он это отлично знал, а тем, что Клей принял вину на себя. Это было на него непохоже, если, конечно, он не ошибался в своем противнике. Но это немыслимо. И все же на какое-то время Питера охватил ужас.

–   Спроси у матери. Инид рассказала ей незадолго до... своего конца. Теперь ты понимаешь, что Клей ни в чем не был виноват.

Питер увидел то, что не принимал за правду.

–    Может быть, и не виноват. Может быть, он хотел ее защитить, и это совсем неглупо, ведь это был скорейший способ завоевать тебя, тот жест, который ты бы оценил, да так и вышло. Но если все и было так, он все же виноват в том, что заточил ее и теперь ее нет.

–   Это я ее заточил. И я за это отвечаю.

Питер уважал отца за неспособность притворяться, и на эту высказанную отцом правду он ответил именно то, что заслужил Блэз.

–   Тогда, выходит, Инид была права. Ты влюблен в Клея. И сошел с ума.– Прежде чем Блэз смог что-нибудь сказать, Питер распахнул дверь на террасу. Холодный воздух остудил обоих.– Дело не втом, что это постыдно. Наоборот. Тебе можно позавидовать. Я не люблю никого, кроме Дианы, но это не в твоем высоком вкусе. Однако тут все дело вКлее, Он этого недостоин, хотя это уже немое дело. Между прочим,– улыбнулся он, вспомнив вдруг слова Иниэса Дункана,– значение имеет сама страсть, а не ее объект.– Питер вышел и захлопнул за собой дверь.

Он стоял на террасе и глубоко дышал, словно хотел навсегда очистить свои легкие от воздуха, который он вдыхал в Лавровом доме. Не чувствуя холода, просветленный от избытка кислорода, он пересек лужайку. Замерзшая трава поскрипывала под его тяжелыми шагами, когда он проходил мимо мраморной Венеры и гипсового Пана, последних реликвий царствования Фредерики.

К своему удивлению, Питер обнаружил, что думает о Билли Торне, он случайно встретил его несколько недель назад в доме банкира-консерватора, с которым Питер виделся время от времени отчасти потому, что знал его много лет, но главным образом из-за того, что мог за несколько минут понять из его разговоров состояние умов не только консервативных кругов страны, но и настроение президента, человека столь же сбитого с толку, сколь и сбивающего с толку: согласившись на перемирие с Северной Кореей (но продолжая вроде бы священную войну против коммунизма), он вызывал восхищение Питера как этим актом, так и своей риторикой, которую Питер находил чисто американской в ее бессознательном лицемерии. Он не был удивлен, обнаружив Билли в доме банкира, потому что, если Билли и не обратился еще в католичество (как правило, последнее прибежище для разочарованных левых радикалов), он стал очень часто выступать по телевидению, разглагольствуя о коммунистическом заговоре. Но, несмотря на эту его деятельность, он выглядел весьма жалким, когда Питер поздоровался с ним. Они говорили о Маккарти, и Билли сказал, что при всей своей жестокости этот человек совершил благое дело, раскрыв широчайший коммунистический заговор. Питер ответил, что лично он был поражен, узнав, какой это был узкий и плохо организованный заговор, если согласиться с тем, что Маккарти его раскрыл. Затем он спросил Билли, что же его, в конце концов, убедило в том, что прав Эйзенхауэр, а Маркс ошибался. Желая выглядеть последовательным, Билли и так и этак манипулировал аргументами, и в результате получилось, что Маркс и Эйзенхауэр стали на какое-то время Кастором и Полидевком [80]80
  В греческой мифологии – близнецы, сыновья Зевса и Леды.


[Закрыть]нового порядка. Но затем он сказал откровенно:

–   Я понял, что никого нельзя изменить, иначе как под дулом винтовки, а я не хотел держать эту винтовку.

Возражение Питера, что, быть может, перемены осуществимы менее драматическим путем, экстремистская натура Билли отказалась принять. Когда не стало одного бога, потребовалось найти другого, и безбожник Питер счел грубым и нетактичным осуждать темперамент, столь отличный от его собственного.

Теперь он стоял у края бассейна, в котором лежало бревно, защищающее цемент от разрушения льдом. На мгновение выглянуло солнце, и его бледные лучи немного согрели Питера, но солнце тотчас скрылось в облаках; скоро пойдет снег. Он подошел к раздевалке, попробовал дверь, но она была заперта. В дальнем конце лужайки, под террасой, он остановился, посмотрел вниз на полузамерзшую реку и подумал о Джеймсе Бэрдене Дэе,

Это было тяжелое для них время, особенно когда Диана пыталась убедить Нилсона привлечь Гарольда Гриффитса к ответственности за клевету, и Нилсон откровенно сказал ей, что история с покупкой земли – чистейшая правда. С тех пор Диана не упоминала об отце в разговорах с Питером, за исключением одного случая, когда она пыталась определить, сколько стоило Блэзу избрание Клея в сенат. Они сошлись на двух миллионах долларов. Порицая не только экстравагантность своего отца, но и систему, при которой это стало необходимостью, Питер осуждал их обоих, пока Диана не сказала: