Текст книги "Вашингтон, округ Колумбия"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– Вижу, вижу. – На какой-то момент он был как в ловушке на веранде наедине со своим искусителем. На краю лужайки, под вязом, лицом к лицу стояли Клей и Диана. Она была бледна и молчала. Клей что-то с горячностью объяснял ей.

Это был не ленч, а сплошной кошмар. Раз или два Клей пытался уведомить всех о том, что произошло, но Блэз не давал ему такой возможности. Объявление о том, что брак состоялся, сделанное за десертом, произвело ошеломляющее впечатление. Бэрден невольно поднялся, чтобы подойти к Диане, сидевшей напротив. Но если она и нуждалась в утешении, то не подала виду. Поскольку Бэрден уже встал, ему пришлось подойти к Клею и поздравить его. В этот момент поднялись и остальные.

В гостиной Блэз играл свою любимую роль тамады. Он произнес речь:

– Не скажу, чтобы я не был удивлен. Я-таки был удивлен, мы все были удивлены. Но нынче принято поступать именно так. В сущности, мы должны быть им благодарны. Теперь никто не должен ничего покупать им. Никакого серебра. Никаких подарков. Ничего.

Кто-то засмеялся. Инид, заметил Бэрден, выглядела усталой и мрачной. Клей был как на иголках. Один только Блэз, казалось, забыв обо всем, наслаждался происходящим. Он пожелал молодым долгой счастливой супружеской жизни. Были произнесены торжественные тосты. Затем гости вышли на веранду.

– По правде говоря, одна из причин, почему я здесь, – это поговорить с Блэзом о вас.

– Очень любезно с вашей стороны. – Бэрден хотел уехать сразу же после ленча, но Диане надо предоставить возможность поговорить с Клеем, и вот он в руках мистера Нилсона.

– Мы готовы начать кампанию «Дэя – в президенты».

Бэрден уставился на Нилсона взглядом, который говорил, что это забавно, но неправдоподобно, – от такого взгляда обычно становилось не по себе свидетелям, дающим показания в комиссии сената. Но Нилсона явно ничто не могло вывести из равновесия.

– Мы, вероятно, создадим нашу первую организацию в Вашингтоне. Для рекламы понадобится несколько известных имен. Блэз, например. Насчет меня не беспокойтесь. Я, как всегда, останусь за кулисами в должности неофициального казначея. – Он с легкой усмешкой сделал ударение на последнем слове. – Двести пятьдесят тысяч долларов – с такой суммой в кошельке наша компания плавно тронется с места. Разумеется, это только начало.

Диана отвернулась от Клея. Он, по-видимому, не договорил то, что хотел ей сказать. Он протянул руку, как бы пытаясь ее удержать, но Диана уже быстро шла через лужайку к веранде. Сын Блэза остановил ее на ступеньках и что-то сказал ей; она силилась улыбнуться. Бэрден видел, как она страдает, и извинился перед Нилсоном. Он подошел к Диане и Питеру.

– Поехали? – спросил он.

– Пожалуй, да. Где Инид?

Питер пожал плечами.

– Пошла спать, я думаю. Они не спали всю ночь.

– Передай ей, как я… за нее рада.

– Хорошо.

Бэрден взял дочь под руку. К его удивлению, ситуация начинала ему нравиться. «Отец утешает отвергнутую дочь». Жизнь часто представлялась ему серией старых литографий с такими, например, надписями: «Государственный муж на берегу залива», «Смерть в семье», «Поруганная честь». В лучшем случае трудно составить себе мнение о других. Но он пытался, так как искренне верил, что человек должен быть добр. Так или иначе, никто не поставит ему в вину, что он не давал себе труда составить такое мнение. Хоть он и любил свою дочь, Клей ему нравился, и это затрудняло, как ни жаль, все, особенно сейчас, когда Клей, тяжело дыша, заступил ему дверь в гостиную. Он явно пробежал через всю веранду.

– Простите, сенатор. Я не предупредил вас. Но все случилось так внезапно. Мы об этом не думали.

– Как же иначе. – Нет, сказано слишком холодно, решил Бэрден. – Да, я понимаю, как это случается. Она чудо как привлекательна. Поздравляю.

Клей нервничал, и это доставляло Бэрдену удовольствие. В их довольно сложных взаимоотношениях Клей всегда сохранял хладнокровие, в то время как Бэрден, движимый чувствами, нередко горячился. Но теперь-то Клей держался едва ли хладнокровно, и Бэрден понял, чего он боится: что его уволят. С минуту он забавлялся этой мыслью. Конечно, это порадовало бы Диану, не лишенную – он это знал, так как видел в ней себя, – мстительной жилки. Но Клей может быть спокоен за свое место: Бэрдену без него не обойтись.

– До понедельника. – Он неопределенно улыбнулся Клею и направился с дочерью в гостиную, чтобы проститься с хозяином. Фредерики нигде не было видно. Она наверху, с мисс Инид, сказал лакей.

– Учит ее жить, это как бог свят! – Перед ним неожиданно возник Блэз. – О чем еще могут говорить матери с дочерьми в такие минуты?

– Не знаю, – сказал Бэрден. – Никогда не был ни матерью, ни дочерью.

– Диана, о чем они разговаривают? Ты дочь. Открой нам женские тайны.

– Откуда мне знать? Я никогда не была замужем. А потому со мной не разговаривали. Наверное, одна женщина предупреждает другую.

– Предупреждает против чего? – Казалось, Блэз был в самом деле заинтересован.

– Против мужчин, конечно. Нашего общего врага. – Голос Дианы почти срывался.

– Бэрден, кто же она такая? Мужененавистница?

– Она преувеличивает. – Бэрден пытался передислоцировать Диану к двери, но Блэз не пускал ее.

– Уверен, тыне преподнесешь отцу такого сюрприза, как Инид.

– Я не очень-то горазда на сюрпризы. Да и не похоже, чтобы кто-то мною интересовался.

– Ну, брось, брось, – встревожился Бэрден. – У тебя есть свои поклонники. – Он повернулся к Блэзу. – И я ненавижу их всех, а вы? А почему, собственно, молодой человек, которому нравится твоя дочь, должен представлять собою угрозу?

– Ну, у нас в доме эта угроза уже обернулась реальностью. – Блэз вдруг ожесточился. – Надеюсь, вам повезет больше. Вам обоим. Да. Эд Нилсон просил меня кое-что тебе передать. Не знаю, что это. Скорее всего, любовное послание. Он души в тебе не чает. – Блэз подал Бэрдену конверт.

– Спасибо за ленч, – сказал Бэрден. – И за сюрприз, – не удержавшись, добавил он.

– Строго говоря, сюрприз был не мой. – Блэз посадил их в машину, которую Генри подал к подъезду. – Но приходится мириться с тем, что сваливается на нас.

Когда Бэрден с Дианой отъехали, Блэз еще некоторое время стоял у подъезда и махал им вслед, словно решил больше с ними не встречаться.

– Такой жестокости я от него не ожидал, – сказал наконец Бэрден, отдав себе отчет в том, что им вот сейчас придется заговорить о случившемся.

– Он влюблен в нее. Почему бы ему не жениться на ней?

– Я имел в виду не Клея. Я имел в виду Блэза.

– Я как-то этого не заметила. – Она старалась не смотреть на него, когда машина везла их мимо зеленых рощ Виргинии.

– Ты хотела выйти замуж за Клея. – Как хирург, которому приходится делать операцию без обезболивания, Бэрден сделал первый разрез мгновенно. Кожа рассеклась. Больной хватил ртом воздух, но остался в живых.

– Да. Можешь сказать, хотела.

Странная формулировка, подумал Бэрден. Сказать можно все, что угодно.

– О чем он говорил тебе только что, на лужайке?

– Не помню.

– Прости. Это не мое дело, конечно.

Дочь посмотрела на отца сухими, блестящими глазами: больной уже был в горячке.

– Да нет. Я и вправду не помню. Не могла сосредоточиться. Он все говорил, говорил, а я все думала, думала: он женился на Инид, а с чем осталась я? Кажется, он просил прощения. Не знаю. Он нервничал, а я никогда не видела, чтобы он нервничал.

– Перед деньгами, должно быть, нельзя устоять.

– Нет! – неистово воскликнула Диана. – Уверена, что он не из-за денег, деньги тут ни при чем. Все из-за Инид.

Взгляни на нее! Кто может соперничать с такой? – У больной начался приступ. Рыдания были так прерывисты, что скорее напоминали икоту, и Бэрден больше не был искусным целителем сердец, а добрым врачевателем, подставляющим девушке плечо, чтобы она могла выплакаться. Но он встретил резкий отпор.

Диана отодвинулась, закрыла лицо руками и опустила их, лишь когда машина пересекла Чейн-Бридж. Они молча проехали вдоль зловонного канала, по которому в летней дымке медленно двигались баржи на конной тяге. Перед тем как на окраине Джорджтауна показались первые полуразвалившиеся лачуги негров, она сказала.

– Ты что-нибудь сделаешь с Клеем?

– Уволить его? Нет. Он мне нужен.

– Я бы хотела.

– Чтобы я его уволил?

– Да! – Она стиснула зубы. Как она похожа на него! Кровь не умирает! Ничто не умирает – никогда. Эта мысль пьянила. Он будет жить в ней.

– Ты не хочешь этого. Ты не так мелочна.

– Хочу, я так… взбешена. В гробу я его видала.

– Диана… – Он пытался вспомнить, как звали отца Медеи.

– Я переживу это. Прости, что я подняла столько шуму.

– Он когда-нибудь… говорил, что хочет жениться на тебе?

Диана пристально глядела через стекло машины на темно-красный кирпич Джорджтауна.

– Да, – сказала она в окно. – Говорил. На рождество. В клубе Салгрейв. Перед танцами. На мне было мое первое черное платье. То самое, что не нравилось маме. «Ты выглядишь в нем на тридцать, – говорила она, – и как в трауре». А мне казалось, я выгляжу ничего себе. Наверное, Клею тоже. Мы собирались пожениться этой весной, как только конгресс распустят на каникулы. Но конгресс все заседал и заседал, и Инид его сцапала. В июле.

– Похоже, нас распустят на каникулы на следующей неделе, – как бы невзначай сказал Бэрден. – Поедем куда– нибудь на север? В Мэн? Ты не против? В Бар-Харбор?

Но Диана его не слушала. Она ушла в себя. Больной теперь в коме, природа сделает все что надо. Как и все практикующие врачи, Бэрден полагался в конечном счете на восстановительные силы организма.

Тут он осознал, что все еще сжимает в руке конверт, который передал ему Блэз. Он вскрыл его, предчувствуя, что будет возмущен, и не ошибся. В конверте был чек, выписанный на Нью-йоркский банк, на сумму в двести пятьдесят тысяч долларов, подлежащих уплате комитету «Джеймса Бэрдена Дэя – в президенты». Чек был подписан Эдгаром Карлом Нилсоном, казначеем. Он бросил быстрый взгляд на Диану. Видела ли она чек? Она не видела. Он быстро порвал чек на кусочки и выбросил их, как конфетти, в окно машины.

Он будет президентом, но без помощи Нилсона. Если он изменит себе, он превратится в ничто. На ум пришли старинные пословицы. Вспомнилась хрестоматия Макгаффи, которую он читал в детстве, – на каждой странице нравоучение. Вопреки благоприобретенному опыту, он продолжал в них верить. Честность – лучшая политика. Стежок вовремя стоит девяти. Всякому своя цена. Нет, неправда! "Он смял конверт и стрельнул бумажным комком в бронзовую статую какого-то адмирала. Полный вперед! Так будет лучше. А потом, 20 января 1941 года: «Я, Джеймс Бэрден Дэй, торжественно клянусь…» У меня все будет в порядке.

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

– О, все в порядке! Все в полномпорядке!

Миссис Фоскетт улыбалась лучезарной улыбкой. Короткие пальцы слегка постукивали по перевернутым вверх лицом картам, словно передавая им зашифрованные сообщения.

– Что именно в полном порядке?

Бэрден глядел на расклад. Бубновая дама была единственной фигурной картой. Вспомнилось, что бубны – к богатству.

– Последнее время вы очень беспокоились о деньгах.

– Все беспокоятся о деньгах.

– Нет, не все. Вовсе нет. Некоторые очень бедные люди никогда не беспокоятся о деньгах, а некоторые очень богатые только о них и думают. О, я могла бы написать целую книгу!

– Боже упаси, миссис Фоскетт! Ни в коем случае!

Он прикинулся встревоженным, но за этим возгласом крылся непритворный ужас, что в один прекрасный день миссис Фоскетт выдаст тайны, и некоторые – из весьма высоких сфер. По меньшей мере с десяток знакомых ему сенаторов захаживали в ее старый кирпичный дом на Калифорния-стрит, чтобы им предсказали судьбу. А один из министров, прежде чем решиться на какой-либо шаг, всегда справлялся у миссис Фоскетт по телефону, благосклонны ли к нему звезды. Диво, да и только, как много суеверных среди умудренных опытом людей. Что касается его самого, то в глубине души он не верил, что будущее можно расчистить: ведь завтрашний день – это нечто абстрактное, нечто такое, чего, строго говоря, не существует. И тем не менее человек то и дело испытывает потребность в подсказке, как поступать, и он лично – да и не только он – находил многие из наитий миссис Фоскетт весьма полезными. Своей удачливостью она далеко превосходила своих коллег из бесчисленной орды гадалок, графологов и звездочетов, избравших прибыльным местожительством столицу страны, еще не одухотворенной новой религией.

– Ваши денежные дела должны скоро поправиться. – С минуту она разглядывала карты. – Я бы сказала, еще в этом году.

Лицо Бэрдена хранило непроницаемое выражение. Он старался никогда ничего ей не подсказывать.

– Что еще… О, как славно! В ближайшие три недели вы получите весть, и она вас очень, очень обрадует. Весть относительно… – Она нахмурилась, как бы недоумевая. Метнула на него быстрый взгляд, но он не дал ей никакого определенного ответа. Опытной рукой она перемешала колоду, затем открыла смуглыми пальцами несколько карт. – Относительно вашей карьеры, догадываюсь, речь пойдет о кампании за выдвижение вас кандидатом в президенты в будущем году. Вот, видите: туз, а с ним рядом…

– Меня выдвинут?

Он еще ни разу не задавал ей такого откровенного вопроса.

– Господи! Все-то вы хотите знать! Только ведь говорят-то карты, не я. А как с ними бывает, сами знаете. Иной раз тютелька в тютелькусойдется, другой раз – не разбери поймешь. – Она остановилась и посмотрела, что же в конце концов получается. – Кто-то из ваших близких очень вас огорчает.

Это была почти правда. Диана сняла себе квартиру поблизости от Библиотеки конгресса, где сейчас работала. Когда она наведывалась в Рок-Крик-парк, она держалась покорно, но из нее нельзя было слова вытянуть. Он ничего не знал о том, с кем она видится, что поделывает. Желая избежать встреч с Клеем и Инид, она порвала все свои старые знакомства и завела новые среди безвестных сторонников Нового курса, прикомандированных к различным вновь созданным учреждениям.

– Вашей дочери следует оберегать свое здоровье. В особенности почки. Велите ей немедленно пройти полное медицинское обследование. Расклад этих карт мне вовсе не нравится. Да, вовсе не нравится. – Миссис Фоскетт собрала колоду. – Вот так, сенатор. Я понимаю, как досадно не узнать сразу все, что хочется. Но наберитесь терпения. Я понемножку составляю ваш гороскоп, и открываются очень интересные вещи, право, очень интересные. Мне особенно нравится вид вашего Солнца. У вас хорошееСолнце. Я дам вам знать, как только узнаю побольше.

Она проводила его к выходу. Он заплатил ей, как всегда, с таким чувством, словно выходил из публичного дома.

– Полагаю, вы будете на приеме в честь короля и королевы?

– А что, карты не сказали об этом? – не смог удержаться он.

– Ни слова из карт, мне просто встретилось ваше имя в списке приглашенных британским послом – сегодня утром в газете.

– Да, я там буду. А вечером мы идем на обед в Белом доме.

Он сам удивился, зачем он это сказал. Выходило так, будто он хвастает. В конце концов, его приглашали не потому, что его хочет видеть президент, – просто присутствие сенатора Бэрден"» желательно по соображениям протокола.

– Как интересно! Право, после визита принца Уэльского Вашингтон ни разу не был так взбудоражен, помните? Я присутствовала при том, как он сажал дерево возле Собора. Какой красавец и какой печальный конец! Рак! Это случается со всеми, у кого нет хорошей Луны. У вас Луна хорошая, сенатор, вся жизнь – сплошная романтика.

– Вы вгоняете меня в краску, миссис Фоскетт.

– Ах, сенатор, если бы это было действительно так! Кланяйтесь от меня королеве. Мне нравится, как она укладывает волосы, такая смелая прическа!

Пенсильвания-авеню уже была оцеплена канатами, чтобы кортеж мог беспрепятственно проследовать от вокзала к Белому дому. Бэрдена не пригласили на вокзал, где президент и министры встречали короля и королеву. Но это его ничуть не задело. Его дела и так шли достаточно хорошо. Сегодня вечером он будет присутствовать на обеде в Белом доме, впервые после схватки в сенате по вопросу о реорганизации Верховного суда два года назад. Занятно будет увидеть всех соперников в одном месте, ибо президент, несомненно умышленно, пригласил в Белый дом почти всех, кто метил на его пост в 1941 году, кроме молодого Дьюи.

В сенате Бэрдена встретили новостью, что «Дьюи обошел Рузвельта на четыре процента при опросе избирателей Институтом Гэллапа»! Клей ликовал.

– Президент не сможет выставить свою кандидатуру на третий срок, если даже захочет. Республиканцы побьют его.

– В стране намечается сдвиг вправо. Это несомненно. – Бэрден взглянул на Цицерона, как бы ища у него подтверждения своей правоты. Зазвонил телефон. Клей взял трубку.

– Да, сенатор у себя. Нет, он занят. Он будет на приеме. Да. Я передам ему. Спасибо.

Клей положил трубку.

– Кто-то от Херста. Интересуются вашим мнением о результатах опроса Института Гэллапа. Позвонят еще раз завтра – хотят взять интервью.

– В котором мы не скажем ничего, зато дадим полную возможность предполагать все что угодно.

Бэрден был доволен как никогда; он спрашивал себя: почему? Предстоящее пышное торжество в Белом доме? Миссис Фоскетт? Опрос Института Гэллапа? Пока что обстоятельства точно сговорились осчастливить его, и он не намерен искушать судьбу.

Он подошел к стенному шкафу и достал свой выходной костюм.

– Страх как не хочется влезать в эту штуку сегодня.

– Я рад, что не иду на прием.

– А Инид?

– Едва ли. – Клей быстро перевел разговор на другую тему: он никогда не распространялся перед Бэрденом о своей семейной жизни, и тот был признателен ему за это. – Я иду в административный корпус палаты представителей. Один из техасцев организует междусобойчик для всех тех, кого не пригласили в посольство.

– Узнай, какого они мнения о Гарнере. – Воротник не на шутку жал. Он хмуро смотрел на свое отражение в зеркале.

– Я уже думал об этом.

– И обо мне. – Он улыбнулся своему отражению в зеркале.

– Как раз за тем я и иду. На мой взгляд, из всех консерваторов у нас наилучшие шансы.

– Когда я впервые появился в Вашингтоне, меня назвали радикалом. – Бэрден оправил на себе визитку. Она слишком плотно облегала бедра. – Я требовал национализировать железные дороги и разгромить тресты. Ну, а теперь… – Он вздохнул, подумав, кто больше изменился с 1914 года – он или мир.

В дверях показалась мисс Перрин:

– Мистер Овербэри, вас просит к телефону жена.

– Я возьму трубку здесь.

– Вы прекрасно выглядите, сенатор, – улыбнулась своему шефу мисс Перрин.

– Спасибо, дорогая. Допускаю, что по сенатским стандартам я действительно выгляжу прекрасно. – Она хихикнула и закрыла за собой дверь. – Только, к сожалению, сенатские стандарты не слишком высокие, – добавил он, желая польстить Клeю, но тот не слышал его, занятый разговором с женой.

– Хорошо. Да, конечно, понимаю. Увидимся позже. – Клей положил трубку и сказал: – А она-таки идет на прием. Надо полагать, это будет событие исторических масштабов.

Бэрден часто размышлял о женитьбе Клея. Внешне все было так, как и должно было быть. Они снимали небольшой домик на Эн-стрит. У них была дочь, звали ее Алиса Фредерика. У них было все, кроме денег: Блэз оставался неумолим.

Бэрден хотел осторожно спросить, как обстоят дела в Лавровом доме, но тут Клей сказал:

– Я позабыл дать вам новое расписание ваших выступлений, – и вышел из комнаты.

Все равно, подумал Бэрден, глядя на свою любимую цитату из Платона, висевшую в рамке на стене. Это была выдержка из письма древнегреческого философа. «Никто из нас не рожден только для себя самого. Мы рождены отчасти для своей страны, отчасти для своих друзей. Различные стечения обстоятельств, застигающие врасплох нашу жизнь, также предъявляют нам многочисленные требования. Когда страна сама призывает нас к общественной деятельности, было бы, наверное, удивительно не откликнуться на этот зов, ибо в противном случае придется уступить место недостойным, которые занимаются общественной деятельностью не из лучших побуждений». Разумеется, так мог сказать только аристократ. Платон слишком много претерпел от демократии, чтобы усмотреть в гласе народа что-либо более высокое, чем просто животный рев. Уже только поэтому, считал Бэрден, они родственны духом. Они бы пришлись по душе друг другу. Бэрден даже полагал, что он, возможно, помог бы Платону понять тирана Сиракуз и, уж конечно, Платон вразумил бы его – и он-таки его вразумил, объяснив, что жить, не осмысляя жизнь, не стоит. И хотя не всякая ситуация поддается осмыслению до бесконечности, Платон привил бы ему привычку скрупулезно разбираться в своих побуждениях. Разумеется, он знал за собой склонность оправдывать себя за недостаточностью улик, и его аргументы были едва ли хуже тех, которые зачастую выдвигал Сократ, к изумлению простодушных вопрошателей, которые, похоже, никогда не были способны уследить за ходом диалектической мысли; но при всем этом Бэрдену были не чужды угрызения совести – недостаток, он это знал, редкостный в человеке, который хочет стать президентом.

Клей вернулся с листком бумаги в руках:

– Все устраивается как нельзя лучше. Весь сентябрь вы неотступно следуете за президентом. Там, где выступает он, через несколько дней выступаете вы. Он объезжает Западное побережье – и вы тоже. Он глазеет на Большой Каньон и говорит о необходимости охраны природы – и вы тоже.

Бэрден углубился в расписание; придется много выступать – это радовало, если б не мысль о битком набитых продымленных залах, рукопожатиях грубых лап и бесчисленных новых знакомствах.

– Да, Франклина это раздосадует. Вне сомнения.

– Как вы думаете, заговорит он с вами сегодня вечером?

– «Как поживаете, дружище Дэй!» – Бэрден имитировал знаменитый голос во всей его отработанной звучности. – И на этом точка, разве что обдаст раз-другой своим ледяным взглядом. Он, видишь ли, умеет ненавидеть.

– Но ведь и его ненавидят.

– Я – нет.

Клей посмотрел на него с неподдельным удивлением.

– Вы и вправду не питаете к нему ненависти, несмотря на то что он попытался повредить нам в нашем штате?

– Посмотри, как я веду себя с ним в сенате. Никаких личных выпадов. По крайней мере с моей стороны. Столкновение двух идей – и только. Он полагает, что правительство должно заниматься всем, а я не вижу, каким образом оно может взять на себя больше того, что входит в круг его нынешних обязанностей, если мы хотим сохранить в стране хоть какое-то подобие личной свободы. Ни один из нас по-настоящему не прав, но я думаю, что мои убеждения вернее отражают правду жизни и первоначальные принципы, заложенные в основу нашей государственности.

– Зато, быть может, он вернее отражает настроение людей в наши дни.

Некоторое время Бэрден задумчиво изучал лицо Клея, затем кивнул.

– Да, конечно, и в этом весь ужас. Колесо Фортуны вертится в ночном мраке, и ничего нельзя знать.

– Быть может, вам следовало бы выступить с несколькими речами в либеральном духе. Не слишкомлиберальными, конечно…

Клей никогда не изменял своей практичности, и Бэрден дивился, верит ли он во что-нибудь вообще. Вопреки расхожему мнению он по собственному опыту знал, что идеалистов среди молодых людей крайне мало. Молодые жаждут наград, и, для того чтобы возвыситься, они готовы на все и добросовестно откликаются на демагогию дня. Идеализм приходит позднее, если приходит вообще. В конечном счете политика по большей части – это вилянье и изворачиванье ради того, чтобы выжить, а в результате теряется из виду даже простейшая цель. Неизбежно проникаешься отвращением к представителям собственной породы, и вечность смеется над всеми. И президент, и сенаторы, и Их Британские Величества станут пищей для червей, а раз так, не все ли равно? Отсюда, от этого вопроса все зло, ибо на него лишь один ответ – мудрый не задает его.

Бэрден отдал сотрудникам последние, незначительные распоряжения. Затем надел цилиндр и покинул офис.

Генри запустил мотор.

– В английское посольство, сенатор? – спросил он так просто, ради удовольствия спросить.

– Да, Генри. Ты выглядишь прелесть как хорошо, Китти. – Бэрден поцеловал жену. У нее по крайней мере приличный вид. Несколько дней подряд она и ее компаньонки по бриджу разводили дискуссии о том, что ей надеть на прием, какую сделать прическу, следует ли покрасить волосы. Вопрос этот в данный момент дискутировался всеми вашингтонскими дамами. Женщины в Нью-Йорке уже начали краситься, и этого следовало ожидать. Каждая порядочная женщина поставлена перед выбором. Пока что соблазну поддались лишь немногие, да и те, как правило, были не увядающие красавицы, а сумасбродки, которым нечего было терять. Лучше обладать копной зеленых волос, чем прослыть этакой бабусей, клюющей носом над картами.

– Ни за что не перекрашусь, – твердо заявила Китти. Бэрден понял это в переносном смысле. Рано или поздно она выкладывала все, что держала на уме.

– Надеюсь, нет. – Он взял ее руку.

– Само собой. Наш новый парикмахер убеждает меня перекраситься в медно-красный, так, что ли, он это называет, хотя мой цвет – каштановый. Но я твердо сказала нет. До меня дошло, что сестра Глэдис Мергендаль в Оклахоме сошла с умапосле того, как покрасилась. Краска, видишь ли, просачивается через черепную коробку и поражает мозг.

– Я люблю тебя такой, какая ты есть. – Это была правда. Он не мог представить себе свою жизнь без нее.

– Мне бы хотелось, чтобы Диана получила приглашение. Господи, король и королева! Вот уж не думала, что доведется встретиться и разговаривать с такими людьми. Ты думал?

– А как же, – ответил Бэрден, никогда не исключавший такую возможность. Интересно, что скажет Китти королю или – что еще хуже президенту. Нужно будет за ней присматривать.

Когда они свернули на Массачусетс-авеню, там уже бурлила толпа. На протяжении мили с лишним люди стояли вдоль улицы, пристально вглядываясь в автомобили с шоферами и их хозяевами.

– Диана снова поговаривает о Нью-Йорке, о том, что хочет уехать и жить там. Едва ли это серьезно, но ты знаешь, какая она, если ей что-то взбредет в голову. Она даже просила Эда Нилсона подыскать ей работу в Нью-Йорке. Он обещал.

– Какую работу? – Бэрден внезапно насторожился и повернулся к ней, перестав разглядывать толпу.

– Любую. Эд спрашивал, следует ли ему взяться за это дело. Он такой милый, такой добрый. А ведь добрых людей так мало. Я сказала, чтобы он ничего не предпринимал, пока мы не поговорим с ней.

– Мы поговорим с ней. Что ей сказать – это уже другой вопрос.

Взопревший полисмен просунул голову в окно автомобиля:

– Вы по приглашению, сенатор?

Бэрден помахал приглашением Их Британских Величеств.

– Каждый так и норовит проскочить зайцем. Извольте взглянуть, сенатор. – Полицейский указал на длинную вереницу лимузинов, медленно подползавших к порталу английского посольства, меж тем как у чугунных ворот, выходящих на Массачусетс-авеню, люди так и липли к ограждению – словно обезьяны, подумал Бэрден, – стремящиеся во что бы то ни стало пролезть в золотую клетку. Полисмен дал знак Генри проезжать дальше.

– Приглашены многие, – сказал Бэрден и взял руку Китти в свою.

– Но мы – избранные.

II

Гарольд Гриффите распахнул дверь в свой кабинет:

– Заходи, заходи. Обычно он сидит там. – Гарольд изображал из себя старого слугу, который показывает рабочую комнату гения. – Да-да, вот за этим простым столом, на этой вот пишущей машинке он строчил свои яростные обзоры, которые пронимали дрожью восторга целое поколение и делали кино искусством. – Обрати внимание на вид из окна. Девятая улица, карикатурные дома и магазины – святилища порнографических книжек и диковинных устройств, созданных на утеху извращенным умам. – Гарольд страшновато заржал. Затем: – Ты почему не на приеме?

– Не приглашен. – Питер присел на край стола и принялся изучать готовые для печати рецензии на фильмы. Сколько романтики в работе у этого Гриффитса!

– Вранье, все вранье, – успокоил его Гриффите, сдвигая шляпу на затылок. – Ношу эту штуку у себя в кабинете. Чтобы не забывать, что я журналист.

– Да вы ведь, похоже, и сами кусочек кино. – Гарольд нравился Питеру.

– Невозможно просматривать двадцать фильмов в неделю и не подхватить эту заразу. Я закрываю двери, как Кей Фрэнсис. – Гарольд подскочил к двери, затем, с едва заметной улыбкой на губах, положил руку на шишку замка, уперся спиной в дверь и тихонько закрыл ее. – Обозначая скептицизм, я втягиваю щеки… вот так! – Он втянул щеки. Это вышло очень забавно. Питер рассмеялся. Ободренный пониманием зрителей, Гарольд преобразился в капитана Дрейфуса на Острове дьявола, когда он, едва переставляя ноги, шел к двери тюрьмы, щурясь от уже забытого им солнечного света. Дверь распахнулась. На пороге стояла женщина в большой шляпе и в белых перчатках. Она спросила:

– Гарольд, у тебя все дома?

Голос Гарольда звучал надтреснуто: он уже двадцать лет ни с кем не разговаривал.

– Свободен… свободен! – По его лицу катились непритворные слезы.

– Миленький ты мой, прошу тебя, заткнись, ну? – Шляпа и перчатки не попали под власть его чар. – Редактор отдела городских новостей как сквозь землю провалился, а у него должно быть мое приглашение на прием, если оно вообще пришло, чего я не знаю…

– Знакомься – Элен Эшли Барбер.

Гарольд произнес имя почтительно, и Питер узнал в женщине редактора отдела светской хроники «Трибюн», даму с устрашающей внешностью, сомнительным владением синтаксисом и феноменальной вездесущностью. Вдова малоизвестного конгрессмена с Юга, она набивалась на приглашения чуть ли не во все именитые дома Вашингтона, и только дом ее шефа еще выдерживал осаду. Фредерика находила ее вульгарной.

– Как дела, миссис Барбер?

– Как видите, не блестяще. Должна я давать отчет о приеме или нет? Вот в чем вопрос. Отчет может идти и по отделу светской хроники, и по отделу новостей, и, уж конечно, на приеме будет вся пресса. Может, сам Блэз даст отчет? Он всегда грозился написать что-нибудь для газеты. Для него это было бы хорошим началом.

Питер возрадовался язвительности этого словесного извержения. Гарольд нет.

– Это Питер, сын Блэза, – сказал он.

Миссис Барбер это не смутило.

– Мне следовало знать это наперед. Вы пошли в мать, счастливчик, у нее такое чудесное лицо! Ишьты, какой детина вымахал! Взгляни на него, Гарольд! Ведь он выше тебя ростом.

– Все выше меня ростом, даже вы.

– Ведь вы сейчас… на втором курсе в Виргинском университете. О, я все о вас знаю. Такая уж у меня работа. Обожаю Шарлотсвилль. У меня даже был там кавалер, это когда я была еще девушкой в Атланте. Ну да, это было еще во время осады [14]14
  То есть во время Гражданской войны 1861–1865 гг.


[Закрыть]. Ну, я вижу, помощи мне от тебя не дождаться, Гарольд.

– Никогда.

– Буду рада вновь свидеться с вами, Питер. Очень, очень рада. Как-нибудь выберем денек и поговорим толком.