Текст книги "Озаренные"
Автор книги: Георгий Марягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
13
Звенигора показывал Алексею «поверхность» шахты – эстакады, бункерные площадки, машинный зал, подъездные пути. Он откровенно любовался сооружениями и машинами, будто сам впервые видел их. На шахте все было заново отстроено после фашистского нашествия и разорения. Мощный подъемник со скоростью курьерского поезда выбрасывал из недр партии тяжелогрузных вагончиков, они автоматически маневрировали, степенно катились к огромным железобетонным слонам – бункерам.
После осмотра «поверхности» шахты Алексей и Звенигора переоделись в просторные, жесткие, пахнущие углем брезентовые костюмы.
– А теперь в нашу Швейцарию, – сказал Звенигора, – под горное солнце...
В большой комнате все голубело, как на вершине ледника, отражающего горное солнце, у столбиков фотария стояли шахтеры в трусах и синих очках. Их тела омывал густой свет. Неподалеку, у сверкающих никелированными деталями приборов, поднявшиеся из забоев шахтеры вдыхали пары масел.
– Швейцария! – воскликнул Звенигора и, как школьник, проворно разделся, встал на освободившееся место у столбика фотария.– После такого солнышка сырость не страшна.
Минутный спуск на клети в сырость, тьму. Свистящая в ушах быстрота, и вот уже подземный дебаркадер... Лязг, грохот вагонеток с углем, сигналы во влажном воздухе с острым запахом серы. Самая настоящая товарная станция на трехсотметровой глубине. То из одного, то из другого туннеля выползает электровоз с длинным составом вагонеток. В черно-серой непроницаемости выработок никнут бусы ламп, они кажутся висящими в воздухе, отчетливо видны только входные арки туннелей – они открывают дорогу к пластам, перерезают их.
Алексей шагал за Звенигорой по квершлагу – широкому и высокому, как туннель метро.
Тысячелетия минули, пока человек научился пробивать эти подземные ходы сквозь толщу пород, подавать в них воздух, укрощать силу горного давления, обуздывать все эти оползни, плывуны, обвалы, сдвиги, оседания почвы; создавать шахты – эти города без неба, под землей, с главными проспектами, боковыми улицами, переулками, тупиками – квершлагами, штреками, лавами.
Сложно и трудно открывать дороги к пластам, к кладовым солнечной энергии.
Вот лежат они, зажатые между слоями известняков, песчаников, глин, сланцев, веками недвижимые и непоколебимые, простирающиеся иногда на десятки километров в длину и на сотни метров в ширину. Кажется, никакие силы не в состоянии сдвинуть их с места, нарушить покой монолитных глыб, миллионами веков спрессованного кладбища тропических лесов, водорослей. Но стоит только вынуть лишь небольшою долю богатств этой подземной кладовой, как приходят в движение силы земной коры. Они сдавливают пласты, дробят их, порою выжимают из окружающих пород так же легко, как крем из пирожного.
Бывает, что выдавливаемый пласт наступает на штрек – перекрывает его.
Но все укрощает воля человека – он обуздал титанические горные силы.
Не раз плывуны, хлынув из засады, заливали все жидким и леденящим илом, не раз оседали верхние породы, грозя завалом, сдавливая все, как соломинку. Человек упрямо шел к пластам.
Нередко поперек его пути вставала плита красноватого песчаника, врезаясь в которую, сдавали, крошились, плавились даже самые крепкие стали, – человек проходил и через нее.
Порою газы выбрасывали тысячи тонн угля – и это не устрашало человека.
Он не отступал, он упрямо шел к кладам огня, света, энергии...
Алексей и Звенигора свернули в ближайший туннель, и тишина стала вплывать в уши. Сажевая тьма с гнездышками света. Парной воздух, будто над рекой после летнего дождя.
Звенигора проходил по шахте как садовник по саду, где каждое дерево выпестовано им. Он любил эти квершлаги, штреки, ходки, шахтные коридоры. Каждый выступ в штреке напоминал ему о той борьбе, которую вел коллектив шахты за путь к пластам.
Есть что-то общее в характере и облике моряков и шахтеров. Этих мужественных, напористых людей роднит борьба со стихиями.
Стихия тверди, выведенная из извечного покоя, не менее опасна, чем стихия моря. Подобно тому, как романтика моря манит к себе людей, так горняков увлекает романтика борьбы со стихией тверди...
Звенигора вдруг останавливался и ласково, как живую, поглаживал опорную железобетонную балку:
– Второй год стоит – сила! На ней сотни тонн лежат... А раньше мучились: там сдавило, там перекосило, там завалило. Несколько лет назад Никита Сергеевич Хрущев на областном совещании услыхал жалобы на плохое крепление и пристыдил: «До каких пор вы будете все соломинками скалы подпирать – везде бетон уже внедрили, пытливые люди методику этого дела создали. А у вас все на деревянных стойках...» После этого стали мы железобетонные опоры ставить. Вечные! Штат крепильщиков в пять раз сократили...
В тупике, освещенном прожектором, стоял состав порожних вагонеток. Люковой приподнимал задвижку деревянного закрома у конца лавы, и в подкатившие вагонетки с грохотом врывался поток угля.
– А дальше хоть не води! – вздохнул Звенигора. – Стыдно! Все механизировали, а в лаве долбим уголек отбойным молотком...
Сквозь какую-то щель они пролезли в лаву. Угольный пласт залегал почти вертикально, между известняками и песчаниками.
Алексею, сотни дней проведшему в горных выработках, эта показалась особенно душной, темной, узкой. По диагонали в сажевой мгле мерцали большие светляки почти на равном удалении один от другого – лампы шахтеров, работающих за уступами пласта. То, что пласт разрабатывали не ровным фронтом, а уступами, обеспечивало безопасность шахтеров – они были укрыты за стенкой уступа от глыб и кусков угля, летевших из-под отбойных молотков из верхней части лавы. Полулежа, упираясь ногами в стойки, работали забойщики.
– Воздух дают, Бородай? – голос Звенигоры зааукал в темной глубине.
Забойщик выключил отбойный молоток, повернулся к начальнику шахты.
– С перебоями, Кирилл Ильич. Наверное, где-то утечка.
– Какая утечка? Мощностей не хватает. Компрессор дополнительный нужно устанавливать.
Алексей смотрел на забойщика, на угловатое лицо, запорошенное угольной пылью. Зубы Бородая ослепительно сверкали, глаза были необычно большими и яркими.
Бородай снова нажал на пуск отбойного молотка. Пика стала вгрызаться в пласт, откалывая большие куски.
Под ярким до меловой белизны светом аккумуляторной лампы уголь сверкал, переливался мириадами мельчайших граней, казалось, будто на рештаки падают камни, покрытые алмазной пылью. Молодой забойщик работал не спеша, но легко. Он как бы распарывал пикой отбойного молотка какой-то шов, скреплявший слои пласта.
– Здорово находит кливаж! – сказал Алексей Звенигоре.
– Глаза, как линзы микроскопа, – согласился Звенигора. – Первой руки мастер!
Бородай на минуту прекратил отбойку угля, посмотрел на начальника шахты, на незнакомца, снова нажал на спусковую кнопку. Еще быстрее посыпались глыбы на рештак. Забойщик вел пику уверенно по кливажу, едва заметной полоске, тому следу, что остался от древнейшей поры, когда под исполинским прессом пород сжимались стволы деревьев, погребенных океаном, превращаясь в тонкий слой угля. Умение находить кливаж было одним из главных в профессиональной выучке забойщика, тогда начинали действовать внутренние силы пласта, разрушение его облегчалось, пика молотка выводила эти силы из состояния покоя.
Из лавы Звенигора и Алексей поднялись в вентиляционный штрек, присели на свежевыструганные доски.
Здесь, в недрах земли, в щели между пластами, было особенно приятно вдыхать запах сосновой смолы.
– Прямо на поляне в бору! – произнес Звенигора. – Такой бы воздух в лаву подавать к месту работы... Думаете, фантазия? Станем побогаче – будем лесной воздух для шахтеров вырабатывать... – Он помолчал, к чему-то прислушиваясь. Из густой темноты доносился глуховатый, как шум воды на мельничном ставу, отзвук работы каких-то механизмов. – Проходчики трудятся, разбуривают породу. Третьи сутки грызут. Наскочили на красноватый песчаник и никак не пробьем... Вот эту лаву, по которой лезли мы, для вашей машины отведем. Сегодня заходите ко мне домой – пообедаем, план набросаем, что будем делать. Это же красота – все уступы срезать и людей вывести из духоты и мрака. – Чувствовалось, что начальника шахты всерьез увлекают предстоящие испытания. – Давно прошу комбинат: дайте любую машину. Не век же мы «ручниками» будем. Один ответ – нет. А она, оказывается, есть, существует! Вы бы сразу с ней к нам. Мы бы давно окрестили и в люди пустили.
Когда они поднялись из шахты, в «нарядной» уже собирались шахтеры второй смены. Людно, шумно было в зале и коридорах. Покрывая все шумы, из радиорупоров неслась музыка.
К Звенигоре подошел горный техник в фуражке набекрень. Из-под козырька выбивались кудрявые смоляные волосы. Сухощавый, хорошо сложенный, с энергичным лицом, он был живописен – бери и пиши казака из понизовой вольницы.
– Ну что же это такое, Кирилл Ильич? – жаловался техник. – Опять на четвертом участке целика не оставили?
– Это ты с главным инженером выясни. Я только сегодня утром из области вернулся.
– Это вы будете выяснять!.. Я в обком телеграмму пошлю, – спокойно, но многозначительно сказал техник.
– Куда угодно, – отмахнулся Звенигора. – Надоели твои телеграммы.
– Представитель горной инспекции – Стерняк. Придется и вам с ним дело иметь, формалист, въедливый, как клещ...
14
Во второй половине марта лава, в которой работала бригада Шаруды, была переведена на односменку. Две смены предназначались для ремонтных работ, одна для разработки пласта. Раньше за две смены добывали 300 тонн угля, теперь столько же нужно было взять за одну. По расчетам все выходило гладко.
В первый же день работы по-новому оказалось, что при расчетах не учли некоторых особенностей шахты. То, что порою из-за слабого давления сжатого воздуха отбойные молотки, как истощенные дятлы, понуро клевали пласт, не так беспокоило и возмущало шахтеров, как нехватка порожняка для погрузки угля. Порою приходилось на час-другой прекращать отбойку угля. Весь низ лавы – «магазин», как называют его горняки, был завален горючим. Составляя план односменки, надеялись, что количество вагонов обеспечит погрузку всей добычи за смену, но практически не проверили пропускную способность ствола. Почти ежедневно состав с углем долго простаивал у подъемника. Было и так, что порожняк, возвращенный с поверхности, выжидал, когда пройдет встречный груз по однопутевому штреку.
За неделю всего один раз удалось выполнить график цикличности.
– Поспешили! – досадовал Звенигора, беседуя с парторгом наедине в своем кабинете. – Не подготовили дело с транспортировкой.
Последнюю неделю Звенигора почти не спал. Он осунулся, глаза глубоко запали.
– Ты не расстраивайся, Кирилл Ильич, наладим. В технике так не бывает, чтобы сразу рванул и пошел, как паровоз по рельсам... Есть неучтенные нами силы трения. Они везде действуют – и в экономике и в технике. Чтобы их выявить, нужно пробовать. Без опыта их не познаешь. Все наладим.
– То, что наладим, верно... а вот с подвижным составом. Тут дело не только в просчетах. Какой черт составлял проект реконструкции? Ствол только три тысячи тонн может пропускать в сутки. Уже сейчас можно было бы три с половиной смело давать, а через узкую горловину их не откачаешь. Вагонеток, конечно, достанем, а пропускать их негде – все штреки однопутные...
– На двухпутные нужно переходить.
– Не разрешат. В тресте говорят, что есть приказ министерства – идти только узким ходом: чтоб не сдавливало горных выработок.
– У нас не сдавит. Боковые породы крепкие. Выстоят.
– Я это понимаю, но в тресте понять не хотят. Там по циркуляру... Черкасов, думаешь, не понимает?.. Его в незнании горного дела не обвинишь.
– Наверное, на «большой обедне» уже распекал за то, что лава на втором участке отстает?
– Молчит. Ни намека. Яков Иванович покричать любит, но там, где наверняка будет прав... Мне кажется, что он и за односменку, и за испытания «Скола».
Коренев улыбнулся:
– Недоволен, что его обошли. Это у него старая слабость. Любит всем верховодить. Сложная штука – человеческая психология. Люди применительно к обстановке перестраиваются. Встречал я тех, кто работал на «Зимянской», когда Черкасов был начальником, – не нахвалятся: все, что нужно делать, сперва с рабочими обсуждал. А теперь приедет на шахту – хотя бы для формы побывал на рабочем собрании...
– Шахтеры кое за что его с наждачком прошлифовали бы, – безобидно рассмеялся Звенигора. – Под ветром даже дуб гнется. На Черкасова слава крепко подула. Организатор он дельный – этого не отнимешь... Нам теперь бы штреки расширить.
– Был бы Лабахуа, все по-иному бы шло. Барвинский все по приказу делает. Он только свою механику знает – горные работы для него дело подсобное. Да и гонору у него, как у шляхетного пана.
– Да, ершистый мужик. Я на днях с ним завел разговор о работе электрослесарей. Вскипел. Как всегда с ультиматумом: «Могу освободить шахту от своего присутствия, если не гожусь...»
– Ты понимаешь, самое главное в односменке – ритма добиться. Нужно, чтоб каждую долю времени люди чувствовали. Я бы так хотел: пришел на участок, посмотрел на доску учета – семьдесят вагончиков отправили на-гора – значит, два часа прошло после начала смены... Чтобы я время по добыче проверял – как час, так тридцать пять тонн... Мечтаем, мечтаем... А вот что шахтерам на наряде скажешь? Нужно каяться: мы, мол, не начальство, а шляпы!.. Люди большое дело начали, а мы им не помогли, не обеспечили даже воздухом...
Вошел Барвинский.
– Ты, Анатолий Сергеевич, как с локатором ходишь – на расстоянии чувствуешь, где твоя помощь нужна. Вот сидим мозгуем, как дальше быть, с односменкой у нас конфуз.
– Никакого конфуза. Была заминка с воздухом, сегодня наверстаем.
– Анатолий Сергеевич, я ж не вчера на шахту пришел! Заминка, заминка! – вскипел Звенигора. – Шахтерам на наши заминки начхать. – Он стал перекладывать папки с одной стороны стола на другую...
Барвинский сел на стул у окна, взглянул на шахтный двор, вынул из кармана маленький блокнот, карандаш:
– Сразу все не делается, Кирилл Ильич. Это мы все расписали, как по команде, раз, два, три – готово. В жизни все сложнее.
– Что сложнее? Подземный транспорт нужно налаживать – вот и все сложности.
– Подвижной состав по нашему желанию не вырастет.
– Хватает его, – заметил Коренев. – Использовать не умеем. Чего ждать, если начальник транспорта не знает, какой электровоз ко второму участку прикреплен. Потом другое – на трубопроводе авария, а горного мастера вчера разыскивали полсмены.
– Я его не назначал... – вспылил Барвинский и резко поднялся со стула.
– Верно, – согласился Коренев и подошел к нему. – Наша вина. Мы не провели должной подготовки. Хорошо расчеты не проверили. Но почему вы от этого в стороне? Что, для вас это чужое дело? Вы против односменки? Тогда почему молчали на бюро, на техсовете? Вот этого я не пойму.
Барвинский ничего не отвечал, он медленно достал портсигар, посмотрел на него удивленно, как на находку, раскрыл и положил на край письменного стола. Разминая папиросу, он сосредоточенно смотрел на ее ободок.
– Слушай, Владимир Михайлович, – нарушил неловкое молчание Звенигора, – нужно созвать наших инженеров, пусть расскажут, как они будут транспорт налаживать. Сумеем подготовиться за два-три дня? – взглянул он на Барвинского.
– Доложить можно и сегодня, – раскуривая папиросу, медленно, как бы поучая, произносил слово за словом Барвинский. – Но пока мы на двухпутевые штреки не перейдем, толку не жди... В технике не голосуют, а рассчитывают.
Звенигора подскочил с кресла:
– Значит, еще полгода ждать?! Силен!.. Нас же шахтеры выгонят с шахты и правильно сделают... Можно так график движения построить, что состав за составом пойдут. Клети у нас пока без графика используют?! Второй электровоз на участок можно дать?.. Вот что, Анатолий Сергеевич, все в сторону, сейчас же составляй заново расчеты, графики. Сумеешь сам подсчитать? – Звенигора знал, что последней фразой он больно задевал самолюбие Барвинского.
– Из Харькова пришел мотор восьмидесятикиловаттный, – сдержанно, после небольшой паузы, доложил Барвинский. – Звонили со станции. Думаю посмотреть, в каком виде...
– Всю текучку в сторону, Анатолий Сергеевич. Пошли электриков осмотреть мотор. Главное – подсчитать снова наши возможности, выявить ошибки.
Барвинский взял портсигар со стола, звонко щелкнул им и вышел из кабинета.
– Норовистый, чертяка, – кивнул вслед ему Звенигора. – В стороне от всех. Для формы и на совещаниях присутствует и на собраниях. Но всегда молчит... Однажды говорю ему: «Вы бы выступили и высказали свою точку зрения». – «По-моему, нужно не высказываться, а делать... И так слишком много говорим».
Коренев подошел к окну. Раскрыл форточку: сырая струя тумана влилась в комнату.
– Мне кажется, что у него эта отстраненность – из-за скрытой обиды, из-за неудовлетворенности своим положением. Почти четверть века работает на шахтах и все главным механиком. Все товарищи по выпуску стали профессорами, командуют трестами. Такому инженеру по плечу большая работа. Бывает и так: не попадешь в обойму – не выстрелишь, хоть и заряд хороший. Пробовал с ним как-то разговаривать, поинтересовался, почему не готовится к защите степени. Оборвал разговор и с такой горькой усмешкой говорит: «Время для степеней ушло... Мне теперь только на дожитие рассчитывать». Думаю – это от обиды. Не использовали всех сил и способностей человека. Самое скверное, когда человек проживет, как нераскрытая почка...
15
В «нарядной» – высоком двухсветном, с окнами в два яруса, зале, украшенном лепкой и росписью, в которой художники, не скупясь, разбросали яркие цветы и травы, было людно, шумно, говор нарастал – все время подходили шахтеры.
Возле помоста, в глубине зала, на боковых скамейках разместились молодые забойщики. Перед ними на корточках сидел невысокий курносый шахтер средних лет, с безобидно плутоватыми глазами, с пеньковыми волосами. Он живо что-то рассказывал, то вскакивая, то приседая. Алексей сразу опознал в нем крепильщика горных выработок. Под мышкой у рассказчика был зажат топор – неизменный спутник всех шахтных плотников.
Алексей невольно прислушался к рассказу крепильщика.
– Ну, прикормил я место. Порядок! Клюет прямо раз за разом! Рыба летит, как по конвейеру, в корзину. Каждый день плетушки приношу – и карпа, и щуку, и леща, и плотву. В общем, весь рыбный народ. Жена уже к кровати не подпускает – насквозь пропах рыбной сыростью. Порядок! Так до осени ловлю. Всю начисто рыбу в Еланчике переловил. Все рыболовы аж лопаются от зависти. Порядок! Осенью, уже заморозки были, пришел я на прощальную рыбалку ну, согревательную порцию пропустил, как предписано, и немножко вздремнул. Проснулся. Заморозок. Звезды высыпали. А время – не пойму сколько. За часы. А их нет. Порядок!
Глядя на крепильщика, на его мину, руки, торопливо шарящие в карманах, шахтеры оглушительно хохотали. Рассказчик артистически имитировал тип простака. Это был один из тех народных артистов, которых встречаешь во многих коллективах людей физического труда. В паузах на работе они овладевают благодарной аудиторией, довольствуясь только одним гонораром – щедрым смехом и одобрением слушателей.
– Я туды... Я сюды. Обшарил все вокруг – нема часов. На карачках до дому от речки прополз, все прощупал. Нет. Как провалились. Порядок! Было мне от моего домоуправа! А тут кто-то еще жену завел на полную пружину: мол, я еще весной продал часы и на них рыбу куповал, а сам по шалманам раков ловил. И всю зиму была мне проработка – признавайся, кому часы сбыл. Я уже на все совещания стал ходить, чтоб дома допроса не было. Надо не надо – хожу, собрания своим присутствием пополняю. Порядок! Ну, зиму я прогоревал, а весною тайком пошел на зорьке на старое место. Сижу и слышу – тик-тик-тик-тик. Как мои часы тикают. Я испужался, думаю, это памороки спирт забил. Может, горячка началась. Бывает такая от перебора. Так нет же, явственно тикают. Слухаю, а самого оторопь берет – нечистая сила. Порядок! А где тикают – не пойму. Тикают и все. Клюет так, что круги от берега к берегу, а мне не до клева. Удку утянуло – без внимания. Рассвело – вижу, под самым жабуриньем у куста лежат часы. Моя «Победа» – в натуре. И сидит возле них лягушка. Что же ты, думаю, зеленая, делаешь возле моего добра? А она лапки протянула и головку заводную вертит. Заводит! Чтоб ты луснула; всю зиму заводила. Порядок! Принес я их домой; и душевно рассказал Васильевне, как нашлись часы. Не обрадовался – лучше б я их кому продал. Началось все сызнова – теперь, говорит, я уж точно знаю, что ты их заложил. За зиму денег накопил, выкупил, а мне байки про лягушку рассказываешь. Я уж не рад, что домой часы принес. Утром встал пораньше, мотнулся на барахолку, загнал часы за полцены, принес деньги. Привязалась, как милиционер, – рассказывай, где закладывал, с кем пропивал.
Хохот заглушил последние слова рассказчика. Не войди парторг с начальником шахты в «нарядную», все еще продолжал бы неутомимый рассказчик свое повествование.
– А мы вас разыскиваем в доме приезжих, – сказал Коренев, увидя Алексея. – Ну, будем начинать. До смены еще сорок минут.
Парторг взошел на помост. Гул в зале резко падал. Парторг выждал, когда стало тихо.
Огромный зал был заполнен до отказа. Люди в пропитанных угольной пылью шахтерках, с лампочками, топорами, отбойными молотками, только поднявшиеся из шахты, стояли в проходах, выглядывали из кабинок; пришедшие на смену в ватниках, бобриковых пиджаках, кожанках плотно уселись на скамейках.
Трудно людям других профессий понять весь торжественный и деловой процесс оформления нарядов на работу под землей. Это подобно разводу караулов в армии, но одновременно это и проверка прошлого дня, итогов труда и своих сил на начинающийся с получением задания рабочий день.
Звенигора коротко сообщил новой смене, как работала шахта, участки, предыдущие смены. Он был доволен – почти на всех участках добыча угля шла равномерно и успешно.
– А теперь, – заканчивая короткий обзор производственной работы шахты, сказал Звенигора, – Владимир Михайлович вас познакомит с таким человеком, про которого будут книги писать, а может, и сказки сочинять... Теперь наши изобретатели всех сказочников обогнали.
– Сегодня у нас наряд необычный, – сказал Коренев, – сегодня не только смена, а вся шахта, весь коллектив наш будет принимать наряд на испытание техники будущего. К нам приехал изобретатель машины для разработки крутопадающих пластов...
Волна воздуха прошла по залу от дружных аплодисментов.
Алексей взошел на помост. Никогда он еще не испытывал такого смешанного чувства приподнятости и неловкости. Сотни взглядов вопросительно, дружелюбно, но вместе с тем с ласковой строгостью смотрели на него в упор. Нужно было рассказать о «Сколе» просто, ясно, искренне.
– Алексей Прокофьевич расскажет нам о своей машине, – сказал парторг и вместе с Звенигорой сел на свободные стулья в первом ряду.
Алексей окинул взглядом и сидевших впереди пожилых, сосредоточенных шахтеров, и стоявших за дальними скамьями молодых, и техников, собравшихся возле кабинки главного инженера. Хотя он не знал никого, кроме начальника шахты и парторга, но сразу почувствовал себя в родной семье, как в комсомольские годы на родной шахте «Кочегарке».
Многие шахтеры были удивительно похожи на тех, кого он знал на родном руднике. Вот тот, пожилой крепильщик с крутым лбом, хмурым взглядом, широкоскулый, напоминал его первого наставника электрослесаря Калинычева, а высокий, плечистый забойщик казался двойником прославленного Никиты Изотова.
Алексей начал свой рассказ ломким, пересохшим голосом.
Но внимание аудитории успокоило Алексея. Он откровенно рассказывал о своих неудачах на «Капитальной», о том, что мнение некоторых авторитетов обрекло его изобретение на полную неудачу. Горечью были пронизаны слова об этом. Он видел, как хмурились лица стариков, как строгими становились лица молодых. И уже не стесняясь, он просил товарищеской помощи шахтерского коллектива.
– Нужна ваша помощь. Судьбу машины решат испытания – испытывать будем в самых трудных условиях. Без вашей помощи никак не обойтись. Я уверен, что может она работать безотказно, избавить людей от ручного труда на пластах крутого падения.
Сойдя с трибуны, он встал у стены под широким окном. Густо сочился синеватый свет. Поскрипывали под ветерком фрамуги.
Снова на помост взошел парторг.
– Серьезная задача, товарищи. Как знаете, испытывать машину – дело сложное, трудное, хлопотное. Без охоты испытывать – только замысел губить. Вот тут и рождается производственный риск. Нужно пораздумать, как, где вести испытания, на каком участке. Кому слово? – Сразу несколько рук взметнулось в разных концах «нарядной». – Ого! Заговорила громада. Значит, близкое дело!.. Микола Петрович Шаруда. Редкий гость на этом месте, – добавил он, когда Шаруда уже взошел на трибуну.
– Машину будем испытывать – это уже министр решил. И мы с ним согласны, – грудным голосом произнес Шаруда. Он взглядом обвел всех. – Не найдется же ни одного настоящего шахтера, шоб против машины был. Так?.. – В зале одобрительно загудели. Микола Петрович пристукнул кулаком. – Так! – Шаруда улыбнулся и продолжал: – Як бы мне сказали: рубай каждый день по две смены, шоб только машина була доведена до ладу, я б год так проработал. И про отдых не вспомнил бы. – Он сошел с трибуны и обеими ладонями сжал руку Алексея.
– Значит, одну лаву со счета сбрасывай, – негромко, но четко произнес кто-то в зале, – на испытаниях уголька по плану не жди. Передать бы ее на опытную шахту.
– Голосовать кто за, кто против не будем, – поднимаясь со стула и оборачиваясь лицом к шахтерам, пояснил Звенигора. – Есть приказ министра – наше дело с честью его выполнить. А сейчас мы, так сказать, торжественно изобретателя в свой дом принимаем. Как испытания проводить, это мы еще не один раз обмозгуем.
– Испытывать надо. А что одна лава выйдет из строя, подумаешь, беда! – загремел с места, не ожидая слова, бригадир второго участка Матвей Саньков. Тот, что походил на Никиту Изотова. – Это зачин важный! На весь мир зачин. Испытаем, а потом и объявим: вот, господа Морганы, моргайте, шоб вам повылазило, чего советские шахтеры достигли, шо изобрели: сама рубит, сама валит, сама в вагон погружает. Тут и обсуждать нечего.
Алексей встретился взглядом с Звенигорой. Начальник шахты, улыбаясь глазами, кивнул головой в сторону зала: хорошо, мол, принимают.
– Значит, товарища Заярного зачисляем в наш курень славной сечи шахтерской? – уверенно сказал парторг. – Голосовать не будем! А помогать будем по-шахтерски – и поддержкой, и доброй критикой, и ладным советом. Думаю, наш изобретатель пенять не станет на нас за то, что будем говорить так, как совесть и опыт подсказывают.
После собрания бригады затеяли профессиональный спор, где, в какой лаве лучше всего испытывать машину, кому доверить это хлопотное, строгое дело.
Каждый понимал: если успешно завершатся испытания, быть их участникам друзьями большой славы, знатными людьми страны.
– Знаем, Микола Петрович, с чего ты свою односменку затеял, – наступал Саньков на Шаруду. – С первого шагу все известно, как заговор в столовой состоялся. Только посмотрим, кто это право получит! У меня в бригаде тоже есть такие муромцы, что две нормы в день как закон у них... Мы не уступим. Мы тут все организации притянем к решению, чтоб по законности.
– Чего ты гвалт поднял, Матвей? – добродушно смеялся Микола Петрович. – Ну, обгонят нас твои муромцы, я ж им первый скажу – молодцы, хлопцы, нас учите, как работать треба. Чи мы первый год с вами соревнуемся? У кого твои хлопцы учились, как цикловать лаву нужно?.. Давай так – по-шахтерски, без шуму, без крику: кто по полтора цикла будет давать, тому и машину на испытание доверяйте. От тут начальник шахты – при нем и договорились.
– Микола Петрович, що вы? – настороженно сказал Мариан Санжура, стоявший рядом с бригадиром. – Мы же еще цикла не даем.
– Будем, Марьяне, давать и цикл, и полтора. Есть еще сила в казацких жилах!
