Текст книги "Озаренные"
Автор книги: Георгий Марягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
16
Для обитателей: уютного домика на улице Коммунаров наступили тягостные дни.
Никогда еще не возвращался Микола Петрович таким раздосадованным с работы, никогда Ганна Федоровна не видела мужа таким хмурым. Он и ел как-то нехотя: попробует первого, прикоснется ко второму – и идет в сад к своим зеленым друзьям.
Ганна Федоровна, наблюдая за мужем, видела, что и в саду он работает без настроения – подрежет ветки на одном дереве, сядет на лавочку и долго сидит в раздумье.
До глубокой темени Микола Петрович не уходил из сада.
Ганна Федоровна знала, что лучше не беспокоить мужа расспросами, но как-то не вытерпела, пришла к нему в сад.
Микола Петрович подрезал смородину.
– Ну, шо ты сумуешь, Коля? – ласково, как сына, спросила она певучим своим голосом. – На работе, наверное, что-нибудь не так?
– Не так! – угрюмо ответил Микола Петрович. – Сидай, молодыця. – Она осторожно села рядом с ним на скамье под молодым, острым, как пика, осокорем с голубой корой.
Еле уловимый запах абрикосовых почек, душистость вишневой коры, винные испарения прелой земли – все смешивалось в густой, бодрящий аромат весны.
– Ну, шо же у вас там, Коля? – душевно расспрашивала Ганна Федоровна.
В темноте ее лицо с крутыми дугами бровей казалось смуглым.
– Придумали на одну смену перейти, а не выходит. И из-за трутней. Савку Быковца знаешь? Машиниста электровоза... Ох, дорвусь я до него! Сегодня два часа простояли из-за недотепы. Порожняк есть, уголь есть, пути свободные – вези! А он ходит по штреку, как индюк, важничает, все по телефону звонит, шоб ему аккумуляторов прислали. Я ему говорю: ты, чертов посыпака, не тогда корми собак, когда на охоту... «А что я сделаю, если аккумуляторы сели»... – Де ж ты раньше был – от барбос!.. Ну, и недодали десять вагончиков. Уголь есть, лежит в лаве, не успевают вывозить. А потом находят тысячи всевозможных причин – то подъемник не принимал, то пути заняты.
Микола Петрович рассказывал жене обо всем, что мешает нормальной вывозке угля в одной смене.
Ганна Федоровна слушала его внимательно, будто ей самой предстояло завтра вместе с бригадой спуститься в шахту.
– А ты, Коля, в партком и до товарища Звенигоры сходил бы, – посоветовала она.
Шаруда горько усмехнулся.
– А шо, Галя, Звенигора, шо партком? Это ж от нас все зависит. И начальник, и партком про все знают. Их подталкивать не нужно, а вот таких, как Быковец, чем подтолкнешь?
Уже ломтик месяца скатился за Саур-Могилу и над балками поплыли лохматые ленты тумана, а они продолжали беседовать.
– Ну, треба спать, Галю. Сил набраться.
Часто вставал, курил, долго вспыхивал огонек его папиросы в полумраке комнаты.
«Изведется... Ну, чем ему помочь, чем», – сокрушалась Ганна Федоровна.
После долгих раздумий она решила все же посоветоваться со Звенигорой, в то время, когда Микола Петрович был в шахте.
...Вечером, как бы ненароком, начальник участка Бутов и Звенигора зашли к Шаруде.
– А Коля где, Ганнушка? – мягким басом спросил Бутов. – С деревьями возится – садовник он у тебя. И для людей, и для растений садовник.
– Вы проходите в комнату, а я сейчас позову его, – засуетилась Ганна Федоровна.
– Ну кто же в такой вечер станет в комнате сидеть? Мы к нему пойдем, – отказался Звенигора.
Микола Петрович, угадывая, что не случайно явились сразу вдвоем Звенигора и Бутов, стал заканчивать работу, собирать инструмент.
– А ты делай, делай свое, Петрович, не торопись, – посоветовал Звенигора. – Я по твоему участку поброжу. Посмотрим, что за чудеса ты тут выращиваешь. Давно собирался твой сад посмотреть.
Звенигора и Бутов пошли между деревьями. Сад был действительно чудесным, и не один садовод позавидовал бы Шаруде. Здесь, на степной земле, где росли раньше только чернобылы, полыни, чертополохи, сошлись зеленые питомцы севера и юга, востока и запада.
Нежными веточками приветливо кивали кусты жасмина, заигрывая с китайскими яблонями; рядом с рябиной пышно разрослась лавровишня; абрикосы соседствовали с грушами и курской антоновкой, над ними высился острый шпиль лиственницы.
Глаза Бутова заискрились блеском удивления и зависти, когда он увидел молодой, густой, как казачья папаха, куст.
– Микола Петрович! Да это, никак, мушмала? Когда же ты ее раздобыл? Где?
– Из Нальчика выписал... А ну, идем, Ларя, я тебе еще не то покажу, – довольно улыбнулся Шаруда. Он взял за локоть Бутова и проводил его в самый дальний угол сада. Там за зарослями малины, обнесенная серебристой металлической сеткой, выбросила три опахала пальма.
– Канарская! – восхищенно шепнул Шаруда. – Я в прошлом году под Батуми достал. Всю зиму в комнате выращивал, а сегодня высадил. Боюсь, замерзнет. Красуня! – Он сильной шершавой рукой осторожно коснулся веерообразного опахала ее.
– Эх, Ларион! – мечтательно проговорил Шаруда. – Если бы людям не нужно было угля, я б садовником стал. Ей-богу, садовником! – он посмотрел на Звенигору. Глаза его осветил яркий огонь волнения. – И деревья я сажал бы всюду. На полях, на межах, на дорогах, на берегах. Шоб цвели все лето! Отцвела черемуха – цвети акация. Отцвела акация – цвети липа. Пусть люди идут по дорогам, а над ними – кроны вишен, яблонь, груш. Захотелось человеку пить – сорвал он яблоко или какой другой фрукт...
Звенигора удивленно слушал лучшего забойщика шахты. «Так вот проживешь с человеком годы, – думал Кирилл Ильич, – и не увидишь, что в нем заложено...»
– Кирилл Ильич, Ларион Кузьмич, – позвала их Ганна Федоровна, – шо вы там робыте? Коля, приглашай гостей в хату – уже другой раз самовар ставлю.
За чаем Бутов завел разговор о садоводстве. Потом стал расспрашивать, как учатся Игорь и Надя.
Беседу поддерживала Ганна Федоровна, Микола Петрович сосредоточенно, молча поглядывал то на Бутова, то на Звенигору.
– Знаешь, Петрович, – сказал Звенигора, —тебе отдохнуть нужно.
– Еще шо, Кирилл Ильич, мне треба? Придумывай! – горько усмехнулся Шаруда...
– Есть у меня путевка в Гагры, – продолжал начальник шахты, – в лучший санаторий.
– Может, мне на пенсию перейти? – хмуро отшутился Микола Петрович. – Ларя, сколько лет я тебя знаю? – спросил он Бутова.
– Можно посчитать... В пятнадцатом мы на Богодуховском вместе коногонили...
– Ото ж... а ты думал, Кирилл Ильич, приду до того дурня Шаруды, скажу ему, шо он самый лучший забойщик на свете, да дам ему путевку – и с глаз долой, шоб головы не морочил, он и затанцует. Нет, Кирилл Ильич, не вы проворонили, а мы. Ларя начальник участка, а я – бригадир... Как говорят: «Плыли, плыли, та у берега утонули». Работали по сорок лет, а как настоящая работа пришла, сели в лужу. Срам, Ларя! Не хватает порожняка! Это все верно. А мы с тобой должны были все проверить. Нашей горняцкой арифметики хватит на то, шоб высчитать, когда чего нужно. Шо ж тогда рипались? На шо надеялись? Начальник транспорта свое подсчитал, главный механик – свое, а все вместе не свели. Сегодня мне Колька Бутукин говорит: придет получка – только распишемся в ведомости. Человек за работу должен получить так, шоб жить по-настоящему, шоб у него настроение звенело. Это я всю историю начал, – со вздохом добавил он. – Подвел хлопцев.
– Правильно сделал, Петрович, что начал, – убеждал его Звенигора. – Наладим односменку! У этого дела большое будущее. Просчитались кое в чем – выправим.
– Оттого, Кирилл Ильич, мне досада душу выела, шо будущее большое, а мы сразу не подготовились – плюхнулись. Та, теперь я знаю, як выбираться. В долгу не останемось. За меня никто другой работать не будет. К вам просьба – пусть воздух с перебоями, но когда уже воздух дают, пусть вагоны под лавой стоят. Можно и за четыре часа сделать то, что за шесть. У меня в запасе одна штука есть. – Микола Петрович стал увлеченно рассказывать, как можно поднять добычу.
– Ты смотри, Ларя, шо мы делаем сейчас? – Он чертил прямо на скатерти ногтем. – Режем куток. А потом ставим стойки возле самого пласта. Зачем? Мы же породу поддерживаем, шоб на пласт не давила... Так! А на шо? Шоб больше возиться с зарубкой. А теперь, как смену закончу, буду ставить стойки на полметра от груди забоя... Понимаешь, шо получится? Порода будет давить на пласт. За ночь раздавит его. Тогда только трогай уголь, сам подсыплется из пласта.
Бутов сидел молча и, слушая рассказ Шаруды, думал: «Я-то тебя, старый друже, знаю. Утешать тебя не нужно было. Пока своего не добьешься, не успокоишься».
Ганна Федоровна тревожно смотрела на мужа: не помогла даже беседа с испытанным товарищем.
Ох, и характер у тебя, Микола Петрович!
17
Вечером Звенигора занес Алексею телефонограмму – первый секретарь обкома Ручьев просил изобретателя приехать в один из свободных дней.
– Поезжайте завтра же, – посоветовал Звенигора. – Познакомьтесь с Дмитрием Алексеевичем. Он понравится вам. Душевный человек.
Алексей собирался выехать за «Сколом» на «Капитальную».
– Об этом вы уж не беспокойтесь. На «Капитальную» я пошлю за машиной толковых людей, все сделают. Берите, Алексей Прокофьевич, мою «Победу» и выезжайте.
Алексей обрадовался случаю побывать в областном городе, где прошли студенческие годы, где познакомился с Варей. Может, что-то удастся разузнать о ней.
Он выехал с шахты в полдень. Предстояло пересечь почти всю область. Белополье с областным городом соединял Харцизский шлях.
Шумной жизнью живут донецкие шляхи – громыхают по ним караваны трехтонок, пролетают нарядные легковики, юркие малолитражки, проезжают колхозные брички и мажары, скачут верховые – нарочные.
Шляхи донецкие великие, потом и кровью политые, миллионами ног исхоженные, славой овеянные!
В седых веках проходили ими пращуры наши – славяне Артании. Вздымали на них пыль полки северцев, курян, черниговцев, отстаивавших Киевскую Русь от половецких орд.
Пробирались забытыми шляхами вольные люди на Дон и Донец, в Муравскую заповедную сторону, в дикие необжитые земли, богатые черноземной целиной, обилием птицы и зверья в байраках, рыбы в реках, руд в недрах, лесов на водоразделах.
Уходили по шляхам черкасские и донские казаки от бояр, шляхты – тягловые и оброчные, приписные и коронные холопы, пытанные железом, битые батогами, клейменные тавром. Громили они турецких янычар, всякую иную погань, посмевшую ступить на земли отчичь и дедичь.
Пролегали по шляхам секретные пути между вольными казацкими республиками Днепровской и Донской – между «сечью» и «кругом», пути дружбы извечно, кровно родных русского и украинского народов.
Гремели на шляхах тулумбасы булавинских повстанцев.
Гнали по степным трактам каторжников в Лисий, Государев и другие байраки на первые угольные рудники.
Полегли на шляхах горные надзиратели, пытавшиеся скрыться от гнева «работных людей» первого металлургического завода на Лугани.
Собирались степными путями в девятьсот пятом дружинники рабочей гвардии на выручку горловских шахтеров, окруженных карателями-драгунами.
Завьюженным шляхом донецкой степи в девятнадцатом году прошел юго-западный фронт, сметавший белогвардейцев и интервентов в Черное море.
В мартовские дни двадцатого года направлялись по большим и малым дорогам Донецкого кряжа солдаты Трудовой армии к затопленным рудникам – возвращать им жизнь.
Золотой осенью сорок третьего года в донецкой степи советские воины разрубили железобетонные узлы миусской обороны фашистов, протянувшейся вдоль древнего таганрогского чумацкого шляха.
Тесно вплетены в историю Родины нашей шляхи донецкие, великие, славой овеянные!
И нет, наверное, нигде просторов, подобных тем, по которым пролегли донецкие шляхи.
Станешь где-то на донецком шляху возле Снежной или под Горловкой, в Краматорской или под Лисичанском – и развернутся перед твоим взором такие просторы, такие дали, что захватит дух.
Синеют горные цепи терриконов, подпирают небо колонны – кауперы домен, градирни и башни химзаводов, сверкают миллионы зеркал – застекленные крыши цехов, серебрится паутина железнодорожных магистралей. Протянулись во все стороны бескрайнего плоскогорья выбеленные дождями полотна асфальта.
Величав донецкий край днем, но еще величавее он ночью, когда по небу раскинутся огненные короны домен, как гербы по синему звездному знамени.
...Пять часов пути до областного города пролетели незаметно. Поселки, города тянулись непрерывной цепочкой. Только кончался поселок одной шахты, как начиналась улица другого.
Всюду строили новые дома, прокладывали водопроводы, возводили мосты, заливали асфальтом улицы, рыли ямы для насаждений, разбивали стадионы, скверы, парки.
Местами вдоль обочин шляха тянулись двойные аллеи. Деревья были унизаны зеленой росой набухающих почек. Дышал теплом весеннего возрождения сытый, богатый влагой чернозем колхозных полей, свежо зеленели степные перелоги, тянуло весенней прелью из балок и суходолов. Легкий, как кисея, колыхался вдали пар над прогретой степью.
18
Областной центр, как все города, подчиненные ритму жизни шахт и заводов, просыпался рано.
Алексея разбудил не шум троллейбусов, не голоса гудков, а солнце – оно плавило окна.
Алексей подошел к окну: на востоке, там, где центральная улица упиралась в ворота металлургического завода, из-за корпусов поднимался огромный солнечный диск.
Торопливо одевшись, Алексей вышел из гостиницы. Ему не терпелось осмотреть свой студенческий город. Больше десяти лет минуло после того мимолетного наезда, когда, круто изменив маршрут служебной командировки на завод, где строили «Скол», он приехал сюда, пытаясь что-нибудь разузнать о Варе. Вместо города на гребне кряжа громоздились завалы бетона, кирпича, трудно было даже найти улицы. Люди жили в землянках, подвалах.
Теперь город протянулся разноцветной каменной лентой от шахт к заводу.
На центральной, широкой, как бульвар, улице все было застроено. Красивые многоэтажные здания, ни одного похожего на другое.
Алексей знал город серым и черным, приземистым и грязноватым, теперь в нем преобладали светлые тона. Прозрачная зелень обрамляла проспекты и улицы. Ветерок играл шапками молодых деревьев. По асфальтированной улице торопливо пробегали переполненные металлургами, химиками, шахтерами троллейбусы. К Индустриальному институту – огромному параллелепипеду из стекла и бетона – направлялись шумные группы студентов в форменных горных тужурках с блестящими вензелями на густом бархате погон.
Незаметно для самого себя Алексей оказался в этом говорливом потоке. И ни о чем не думая, пошел по той дороге, по которой ходил изо дня в день пять лет. Казалось, время отвело свою стрелку на годы назад, за рубежи войны, и вот сейчас самым главным вновь стало – не опоздать на лекцию... Только у ступеней института Алексей остановился. Он стоял, любуясь новым корпусом, символически светлым и устремленным ввысь.
Долго еще бродил потом Алексей по городу, то взбиравшемуся на бугры, то стремительно сбегавшему озорной гурьбой домишек в балку. Он прошел к пруду за парком. Над берегом его плыл зеленый шум почковавшихся кленов, ясеней, бересклетов.
Здесь в карнавальную майскую ночь Алексей сидел с Варей. Тогда на другом берегу пруда, в парке, звучал вальс, взлетали фейерверки, шумела толпа. Гигантское колесо, усеянное лампочками, неутомимо вертелось в воздухе. Казалось, что веселые, счастливые люди взбираются по нему на небо...
Они сидели молча, лишь порою взглядывая друг на друга. Пахло горькими смолами молодой зелени, душной прелью вспаханной земли. От коксовых печей набегал сладковатый дымок, казалось, что там в раскаленных камерах тоже что-то расцветает. Весь мир был тогда в цветении для них.
Алексей медленно обошел пруд, не хотелось уходить отсюда. Он старался продлить эту встречу с прошлым. Время проверяет чувства. Сколько бы ни было у человека и жизни ярких встреч, но всегда будут для него особенно ярки и дороги те, что выпали на годы юности. Неповторимы они своей искренностью, свежестью чувств.
Бывает так – разойдутся люди на долгие трудные годы, но когда-нибудь вспомнят они свои юношеские встречи, и пахнет на них ветром мечтаний. По-иному забьется сердце, легче вздохнется.
Если в такую минуту станут влажными глаза – не стоит стыдиться своей восторженности. Будь благословенна та живая струя, что тепло и нежно разлилась в душе твоей при воспоминаниях о годах юности.
В памяти возникали все подробности давнего вечера, и Варя, как всегда полусерьезно, полунасмешливо, смотрела на него, откидывая взмахом головы пружинистую прядку с обветренного лба.
В город Алексей возвращался другой дорогой. Там, где были свалки, каменоломни, пролегли улицы, стояли корпуса заводов.
В десять часов он вошел в кабинет секретаря обкома.
– Товарищ Заярный? Хорошо, что приехали! Садитесь, – внимательно посмотрев на Алексея, сказал Ручьев и нажал кнопку звонка.
Вошел помощник секретаря. Ручьев набросал что-то на листке бумаги и передал его помощнику.
– Попросите всех этих товарищей из угольного отдела прийти сейчас же.
В ожидании приглашенных секретарь прошелся по кабинету, потом достал из стола фото какой-то новой машины и начал рассказывать о ней Алексею.
Входя в кабинет, работники угольного отдела усаживались за столом, протянувшимся вдоль всего кабинета.
– Скоро вашу машину привезут? – обратился секретарь обкома к Алексею. – Скорей бы надо. Боюсь, Громадин задержит, – взглянув на заведующего угольным сектором Древалева, продолжал Ручьев. – Это он не знает, что из его области машина уплывает, а то сейчас же забил бы тревогу...
– Думаю, что не задержит, – заметил Алексей. – За два года, пока монтировали ее и испытывали, ни разу не поинтересовался.
– Напрасно так думаете! Он мне о вашей машине сам рассказывал... Времени, наверное, не хватило, чтобы посмотреть самому. У нас на партийной работе порою сутки очень короткие. Одни сельские дела триста дней в году просят, а кроме них, хватает разного, как говорят колхозники, по завязку. Что нужно, Алексей Прокофьевич, для нормальных испытаний «Скола»?
Дверь легонько приоткрыли.
– Матвей Данилыч, – сказал Ручьев тому, кто открыл дверь, – вовремя пришел.
Это был угловатый, могучего сложения пожилой человек с высеченным из воли и спокойствия лицом.
– Атаман угольных куреней нашей области товарищ Несветай, – познакомил Ручьев Алексея с вошедшим. – Изобретатель «Скола» Заярный, – в свою очередь представил он Алексея Несветаю. – Мы вот заглазно со «Сколом» знакомимся. Ну, скажи по-шахтерски: у тебя на эту машину надежды большие?
– Принцип скалывать уголь – новый. Посмотрим в работе, – усаживаясь в кресло у стола Ручьева, с явной холодностью ответил Несветай.
– Ты сам с ним знакомился? – продолжал расспрашивать Ручьев.
– Мне докладывали.
– Чужими глазами на новое смотрел! – укоризненно воскликнул Ручьев.
– Механизаторы докладывали. Там народ знающий.
– Сонные души у тебя в отделе механизации, – с досадой произнес Ручьев. Специалисты строчить докладные. Только и читаешь: «по нашим сигналам» да «наши сигналы не приняты». Стрелочники какие-то, а не инженеры. Механизацию нужно людям со взлетом доверять... Влюбленным в машины. Ненавидящим дубинушку. У нас ее в угольной промышленности еще хватает.
– В отдел мы подобрали народ опытный, – пытался оправдаться Матвей Данилыч.
– По части составления актов... – сказал кто-то из обкомовцев.
– Мастера! – продолжал Ручьев, – ничего не скажешь. «Двадцать восьмую» оборудовали автоматами. Институт три миллиона ухлопал на это дело. Моторы без мотористов, насосы без дежурных, вентиляцией тоже приборы командуют. По шахте идешь, как фантастическую повесть читаешь... А сейчас работают на «Двадцать восьмой» автоматы?
– Все демонтировали. Ремонтируют, – отметил Несветай. – Механизаторы здесь ни при чем. Оранжерейную автоматику установили. Во время морозов отказала. Пришлось везде ставить людей.
– Это потому, что к зиме готовились после первого снега, – доказывал Ручьев. – А товарищи из отдела механизации наблюдали, что выйдет. Анекдоты сочиняли о том, как автоматы за кожухами побежали. А мы об этом только весной узнали... Теперь придется «заслуженных деятелей» автоматизации выявлять.
– По механизации наша область все же впереди других, – вставил Несветай. – А автоматику водоотлива и вентиляции на «Двадцать восьмой» наладим...
– Все же впереди! – рассмеялся Ручьев, поднявшись из-за стола. Он подошел к окну, приоткрыл форточку. – Какая это механизация, если до сих пор крепим вручную! Конвейеры перетаскиваем вручную! На крутых пластах уголь вынимаем вручную... Поток должен быть: машина с машиной во взаимодействии. И чтобы управлять всем этим комплексом механизмов можно было на дистанции. А мы до сих пор за рукоятки их дергаем, как извозчики вожжами лошадь понукают...
Алексей удивленно слушал Ручьева: раздумья секретаря перекликались с раздумьями Верхотурова.
– Я на химкомбинате был, – прохаживаясь вдоль стола, говорил Ручьев, – вот там молодцы! Там настоящие механизаторы. Они варягов от техники не зовут. Сами проектируют автоматы, сами заказывают или готовят у себя в мастерских. Идешь по цеху – безлюдье. Один оператор.
– Кустарничать будем – механизация влетит в копеечку, – сказал Несветай.
– А ты о людях думай, потом уж копейки подсчитывай. Сколько у тебя на одних простоях теряют? – Ручьев сел за стол. – Были бы механизмы, этого не случалось бы... Вы хоть на одной шахте дистанционное управление наладьте.
– Химикам проще, – сказал заведующий угольным сектором Древалев, – там сама технология поток определяет. Там сама продукция сигнализирует: реакция закончилась и – сигнал.
– Угольщики должны поток начинать, – уверенно сказал Ручьев, – вы металлургам и химикам сырье даете. Оно должно однородным быть. Этого без потока не добьешься. От угольщиков весь поток индустрии зависит. И дело здесь уже не в технологии. А в психологии. Свыклись люди с ручной работой.
– Ну, это не так! – горячо возразил Матвей Данилыч Несветай.
– Ты хочешь сказать – не все свыклись... Верно. Шахтеры за механизацию, а у твоих механизаторов еще много разных причин, и объективных и субъективных. Только и знают писать объяснения о невозможности в горных условиях применить то одно, то другое новшество. А потом пришивать выводы: «Пока наиболее выгодные результаты дают ручные операции». За всем этим одно: свыклись! Свыклись с ручной работой, с ручным управлением механизмами. Ваша машина нам вот как нужна, – обращаясь к Алексею, сказал Ручьев. – Познакомьте нас с ней пока хотя бы по чертежам.
Ручьев сосредоточенно слушал объяснения Алексея о принципах конструкции машины.
«Какая уже по счету попытка механизировать труд на шахтах с крутым падением пластов! И все без результатов, – думал он. – А печальная история с этой академической машиной, за которую получили звание лауреатов восемь человек... Дело, конечно, не в лауреатстве. Можно и за неудачное дерзание награждать. Неудачи бывают разные. Но ведь те восемь просто авантюристы от техники».
Секретарь снова почувствовал себя раздраженно-неловко, как всегда при встрече с шахтерами той шахты, где испытывали машину этих ловкачей.
Алексей, увлеченный объяснениями, не замечал раздраженности Ручьева, но инструкторы ловили каждый взгляд секретаря обкома. Это чувствовал хорошо Ручьев, и это еще больше нервировало его: смотрят, как бы не промахнуться. Быстро привыкают к этой повадке. Может быть, потому, что становятся штатными, «аппаратчиками».
«А ведь хорошая машина, кажется», – подумал Ручьев и взглянул на Древалева. Тот сидел, что-то записывая в блокнот. «Наверное, уже решение пишет».
Секретарь знал страсть Древалева к решениям.
Алексей делился всем, даже своими сомнениями: ему казалось, что скалывающие резцы будут быстро срабатываться, не выдержат долгого сопротивления углей.
– Не беда, – ободрил его Ручьев, – попросим наших металлургов специальную сталь прокатать. Сопротивление углей дело не страшное... Не было бы другого сопротивления. Знаете, какое самое страшное? Человеческое. Косность! Это превзойдет все металлы и минералы... И думаю, что с таким сопротивлением вам придется встретиться. Есть еще люди, шарахающиеся от техники. До войны мне пришлось одну нелепую историю наблюдать в Савурском районе. Там две шахты – больше предприятий нет. В лавах работали саночники. Знаете эту дикую специальность – тащит человек лямкой на четвереньках короб с углем по лаве. Бурлак под землей. Решили установить конвейер. Саночники – протест: оставьте санки. Что за черт? Людей от дикого труда освобождают, а они протестуют. Собрали их, стали выяснять, в чем дело. Оказывается, каждый саночник сельским хозяйством занят. Работа в шахте для него – дело подсобное, сезонное. Таскает он санки, пока не поставит дом, не купит корову. А заработки на санках хорошие. Один из них выступил на собрании и говорит: «Я на санках четыре тысячи в месяц выгоню, а на машине дадут ставку, да и заговей». Внедрить машину – это не меньше, чем изобрести ее.
Ручьев что-то пометил в блокноте и стал расспрашивать, какую зарплату будут получать машинисты «Скола».
– Это дело не последнее, – подчеркивал он. – Хороший забойщик две с половиной – три тысячи рублей зарабатывает. Вот такую зарплату и машинистам установим... Вы на меня не обижайтесь, что я к вам на шахту не приехал, – пожимая руку Алексею, говорил Ручьев. – Как только прибудет «Скол», обязательно побываю. А сейчас время посевное, некогда. Но вы поддерживайте со мной связь... Мне стыдно приезжать на шахты, где до сих пор ручная добыча. Придешь в «нарядную» – кажется, что каждый забойщик на тебя с укором смотрит, когда, мол, вы, товарищи руководители, займетесь по-настоящему механизацией на крутопадающих пластах? За подготовкой испытаний сам проследи, – обращаясь уже к Матвею Данилычу, наказывал Ручьев. – Черкасов почему-то к этому делу с холодком отнесся.
– Не отказался же он испытывать машину, – возразил Матвей Данилыч.
– Черкасов конь выезженный, – улыбнулся Ручьев, – отказываться не отказывался, а молча отстранился...
Из обкома Алексей проехал прямо в гостиницу. В вестибюле его окликнул низенький, розовощекий горный инженер в большой фуражке, налезавшей на уши. «Федя Белевцев! Друг дорогой! Милый, восторженный товарищ студенческих лет!..» Они обнялись и расцеловались. Вот это встреча!
– Я тебя, Леша, первого с нашего курса встречаю, – тараторил Белевцев. – Ты в гостинице? В сто пятом? Почти по соседству! А я приехал вчера, хожу как по незнакомому городу. «И некому здесь шляпой поклониться». Только одного встретил – профессора Кемарского. Помнишь его?
Они медленно поднимались по лестнице на третий этаж. Белевцев, возбужденный встречей, спешил все выложить о себе:
– Я в Снежном, маркшейдером в тресте. Женился. Двое ребят. Ходил за книжками для них. И ни черта не нашел – хоть домой не приезжай... Ну, а ты женат? Наверное, на Варе!
– Нет, не женат, – грустно ответил Алексей.
– А Варя, Варя где? Ты ее видел?
– Разыскиваю, не могу найти...
– Получше искать нужно – найдешь... Постой, постой! Моя Клавдия ведь с ней дружила. Э, теперь мы найдем твою Варюшу! Сегодня позвоню на шахту, мы Клавдию на розыски пустим. Клава найдет! Моя Клава даже утерянные пласты находит... Ты не смейся. Она у меня помощником. Тут, брат, такое было раз с «пережимом». Ну, потеряли пласт, и баста! Хоть закрывай шахту. Профессора Оглоблина пригласили для консультации, а найти не можем. Вернулась Клавдия из отпуска, неделю поработала – нашла.
Встреча со старым товарищем ободрила Алексея.
На другой день выяснилось, что Клава видела Варю последний раз в мае 1941 года.
Никого из ее родственников Алексей не сумел разыскать в областном городе.
Затерялась капля в океане...
