Текст книги "Озаренные"
Автор книги: Георгий Марягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
10
За короткой пристанционной улочкой начиналась донецкая степь. Вдали ярко светились огни поселков, эстакад, терриконников. Порывы ветра вздымали серебристую снежную пыльцу.
Может быть, только морю дано так захватывать, волновать душу, как степным просторам. Всматриваешься в их раздолье – и начинаешь понимать, почему степняки, видевшие леса Сибири, алтайские белки, карпатские полонины, кавказские отроги, все же больше любят родные края...
Каждый раз, когда Алексей возвращался в Донбасс, его охватывало радостное чувство. Все воспринималось как-то особенно – даже воздух здесь был не таким, как в иных краях, и звезды сияли небывало ярко, и поселки казались красивее, уютнее, чем в любом другом уголке земли.
– Вот и наша шахта, – сказал шофер, кивнув в сторону крутого холма, у подножия которого раскинулся поселок. – Весной – картинка! Распустится все – аж домов не видать, то сирень цветет, то акация, то жасмин.
На другой день Алексей проснулся необычно поздно, в одиннадцатом часу. Сразу же после завтрака он направился в шахтоуправление.
Был тот день, когда еще крепка морозом зима, но уже в заигрышах солнца, в мягкости ветра, сладковато-прелых запахах земли, оттаявшей на полуденной стороне, ясны приметы скорого вторжения весны.
Ветерок доносил запахи вишни.
Нигде так не пахнут вишни, как в Донбассе. Даже зимой, в самую лютую стужу вдруг потянет сладким ароматом от какого-то занесенного по макушку садочка, от дичняка, растущего в безводной балочке, какими изборождена донецкая степь, словно лицо пожившего человека морщинами.
С холма, на котором находилась гостиница, хорошо был виден весь поселок шахты «Глубокая» и начинавшийся за ним шахтерский город Белополье; когда-то Алексей проходил здесь преддипломную практику. Тогда Белополье было небольшим поселком, упрямо взбиравшимся на лбище известнякового холма. Теперь в центре города возвышались красивые многоэтажные здания с колоннами. От вершины холма к балкам протянулись лучи улиц, застроенные каменными особняками. Голубые, белые, розовые дома сверкали под ослепительным светом степного солнца. Молодые деревца ровными рядами окаймляли улицы города.
Иней одел деревья в богатые меха. Над домами колыхались стальные султаны дыма. За городом листом жести сверкал каток. Далеко в степь – по обочинам древнего Муравского шляха – убегали мережки саженцев.
Сколько потребовалось любви и упорства, чтобы они окрепли в выжженной солнцем, суховеями-азовцами и метелями степи!
На выезде, как сторожевые башни, стояли копры шахт. Упругие, нацеленные в небо, они парадно поблескивали алюминиевой краской.
Там, где теперь была шахта «Глубокая», в первой пятилетке на голые выходы известняковых пластов, скудно прикрытых дерном, привезли бурильный станок. Перед Отечественной войной на бугре уже вырос поселок, вступила в строй большая шахта. Фашисты сожгли поселок, взорвали клуб, разобрали и увезли в Рур копер, насосную станцию, другие шахтные установки. Казалось, смерть прочно ступила ногой на это место и жизнь не возвратится на пепелище, фундаменты и завалы поросли бурьяном, чертополохом.
Но минуло только четыре года после того, как выбили с бугра батальон фашистов, и снова ожили улицы поселка, во весь свой исполинский рост поднялся смонтированный краматорцами копер; свинцовую тишину разбудили гудки маневровых паровозов.
Шахта стала лучше, поселок краше. Белопольцы «вылечили» искалеченные войной деревья, насадили новые.
Железобетонный двухэтажный корпус бытового комбината с колоннадой, с высокими светлыми окнами, залитыми щедрым мартовским солнцем, походил на здание театра. Над порталом высилась бронзовая статуя шахтера.
На комбинатом виднелся ажурный копер, еще дальше – врезался в небо силуэт террикона.
...Алексей открыл резную дубовую дверь, из коридора шахтоуправления на него пахнуло домашним теплом.
В приемной секретарша печатала на машинке.
– Мне главного инженера.
– Его сейчас заменяет главный механик. Если хотите, зайдите, но лучше вам подождать начальника шахты...
Алексей все же зашел в кабинет.
Главный механик сдержанно приподнялся из-за стола. Пожимая Алексею руку, он назвался Барвинским и пригласил сесть.
– Значит, у нас будете испытывать свою машину? – после короткой паузы спросил Барвинский.
– Так решили в министерстве.
– Шахта у нас капризная. Почва «дуется», а уголек с колчеданом, с «изюмом», как шахтеры говорит. – Барвинский пристально смотрел на Алексея.
– Это и хорошо! – невозмутимо проговорил Алексей. – Такую шахту я как раз искал...
– Вот смотрите, – Барвинский подошел к стене, откинул кисейную занавеску с плотной дубовой рамы, в которой висела схема геологического разреза района: изогнутые линии схемы были круто устремлены вверх. Казалось, каменные волны застыли в бурном накате, так и не сумев прорваться к поверхности земли.
– Восемьдесят градусов падения. Недаром «мазуркой» окрестили. Перевал за перевалом. Метана у нас больше, чем в любой другой шахте... Часто бывают выбросы. О нашем недавнем происшествии слыхали?.. Хорошо, что выброс случился в третьей смене, никого не было в шахте. Четыре тысячи тонн выбросило!.. Четыре тысячи! Какая сила!.. Все оборудование в стальные панцири приходится одевать, чтобы не только искры – святой дух сквозь них не проникал. У нас перед войной одну машину испытывали. Врубовку с двумя барами... Не пошла. Тяжелая. Нам нужна машина легкая, как перо, прочная, как вольфрам, простая, как рычаг. Взял под мышку и понес.
«Зачем это он все так расписывает мне? Похоже, что отпугивает от шахты».
Зажглась лампочка на панно селектора:
– Товарищ Барвинский, – услышал Алексей чей-то бас, – засыпались углем на третьем. Порожняка нема.
Барвинский нажал кнопку селектора и спокойно спросил:
– Дорошко, почему с третьего не качаете?
– Вагонов не дают, – ответил хрипловатый голос.
– Заберите со второго участка.
Барвинский отключил микрофон.
– Да, многое от нас не зависит. – Снова обратился он к Алексею. – Вот хочется работать по часовому графику, а работаем из-за нехватки порожняка по-старому.
– Начальник шахты надолго уехал? – спросил Алексей.
– Завтра или послезавтра приедет. Главный инженер наш на Кавказе отдыхает. Не дождусь, когда вернется... Приходится за двоих тянуть воз... Инженерными делами некогда заниматься, то на запросы отвечаешь, то с заседания на заседание скачешь.
Было ясно, что с Барвинским бесполезно вести разговор об испытаниях «Скола».
11
На шахте «Глубокая» заканчивала работу вторая смена.
Клеть подъемника беспрерывно доставляла на поверхность покрытых угольной пылью, усталых людей с удивительно белыми, сверкающими зубами и расширенными, горевшими от долгого пребывания в полутьме зрачками. Выходя из клети, люди жадно вдыхали морозный воздух, разминались на звонких листах железного настила и медленно, валкой походкой матросов проходили в здание бытового комбината – там их ждала жарко натопленная баня.
В мягкой темени переливались огни шахт, вспыхивали фары, вырывались на простор прожектора паровозов. Как на поверке, перекликались рудники, заводы, депо.
От дальних байраков и суходолов тянуло сладковатым холодком.
Яркие полосы света из окон домов промывали колею дороги, бурый снег, льдинки в копытнях...
Последней поднялась из шахты бригада Миколы Петровича Шаруды.
Коренастый, с крутыми сильными плечами, Шаруда, в короткой брезентовой куртке и кожаной каске, сдвинутой на затылок, походил на подростка-крепыша. Серые глаза его, казавшиеся голубыми от угольной пыли, глубоко въевшейся в веки, молодо и задиристо глядели из-под широких бровей.
– Зайдемте, соколята, в столовку? – предложил он. – Хочется мне про одну думку вам рассказать.
Шаруда остановился, помолчал, взглянул на небо, вздохнул:
– Кавуном пахнет, хлопцы. От чудно! Как весна приходит, так в воздухе кавуном пахнет.
Было просто, но уютно в столовой – выбеленные известью стены, пестрядные дорожки, расшитые крестом скатерти, комнатные цветы в больших кадках рядом с обеденными столами.
Сюда приходили не только обедать, ужинать, но и поговорить за кружкой пива, скоротать время перед сменой.
Бригада уселась за крайним столом под веселым золотистым абажуром.
По радио передавали закарпатскую «Верховину», грустную и широкую песню, будто ветер с Карпат долетел в эти шахтерские края и принес с собой шум семерек над Черной Тиссою, запахи гор, гул быстрой воды, вырвавшейся на волю из гранитных ущелий.
– Хорошая песня, за сердце хватает! – прислушавшись, сказал Шаруда.
Подали закуску, борщ.
– Знаете, хлопцы, чего я с вами сегодня сюда зашел? – Шаруда пристально взглянул на своих «соколят», а «соколята» были все как на подбор. Статный, чернобровый, с тонкими чертами лица и задумчивыми глазами Василь Шеремет; кряжистый, широкоплечий, чуть-чуть курносый Коля Бутукин; плотный и слегка сутуловатый буковинец Мариан Санжура; известный на весь район гиревик Женя Пастухов; сухощавый, с острым и цепким взглядом Фахри Асадулин.
– Машина к нам идет – слышали? Угольный комбайн для крутых пластов. Нужная машина, – продолжал Шаруда.
– Говорят, провалилась на «Капитальной», не угрызла пласта, – заметил Коля Бутукин.
– Ну, ты это брось, не паникуй раньше времени. Помолчи, если не понимаешь. Наша машина. Будем испытывать... Там провалилась, а у нас не провалится. Не дадим провалиться.
Шаруда помолчал и в раздумье повторил:
– Будем... Только не каждому дадут испытывать ее.
– С ней возни не меньше, как на год, а то и больше, – не унимался Коля Бутукин.
– Откуда ты знаешь? Кто тебе такое сказал? – Шаруда даже привстал и через стол наклонился к Бутукину, глядя на него в упор. – На базаре?.. Может, ворожки нагадали? Эх, Коля, а я думал, что ты настоящим шахтером стал.
– Я ж ничего, Петрович. Только догадка такая у меня.
– А ну тебя, с твоими догадками, – глухо вымолвил Шаруда. – Как камнем привалил.
– Ты на него не обращай внимания, дядя Коля, он может бухнуть такое, что самому потом целую неделю чудно, – старался сгладить размолвку Женя Пастухов.
– А я надеялся, что мои хлопцы меня поддержат, – обиделся Шаруда.
Хмурясь, он стал отхлебывать жирный, пахнущий укропом борщ. Потом отодвинул тарелку и, вынув папиросы, положил их на середину стола.
– Послухайте меня, хлопцы!.. Я сорок лет этими руками тепло для людей из-под земли выгребал. – Он медленно поднял над столом свои сильные руки в ссадинах и синих крапинках въевшегося под кожу угля. – Рылся в таких норах, что вспомнить страшно, – каждый день сам в могилу заползал. А в двадцатом году, когда пришел к нам приказ Ленина Донбасс восстанавливать, на душе заря заиграла. Я тогда бойцом был, в сорок восьмой дивизии. Слыхали про такую?
– У нас в Щербиновке шахту так называют – «Сорок восьмая дивизия», – обрадованно воскликнул Коля Бутукин.
– Ее наша дивизия восстанавливала, по ленинскому приказу, – продолжал Шаруда. – И тогда же к нам в Донбасс первые машины-врубовки привезли. Ленин их прислал. Только на крутых пластах ими нельзя было уголь рубать... На антрацитах они пошли... Но я уже с думой про то, что машинистом стану, не расставался... Все ждал, когда нам такую машину-комбайн дадут, какая на пологих пластах работает. Вы думаете, соколята, мне не надоело вручную, хоть и отбойным молотком, а не обушком, в пласты вгрызаться. Каждому хочется, чтоб работать не руками, а головой, чтоб больше угля дать. Добрый заработок иметь. А ты, Коля, сбиваешь на то, щоб мы от такой машины отказались. Эх, хлопцы, хлопцы, соколята мои.
– Тату, – нашел нужное слово Мариан Санжура, – берите машину, мы все за вас будем. Поддержим... Как один...
– Добре, хлопцы, – глаза Шаруды заблестели. – Только такой почет – испытывать машину – заслужить надо... Работой... Я такое, хлопцы, надумал. Давайте начнем в одну смену работать вместо двух.
– Как в одну смену? – будто по команде, в один голос спросили Бутукин, Санжура, Асадулин.
– А так... Давали за две смены триста тонн – столько же будем давать и за одну. Я все рассчитал. У нас на шахте двенадцать лав. С порожняком трудно, с воздухом тоже. На две смены всего не хватает. В одну смену будем рубать столько, сколько за две – тогда и воздуху хватит, и людей вдвое меньше нужно будет... Так чи ни?..
– Так никто еще не работал, – заявил Женя Пастухов. – А вдруг...
– Ну, и что ж? С бухты-барахты и мы не будем начинать. Я ж все обдумал и десять раз пересчитал. Давно эта думка со мной ходит.
Бригада Шаруды уже не один год считалась лучшей на шахте, но Микола Петрович, когда заходила об этом речь, скромно говорил:
– Работаем, как все... Пороху не выдумали, а угля в пластах еще много.
За этими словами чувствовалось, что старому горняку даже отличная работа не предел, что есть у него своя заветная цель найти новое в труде, «выдумать порох» в дорогом, кровном шахтерском деле.
Микола Петрович Шаруда вырос в семье донецкого проходчика. Первое, с чем связывались его воспоминания о детстве, – был уголь. Уголь окружал все: из него складывали огромные штабеля, похожие на крышки гробов, он лежал конусообразными кучами возле шахтерских казарм, его можно было видеть на траве, на деревьях, на снегу.
Первыми словами, которые услыхал Шаруда, были слова об угле – его одновременно и проклинали и прославляли. В детском уме запечатлелось: уголь – основа жизни, мир стоит на нем, как дом на фундаменте.
Подростком Шаруда знал наизусть названия угольных пластов. Ему нравились эти гордые, звучные слова: «Великан», «Могучий», «Хрустальный», «Золотой», «Алмазный», «Атаман», «Кипучий».
Семи лет он впервые побывал в шахте, пробравшись туда тайком от старших через запасный ствол; в девять лет уже выбирал породу на угольной сортировке.
Не было ни одной угольной профессии, которую не познал бы Микола Петрович. Он доставлял шахтерам лампы в забой, работал коногоном – водил составы вагонеток по подземным путям, лесогоном – гонял крепежный лес в лавы, проходил стволы и штреки, наваливал подорванный уголь, бурил шпуры.
Но особенно он любил специальность забойщика – «первую среди шахтерских».
Шаруда работал на многих шахтах Донбасса, побывал в Кузбассе, Караганде. По первому приказу Микола Петрович снимался с обжитого места: в Кузбасс – осваивать новые месторождения, в Караганду – передавать опыт казахским горнякам.
Жена, недовольная частыми переездами, порою пыталась склонить мужа отказаться от нового назначения.
– Ты шо, Ганна? – останавливал ее Микола Петрович и улыбался глазами, как будто говорил с девочкой, а не с женщиной. – Меня не знаешь? Характера не изучила? Я партийный рядовой. Прикажет партия: собирайся, Шаруда, на Северный полюс. Зачем? Добывать уголь. И на полюс поеду. Не задумаюсь. Это же мое призвание – добывать уголь.
В дни освобождения Донбасса от фашистских оккупантов его назначили на восстановление «Глубокой».
Приходилось круто: жили в землянках, отапливали их кое-как – пламя войны сглодало все горючее до щепки, работали «рядом со смертью», восстанавливая нафаршированные минами, как перец морковкой, стволы, размытые водой подземные коридоры. Вокруг лежала холодная мертвая степь, молчали заводы. Но людям не терпелось сделать вновь Донбасс огнистым, шумным, многоликим. У времени в работе широкий шаг. Через два года после начала восстановления «Глубокая» дала первый уголь, бригада Шаруды стала одной из лучших не только на шахте, но и в области. Но успокаиваться на этом Микола Петрович не собирался.
Давно предлагали Миколе Петровичу стать начальником участка, переводили в горный надзор, но он, посмеиваясь, отказывался:
– Понимать нужно – я еще нормы своей не вырубил. Как миллион тонн будет, так сдам молоток и на пенсию. А пока порубаем. Есть еще сила в казацких жилах!..
Ни одно начинание передовых горняков не проходило мимо его внимания, и все дельное, сулящее успехи в работе он применял в своей лаве, не ожидая команды начальства. Применял с любовью найденное другими и упорно искал свою «новину» в деле, как называл он рационализацию труда. И в эти дни, когда шахта получила особенно напряженное задание, Микола Петрович задумал осуществить переход на односменку – то, что вынашивал в течение многих месяцев.
Известие об испытании комбайна «Скол» на «Глубокой» сделало его более решительным, ободрило, наполнило уверенностью в том, что односменка удастся. И сейчас, беседуя со своими хлопцами, он уже не сомневался, что в односменке как раз заложен тот порох, выдумать который он стремился долгие годы.
Долго еще сидел Микола Петрович в столовой, рассказывая, как он расставит людей, сколько потребует порожняка, как должны быть налажены подготовительные работы. Когда бригада Шаруды вышла из столовой, звезды низко висели над степью в каленой синеве. Казалось, – только дойди до горизонта и снимай их тогда пригоршнями.
12
Утром, после ухода соседей по номеру гостиницы, снабженцев, людей неутомимых на досужие разговоры, Алексей достал из чемодана папки с набросками и расчетами, сделанными в Москве. Он намеревался лишь привести их в порядок. Но, просматривая эскизы, уже не мог просто разбирать содержимое папок, стал варьировать наброски деталей.
Работалось почему-то особенно хорошо. Удачно решались те задачи, которые раньше на недели заводили мысль в тупик.
Поездка в Москву, встречи с Каржавиным, Верхотуровым, схватки на техническом совете наполнили Алексея уверенностью, что он успешно завершит испытания своего «Скола», доведет конструкцию до совершенства, и можно будет начать серийный выпуск. В успехе он не сомневался: видный теоретик механизации стал его наставником, сторонником принципа скалывания углей.
И та мимолетная, почти мгновенная встреча с Варей тоже ободряюще подействовала на него. Порою он мысленно виделся с нею по несколько раз в день. Незначительный повод вызывал воспоминания о ней: имя, услышанное в радиопередаче, упоминание о книге, которой она когда-то восхищалась, возвращало его к прошлому.
Вчера по дороге из шахтоуправления Алексей встретил девушек, которые несли в руках белые цветочки-пролиски, как их зовут в Донбассе, первые вестники весны. Возникли в памяти картины того года, когда он готовил дипломный проект и выкраивал время, чтоб побродить с Варей по пригородным балкам, там, где зеленые стрельчатые листки пролисков пробивали источенный ветрами крахмально-глянцевитый снег.
Сейчас, набрасывая заново эскиз клеваков машины, подсчитывая нагрузку на каждый клевак, он вдруг бездумно начинал вычерчивать кружевные абрисы пролисков. И снова, как после короткого забытья, принимался проверять расчеты детали, набрасывать новые конфигурации их.
Нет, он не мог согласиться с тем, что его машина, как все угледобывающие, будет иметь рабочий ход только в одном направлении – от верхнего коридора шахты к нижнему. Она должна работать и возвращаясь в исходное положение.
Работают же на станках умелых строгальщиков два резца: один на поступательном, другой на возвратном ходу.
Ох, эта схема клеваков двойного действия! Алексей давно уже ломал над ней голову, заносил эскизы ее в блокнот, рисовал на оборотах чертежей.
В Москве некогда было всерьез заняться этими эскизами, выверкой их. Теперь он стал хозяином своих суток. Он проверял наброски, переделывал эскизы клеваков, чертил новые схемы их действия. Выходило, что нужно было устанавливать второй редуктор, привод. Он мысленно дискутировал с собой: «Не годится: громоздкая телега, а не машина. Ее тяжело спускать и поднимать по лаве». Карандаш тоже спорил на бумаге с геометрическими построениями – беспощадно перечеркивал им же вычерченные фигуры.
«Нужен легкий металл, небольшие компактные детали», – решал Алексей и, отшвырнув карандаш, давал надолго ему отдохнуть, начинал рыться в справочниках, таблицах сопротивления материалов, благо, чемодан был набит ими.
Шелестели страницы, из-за цифр показателей сопротивления на скручивание, срезывание, сгиб зримо вставали то сверкающие крупными зернами мартеновские стали, то спрессованное из мельчайшей матовой крупы порошковое железо, то сильные, способные принять тысячетонную нагрузку вольфрамовые стали.
«Почему только стали и чугуны, бронзы и меди во всех справочниках? Где новые металлы, легированные ванадием, торием?» Он мечтал о них, как художник мечтает о секретах красок мастеров Возрождения. Из этих металлов можно было создать легкие и прочные машины для разработки пластов крутого падения.
Алексей отшвыривал справочники, подходил к окну. За Белопольем виднелась заснеженная степь волнистого Нагольного кряжа, синеватый снег, полные искрящегося света дали. Всматриваясь в них, Алексей думал о людях, навсегда полюбивших этот простор, о тех, кто добывал клады солнца в глубинах донецкой земли...
И снова он возвращался к столу, снова ватман позванивал под нажимами карандаша.
Потом он – уже в который раз! – делал подсчеты. И опять выходило, что наброски схем неверные: металл не выдерживал сопротивления пласта. Детали ломались, скручивались, срезались, упираясь в угольный монолит.
Алексей не сдавался. Пробегая глазами по шеренгам цифири, он набрасывал новые и новые эскизы.
«Может, не страховать себя? Плюнуть на все эти таблицы сопротивления углей, составленные по лабораторным наблюдениям. Доктора наук, профессора! А играют в условные наблюдения. Вырезают кубик угля из пласта и начинают испытывать его под разными нагрузками в лабораториях».
Вместо клевака карандаш вычерчивал незатейливый цветочек, словно рукой водила весна...
Стук в дверь прервал раздумья Алексея.
На пороге комнаты стояли двое в одинаковых синих пайковых стеганках, в кожаных шапках-ушанках, в высоких сапогах. Один среднего роста, с глазами такими открыто ясными, что сквозь них, как через окна, виделся характер – и строгий, и привлекательный в одно и то же время. Другой – высокий, широкоплечий, с добродушным лицом, на котором улыбалось все – черные большие глаза, толстые губы, обветренные, румяные от мороза щеки. Казалось, даже мясистый нос, и тот улыбается.
– Мечтаете? – протянул высокий Алексею большую жилистую руку. – Будем знакомы – начальник шахты Звенигора. А это наш парторг Коренев Владимир Михайлович. Пришли проведать, посмотреть, как устроились. Ну что ж, отдыхать тут можно. – Окидывая взглядом комнату, добавил: – а работать нельзя... Устроим. У нас жилья хватает. Теперь, как поступил на шахту человек, сразу комнату даем... Разбогатели!
Парторг молча, немного раскачиваясь, подошел к Алексею, крепко пожал руку, спокойно и внимательно смотря прямо в глаза.
– Мы уже думали, что вы в область подались, – усаживаясь на стул, продолжал Звенигора.– А я только вернулся, мне говорят: изобретатель приехал. Вот с парторгом и решили проведать вас. Не помешали?
Глядя на начальника шахты, Алексей повеселел. Был в этом уже пожилом человеке юношеский задор.
– Мне тут на днях Яков Иванович такой бенефис из-за вашей машины устроил, смеясь рассказывал Звенигора. – Вы нашего управляющего, Черкасова, не знаете? Узнаете. Это личность замечательная! – Звенигора поднялся со стула и, подражая Черкасову, отдуваясь, стал ходить по комнате, поглаживая живот: – «Ты, товарищ Звенигора, еще молодой хозяйственник. Тебя еще жареный петух не клевал. Зачем ты на испытание «Скол» принял? Ты мне одну лаву без ножа зарезал! Вы все меня посадить хотите. Не хочешь признавать своей ошибки сейчас – признаешь потом, да уж поздно будет». – Звенигора снова уселся за стол. – А вы хотите вокруг огня, Яков Иванович, ходить и спину не опалить?.. Я тех людей, кто ошибок не делает, не уважаю. Как закричит: «Ты, значит, право на ошибку защищаешь? Это для всякой шантрапы лазейка». А для меня, если человек никогда не ошибался, ни черта не стоит, значит – либо не делал ничего, либо ни разу не дерзнул свое найти, все за чужим умом прятался. Я бы таких непогрешимых ни к руководству, ни на какую живую работу не допускал. Сиди в канцелярии, подшивай исходо-входящие.
«Кажется, с ним легко будет работать», – подумал Алексей.
– Яков Иванович стал со мной после этого тихосенько разговаривать, – продолжал Звенигора. – Он всегда, когда злится, почти шепотком говорит. «Ты не думай, что я против новой техники. Но не так нужно вести испытания. Опытные машины – на экспериментальную шахту». А я слушаю его и думаю: пой, пой, Яков Иванович, план-то мне план, да я над планом пан. А тебя другое раздирает: как так я без твоего ведома на испытания согласился!..
Звенигора стал расспрашивать Алексея о машине, об испытаниях ее на «Капитальной».
Алексей почувствовал в нем человека, любящего горное дело, и, разложив чертежи «Скола», пояснял, как будет действовать машина.
– Сколько же рабочих останется в лаве? – спросил Коренев. – Только четыре! Машинист с помощником и два крепильщика. Здорово! – Карие глаза его жарко блестели. – Значит, высвободим пятнадцать человек в каждой смене... Как ты думаешь, Кирилл Ильич, освоим мы эту умную машину? – обратился он к начальнику шахты.
– Не освоим, так нас нужно с шахты прогнать взашей, Владимир Михайлович, – серьезно заявил Звенигора. – Куда мы тогда, к черту, годимся? Это же только с «Капитальной» могли ее легко отпустить. А я бы ее запер в лаве и часовых выставил... И конструктора бы тоже запер – никуда не отпустил бы... Организовать испытания нужно, Владимир Михайлович, так, чтобы все сказали о глубокинцах: умели молотком рубить, сумели и машину приручить. Именно приручить – объездить, как коня объезжают... Вам, товарищ конструктор, мы такие права предоставим, что каждое ваше слово законом будет. Народ у нас дружный, партийная организация боевая.
Парторг сидел, склонясь над схемой «Скола», о чем-то думал, делая заметки на листе бумаги.
– Это ничего, что я выписываю кое-какие данные? – вопросительно взглянул он на Алексея.
– Я вам синьку дам, у меня есть запасные..
– Знаете, привык продумать иногда с карандашиком на досуге какую-нибудь новинку, – объяснил свое любопытство Коренев. – Интересная машина ваш «Скол». А когда на интересные вещи смотришь, интересные мысли рождаются. От вашей машины таким хорошим – завтрашним днем повеяло. Всего четыре человека в лаве останутся! Потом и этих четырех в штрек подымем... Так ведь? Нам теперь не остановиться. – Он произносил слова неторопливо, но с такой убежденностью, будто уже давно был знаком и с замыслами, и с исканиями Алексея. – Пришло время дать человеку машину на любой работе.
Сколько времени прошло с тех пор, как началась эта бесхитростная беседа? Не больше получаса. А Алексею казалось, что он хорошо знаком с Звенигорой и Кореневым. Давно уже нужно было встретиться с ними, поделиться своими замыслами. Запросто стал рассказывать, над чем будет работать, если успешно закончатся испытания «Скола», заговорил о программе, подсказанной Верхотуровым. Вывести всех людей из лавы – его затаенная мечта.
– Шахту нашу вам показали? – спросил вдруг Звенигора. – Тогда пошли, покажу вам нашу «Глубоченькую». Потом пообедаем и обсудим, как будем машину испытывать. Я как раз собирался на участках побывать. Три дня не был! За три дня у нас, горняков, многое может случиться. Сводки сводками, а глаз глазом.
