Текст книги "Озаренные"
Автор книги: Георгий Марягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Часть третья
1
Нередко бывает так: живет человек и не знает, на что он способен, что может он совершить. Представится случай – и вскроются полностью все его дарования. Сам Микола Петрович не подозревал, что он испытатель по призванию.
Как захватила его работа!
Он не просто вел машину, а следил за каждым движением ее, за тем, как сопротивляется пласт ее резцам, как ведет себя кровля, почва. Там, где взгляд стороннего наблюдателя не смог бы различить даже оттенков угольного пласта, Микола Петрович отыскивал трещины, по ним узнавал, как сработало горное давление, как оно раздробило пласт.
В те минуты, когда машина шла по лаве без остановок, Микола Петрович ликовал: он готов был без устали управлять «Сколом». Он жалел, что лава длиной только в двести метров, а не бесконечна, как донецкие шляхи. Досадно было от откаточного штрека возвращаться холостым ходом к вентиляционному!
После смены Шаруда обычно оставался на час-другой – осмотреть машину, проверить ее механизмы. В эти дни пришлось пережить Ганне Федоровне немало тревожных минут.
Может быть, только женам пограничников и летчиков знакомо то чувство смятения, какое испытывают жены горняков, когда мужья запаздывают после смены.
Сколько раз Ганна Федоровна у калитки дома высматривала с тревогой в сердце своего Миколу Петровича.
Радостно вспыхивали ее глаза, когда он показывался из-за поворота улицы, медленно, покачивающейся походкой приближаясь к дому.
Не могла она уже сердиться на него за опоздание после ласкового: «Кого выглядаешь, молодица?»
По веселому блеску серых глаз мужа она узнавала без слов, что работа у него спорится, «играет», как любил говорить Микола Петрович.
Она спешила под тень молоденьких слив, к столу, на котором уже стояли свежий судак в маринаде, добрый, с перцем, сметаной и яблоками борщ, домашние битки, холодный, как лед, квас с изюмом.
– Я после того как стал на машине работать, – смеялся, усаживаясь за стол, Микола Петрович, – тридцать лет, Галя, куда-то девал. Ей-богу! Вечером хлопцы на танцы идут, и у меня ноги начинают ходором ходить. Чтоб каждый человек, как я, свое нашел!
Юношески восторженно был настроен в эти дни Микола Петрович – он шел на наряд, как на торжество.
Обычно немногословный, он подробно рассказывал в «нарядной» об испытаниях машины. Глядя на молодых горняков, Шаруда мечтательно думал:
«Скоро станете все вы, хлопцы, подземными машинистами, навеки сдадите свои отбойные молотки. А там придут и такие машины, что станете вы спускаться в шахту на пять, а потом и на четыре часа».
Он невольно вспоминал в эти минуты свое детство, юность, проведенную в душных, глухих, как печная труба, лавах-коротышках, тяжелый обушковый труд. Он был рад, что его юным товарищам по профессии никогда не придется испытывать удушья от нехватки воздуха, ноющей боли в руках и спине…
И становилось тепло от какого-то нового, необъяснимого чувства. Его он испытал впервые, восстанавливая затопленную и взорванную белогвардейцами шахту.
В жизни каждого человека есть минуты, когда осмысливаешь весь пройденный тобою путь и ясно видишь будущее, ради которого шел по трудным, порою неизведанным дорогам. Такие минуты Микола Петрович пережил, слушая обращение партии к ударникам. Слова партии вошли в ум и сердце шахтера – он, рядовой донецкий шахтер, утверждался в высоком звании созидателя, открывателя новых путей в труде.
Проходили месяцы, годы, а великие слова о радостном, творческом труде становились еще ближе и родней. Они вели Шаруду по жизни, как компас.
Теперь часто после обеда Микола Петрович брал баян, направлялся в сад. По саду лениво бродили сладкие запахи. Листья, разбуженные ветерком, шелково шелестели и снова погружались в дрему. Стеснявшийся обычно на людях петь своим немного надтреснутым, «подземным», как он говорил, голосом, уединяясь в саду, Микола Петрович тихо напевал любимую песню:
Дивлюсь я на небо
Та й думку гадаю:
Чому я не сокил,
Чому не литаю…
2
Деревушка в пятнадцать дворов веселила взор каждого, кто проезжал по старой Изюмской дороге из Харькова к Донбассу. Старинное название ее, Сакмара, напоминало о тех днях, когда пролегала вдоль Донца сторожевая подвижная застава – «Изюмская сакма», а в непрохожих лесах селились черкасы-казаки из заднепровских земель, не стерпевшие шляхетского гнета.
Белые с крохотными оконцами хатки радушно смотрели, как старушки, из-за мальв и подсолнухов на обкатанный до глянцевитого блеска шлях, приглашая каждого путника под свои соломенные кровли. За покосившимися плетнями полыхали костры одичавших цветов. По стенам лезли, прислушиваясь ко всему синими и красными ушками, «крученые панычи», плети дикого винограда.
Варя поселилась в крайней хатке у старушки учительницы. До яслей, разместившихся на опушке лесничества, было несколько минут ходьбы.
За огородом протекал Донец – древний Танаис – великая река северских славян. Он горделиво струил свои воды меж выветренных меловых скал, поросших сосняком.
Варя любила выходить на рассвете к реке, любоваться рождением солнца. По росистой траве, такой мокрой и холодной, что сводило ноги, она направлялась к своему излюбленному месту – старой вербе, ствол которой почти горизонтально вытянулся над заводью, окуная в воду длинные ветви. Варя усаживалась на ствол, слушала, как плещет старый Донец, стараясь увлечь за собой ветви, как звонко падает роса с листьев.
Заря являлась сперва светлой каемкой над лесом, потом небо розовело, и постепенно показывался диск солнца. Увеличиваясь, он медленно поднимался. В эти минуты, думая об Алексее, Варя мечтала о том, чтобы когда-нибудь доказать, что она достойна его. Ей казалось, что нужно пройти через какое-то испытание, чтобы быть достойной Алексея.
Порою два «я» спорили в ней. «Ты сентиментальна и старомодна, – говорило ей первое «я». – Ты мечтаешь о том, что невозвратимо. Ты уже не сможешь любить. Осталось одно: долг – воспитывать дочь». – «Для чувств нет мер времени, нет сроков», – уверяло ее другое «я».
«Пройдет пора увлеченности, снова, быть может, наступит горечь разочарования, – терзалась она. – Нужно перестать встречаться с ним...»
Если бы кто-то со стороны понаблюдал за отношением Алексея к Варе, то наверняка нашел бы странными ее сомнения и колебания. Но со стороны нам всегда виднее, потому что в делах и переживаниях других мы участвуем умозрительно, бесстрастно.
3
Напористым, неугомонным в работе оказался внешне застенчивый «маг кибернетики» Володя Таранов, приехавший на «Глубокую» с Верхотуровым. Не успели еще к нему как следует присмотреться на шахте, а уже в электрообмоточной мастерской появился верстак с миниатюрными роторами, с крохотными, как у часовых мастеров, токарными, строгальными станками. Над верстаком всю стену заняли схемы электрических приборов.
Володя Таранов быстро сошелся с намотчиками, электрослесарями. Они без приказа стали помогать ему собирать, наматывать магнитные усилители, трансформаторы, реле, контакторы, датчики.
Профессиональное любопытство электриков разгорелось. Их увлекали новые приборы, удивительно восприимчивые к любым изменениям среды, передающие сигналы в тысячную долю секунды. Порою после смены люди оставались знакомиться с приборами автоматики, наблюдали за монтажом.
Возле верстака возникали импровизированные лекции. Володя охотно объяснял принципы действия электрических регуляторов, передатчиков сигналов. Звенигора и Алексей, Лабахуа и Коренев были нередко слушателями этого лектория кибернетиков.
Черт знает, какие просторы раскрывались в захватывающих беседах юного представителя самой молодой науки в мире. Было ясно, что пришло время, когда кибернетические исполнители начнут заменять руки, глаза, голос, слух человека. То, что казалось фантастикой, было воплощено в металле, стекле, фарфоре. «Дрессированными богами в футлярах» называл их Володя.
– Только не думайте, что это новинки, – разъяснял он. – Первый автоматический регулятор на паровом котле установил наш великий Ползунов. В прошлом веке создавали автоматы, следящие за работой паровых котлов, дуговых ламп, машин, гидротурбин. Профессор Вышнеградский основал теорию систем регулирования «при малых возмущениях». Но не было приемников сигналов, тех сигналов, что возникают, когда происходят эти «возмущения» – изменения в ритме, силе, скорости работы машин. Нужно было надежное реле, нужен был триггер, ионная лампа. Гений Попова открыл эру электроники... Вот у вас на шахте машинист ползком пробирается за «Сколом», глазами определяет толщину пласта, сам регулирует ход машины. Это может проделывать «щуп» – он будет датчиком приказаний автомату.
На фанерном щите Володя вычерчивал пласты разной толщины, схему расположения щупов.
– Четыре электрода нашей установки будут прижиматься к пласту. К ним подведем ток от лампового генератора. Мы знаем – чем толще пласт, тем больше электрическое напряжение его. Толстый пласт будут прощупывать все четыре электрода. Они дадут мотору сигнал – работай на полную мощность. А если пласт станет тоньше – к нему прикоснутся только три электрода. Напряжение уменьшится. Мотор получит сигнал снизить нагрузку. Разность напряжений в пласте будет измерять лампа. Вот эта самая обычная лампа из радиоприемника...
После объяснений он не успевал отвечать на вопросы.
– А ход комбайна по заданному уклону как будет регулироваться?..
– Если пласт оборвется – начнется порода, остановится ли комбайн?..
Володя извлекал из небольшого футляра пузырек с какой-то жидкостью, похожий на тот, что вделывают в уровни. В пузырек были впаяны электроды. Он подключал эти электроды к проводам моторов, привезенных на перемотку, потом соединял с трансформаторами, амперметрами, включал ток. Стоило наклонить уровень в одну или другую сторону – останавливался один или другой мотор.
– Значит, как только уклон, – один из моторов выключается. Вот это машинка! – восклицал Шаруда. – Эта не ошибется, не собьется с пути...
Звенигора почти ежедневно расспрашивал Володю Таранова, чего не хватает для монтажа автоводителя комбайна, что нужно приобрести:
– Ты не стесняйся, у нас деньги есть. Не достанем в области, пошлем в Москву, Ленинград. Датчики, триггера – все достанем.
Он прямо смаковал новые для него термины кибернетики. В каждом для него был заложен глубокий смысл: это не сухие технические служебные слова, а символы полного избавления людей от тяжелого физического труда. Звенигора чувствовал себя именинником: на шахте «Глубокая», впервые в истории угольной промышленности, осваивали автоматическое вождение комбайна.
Алексей не мог остаться в стороне от конструирования и монтажа автоводителя. Для него это был своеобразный курс кибернетики – он вместе с Володей часами решал сложные уравнения.
Чудесная пора техники! Машины становились помощниками вычислителей.
4
Упорно молчала Варя. Алексей написал ей несколько писем. Ни на одно не получил ответа. Вначале он думал, что неточен адрес, отослал письмо с уведомлением. Пришло сообщение – вручено адресату. Ему хотелось повидать Варю, но сдерживало ее упорное молчание. Он все же не вытерпел, взял у Звенигоры машину для поездки в Святые горы.
С «Глубокой» выехали поздно. Усталого Алексея быстро убаюкало. Он проснулся, когда подъезжал к Красному Лиману. Дорога пролегала по чистому сосновому лесу, вдоль озер, густо поросших камышом. Алексей открыл окошко – машину залил густой, сыроватый настой хвои и мяты.
– Как мостик перескочим, так и Сакмара, – пояснил шофер, увидев, что Алексей проснулся. – Я здесь все места знаю. С отрядом Карнаухова в войну были прописаны в этой зеленой хате.
Впереди показались хатки Сакмары. Над Донцом холмами хлопка лежал туман.
– День сегодня будет нарисованный, – любовался рассветом шофер, вылезая из машины. – Всегда, когда утром туман, днем много солнца.
Алексей постучал в рассохшийся ставень крайнего домика сначала осторожно, потом громче. Никто не отзывался.
– Кто там? – раздался, наконец, сонный старушечий голос.
– Где живет врач Крестова?
– Варвара Андреевна? У меня, у меня... Варечка, к вам кто-то, родненькая.
С шумом распахнулся ставень, зазвенело стекло окошка.
– Алеша! – радостно вскрикнула Варя.
Она стояла, набросив на себя халат, протягивая руку через окно, будто собиралась втянуть его в комнату. В полумгле рассвета глаза ее казались темно-синими. Тяжелые косы спадали на грудь.
– Да ты проходи в комнату!
Он вошел, обнял ее и поцеловал. Она подняла на него глаза, внимательно рассматривая.
– Похудел. Работаешь много?.. Я сейчас покажу шоферу, куда поставить машину, потом устрою тебя, – и выбежала во двор.
Потом Варя хлопотала у печи, ловко орудуя ухватом, горшками. Как она была хороша в фартуке, в косынке, в плетенных из ивняка комнатных туфельках! Лицо раскраснелось от огня, покрылось тычинками пота. После нескольких общих фраз о Белополье, Татьяне, знакомых Варя стала расспрашивать его об испытаниях «Скола».
– Ну, об этом после. Тоже нашла неотложную тему.
– Не после, а сейчас... Я должна обо всем знать – об удачах и неудачах,– настаивала она.
Алексей рассказывал сухо, коротко, но Варя тормошила его вопросами.
– Ты случайно кружок водителей «Скола» не посещала? – рассмеялся Алексей. – Может быть, в помощники Миколе Петровичу думаешь определиться?
– Курсов не кончала, а кое-что прочитала.
Алексей увидел на столе вырезки из газет со статьями об испытании «Скола», учебник горного дела.
– Горнячка! – похвалил Алексей.
– Да, горнячка,– серьезно сказала Варя. – Если бы я была мужчиной, обязательно бы в тяжелой промышленности работала. Варила бы сталь, строила станки, добывала уголь... Но я на свою специальность не обижаюсь. Самое лучшее для женщины – быть учителем или врачом-педиатром. Ты не представляешь, какое это яркое счастье... Принесут иногда в ясли заморыша, а мы его делаем богатырем – через два-три месяца весь прямо пышет здоровьем...
Запахло тушеным мясом. Варя, смеясь, ловко выхватила ухватом горшок...
Никогда еще так вкусно не завтракал Алексей. Он не сводил взгляда с Вари: «Чудесно быть с ней. Это счастье. Настоящее счастье...»
Потянулись безмятежные, ласковые дни. Уютной была хатка под развесистой вербой, с живописным огородом, выходившим к реке. Там, под зонтами укропа, полыхали кисточки гвоздики, лениво раскрывали мохнатые пасти львиные зевы, а синие вертлявые косарики что-то неутомимо нашептывали скучной картофельной ботве.
Алексей и шофер обжили клуню, набитую до половины луговым сеном. Ночью сквозь прохудившуюся соломенную крышу видны были звезды – веселый световой телеграф вселенной. Лежа на душистой травяной горе, Алексей долго не мог заснуть под высоким пологом ночи.
Варя рано уходила в ясли, возвращалась к завтраку, а потом они вдвоем целый день валялись на берегу Донца, обжигаясь под неистовым солнцем на желтом, как дыня, песке.
Жара размаривала, и порою лень было говорить. Неслышно плескался Донец. Сверкали облепленные соснами меловые скалы. Среди зелени леса белели корпуса домов отдыха.
– Ты не ругаешь меня, что я приехал? – спросил однажды Алексей.
– Как тебе не стыдно!..
– Почему же ты упорно молчала?
– Разве ты не понимаешь, почему? Мы с тобой уже говорили об этом...
– Ты знаешь, как я отношусь к тебе?
– Знаю.
– А тебя я не могу понять, Варя... Ты всегда разная. Но всегда замкнутая.
– Все мы бываем разными... – грустно произнесла она.
– Варя! Нам нужно быть вместе, всегда.
– Это не так просто – нам быть вместе, Алеша. Кроме чувств, у нас есть обязанности. О них нельзя забывать. Растет дочь... – она ласково посмотрела на него, взяла за руку. – Ты еще не был отцом. Тебе трудно понять меня. Я старше тебя... Это тоже много значит. – Она оборвала фразу и закусила губу. – Я боюсь, что, увлекаясь, мы невольно обманываем друг друга.
– Обманываем? – он удивленно взглянул на нее. – Я не понимаю. И потом – откуда ты взяла, что я моложе тебя?
– Алеша, женщина всегда старше своего ровесника мужчины, – убежденно продолжала Варя. – Я знаю семейную жизнь. Все становится иным после женитьбы. Другие отношения, другие обязанности...
И уже подчиняясь давней потребности рассказать обо всем пережитом, передуманном, Варя посвятила Алексея в историю своего безрадостного замужества. Она раскрывала перед Алексеем душу с той беспощадностью к себе, на какую способны только натуры прямые и мужественные.
5
– По срочному вызову, – весело произнес Черкасов, входя в кабинет начальника угольного комбината области, – не ехал, а летел, – и тотчас, взглянув на хмурого хозяина кабинета Матвея Даниловича, осекся.
– Лучше вовремя ехать, чем с опозданием лететь, – недовольно сказал Матвей Данилович. Он сидел, окруженный панелями радиоселекторных установок, на которых теплели изумруды, рубины, опалы сигнальных ламп. Из этой рубки расходились незримые линии связи с шахтами. В любую минуту начальник комбината мог потребовать от начальников даже самых дальних шахт отчет о добыче, транспортировке угля, проходческих работах. И вся эта аппаратура навела Черкасова на мысль, что просто по делам добычи Матвей Данилыч не вызвал бы его.
– Что же ты мне поросят подкладываешь? – сказал, поднимаясь из-за стола, Матвей Данилович. Широкоплечий, широкоскулый, широкоглазый, он был грубо срублен, но из крепкого материала. – Садись! Рассказывай, что ты там со «Сколом» вертишь. Тянешь...
– Ничего не верчу, – уверенно сказал Черкасов и удобно уселся на диване, занимавшем почти всю глухую стену. – Ведем испытания... Наблюдаем. В этих делах не спешат.
– Ты не финти, не финти! – прикрикнул Матвей Данилович. – Зарываться стал... Машина работает, людей из лавы вывели, а директор треста не спешит... Наблюдает. Тоже мне наблюдатель из ООН... ЦК запрашивает. Ручьев на каждом бюро наседает, из Польши пишут – просят прислать описания работы «Скола». А трест в стороне от испытаний.
Матвей Данилович сел опять за стол и, подняв пресс, резко переложил его на другой край стола...
– Это гордость для нашей области, что первую машину для разработки крутых пластов у нас внедряют, – продолжал он. – Нужно с изобретателем общий язык найти. Понял?.. Больше я тебе разъяснять не буду. Все толкать в спину надо!
Черкасов слушал молча. Он выжидал, когда начальник комбината закончит. Знал, что Матвей Данилович был, несмотря на свою грубоватость, человеком беззлобным, быстро отходил после вспышки.
Наступила пауза. Матвей Данилович снял со стенки длинную тетрадку в кожаном переплете и стал сосредоточенно листать ее.
«Показатели просматривает, – украдкой поглядывая на начальника комбината, думал Черкасов, – сейчас они его успокоят. Там по какой графе ни пройдись – все в ажуре. Меньше ста двух процентов нет».
– Ну что же, по добыче у тебя неплохо, – закрывая кожаную тетрадку, сказал примирительно Матвей Данилович. – Давай всерьез «Сколом» заниматься... Что ты против него ополчился?
– Я прямо скажу, Матвей Данилыч, по-шахтерски, – поднимаясь с дивана и пересаживаясь на стул у письменного стола, с подкупающей простотой произнес Черкасов, – пусть куда угодно меня вызовут, везде то же скажу: на «Глубокой» эта машина работает. Кровля, как из бетона, почва – асфальт. А на других шахтах со «Сколом» горя не оберутся... Что ж, если другим непонятно, пусть Черкасов отвечает...
– Меня не уговаривай... Я больше писем и запросов получать не хочу. Помогай доводить дело до конца, – снова резко оборвал Черкасова Матвей Данилович. – Я сам за каждую машину болею... Только у меня не сто глаз, за всем не уследить. Я прямо сказал и в обкоме и в ЦК: проморгал. А у тебя мозги, Яков, набекрень.
– А вообще тут дело не в «Сколе», – с неподдельной: обидой сказал Черкасов. – Это все Коренев кашу варит. У него прямая линия – любыми способами подорвать авторитет руководителей треста, горкома.
– Чем подрывать? Что вы там не поделите? Из-за премий, наверное, все воюете? – сердито спросил Матвей Данилович.
– Серьезнее, чем премии. Коренев недавно на бюро заявил: у нас, мол, о завтрашнем дне забыли, штурмовщину поощряют, цикличность игнорируют. Он все новинки какие-то предлагает, «узкий захват»*
– Что это за «узкий захват»?
– Говорит, надо нарезать лавы по сто пятьдесят – двести метров, чтоб уголь быстрее снимать с поверхности, не захватывать глубоко.
– Та-а-к, – протянул начальник комбината и подумал: «А лавы в самом деле коротки, особенно для машинной добычи. Стометровки – на них не разгуляешься».
Лицо Матвея Даниловича было озабоченным, перед ним на столе лежало письмо министра, в котором еще раз категорически предлагалось «покончить со штурмовщиной и добиться ритмичной работы по графику».
– Дела!.. Штурмовщина?! – откладывая бумагу в сторону, неопределенно сказал начальник комбината, поднялся из-за стола и, позевывая, потянулся. —Трудно мне судить, что у вас там происходит, – подойдя к окну, сказал Матвей Данилович. – Горком должен во все вникнуть, разобраться...
Черкасов, слушая начальника комбината, озлоблялся:
«Дипломат ты, Матвей Данилович. Все, что тебе не нужно, мимо ушей пропустил, как будто тебя не касается... Ну ладно, я и без твоей помощи обойдусь... Трест мой не на последнем счету... А Серегин Кореневу и так не спустит...»
Звучно захлопал микрофон селектора. Начальник комбината снял телефонную трубку и молча протянул руку Черкасову.
