Текст книги "Вашингтон, округ Колумбия"

Автор книги: Гор Видал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Да, им придется убраться восвояси. – Собрат Бейли по флоту сказал это с очень суровым видом.

– Расскажи ему про донесение, которое твой друг разведчик получил из Швейцарии! – Питер впервые видел Инид в таком ажиотаже. Интересно, подумал он про себя, от любви это или от перспективы измены.

– Если мы поможем Гитлеру в России, онпоможет нам против японцев. При глобальном разделе мира мы получим Азию, а он оставит за собой Европу, и все будут довольны.

– Видите ли, – с трудом сказал генерал, словно его язык вдруг распух и занял весь рот, – как только вся эта шайка уберется из Белого дома, страна снова станет такой, какой была прежде, – настоящей страной с настоящими ценностями.

Его жена одобрительно вскрикнула.

Тут Джо Бейли набросился на рояль и стал наигрывать романтические баллады; Инид пела вместе с ним громким контральто.

Когда Питер уходил, гости все еще пили. Он задержался в дверях.

– Эти шутники – всерьез?

– Что – всерьез?

– Ну, о том, чтобы захватить Пентагон, упрятать президента.

– Но ведь надо же что-тоделать! – Она была на грани неистовства. – Это каждому ясно. Я хочу сказать, дальше так продолжаться не может. Ты понимаешь, что мы проигрываемвойну? Ну, да где тебе знать, ведь это скрывают от народа – цензура и все такое прочее. Но мы проигрываем войну, это точно, и есть лишь один человек, который может нас спасти.

– Твой друг капитан Бейли?

– Ты недооцениваешь его. Факт, он сильная личность среди всех этих слабаков. Но я говорю не о Джо. Я говорю о Макартуре.

– А что, он тоже заодно с вами?

– Тебе скажешь, ты всем разболтаешь. Ты никогда не умел хранить секреты. Ну ладно, увидимся завтра. Я даю прием в честь Гарольда. Он уезжает на фронт. – Она поцеловала его в щеку.

– Хорошо. – Питер хотел еще порасспросить ее про заговор, но пронзительное карканье генеральской жены отбило у него охоту. – Спокойной ночи, – сказал он. – А что думает о «сильной личности» отец? – Он задержался на пороге.

– Мы с ним не разговариваем, – ответила Инид. – Спроси у него сам. В конце концов, он твой отец.

– И твой тоже.

Инид невесело усмехнулась:

– Я не так уж в этом уверена.

– Дура!

– А как можно быть уверенным, если ты при сем не присутствовал?

V

Алой дугой на фоне зелени кардинал стремительно ринулся к земле. По саду летали пчелы. Из лесистой глубины парка тянул свежий ветерок.

– Да, времена нынче пошли нелегкие, отнюдь нелегкие. – В самом легком расположении духа Бэрден сидел в шезлонге – ноги задраны кверху, голова прикрыта от жаркого июньского солнца шапочкой для гольфа. Рядом с ним сидел в кресле Сэм Бирман, вашингтонский корреспондент главной республиканской газеты его штата. Они были знакомы давно, и в их отношениях часто бывали трудные моменты. Редакторы партийной газеты сплошь и рядом безжалостно кромсали корреспонденции Сэма и вымарывали самые важные пассажи, в которых пелись славословия сенатору Дэю; случалось даже, они перекраивали оригинал таким образом, чтобы бросить на Дэя тень. Бэрдену ничего не оставалось, как принимать извинения Сэма: у него не было выбора, Сэм был ему нужен. Но он часто задавал себе вопрос, до какой степени тот действительно преклоняется перед ним. Если бы Сэм поменьше льстил, он доверял бы ему больше.

Сэм носил узкие галстуки и жевал сигары желтыми зубами – такими же желтыми, как и лосиный зуб, который болтался на его цепочке для часов и всех изрядно раздражал.

– Предвидите ли вы затруднения на первичных выборах в сорок четвертом году, сенатор?

Во время интервью Сэм всегда обращался к Бэрдену официально – это служило постоянным напоминанием о том, что все слова сенатора ложатся на бумагу. Потом они переходили на непринужденную болтовню и называли друг друга просто по имени.

– Не для печати, – зловредно предупредил Бэрден, чрезвычайно затрудняя интервью. – Предвижу, и притом немалые. Франклин протаскивает своего человека – мы отлично знаем кого. И люди из управления общественных работ уже вовсю ему помогают.

– Значит, вы ожидаете, что он выступит на первичных выборах против вас?

Бэрден кивнул. Мысль о борьбе не была ему неприятна. Он должен победить. Это он и сказал для занесения в официальный текст интервью, сделав по обыкновению скромную оговорку, что, разумеется, все зависит от славного простого народа его штата. Пока Бэрден, что называется, распинался в любви к родному очагу, Сэм с серьезным видом покачивал головой, и, хотя он ничего не записывал, Бэрден знал, что его слова будут переданы в интервью самым добросовестным образом.

– А как ваше здоровье? – Вежливый, осторожный вопрос, к которому он уже привык.

– Чувствую себя как нельзя лучше! – Бэрден придал неожиданную звучность своему голосу, в котором обычно преобладали заговорщически-вкрадчивые нотки. – Это была какая-то нелепая случайность – удар в сравнительномолодом возрасте! – Он удивился и обрадовался собственной дерзости. – Приходится следить за своим здоровьем. Что я сейчас и делаю. Ложусь спать в одно и то же время, придерживаюсь разумной диеты. Ко всему прочему, такие вещи заставляют задуматься над тем, что же, в конце концов, действительно важно в жизни. – Он продолжал в этом же духе, пытаясь убедить себя в том, будто в нем произошла глубочайшая перемена. Но, разумеется, это было не так. Его тело более чем когда-либо представляло для него загадку, и он не переставал спрашивать себя, с какой цельюсоздан весь этот сложный механизм, в самом зародыше которого заложена его гибель. Он не хотел бы умереть, не разгадав этой тайны, но страх перед небытием заметно уменьшился после того, как он узнал, что смерть так легка: вода, уходящая по трубе из ванны, – такое отнюдь не изящное сравнение пришло ему на ум, когда он очнулся в больнице и увидел сидящую рядом с ним Китти. Он как-то вскользь поздоровался с ней и тут же с легкостью провалился во тьму. Потом с такой же легкостью пришел в себя, словно спал и проснулся; у него лишь немного болела голова, да было смутное ощущение, будто он находится в плену какого-то особенно тревожного сна, в котором запечатлелся его краткий визит к черному ангелу. Выйдя из больницы. Бэрден обнаружил, что дневной свет стал значить для него все; он взял за правило вставать с солнцем и ходить босиком по росистой траве, словно превратился в мальчишку и вновь переживал период роста, а не увядания.

– Ваши политические планы?

– Выиграть войну, конечно. А также разгрести завалы щебня, оставленные Новым курсом. Уж если думали о насосах и шлангах, следовало бы их поберечь для настоящего пожара.

Оставалось только уповать, что это его замечание Сэм слово в слово занесет в блокнот. За Сэмом водилась такая слабость – злоупотреблять пересказом, а прямую речь лепить где-нибудь сбоку. Это портило все.

Затем Бэрден принялся рассуждать на тему, которая его, в сущности, совершенно не занимала, да и не должна была занимать теперь, когда выборы были на носу.

– Облавы на японцев, устроенные правительством на Западном побережье, – самое постыдное, наиболее вопиющее нарушение Билля о правах за всю историю нашей страны. – Ему никогда не приходилось произносить речи на эту тему, и теперь его буквально распирало от не излитой риторики. – Многие из этих людей – американцы уже в четвертом, а то и в пятом поколении, и не более опасны, чем мы с вами. Но даже если их в чем-то подозревают, дайте им возможность, как положено, предстать перед судом. Не запихивайте их в концлагеря без соблюдения установленной законом процедуры.

– Концлагеря? – На лице Сэма мелькнуло изумление.

– Да, концлагеря. Другого названия этому нет.

– Вы хотите, чтобы я таки записал в интервью – «концлагеря»? – Сэм был удручен, словно крупье, забирающий остатки сбережений всей жизни у своего друга.

Какое-то мгновенье инстинкт самосохранения боролся в Бэрдене с чувством справедливости. К его ужасу и вместе с тем тайной радости, справедливость восторжествовала.

– Да, – сказал он, – это не что иное, как концентрационные лагеря, поэтому так их и назовем.

– Намерены ли вы начать слушания в сенате?

Бэрден кивнул:

– В юридическом комитете, и как можно скорее.

– Это едва ли добавит вам популярности. – На Сэма было жалко смотреть. Четверть века он «выхаживал» сенатора Дэя, и перспектива в его годы начать теперь все с начала была для него явно невыносима.

– Американских граждан лишают их конституционных прав. С ними обходятся так же, как коммунисты обходятся с неугодными им национальными меньшинствами. Я бы скорее проиграл войну, чем допустил такое.

Сэм готов был расплакаться.

– Вы это всерьез – насчет того, чтобы проиграть войну?..

Бэрден рассмеялся и произнес сакраментальные слова:

– Не для печати. – Сэм с облегчением вздохнул – кандидат в самоубийцы слез с подоконника. – Но вы должны написать, как оскорбляет меня это нарушение законности, какую иронию судьбы я вижу в том, что на долю администрации, гордящейся своим либерализмом, выпало совершить самую тираническую акцию за всю нашу историю. – Сэм согласно кивал, почти счастливый. Так-то оно лучше. Можно защищать даже права японцев, если спор имеет чисто партийную подоплеку. Сенатора еще можно спасти.

Тут из двери с бокового крыльца выпорхнула Диана в сопровождении армейского офицера. Бэрден не сразу узнал Клея. Они тепло поздоровались друг с другом. Худой и поджарый, Клей держался стесненно, словно боялся что-нибудь разбить ненароком: избыток физической силы делал его неуклюжим. Диана тоже чувствовала себя неловко: как видно, подобно героиням викторианских романов, ей всю жизнь суждено было любить Клея безответной любовью. В глубине души Бэрден гордился одержимостью дочери: это было свидетельством если не силы характера, то по крайней мере силы чувства.

– Я вижу, Диана прочно заняла мое место, – сказал Клей.

– О нет, это только так кажется. – Она ответила чересчур поспешно. – Я лишь немного помогаю отцу вести дела в приемной.

– Она считает, что мне слишком мало платят и я не могу позволить себе нового помощника. – Бэрден подмигнул Клею.

– Вы хотите сказать, пусть лучше платит правительство? – ехидно спросил Сэм.

– Она не состоит на жалованье у правительства, – принимая вызов, ответил Бэрден.

– Чудеса. – Сэм был в восторге. Одно время в штате Джесса Момбергера состояли четверо его родственников, и все получали жалованье от правительства. Когда Сэм спросил его об этом, тот ответил: «Но ведь я же не враг своей родне, черт побери!» Избиратели с этим согласились; кумовство Момбергеру не повредило.

– Когда же вы подберете замену Клею?

– После выборов. Если это вообще возможно! – с чувством добавил Бэрден. – Быть может, война закончится. Быть может, он вернется.

– Если б только война закончилась! Если б только я мог вернуться! – в тон ему ответил Клей и стал рассказывать о себе. Это его последний отпуск перед отправкой за океан. Он был в чине пехотного капитана, и его направляли на Гавайские острова. Скорее всего, ему придется воевать на Тихоокеанском фронте. – А впрочем, нам ничего не говорят.

– Вы по-прежнему собираетесь баллотироваться по Второму избирательному округу? – Сэм взял быка за рога.

Клей замялся. Бэрден уверенно ответил за него:

– Скажем так: мы держим порох сухим.

Интервью окончилось, Сэм распрощался, Диана пошла

его проводить.

– Как дела? – По старой привычке мужчины перешли на тон политикана-заговорщика и его верного приспешника.

Бэрден нахмурился:

– Неважно. Предстоит схватка на первичных выборах.

– А что республиканцы?

– Еще не известно. Наше ремесло легче не становится. – Тут ему пришло на ум, что он – старый человек, провожающий на фронт молодого. Эта роль открывала кое-какие возможности. – Ну как служба в армии… тяжело?

– Нет. Не бей лежачего. Но теперь, в штабе дивизии, все, наверное, переменится.

– Военное министерство выручает?

Клей ухмыльнулся:

– Что-то непохоже, чтобы у меня были связи.

Бэрден рассмеялся из вежливости:

– Ну еще бы! Я, наверное, тебе только помеха.

– Блэз, к счастью, нет.

Бэрден вдруг приревновал.

– Ну, Блэз, конечно, может все. – Этим он воздал хвалу своему сопернику. – Чинуши из правительственного аппарата трепещут перед ним. Но… – Он поставил под сомнение добрую волю соперника.-…захочет ли он что-нибудь сделать?

– Кто знает? Так или иначе, это абстрактный вопрос. Я ничего от него не хочу. Посмотрим, как пойдет там, на фронте.

Внезапно в зеленом саду замелькали тела в серой форме. Лязг оружия заглушил щебет птиц. В его отца попала пуля. Она разорвала серую ткань, белую кожу и красную плоть, раздробила кость. Бэрден схватился за левое плечо, ощутил жжение от кусочка свинца.

– Что с вами, сенатор?

Бэрден опустил руку.

– Невралгия, – непринужденно ответил он и спросил, как поживает Инид.

– Похоже, я буду с ней разводиться.

– Ты с ней? Или она с тобой?

– Я с ней. Она совершенно открыто… живет с флотским капитаном.

Бэрден беспокойно заерзал в шезлонге. Не такие разговоры полагается вести с юным воином, отправляющимся на битву.

– Понимаю, – сказал он, страстно желая, чтобы поскорее вернулась Диана. Об иных сторонах человеческого существования он предпочел бы вовсе не знать.

Но Клей был явно намерен не щадить его.

– Перед отъездом я должен принять окончательное решение. Яуезжаю сегодня ночью. Вечером я увижусь с ней.

– Она хочет развода? – Клей ждал, что Бэрден начнет задавать вопросы, и он начал их задавать.

– Хочет, когда я не хочу. Не хочет, когда я хочу.

– Но ты-то, во всяком случае, знаешь, что тебе нужно. Тыхочешь развода?

– Думаю, что да. Что толку жить так, как мы живем, – я в отеле, а она в нашем доме с ребенком и с этим гадом капитаном.

– Похоже, на самом-то деле ты хочешь быть снова с ней. – Бэрден взял категорический тон. – В таком случае помирись.

– Это не так легко. С ней не так легко помириться.

– Клей… – Бэрден терпеть не мог людей, которые для вящей проникновенности и убедительности называют других по имени, но теперь ему приходилось проявлять максимальную убедительность уже хотя бы ради того, чтобы положить конец неприятному разговору и вновь вернуться к видению раненых солдат в саду: сначала его отец, потом Клей… Золотистые кудри слиплись от крови, в голубых глазах стеклянный блеск смерти. О, сколько в этом красоты! И доблести! – Клей! Если ты хочешь пройти в конгресс от Второго округа, нельзя допустить, чтобы она развелась с тобой. Ты можешь развестись с ней и быть избранным, это мыслимо, но зачем затруднять и без того трудные выборы?

– Значит, альтернатива: мне жить в отеле, а она пусть живет в нашем доме с любовником? Вы думаете, избиратели не узнают об этом?

– Но дело вовсе не в том, что ты живешь в отеле. Дело выглядит совсем иначе. Ты служишь в армии. Ты отправляешься за океан. Ты разлучаешься с женой на вполне законном основании. Кто знает, какими вы будете через год или два? – Бэрден проповедовал бездействие – это всегда лучшая политика в личных делах. Ему самому предстояло порвать с Айрин; пока что он просто не предпринимал никаких шагов, и в результате ему не приходилось выслушивать никаких упреков, не было никаких сцен под занавес, а лишь взаимная симпатия в тех редких случаях, когда они встречались на нейтральной почве у кого-нибудь в гостях. Он не верил, что найдет в себе силы вновь войти в ту комнату, где он так неожиданно чуть не провалился в преисподнюю и, лежа посреди чашек, блюдец и лужиц пролитого чая, воочию увидел перед собой смерть.

– И наконец, – с категоричностью, исключавшей всякие возражения, – Блэз. Он тебе нужен. Но захочет ли он тебе помогать, если ты перестанешь быть его зятем?

Тут вернулись Диана и Китти. Они шумно засуетились вокруг уходящего на войну солдата, и тот вскоре действительно ушел. Диана пошла проводить его через розовый сад к подъездной аллее. Китти секунду смотрела ему вслед.

– Как мне хотелось бы, чтобы она вышла за него замуж!

– Угу! – произнес Бэрден, печально соглашаясь с ней.

– А не за Билли.

– Угу! – Бэрден взял еще одну сочную ноту. Ветерок донес запах роз.

– Интересно, сожалеет ли Клей о том, что женился на Инид? Тут есть о чем пожалеть. С Дианой у него гораздо больше общего. Они созданы друг для друга. А кто она теперь? Коммунистка замужем за калекой. Ах, как это печально! Как печально то, что делает с людьми жизнь.

VI

– Билли нравится в газете?

– Очень нравится. Как Инид?

– Прекрасно. Она поселилась в Джорджтауне.

– Очень мило. А мы теперь на Висконсин-авеню.

– Тебе нравится работать в приемной отца?

– Да, это интересно. Вот разве что избиратели…

– От них иной раз просто житья нет. Как миссис Блейн? Мисс Перрин?

– Мисс Перрин теперь замужем. Они по тебе скучают.

Клей сел в машину. Разговаривать с Дианой никогда не было особенно легко, а теперь и подавно. Мало помогало даже то, что они избегали смотреть друг другу в глаза.

– Береги себя. – сказала она. – Ну, там, на фронте.

– Ладно. Береги… отца. – Они попрощались за руку. Он включил двигатель. Она пошла к дому, но потом обернулась и махала ему рукой на прощанье, пока он объезжал рыбный прудок. Он помахал ей в ответ, потом их разделили деревья. По подъездной аллее выехал на шоссе. Хорошо, что он на ней не женился и не тратит теперь жизнь на тягостные разговоры. Инид и та больше устраивала его, во всяком случае с ней никогда заранее не знаешь, чего ждать.

– Тебя могут убить! – в неистовстве воскликнула она.

– Это решило бы все.

– Я никогда не прощу себе, если тебя убьют! Никогда. У меня будет такое ощущение, будто я невольно приложила к этому руку. Ты нравишься Джо, ты знаешь?

– Интересно, с чего бы?

– На него произвели большое впечатление какие-то твои слова, которые я ему передала. Джо прекрасно разбирается в людях, а уж на рояле играет, как бог. – Инид сделала затяжной глоток из бутылки с кока-колой. По ее словам, вот уже несколько недель, как она перестала пить: «Пока не кончится война. Это мой вклад в победу».

– Ну с ним-то ты не перестанешь встречаться, пока я буду на фронте.

– Если ты действительно этого хочешь – действительно хочешь, – перестану. – Она смотрела на него в упор. Не в пример Диане, она всегда смотрела ему прямо в глаза. И взгляд ее был особенно тверд и чистосердечен именно тогда, когда она лгала. Интересно, врет она сейчас или нет, подумал он.

– Я действительно этого хочу, – привычной фразой ответил Клей.

Она вздохнула:

– Таких эгоистов, как ты, еще свет не видел. Ты думаешь только о своем удобстве. Если б ты хоть на минуточку подумал обо мне, этого никогда бы не случилось. – Она обвела рукой гостиную. Под «этим» явно подразумевается ее дом в Джорджтауне.

Он поспешно сделал несколько следующих ходов.

– Если бы я каждый вечер водил тебя в гости, ты бы не переспала с Эрнесто. Но я предпочел делать карьеру, из которой, между прочим, ничего не вышло, вместо того, чтобы быть с тобой двадцать четыре часа в сутки, и тогда ты стала спать с морячком Джо. Да, да, да.

Она с упреком глядела на него. Правила игры были священны. Никому не дозволялось делать ход без очереди.

– Если ты намерен говорить со мной таким тоном, – сказала она, сама впадая в этот тон, – зачем ты вообще пришел сюда?

– Оставить тебе машину и проститься с девочкой.

– Она гуляет с няней. В зоопарке. Она вернется не раньше пяти. Разумеется, ты можешь зайти еще раз. А машина мне не нужна. Скорее всего, ты просто-напросто хочешь иметь даровой гараж.

Перебивая друг друга, они пустились объяснять каждый на свой лад, почему он хочет оставить ей машину, и предмет спора был далеко не исчерпан, когда вдруг приехал Блэз.

– Опять ссоритесь? – Блэз казался совершенно спокойным и каким-то особенно неуязвимым в летнем костюме; его красное лицо не лоснилось от жары, а было всего лишь красным, как обычно.

– Папочка! А мне-то говорили, что ты в Уотч-хилле.

– Как видишь, нет. – Не сводя глаз с Клея, Блэз добродушно поцеловал Инид в щеку. – Отправляешься на фронт?

– Да, сэр. Сегодня ночью.

– На Гавайские острова?

Клей кивнул. Вечером он собирался позвонить тестю в Уотч-Хилл, попрощаться и испросить благословения. А вот теперь Блэз пожаловал собственной персоной.

– Пришлось вернуться самолетом. Прибывает лорд Бивербрук.

– Нам до него нет дела, как и ему – до нас. – Инид подвинулась поближе к Клею. – Вроде бы получается, что вся семья в сборе. Питер тоже недавно вернулся, вот и выходит, что мы все вместе.

– Пока я не уехал, – сказал Клей безучастно.

– Пока ты не уедешь. Это ужасно, папочка. Ты понимаешь, что его могут убить? Неужели ты не можешь оставить его дома, как Питера?

– Он не хочет оставаться дома. Я уже предлагал ему. Он упрямый. – Блэз улыбнулся Клею. Мир мужчин сомкнул ряды.

Увидев себя в изоляции, Инид решила мстить.

– Послушай, папа. – Когда «папочка» сменялся «папой», это означало, что Инид переходит к серьезному разговору. – Он требует развода.

– Я выразился не совсем так… – Но Клей уже потерял инициативу.

– Нет, так. И по-моему, это глупо. А по-твоему, папа? Особенно сейчас, когда у нас есть ребенок и Клей может сколько угодно развлекаться на Гавайских островах.

– Да, я тоже думаю, что это глупо. – Блэз произнес эти слова совершенно спокойно. Он повернулся к Клею. – Мы не хотим тебя терять.

Клей был признателен за это проявление участия. Он еще может выиграть игру против Инид. Перспектива победы вдохновила его.

– Будь Инид чуточку благоразумней, я бы не особенно возражал, принимая во внимание обстоятельства.

Его наглость возымела действие. Инид тигрицей вскочила на ноги, произведя впечатление даже на своего родителя – матерого тигра и собрата по хищничеству.

– Благоразумна! Как будто не он первый начал! – Ее голос повысился, но она абсолютно владела собой. Клей как завороженный смотрел на нее, а она без запинки излагала свое дело перед апелляционным судом, не оставляя ни одной лазейки, сквозь которую могла бы просочиться правда. Когда она описывала его мнимое прелюбодеяние с мнимой аргентинкой, он был поражен: неужели она действительно верит в то, что говорит? Клей с беспокойством поглядывал на Блэза: верит ли он? Инид расхаживала перед камином, словно оружие сжимая в кулаке бутылку кока-колы. Но судьба благоволила Клею: с громким «Привет, детка!» в комнату ввалился Джозеф Бейли, капитан военно-морского флота Соединенных Штатов, неся в руках ворох пластинок.

Инид осеклась. Блэз с изумлением воззрился на пришельца.

– Здравствуйте, я – муж, – сказал Клей, собираясь если не продолжить игру, то по крайней мере взять реванш.

– Я принес Инид пластинки.

Джо положил их на патефон. Инид поставила бутылку – ни дать ни взять королева, расстающаяся со скипетром.

– Папочка, это капитан Джо Бейли, мой друг.

Они обменялись рукопожатием, и Клей с замиранием сердца увидел в глазах Блэза ярость, которая вплоть до последнего времени предназначалась исключительно ему, а теперь была направлена на Джо.

– Я как раз проходил мимо. Шел на службу. – Молчание Блэза растекалось по комнате, словно весть о чуме. Но Джо не сразу сообразил что к чему. – Инид много рассказывала мне о вас, – обратился он к Клею с деланной непринужденностью, не подозревая о том, что его час уже пробил. Инид смотрела на отца зачарованно, как ребенок, ждущий скорого и неминуемого наказания.

– Надеюсь, она не слишком меня очернила. – Клей начал входить во вкус ситуации.

– Вовсе нет, вовсе нет. – Капитан повернулся к Блэзу и открыл второй фронт. – Сэр, нас страшно обрадовала редакционная статья в вашей газете на прошлой неделе насчет сдерживания коммунизма после войны. Это была потрясная штучка.

Клей не мог сказать в точности, что именно рассмешило Блэза; возможно, роль детонатора сыграла «потрясная штучка». Так или иначе, Блэз расхохотался. Это был не его обычный нарочито оглушительный смех, от которого людям становилось не по себе, а неподдельно веселый, заражающий своей непосредственностью. Инид потеряла дар речи. Она хватала руками воздух, словно ловила невидимые бутылки кока-колы. Капитан не знал, что и подумать.

– Боюсь, я не понял вас, сэр.

– Ничего, ничего. – Блэз приложил короткий, словно обрубленный палец к глазу, снимая прозрачную, как алмаз, слезу. – Я его уволил, только и всего. Человека, который это написал.

– На каком основании, сэр?

– Основании? – Знакомо грозное, нахмуренное выражение расползлось по лицу Блэза, глубокими морщинами залегло между бровями, которым следовало бы топорщиться, а не быть словно подмазанными дерзкими черными мазочками, как у Инид. – Мы союзники с Советами. Они нужны нам для войны с японцами. Мы не должны им вредить. Сейчас еще рано говорить о сдерживании коммунизма.

– Говорить об этом никогда не рано. – Капитан был мрачен, словно туча. Его голос дрожал от идейного накала и недомыслия.

– Возможно, что так – во флоте. – Блэз указал на его форму с таким видом, словно не видел разницы между нею и формой билетерши в кино.

– У нас есть люди, которые смотрят вперед. Мы всегда считали вас своим человеком.

– Своим? – Презрение было выражено бесподобно. – По-моему, все, что вам нужно, – это как следует служить в армии, вот как Клей. В Вашингтоне можно вконец разложиться, если не заниматься делом. – Сразив наповал капитана, Блэз окрылил надеждой Клея. – Хочешь подвезу? Я на машине.

Тут только Инидвернулась к жизни.

– Клей, я хочу сказать тебе два слова, это ненадолго. – Она повернулась к уничтоженному капитану: – Мы увидимся после.

– Конечно. – Джо пытался вложить в свой голос первоначальную бодро-радостную интонацию, но безуспешно; он удалился, не подав никому руки и лишь обведя неопределенным жестом всю комнату – это была его единственная дань уважения хозяину, с которым он так внезапно столкнулся.

– Папа, ты не мог бы подождать Клея в машине?

– Как угодно, дорогая. – Он поцеловал дочь в щеку, которую она ему неохотно подставила, и вышел.

– Он очень мил, этот твой морской капитан.

– Заткнись. Послушай, ты хочешь развода или не хочешь?

– Тебе решать. – Это был его обычный ответ. Инид налила себе виски, ее рука дрожала.

– Ну так я не хочу. У нас дочь, хотя, видит бог, ты совсем не уделяешь ей внимания. Джо много возится с ней, водит по разным местам.

– А я-то думал, он только тем и занимается, что сдерживает коммунизм.

– Вы с отцом можете смеяться сколько угодно, но они действительно прибирают к рукам страну. – Инид без всякого перехода яростно обрушилась на «элементы», которые строят козни против добродетельных американцев, но затем – это было так на нее похоже – что-то из сказанного напомнило ей о себе; она оставила республику в руках красных и снова принялась спасать свой брак. – Я перестану с ним встречаться, если ты действительно этого желаешь, хотя он настоящий мужчина, каких мало, только это не означает, что он мой любовник или что-нибудь в этом роде.

– Он не твой любовник?

– Я не сказала, что он не был моим любовником, – ответила она, последовательная в своей нелогичности. – Но не это главное. Главное в том, что рядом со мной должен быть мужчина, чтобы мне было с кем ходить в гости, чтобы было кому обо мне позаботиться, да и малютке он нужен – нужен мужчина, который подавал бы пример, занимался бы с нею. Ей очень плохо без отца и оттого, что я ей за двоих, когда я и сама-то, факт, никудышная мать.

Клей проникся невольной симпатией к жене; ее внезапные невеселые откровения действовали подкупающе.

– Хорошо, – сказал он. – Не будем ничего решать до моего возвращения, если я вообще вернусь.

– Не уезжай! То есть уезжай, конечно, на Гавайские острова или куда угодно, только не туда, где бои. Что я буду делать, если тебя убьют?

На этот явно риторический вопрос было слишком много ответов. Он утешил ее. Поцеловал. Рука об руку они спустились по кирпичной лестнице к длинному «кадиллаку», в котором сидел Блэз и спокойно читал газету. Шофер открыл заднюю дверцу. Блэз поднял на них глаза:

– Все улажено?

Инид обняла Клея так, словно он шел на верную смерть. А что, очень даже может быть, что он идет на верную смерть, подумал Клей, мягко высвобождаясь из ее объятий и садясь на заднее сиденье. Шофер захлопнул дверцу. Теперь его отделяли от Инид металл и стекло. Ее губы продолжали шевелиться, но он не слышал слов через закрытое окно, к тому же заработал мотор. Когда машина тронулась, Инид большим глотком осушила стакан, который держала в руке, и побежала обратно в дом. Интересно, подумал Клей, суждено ли им еще когда-нибудь свидеться.

– Похоже, она снова начала пить?

– Пить? Не думаю. По-моему, она пила кока-колу.

– Когда она вышла, в стакане было виски. – Блэз констатировал это тоном бесстрастного наблюдателя. – Развода не будет?

– Не будет. По крайней мере в ближайшее время.

– Хорошо. – Оба замолчали. Машина выехала из Джорджтауна и свернула на широкую авеню, застроенную низкими зданиями с фасадами, имитирующими дерево или кирпич, совсем как на главной улице какого-нибудь городка на дальнем Западе. Они миновали «Народную аптеку» (желтым по черному) – одну из разветвленной сети городских аптек, столь же вездесущих, как и «Прачечные Палас», чьи отличительные цвета были пурпурный с золотым, или бело-зеленые одноэтажные кирпичные домики, известные под названием «Маленькие таверны». Это были ориентиры места, ставшего для Клея родным; он уже успел привыкнуть к этому городу, жизнь в котором текла медленно и лениво, – успел привыкнуть к его длинным, устремленным вдаль проспектам, застроенным общественными зданиями с колоннадой фасадов, и неожиданным трущобам, где жили чернокожие – в сумрачных кирпичных домах, построенных в те далекие дни, когда царствовал Маккинли и правил Марк Ханна. Но были тут и обсаженные деревьями элегантные авеню с небольшими круглыми площадями, чтобы сдерживать пушками ненавистную чернь, – таков был первоначальный замысел; и кто бы мог предвидеть, до какой степени разгуляется эта чернь – не на улице, нет, и не с винтовкой в руках, а в самом Капитолии, упиваясь видимостью, а иногда и реальным ощущением народовластия и предоставив площади своим нобилям, которые знай себе строили дворцы и не боялись никого, включая самого президента, которому они бросали обвинения в том, что он жаждет их погибели.

– Не хочется уезжать? – негромко спросил Блэз.

Клей кивнул:

– Но я должен это сделать. – Вышло так, будто он разыгрывает из себя героя, хотя он вовсе этого не хотел. К счастью, Блэз не истолковал его слова в таком духе: его слух был настроен на сугубо практический лад.

– Ты должен ехать, если хочешь, чтобы мы протолкнули тебя в конгресс.

Клей повернулся и взглянул на Блэза.

– Знаете, я страшно признателен вам за помощь, после всего того, что случилось между мною и Инид.

Блэз отвел глаза, явно смущенный.

– С Инид проблема. Мне не нравится, что она с собой делает. Эти ее запои. И этот военно-морской болван.