Текст книги "Озаренные"
Автор книги: Георгий Марягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Часть вторая
1
Прибыл с «Капитальной» «Скол». В мастерскую, специально оборудованную для монтажа «Скола», часто заходили шахтеры взглянуть на необычную машину. У других угольных комбайнов бары в виде рамы с бесконечными цепями, зубками, а у этого стальные спирали – шнеки с клеваками. Начинались расспросы: как будет действовать, на какую глубину зарубать пласт, сколько добудет за смену?
Микола Петрович со всей своей бригадой занимался на курсах машинистов «Скола», изучал устройство его, способы управления. Нередко занятия проходили в мастерской. Не было среди слушателей более пытливого, нежели пожилой бригадир. Он подолгу рассматривал какую-либо деталь, допытывался, нельзя ли упростить ее, сделать более выносливой, устойчивой.
Алексей делился со своими слушателями не только инженерными решениями, но и поисками, новыми замыслами.
В скромной шахтной мастерской нередко возникали споры о будущем техники, об эволюции шахтерского труда.
– Мне бы дожить до такого дня, – размечтавшись, говорил Шаруда, – когда в лаве все будут делать машины... Будет так, что люди ими из штрека командовать станут.
Настроение его поднималось с каждым днем. Упорядочили подачу порожняка на участок, где работала бригада Шаруды. Халатных машинистов компрессоров и равнодушных движенцев заменили людьми с «горняцкой душой», как сказал Звенигора. День за днем ритмичнее становилась работа, почти всегда удавалось в одну смену давать добычу двух, простои почти совсем исчезли. И во второй смене стало вдосталь порожняка, увеличилась выдача угля на-гора. Односменка получила признание у всех, от сдержанных, расчетливых плановиков шахты до подземных рабочих. Уголь теперь не задерживался в магазинах участков.
– Твоя взяла, Петрович... Накрепко, – подошел как-то перед сменой к Шаруде Матвей Саньков, тот, что шумно спорил о том, на каком участке испытывать «Скол». – Тебе и машину испытывать. Крепок еще старый конь. За тобой не угонишься. Теперь кати на курорт, погрейся, а потом и за новое дело.
Но не об отдыхе помышлял Микола Петрович.
Какой-то Тихон Косульников с «Дуванной» стал добывать 1200 тонн в месяц отбойным молотком. Пятьдесят тонн в смену. В полтора раза больше, чем он в лучший день!
Что же там за богатырь объявился?!
Каждый день перед сменой Микола Петрович внимательно просматривал газеты – нет ли чего нового о работе Косульникова. Все ограничивалось короткими заметками – вырубил столько-то. А как работает?
– Тут разное может, Коля, быть, – рассуждал начальник участка Бутов, – может, уголь в пласте мягче стал... Может, какое приспособление сделали. Вон я на «Кипучей» работал, там был участок такой, что беги прямо от угля. Чуть тронь его – водопадом льется. Завалит весь магазин, крепи сшибет. Не знаешь, как в лаву забраться. Тебе про это раздумывать не стоит. Скоро на машину перейдешь...
– Нет, там что-то новое придумал тот Косульников – каждый день просто так пятьдесят тонн не возьмешь!..
Микола Петрович поделился новостью с Ганной Федоровной. Ганна Федоровна тоже стала следить за успехами Косульникова.
– Опять ничего про Косульникова? – спрашивал обычно, возвратившись домой, Микола Петрович. – Смотри ты, сказали раз и молчок. Это же пятьдесят тонн на выход, – подсчитывал вслух Микола Петрович. – А мои хлопцы пока дают только тридцать – тридцать пять... Как же он дает пятьдесят тонн?
Цифра рекорда – 50 тонн – разожгла и профессиональное любопытство Бутова. Как-то в «нарядной» он спросил Шаруду:
– Где он работает, твой Косульников?.. Знаешь, Микола, давай съездим на «Дуванную». Посмотрим на нового шахтерского богатыря. Для такого дела Звенигора на командировку не поскупится.
Через несколько дней Бутов, Шаруда, Пастухов и Санжура покатили на «Дуванную» к Косульникову.
Ехали Таганрогским шляхом, пролегшим через крупные города и поселки. Было ясное утро. Во всем – в липких почках деревьев, сочных стрелках травы, в нежном холодке воздуха, в ясности просторов – ощущалось весеннее ликование.
Ехали молча, подремывая...
Только когда машина выбралась на крутой двугорбый юр, похожий на спину верблюда, Бутов, разглаживая свои жесткие усы, заметил:
– Савур-Могила. Я бы на этой горе памятник поставил и на нем всю историю Донбасса описал, когда и кого мы били, за что, а внизу подпись сделал бы: «Чтоб другим неповадно было».
– Море! – изумленно воскликнул Мариан, когда стали спускаться с Савур-Могилы. – Смотрите. Вон там море!
Вдали у самого горизонта синела еле заметная жидкая полоса. Она то уменьшалась, то расширялась.
– Верно, Марьян, море, – подтвердил Бутов, – отсюда до него километров сорок-пятьдесят.
Маленькая полоска, почти сливавшаяся на горизонте с небом, манила. На нее, не отрываясь, смотрели все. Она все ширилась, становилась синее, мерно колыхалась. Показалось, что от нее тянет свежестью. Бутов потягивал своими крупными ноздрями воздух.
– Свежак просоленный. Этот легкие прочистит. Всю угольную пыль сдует.
Потом дорога ушла в глубокий овраг, но все еще чувствовалась свежесть большой воды, казалось, что в небе отражается ее синева.
На «Дуванную» приехали как раз перед спуском очередной смены в шахту.
Шаруда, читая об успехах Косульникова, представлял его пожилым, крепко сложенным, похожим на Матвея Санькова. А забойщик, привлекший внимание всей области, оказался щуплым пареньком. На его худощавом лице, с острым носом, были густо посеяны веснушки.
С ласковой завистью смотрел на него Шаруда.
– Ты скажи, яка чертяка! Хлопчик – а к нему учиться приехали.
Глубокинцы спустились в шахту вместе с Косульниковым.
Лава Косульникова была такой же, как и на участке, где работал Шаруда. И кровля, и почва, и пласт схожие. Микола Петрович, наблюдая, как Косульников рассматривает крепление забоя, кровлю, раскладку леса, подталкивал Бутова и, не выдержав, восхищенно заметил:
– Хозяин! От чертяка, а не хлопец!
Косульников быстро и ловко совершал все рабочие операции: проверил воздухопровод, включил воздух, продул шланг и цепко взялся за рукоятку отбойного молотка. Молоток заиграл, ожил в его руках.
Ритмично, уверенно вел Косульников зарубку угля. Все у него было слаженно, пригнано – как детали в хорошем механизме. И, самое главное, не чувствовалось того напряжения, той зависимости от инструмента, что торопит руку неопытного рабочего.
Косульников будто на специальной тщательной репетиции отработал все свои движения.
И в соседних уступах, как по сговору, повторяли товарищи Косульникова его приемы. Видно, это был ладный коллектив, четко размеривший весь свой трудовой день.
– Ты смотри, он же «кутка» не режет, – дернув за руку Санжуру, удивленно сказал Шаруда.
Это в самом деле было необычным. Испокон веков забойщики начинали свой трудовой день с нарезки «кутка» – углубления в пласте, потом «сгоняли», отбивали уголь. Косульников просто глубоко подбивал пласт, вгрызаясь в него молотком на полметра. Врубовая щель пересекала массив пласта и прослойку углистого сланца в нем.
Закончив первый вруб, Косульников стал делать другую щель, а потом начал легко сгонять, вырубать уголь между щелями.
Не видно было, как отрывались куски и глыбы угля, но слышалось – грохотали они по доскам рештака, звенели, ударяясь о крепежные стойки, скатывались вниз по лаве.
Шаруде стало понятно, что, образуя щель внизу пласта, молодой забойщик способствует раздавливанию угля породами, налегающими на пласт.
– Изобретатель! Золотая голова у парня, – несколько раз повторил Шаруда, не отрывая взгляда от пики отбойного молотка, строчившей пласт. – Ну, старина, то все мы учили, а теперь пришлось и нам поучиться у сынков, – обратился он к Бутову.
Шаруда думал о том, что, делая глубокие врубы-щели, не нарезая «кутков», молодой мастер угля экономит за смену часа полтора времени.
– Вот откуда лишних пятнадцать тонн, – радуясь, как находке, проговорил он. – Будем и мы так работать.
После осмотра лавы Косульникова Бутов спросил предшахткома, сопровождавшего гостей:
– Другой участок у вас близко?
– Метров пятьсот... Одно и то же – что здесь, что там... И пласт и все прочее.
– Нам бы и на том участке побывать...
– Это как хотите... – замялся предшахткома, – только он недавно вышел из «нарушения» – завал там был.
– Завал для шахтера, как дождь для чабана, – вметался в разговор Шаруда. Выйдя к штреку, они направились на соседний участок. Вслед за ними молча брел председатель шахткома.
На соседнем участке возле лавы было людно. На корточках сидели шахтеры.
– Заседание, хлопцы? – улыбнулся Шаруда.
– А вы сверху, из треста? – спросил пожилой шахтер.
– Еще выше, – засмеялся Шаруда.
– Комиссия... Что, не видишь, что ли! – подсказал пожилому высокий парень.
– Тогда вы не на тот участок попали – заблукали. Это к Косульникову идти надо. На образцовый! Он за всю шахту добыч дает...
– Значит, умеет работать, – весело отозвался Шаруда. – И вправду умеет. Сами видели.
– Я, дядя, тоже сумею, если мне и воздух и порожнячок дадут, – язвительно сказал высокий парень. – А то сижу и соображаю, сколько это добычи подымем, если вся наша бригада уголь в карманы заберет?..
– Не дают порожняка?
– Дают... То, что от Косульникова останется. Штрек-то не резиновый. По нему больше семидесяти вагончиков не пропустишь. Факт. А нарезать другой – еще не спланировали.
– Значит, за рекордом погнались, – разочарованно протянул все время молчавший Пастухов. – Не стоило нам бензин жечь...
В глубине штрека загудел электровоз.
– Дождались! – крикнул кто-то из шахтеров. – Порожняк толкают!..
Почти до самого ствола глубокинцы шли молча.
В тот же день они выехали обратно. По пути где-то в столовой дорожников поужинали.
Над степью застыло синее стекло небосвода. Машина летела в ночь, изрешеченную тысячами огней. Огни обсыпали шахты, заводы, депо, поселки. Может, то Млечный Путь переместился с неба на землю и широкой лентой опоясал душную и сухую землю Приазовья?..
– Другие люди появились... – раздумывал вслух Шаруда. – Подумать только – двадцать лет Косуле. Я в девятнадцать в мыслях одно имел: шоб на чоботы заработать. А Косуля новый метод придумал...
– Микола Петрович, вы же сами убедились, что у них это на очковтирательство похоже, – хмуро заметил Пастухов.
– Ты разберись, кто очки втирает. Начальство задумало прославиться, рекорд поставить. За это Косуля не отвечает. А по-новому так куток зарубить не каждый придумает. Верно, Ларя?..
– Куток цепко берут, согласился Бутов. – Выдумка вроде небольшая, а все по-другому стало.
– У нас болезнь есть на рекорды... Ты думаешь, те хлопцы не дадут тридцать-сорок тонн? Дадут! Только для этого нужно штрек двухпутевым сделать... Все ж таки не напрасно съездили! Вы, казаки, чтоб с завтрашнего дня так, как Косульников, начали куток зарубать. Чуете? – предупреждал Шаруда своих забойщиков. – Мы теперь начальнику транспорта дадим работу! Не успеет вагоны подавать.
2
Весенний спортивный сезон в Белополье открывался футбольным матчем. На него приходили все свободные от работы – от мала до велика. Этому двухчасовому зрелищу не могла помешать даже плохая погода.
Первый матч этого сезона обещал быть особенно интересным – харьковская команда дала согласие приехать в Белополье. Билеты раскупили за неделю до матча. Все места вплоть до «птичьих трибун» на тополях, акациях и липах были заполнены. Мальчишки висели гроздьями на деревьях, расцветив их рубашками, как карнавальными фонарями, «высотники» забрались на верхушку терриконника шахты за стадионом.
Многотысячная толпа напряженно гудела. Под высоким солнцем парила разомлевшая земля. Летел липкий пух с цветущих тополей.
Игра сразу же стала напряженной – ни белопольцам, ни харьковчанам не удавалось задерживаться на поле противника. Сыгранная тройка защиты харьковчан срывала атаки белопольцев.
Успехам и неудачам игроков зрители аккомпанировали таким ревом, что грачи срывались с деревьев и кружили над стадионом.
На небольшой трибуне, где собирались служащие треста, горисполкома, тоже возбужденно орали, топали, размахивали фуражками.
Увлеченные игрой соседи Вари Крестовой – свояченицы инженера Божкова – не замечали, что завзятая болельщица, не пропускавшая ни одного матча, была безразлична ко всему происходившему на поле.
– Что с вами сегодня, доктор? – удивился, вдруг взглянув на нее, Черкасов. – Игра-то какая... Красота!
Варя сидела, оцепенев, не реагируя на зрелище, на замечания окружающих. В самом начале игры, осматривая трибуны, она неожиданно увидела Алексея. Радость и растерянность овладели ею.
«Как же это так? – недоумевала Варя. – Алеша– здесь! Откуда он?»
Ей не хотелось, чтобы ее увидел Алексей, вернее – она почему-то боялась этого.
Незадолго до перерыва Варя сошла с трибуны.
– Павел! – окликнула она Божкова, мужа сестры, зайдя с тыла трибуны. – Я пойду домой.
– Что такое с тобой? – встревоженно спросил Божков, наклоняясь через перила...
– Ничего. Голова немного болит. Смотри, чтобы наши не проиграли! – попыталась она шутить.
Варя отошла от трибуны с таким облегчением, будто с нее сняли огромный груз. Она свернула в аллею, ведущую к выходу. «Алексей здесь в командировке, наверное...»
Торопливо, как бы опасаясь, что ее могут задержать, она прошла к воротам и за стадионом вышла на стежку шахтерских огородов. Она ступала механически, не ощущая спекшейся земли, не чувствуя жары. Только спустившись в балку, заглушенную калиной и боярышником, остановилась и оглянулась.
Было прохладно в балке, пахло медоносными цветами. Незримый ручеек перекатывал камешки, в густых зарослях люции, усыпанной догорающими искорками цветения, булькали, перекликаясь, горлинки.
Варя устало опустилась на траву. «Пятнадцать лет. Целая вечность...»
Воспоминания выплывали как из тумана, непоследовательные, обрывочные. Чудился родной город в рыжих и черных пятнах маскировки. Дома походили на облезлых ископаемых ящеров. Ночами Варя дежурила на крыше, тушила «зажигалки». Виделись товарные поезда на станции, лица родных, уговаривавших ее эвакуироваться.
«Лучше бы я тоже погибла с ними. Не было бы всего того, от чего теперь не уйти...»
3
В год начала войны Варя перешла на второй курс областного медицинского института. В августе сорок первого ее институт эвакуировали в Среднюю Азию. Но она не уехала. Ей стыдно было уезжать из родного города, готовившегося к боям. Она записалась в добровольческую дружину противовоздушной обороны. От фашистской бомбы погибли отец, мать, младший брат в ту ночь, когда Варя дежурила на крыше чужого дома. Она осталась одна. Горе не подавило, не смяло ее. Когда танковая орда вторглась в пределы Приазовья, Варю зачислили медсестрой в шахтерский партизанский отряд, действовавший в лесах по среднему течению Донца.
Полтора года отважно атаковал фашистов отряд под командованием Михаила Карнаухова, одного из первых командиров донецких красногвардейских отрядов. Не жилось спокойно фашистам ни в Краматорске, ни в Славянске, ни в Красном Лимане. Десятки смелых операций совершили партизаны Карнаухова, в них всегда участвовала Варя – «бесстрашный доктор», как прозвали ее партизаны. Она становилась медиком лишь после боевых операций, а во время боя, налетов была стрелком, подносчиком патронов, связистом.
Небольшой отряд, затерянный в лесах, был прочно связан со страной, с партийными организациями Украины. Не однажды с «Великой земли», как называли партизаны свободную от фашистов территорию, прилетали и приходили тайными тропами связные Центрального Комитета партии Украины, инструкторы, пропагандисты, военруки.
Как-то в отряд на утлой «уточке» прилетел Никита Сергеевич Хрущев, встретился с Карнауховым тепло, как с братом, – они знали друг друга еще с гражданской войны.
– Ну и замаскировался ты, – улыбнулся Никита Сергеевич, глядя на богатырски высокого, в полтора роста, Карнаухова, обросшего бородой до глаз, одетого в бурую свитку.
То была последняя встреча Карнаухова с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Враги схватили бесстрашного партизана, когда он пошел на разведку в Славянск, в город своего детства, там кто-то выдал его. Гестаповцы казнили Карнаухова страшной половецкой казнью, привязав к ногам пьяной лошади и пустив его по мощеной площади.
Яростно мстили партизаны за казнь своего командира. Целую дивизию бросили фашисты на ликвидацию небольшого отряда. После долгого рыскания по лесам им удалось окружить горстку людей, окружить, но не победить – карнауховцы дрались до последнего патрона, потом пошли врукопашную. Раненую Варю успели вывезти на самолете в тыл.
Она полгода лежала в госпитале в Сталинабаде. Молодой, но истощенный лишениями организм с трудом накапливал силы. Ей удалось найти старшую сестру Таню, эвакуировавшуюся с мужем, горным инженером, в Караганду. После госпиталя Варя год прожила у Татьяны, а потом стала продолжать учебу в Алма-Атинском медицинском институте.
Она неутомимо разыскивала Алексея, его друзей по институту, обращалась во многие справочные бюро. Приходили стандартные ответы – «в списках не числится». Во время каникул Варя побывала в Караганде, где работали донецкие горняки, но никто из них ничего не мог сказать об Алексее.
На одном из занятий она познакомилась с капитаном Крестовым, лечившимся после ранения в хирургической клинике. Она увлеклась им. В ее личной жизни была пустота, ей не хватало друга. Увлечение перешло в привязанность.
Вскоре Крестов уехал на фронт, завязалась переписка. После всего пережитого ею это сближение с человеком, который нравился, согревало, обнадеживало. В конце войны они поженились. Варя переехала к мужу в Киев, куда после повторного ранения его назначили в транспортную комендатуру.
После первых месяцев совместной жизни Варя почувствовала, что их брак случайный, что они разные по взглядам и устремлениям люди. Их сближение только разъединило их. Как многие девушки, вступающие в брак, Варя почти ничего не знала о реальной сущности этого события в жизни людей. Только сойдясь с Крестовым, она познала, сколько обреченности в бытовой поговорке «стерпится – слюбится». Длинны были ночи без сна. Как казнила она себя раздумьями за измену Алексею! Она была беспощадна к себе. Она не оправдывала себя. Лучше быть всегда одинокой, чем скрывать одиночество под маской супружества.
Чем больше она постигала Крестова, тем глубже убеждалась в своей опрометчивости. Да, он был жизнерадостным, сильным, энергичным, но в то же время пустым, легкомысленным человеком. У него был очень простой, утилитарный взгляд на вещи – нужно жить. Он восторгался теми, кто умеет жить, в его представлении это означало хорошо одеваться, развлекаться, вращаться в среде таких же ограниченных людей. Он был карьеристом и не скрывал этого. Ей были противны его рассказы об «удачах» товарищей, мастеров пристраиваться на сытные, чужедомные хлеба. Она обрывала такие рассказы, стыдила мужа, обвиняла в мещанстве – ничего не помогало. Он был твердо убежден, что «нужно уметь жить». После работы она шла в свою квартиру, как на повинность. Она знала, что Крестов изменяет ей – здоровый, красивый, умеющий быть ласковым самец.
Варя вся ушла в работу – ее увлекала специальность педиатра. К ней тепло и уважительно относились матери и их малыши. Она завидовала молодым женщинам, приходившим с ребятами к ней в консультацию. В тайне она надеялась, что появление ребенка внесет что-то новое, радостное в ее отношения с Крестовым, заставит его измениться. Но после того как она, радостно взволнованная, умиленная до слез, сказала однажды мужу о том, что станет матерью, он сухо заметил: «Пеленки еще успеем сушить, рано обзаводиться наследниками, нужно пожить». Она поняла, что на перемены надежд нет.
В это время ее послали на месяц в область для организации колхозных женских консультаций. Она даже обрадовалась поводу расстаться на время с Крестовым. Он стал ей сторонним после того, как пытался уговорить избежать появления ребенка.
Из области она приехала домой без предупреждения, ночью. В этом не было никакого умысла – ей никогда не приходило в голову устраивать мужу проверки. Пришлось долго звонить, пока открыли дверь соседи. «А Вадима Борисовича дома нет, – сообщила соседка, – третью ночь не ночует...» – «Уехал в командировку?» – спросила Варя. – «Днем он приходит».
Варя не могла уснуть после этого. Она стала заниматься уборкой комнаты. Сразу бросилось в глаза, что в ней не жили: пыль на подоконниках, столе, шкафах, неразобранная постель. Наводя порядок на письменном столе, она увидела, что ее фото валялось за тумбочкой... Ей стало обидно, защемило сердце, она не могла сдержать себя, бросила убирать комнату и заплакала: «Что же теперь, ну что же теперь?..»
Крестов пришел домой только к вечеру следующего дня, после того как она ему позвонила на службу.
– А я неделю уже не являюсь домой – работы много, – с деланной веселостью сказал Крестов, переступив порог.
Варя молча посмотрела на него и по наигранной непринужденности лица поняла, что он лжет.
– Что ж поделаешь, каждый ночует там, где ему удобней, – глухим голосом произнесла Варя. – Нужно, видимо, просто честнее относиться к самому себе...
Ей хотелось услышать от него слово правды, пусть горькой, но правды. Вадим подошел к ней, обнял небрежно за плечи и, проведя рукой по волосам, пробормотал:
– Не понимаю, чего ты хочешь... Можешь узнать, где я был...
– Я никогда не буду ни у кого узнавать, где, с кем ты был, – отводя его руку, сказала Варя. – Хорошенько подумай, Дима, о наших отношениях.
