Текст книги "Озаренные"

Автор книги: Георгий Марягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

6

«Подкуют!.. Обязательно подкуют, идолы», – раздумывал Черкасов, возвращаясь из областного города. Он побывал во всех отделах комбината, осторожно прозондировал, что думают о «Сколе». Не было особенно горячих защитников новой машины, но не было и противников. В техническом отделе старый знакомый Черкасова посоветовал «налечь на испытания: Ручьев на каждом совещании вспоминает о механизации угледобычи на крутых пластах».

«Здесь что-то нужно предпринять, – напряженно соображал Черкасов, – нужно, чтоб новое руководство пришло на «Глубокую». С Звенигорой просто распрощаться – в обкоме просят рекомендовать хорошего хозяйственника на руководящую работу в тресте. Вот я его и порекомендую. Пусть едет... А с Кореневым?.. На хорошем счету в области... И надоел же! Сейчас вцепился в штурмовщину, в нарушение цикличности. По сути он ведь на горком наступает. – И, радуясь этой догадке, Черкасов подумал: – А что с ним церемониться? Демагог. Нужно, чтоб бюро этим занялось. Выходит, что только он один в районе мудрый и честный, а все остальные карьеристы и чиновники...»

Несмотря на поздний час, Черкасов заехал в горком. Серегин с заведующим промышленным отделом пересчитывали показатели шахт. Секретарь был в отличном настроении – все предприятия района выполнили план за декаду, в книжке показателей красовались столбики трехзначных цифр. Для него это было самым важным.

– Был сегодня у начальства, – усаживаясь на диване, сказал Черкасов.

– Ну? Не ругают? – нетерпеливо спросил Серегин.

– Все в порядке. Лучше нас никто не работает! Даем уголек... – И Черкасов по-своему изложил разговор с начальником комбината, умолчав о «Сколе»: «Это поправлю и без горкома».

– «Что вы с ним возитесь, с Кореневым? – спрашивает меня Матвей Данилович. – Парторг должен помогать вам за уголь бороться, а не спицы в колеса вставлять... Вытащите его на бюро. Сделайте горячую промывку, чтоб руководство не компрометировал...» Резонно! Как по-твоему?

Он ожил: увлеченно импровизировал речь начальника комбината, привставая с дивана.

– Ну, как по-твоему? Должен горком этим заняться или нет? – наступал он на Серегина.

Серегин ничего не отвечал, задумчиво листал книгу показателей, точно в ней где-то был спрятан ответ. Его постное, с тусклыми зеленоватыми глазами лицо ничего не выражало. Черкасов и заведующий промышленным отделом знали, что скорого ответа от Серегина не получить – осторожен человек, всегда десять раз отмерит – один отрежет. Знали и другое: мерил он не всегда правильно...

– Видишь, Яков Иванович, резонно оно, конечно, резонно, слов нет, – после продолжительного раздумья сказал Серегин. – Да ведь Коренева мы хорошо знаем. Упрямый черт! Помнишь историю с присуждением переходящего Красного знамени? До ВЦСПС ведь дошел, а доказал, что обком угольщиков ошибся. Этот такую свадьбу сыграет, не рад будешь, что свататься начал... И так пройдет, стоит ли обращать внимание. Мало ли кто что говорит.

– Так нельзя, – горячо убеждал Черкасов. – Промолчим – выйдет, что Коренев прав, а горком не прав, трест тоже! Тогда нужно свои ошибки признавать – мол, наша линия неправильна. Штурмуем! Нарушаем цикличность! Гоните нас взашей! И так на шахтах разговоров полно. Послушай, что говорят в «нарядных». Мол, тресту и горкому только план нужен, а мы без выходных работаем...

Умел Яков Иванович убеждать, знал, когда с какой силой на какую пружину нажать в человеке.

Исчезло благодушное настроение Серегина, чувство неприязни к Кореневу возросло – не любил он людей, подобных парторгу: «Все умней других хотят быть, вперед высунуться, себя показать. А посадить его на мое место – сразу плавать начнет. Главное – это план, а рассуждать о том, что нужно да что можно, – легко, когда другие руководят. Выдумает то односменку, то «узкий захват»... Эх, черт, упустил момент... Просился ведь Коренев весной на учебу в Академию общественных наук. Нужно было отпустить. Меньше возни было бы».

– Слушай, Тихон Ильич, – Серегин подал заведующему промышленным отделом тетрадь с показателями, – ты займись сам. Я кое-что увяжу с Яковом Ивановичем.

Лишь в третьем часу ночи расстался секретарь горкома с Черкасовым.

7

Алексей поднимался в кабинет Звенигоры – вызвал по телефону кто-то из министерства. «Хорошо, если бы Каржавин», – думал Алексей. За последний месяц ему ни разу не удавалось поговорить с начальником главка – тот все время был в разъездах.

У входа в кабинет Звенигоры Алексей встретил Барвинского.

– Здравствуйте, Алексей Прокофьевич. Мне хотелось бы с вами поговорить, – с неловкостью сказал главный механик.

– Пожалуйста, когда угодно, хоть сейчас, – не скрывая удивления, согласился Алексей. До этого ему только на совещаниях приходилось накоротке разговаривать с Барвинским.

– Не сейчас, и не сегодня – вызывают в трест. Вот завтра, если можно, я попросил бы вас прийти ко мне домой. У меня ведь обстоятельный разговор.

На следующий день Алексей пошел к Барвинскому. Главный механик жил в отдельном кирпичном доме с большим двором, заросшим сиренью и желтой акацией.

В кабинете Барвинского – обилие книг, хорошие копии картин Серова, Врубеля, Малявина, цветы на ступенчатых подставках возле окна. В углу кабинета – мольберт.

Алексей с любопытством взглянул на полотно, покрытое кисеей.

– Это я в свободные часы, – пояснил Барвинский, перехватив взгляд Алексея. – Старое увлечение, – и сдернул кисею с полотна, на котором был запечатлен весенний пейзаж Белополья – сады, как букеты среди насыпей угля.

«Может быть, потому и замкнут Барвинский... – рассматривая пейзаж, думал Алексей. – Кажется, мог бы стать художником, но выбрал не тот путь...»

– А ведь неплохо, Анатолий Сергеевич! Вам бы надо почаще садиться за мольберт, – посоветовал Алексей.

– Некогда! – с досадой воскликнул Барвинский, – круглые сутки на шахте.

Он пригласил Алексея к письменному столу и вытащил большую папку.

– Видите, я хотел показать вам... У меня были попытки создать механическую крепь. – Барвинский раскрыл папку. – Вот. Прошу познакомиться.

В альбомах и на отдельных листах были чертежи десятков вариантов крепей. По выцветшей туши, не глядя на даты, Алексей догадался, что некоторые эскизы выполнены много лет назад.

– Хоть один промышленный образец удалось выпустить?

– Только вот по этому проекту, – Барвинский показал чертеж маятниковой крепи. – Перед войной на шахте «Комсомолец». Но не получилось. Стали испытывать – авария за аварией. В конце концов ночью лава села и похоронила все сооружение. Теперь мне ясно, почему. Вместе со мной работал главным инженером Гадзинский. Когда пришли гитлеровцы, Гадзинский остался в Донбассе, возглавил какой-то дирекцион. С моих чертежей успел, очевидно, снять копии. Теперь, наверное, где-нибудь в Руре... Мне кажется, кое-какие из этих набросков могут пригодиться...

– Вы сами должны разрабатывать конструкции крепи, Анатолий Сергеевич, – убежденно произнес Алексей, – и непонятно, почему все это у вас лежит под спудом.

В кабинет вошла стройная женщина с полным, но волевым лицом. Алексей вспомнил, что однажды видел ее в детской консультации, где работает Варя.

– Анатолий Сергеевич, хватит гостя угощать чертежами. Прошу к чаю.

– Моя жена, Нина Павловна, – представил ее Барвинский. Они прошли в столовую.

Не было бы ни этой встречи, ни откровенного признания Барвинского в том, что он работал над механическим креплением, если бы Нина Павловна не настояла, чтоб муж познакомил изобретателя «Скола» со своими трудами, – она все время заставляла его продолжать работу над проектами крепи.

– Ты честолюбива, – отмахивался от всех доводов жены Барвинский, – мое дело теперь ремонтировать то, что создают другие.

– Я жалею, что нет партийных чисток, – не отступала она. – Я пришла бы на собрание и сказала: мой муж – человек в анабиозе, как лягушка, которая замирает на зиму подо льдом. Его учили, учили, а он заморозил свои знания.

– Я работаю по двадцать часов в сутки, шахта – лучшая в области по уходу за механизмами.

Они беседовали до полуночи.

– Все, все нужно в сторону. У вас есть помощники, они будут вести ремонт, – убеждал Алексей Барвинского, – Звенигора даст отпуск для доработки конструкции. Без механической крепи «Скол» не может безопасно работать.

8

Начался наряд, люди получали отбойные молотки, аккумуляторы, взрывчатку.

В «нарядную», торопясь, вошел Коренев. Ища кого-то глазами, он подошел к Звенигоре, быстро пожал руку и спросил:

– Микола Петрович еще не спускался?

– Только что видел его у начальника участка. Аня, посмотри – Шаруда у Бутова? – крикнул Звенигора электровозчице.

– Здесь... Вам позвать его? – отозвалась девушка.

– Есть еще время? – осведомился Коренев.

– До начала смены двадцать минут, – посмотрел на часы Звенигора.

– Замечательно!.. Ну, что снилось, Микола Петрович? – пожал парторг руку Шаруде, вышедшему из кабины начальника участка.

– Я не невеста. Мне сны не снятся, – отшутился тот. – Пришов вчера из кино и спал, будто колганивки напился...

– Собирай, Микола Петрович, свою старую бригаду. Ну, и другим не мешает послушать... – обратился парторг к шахтерам.

Вокруг Коренева образовалось кольцо любопытных.

Поблескивая глазами, Коренев вынул из бокового кармана куртки плотный голубой конверт и поднял его высоко, чтобы видели все.

– С голубем мира!.. – указал он на угол конверта, где был синей краской отпечатан голубь в полете. – Пришло к нам письмо, товарищи... из-за Карпат. Из Польши. От близких, родных нам людей – силезских шахтеров.

Коренев развернул большой лист бумаги, украшенный шахтерской эмблемой – скрещенными молотками, и начал читать:

– «Секретарю партийного комитета шахты... – Заметьте, по-русски пишет... – Дорогой товарищ, мы прочитали недавно в нашей горняцкой газете «Шиб» о том, как работает Микола Шаруда со своей бригадой на первой в мире машине для добычи угля из пластов крутого падения. И мы гордимся, что это сделали советские люди – сделали для всех нас, шахтеров. Теперь такие машины будут и у нас – раз они есть в Советском Союзе. И мы хотели бы начать с вами соревнование...»

Дочитав письмо, парторг бережно сложил его и торжественно вручил Миколе Петровичу:

– Получай и подумай, что нужно ответить горнякам шахты «Покуй». «Покуй» – это по-русски значит «Мир».

– Да что ж там думать. Согласны, мол, – подсказал Коля Бутукин.

– Ты не торопись, за всех не решай, – посоветовал Коренев, – соберетесь после работы, коллективно обсудите.

Молча стоял изумленный Микола Петрович.

Он до сих пор еще не верил, что письмо – ему, что о трудовых делах его бригады знают даже в далекой Польше...

Коренев подошел к нему и обнял.

– Большая честь тебе, Петрович, и всей бригаде. На всемирную дорогу советский человек вышел. Недаром Ленин говорил – будут у нас учиться. Ленинское слово вещее... Из него, как из зерна, живое дело растет. Вот и пришло время. Будут к нам письма еще из многих стран. Будут. Это лучшая награда за наш труд шахтерский.

Парторг вышел на шахтный двор. Утро было таким, что даже человек с черствым сердцем залюбовался бы.

Солнце, еще невидимое, пробивало пучками стремительных лучей нежные, взбитые ветерком облака. Веером раскинулись они у дальней шахты «Снежная». Чудилось – лучи выходят из террикона...

Нежно-синее небо было высоким. Под его шатром просыпалась донецкая земля.

9

Изо всех сил старался работать в эти дня Сечевой!

Он не только приходил раньше всех в лаву, но и часто задерживался после смены, особенно после второй, когда сменщики его не поторапливали оставить забой. Ему хотелось еще прихватить несколько минут, глубже врубиться в пласт, больше вынуть угля...

Так было и в эту субботу...

Уже все работавшие с ним шахтеры вышли из лавы, а он никак не мог оторваться от хрупкого, податливого пласта, кромсал и кромсал его, метко направляя пику отбойного молотка между слоями угольной массы,

– Стой, хватит! – наконец скомандовал сам себе Сечевой; положил молоток, выключил воздух. И осветил лампой грудь забоя, далеко ушедшего в пласт...

Вдыхая полной грудью воздух, он вдруг ощутил сладковатый, неприятный вкус. В воздушном потоке блуждала какая-то теплая струя…

«Как будто из печи тепло идет...» – встревоженно подумал Сечевой, обшарил пучком лучей весь свой участок. Ничего не удалось обнаружить. «Показалось», – успокоил он себя и торопливо стал спускаться к штреку. Нужно было пролезть еще половину стометровой лавы. Ловко перебирая ногами стойки, повисая на руках, он устремился к откаточному штреку. Струя теплого воздуха становилась все мощнее, угарнее...

Герасим успел спуститься на двадцать – двадцать пять метров, где-то у крепежного костра остановился, чтобы перебросить молоток в другую руку, и вдруг увидел страшное... В глубине лавы, возле крепи, срубленной из толстых сосновых бревен, тлел уголь. Спекшаяся куча его плотно прилепилась, как ласточкино гнездо, к крепи. В любую секунду мог взорваться скопившийся под сводами шахты газ метан. Сечевого сковал страх. «Бежать, бежать, – лихорадочно думал он, – сейчас ухнет и конец всему...»

Из середины тлеющей кучи угля уже вырывалось пламя. Тянуло сернистой жженкой, смолистым духом.

– Пожар!!! – во весь голос крикнул Сечевой. Одиноко и тоскливо прозвучал крик в немой, темной, бесконечной лаве...

«Никого нет в шахте!.. Суббота! Ремонтники придут не скоро... До ствола далеко...» – быстро соображал Сечевой, вглядываясь в зловеще пламенеющие угли.

Ему стоило только разжать пальцы, сжимавшие стойку, и тело само сорвалось бы вниз к штреку, но, не понимая, что происходит с ним, Герасим еще сильнее вцепился в сырое, скользкое дерево крепей.

В памяти вдруг ярко вырисовалась гнилая, болотная поляна в сосновом лесу под Гдовом, наводчик, бросившийся к немецкой ручной гранате, вот-вот готовой взорваться возле ровика со снарядами, и бесстрашно отшвырнувший ее за секунду до взрыва...

Сечевой рванулся к крепежному костру, сорвал с себя спецовку, накинул ее на кучу горящего угля и плотно придавил своим телом... Обожгли грудь раскаленные грани угольных глыб. Куртки не хватило, чтобы покрыть всю воспламенившуюся кучу. У основания ее вырастали острые языки пламени – голубые, зеленые, багровые. Герасим теперь уже не думал ни об опасности, ни о себе. Придавливая своим могучим корпусом обжигающую массу угля, он думал об одном – как потушить этот зловещий огонь! Это рождало в нем силу, желание бороться за жизнь шахты, предотвратить ее гибель.

Герасим руками сгребал уголь под себя, плотнее прижимался к раскаленной куче. Возбужденный своим дерзанием, отчаянной попыткой вступить в единоборство со стихией, он неистово душил этот страшный огонь. Огонь затухал только там, где Сечевой накрывал его своим телом. Он знал, что тушить пожар в шахте можно только песком, сланцевой пылью. Но ни пыли, ни песка не было близко. Герасим бросился к отбойному молотку, торопливо подключил его к шлангу воздухопровода и, отыскивая глыбы породы, стал дробить их. Он пустил пику молотка на полную скорость: она секла, крошила, ломала куски сланца. Ловкими движениями Сечевой откидывал все это крошево к рештаку.

Задыхаясь, Сечевой сгреб, бережно прижал к груди кучу надробленной щебенки, подполз к огню и стал засыпать то место, где уже тлели балки крепления. Под сланцевой мелочью языки пламени глохли, дробились.

Он засыпал половину огненной кучи и вдруг увидел, как из щели между двумя бревнами крепежного костра выкрался длинный змеевидный желтый хвост пламени и обвил балки. Тогда Сечевой подтянул отбойный молоток и стал ожесточенно дробить опоры крепления. Сухое дерево податливо щепилось, костер медленно садился под тяжестью кровли, придавливая тлевшие нижние балки, закрывая доступ воздуха к ним. В пылу Сечевой уже не замечал того, что пламя жгло ему грудь, что на нем тлела рубаха, а на кистях рук, на ладонях вскочили волдыри.

Он рвал пикой молотка кругляки на щепу, куча темнела, на ней показывалось все меньше языков пламени. На нее плотно насели верхние венцы костра – и заглушили очаг.

Сечевой чувствовал, что угорает – горло затянуло что-то сладкое, стучало в висках, тошнило, но, собирая все силы, всего себя, он продолжал дробить породу, сгребать се к крепежному костру. Уже редко выпрыгивали из щелей языки пламени, порода плотно облегла очаг, но силы совсем оставили Сечевого.

Через час после окончания смены по лаве пролезал замерщик выработок. Он наткнулся на Герасима, лежавшего без памяти на куче горячего еще угля возле разметанного крепежного костра.

10

Татьяна сидела на крыльце в майке, босиком, перебирая вишни для варенья. Она увлеклась работой, не заметила, как кто-то вошел во двор.

– Здравствуйте, Татьяна Андреевна.

Татьяна вздрогнула, подняла голову и замерла.

– Не узнаете? – добродушно улыбался вошедший. – А я вас сразу узнал. Крестов. Должны знать такую фамилию. Родственник как будто.

Таня видела фотографии Крестова, но не предполагала, что он так красив – высокий лоб, большие голубые глаза, мягкий овал лица. Рослый, статный, широкоплечий.

– Проходите... – Татьяна, смущенно оглядев себя, быстро вбежала в дом.

Крестов присел на тумбочку крыльца. Окинул взглядом палисад с кустами жасмина, барбариса, прилегавший к дому фруктовый сад, закурил папиросу.

– Что же вы не входите? – через несколько минут, появляясь на крыльце, снова пригласила его Татьяна.

Крестов медленно, как бы нехотя, поднялся и прошел в столовую, полутемную, прохладную, затененную разросшимися кустами боярышника.

– Я схожу за Варей. Детская консультация в двух шагах от нас, – сказала Татьяна.

– Не спешите, Татьяна Андреевна, – попросил Крестов. – Я хочу с вами поговорить...

– Успеем.

– Мне прежде нужно с вами поговорить, Татьяна Андреевна. Откровенно. Вам известно, что произошло между мной и Варей?.. Вы поймете меня. Варя ведь романтик. Она все идеализирует, ищет какие-то идеалы...

Татьяна неохотно села за стол напротив Крестова. Начались расспросы о том, что думает, что говорит Варя про него, как переживала разрыв с ним...

Чем больше Крестов беседовал с Татьяной, тем сильнее она чувствовала его самовлюбленность. «Почему ты все расспрашиваешь о том, что думает Варя о тебе, а не говоришь о том, как ты переживал, как смотришь на свои поступки? И ничего о дочке не спросишь...» – все более раздражаясь, мысленно спрашивала Татьяна.

– Ну, а дочурка сейчас где? – наконец поинтересовался Крестов.

– На даче.

– Здорова?

– Вполне... – Татьяна поднялась. – Знаете, я все-таки схожу за Варей!

– Я с вами. Вот, представляю, будет сюрприз!

– Нет, вы уж лучше обождите здесь, – твердо сказала Татьяна.

«Хорош сюрприз», – выходя из дому, подумала она.

Консультация была в ста метрах от дома Божковых. Нарядный особнячок с цветниками, весь в плюще.

Варя с веранды увидела сестру. Та знаком поманила ее к себе. Не снимая халата, Варя выбежала на улицу.

– Крестов приехал, – шепнула Татьяна.

Если бы с безоблачного июньского неба стал падать снег, это меньше поразило бы Варю, чем известие о приезде Крестова.

Ее лицо сразу потемнело.

– Сейчас он у нас, – добавила Татьяна.

– Что ему надо? – гневным голосом спросила Варя.

– Эго он тебе сам скажет.

– Зачем ты приняла его! – прикрикнула на сестру Варя. – Скажи, что я уехала... Я не пойду.

– Слушай, Варя, не горячись, – после короткой паузы произнесла Татьяна. – Нужно пойти, поговорить. Я не знаю, зачем человек приехал. Формально он твой муж. Пойди объяснись, зачем доводить до скандала... Может, что-то случилось, что заставило его приехать.

Варя вошла в комнату и остановилась у порога.

– Здравствуй, Варек! А ты похорошела. Солидней стала, – непринужденно воскликнул Крестов, будто они расстались месяц назад, и встал из-за стола.

Варя ничего не ответила, продолжала стоять, прислонившись к двери.

– Что ж стоишь? Садись. Не в гостях... Ты что, разговаривать со мной не хочешь?..

Варя молчала.

В этот миг, несмотря на навязанною встречу, ей стало легко. Эта беззаботность Крестова, его легкомысленное отношение к тому, что произошло, рассеяли все ее колебания, смяли и раздавили ростки надежды. Ничто не изменилось в нем – самодовольство, самоуверенность проступали в каждом жесте, в интонациях голоса. Раньше, раздумывая о будущей встрече с ним, она больше всего боялась выдать свою обиду, злость, ненависть к нему: он по-своему бы расценил проявление этих чувств. Теперь ни одно из них не владело ею. Он ей был безразличен. И потому она почувствовала себя легко, уверенно, собранно.

Их взгляды встретились – самодовольный и в то же время накаленный раздражением взгляд Крестова и спокойный, пристальный взгляд Вари.

Крестов снова сел за стол, закурил и в упор выжидательно смотрел на Варю.

– Ну, рассказывай, как живешь, – с явной растерянностью произнес он.

– Зачем ты приехал? Что тебе нужно? – Она подошла к окну, стала выравнивать занесенные ветерком занавески.

– Мне нужно очень серьезно поговорить с тобой. Мы должны, наконец, выяснить отношения.

– Они давно выяснены.

– До сих пор не одумалась? – насмешливо произнес Крестов. – Не дури. Пора покончить с сентиментами. Будем восстанавливать семью...

Он говорил об этом так беззаботно, будто речь шла о какой-то домашней утвари, которую легко склеить, собрать.

– Ты напрасно приехал. У меня с тобой не может быть семьи. – Она, слыша свой голос, не узнавала его. Он звучал холодно, резко. – Мы... разные...

– Мелодрама, – усмехаясь, оборвал ее Крестов. – Сколько раз ты мне доказывала, что все семейные ссоры, разлады – дело случая, прихоти. Так?

– Ты меня даже не спросишь, почему мы не можем быть вместе.

– Хорошо, послушаем, – снисходительно произнес Крестов. Подойдя к окну, он стал рядом с Варей – выжидательно смотрел на нее.

– Ты мне чужой. Чужой во всем.

– Когда мы сходились был свой? – озлобляясь прервал Крестов.

– Казалось, да...

– Казалось? – подражая ее голосу, протянул Крестов. – Тогда любила, теперь разлюбила. Все это романтика для десятиклассников, нужно смотреть проще на жизнь, в ней...

– Я знаю твои взгляды на жизнь, – с негодованием оборвала его Варя. – Так смотреть я не стану.

– Значит, ты хочешь, чтобы дочь росла без отца? – он произнес эту фразу медленно, с явным расчетом на ее эффект. – Ну, что же ты молчишь? Ты сама убеждала меня, что ради детей стоит жертвовать всем.

– Да, всем – личным... – резко сказала Варя. – Но не убеждениями. Не честью. Не достоинством человека. Этого я не сделаю. Никогда. Мы по-разному смотрим на жизнь... И то, что мы не живем вместе – лучше для тебя... И для меня... Пора оформить развод. Он состоялся давно.

– Я не могу этого сделать сейчас, – торопливо произнес Крестов. – Может быть...

– Что может быть? – резко оборачиваясь, возмущенно спросила Варя. Она побледнела. – Развод состоялся... Давно. Раньше, чем ты думаешь. Не хочешь оформлять? Суд обяжет тебя...

– Хорошо, ты не хочешь жить со мной... – как-то примирительно произнес Крестов. – Я теперь чувствую, что это... навсегда... Тогда сделай для меня одно: напиши письмо мне, что здоровье дочери заставляет тебя жить здесь… Чтоб было ясно, что у нас ничего не произошло... Бывает, что люди на время разъезжаются.

– Это тебе нужно?

– Нужно. Мне нужно сейчас, в эти дни.

Варе стало понятно, почему он приехал: кто-то интересуется его семейным положением...

– Письма я не напишу, – твердо произнесла Варя, направляясь к двери. – Можешь поступать, как хочешь.

– Ты слишком рано обрываешь разговор. Где дочка? – преграждая ей путь у двери, грубо спросил Крестов.

– Тебе не нужно видеться с ней.

– Почему? Запрещено?

– Нельзя будоражить девочку. Ты знаешь, как на нее может подействовать твой приезд.

– Понятно! Подыскали дочке другого папу!.. Хорошо! Ты это запомни, Варвара! Я сделал все, что должен был сделать. Я протянул тебе руку... Ты еще пожалеешь о многом. – Он отошел от двери и стал ходить по комнате. – Когда вырастет дочь, посмотрим, на чьей она будет стороне. Кого она осудит – мать или отца...

– Того, кто был виноват.

– Ты виновата! – злобно выкрикнул Крестов. – Во всем. Ты бросила меня из-за своих... – он не находил нужного слова. – Черт знает из-за чего... Я добьюсь, что дочь будет жить со мной.

– Хорошо. Я виновата, – спокойно согласилась Варя, – только оставь меня в покое.

Варя вышла из комнаты на веранду, потом прошла к калитке.

Крестов выбежал на крыльцо, собираясь догнать ее, но остановился на дорожке: он умел сдерживать себя. Даже в такие минуты он был строго расчетлив.

«Аудиенция окончена. Так нужно понимать. Задерживать ее – значит ставить себя в смешное положение. Напрасно проделал тысячу километров... Хорошо, Варвара Андреевна, увидим, как это обернется».

Варя прошла в сквер, села на крайней скамейке под молодым кленом. Отсюда были хорошо видны все проходившие по улице, скверу. Алексей должен был зайти в консультацию. Они собирались на матч.

«Он не должен видеть Алексея... От него можно ожидать всего, – напряженно думала Варя, – будет жаловаться, пойдет в парторганизацию, начнутся разговоры, расспросы. Нельзя делать Алексея участником этой неприятной истории...»

На другом конце сквера Варя увидела Алексея. Она порывисто поднялась со скамейки, пошла навстречу ему, полная решимости рассказать обо всем, что произошло несколько минут назад, развеять навсегда сомнения, которые ее терзали...