Текст книги "Озаренные"
Автор книги: Георгий Марягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
17
Коренев облокотился на подоконник.
Из густого сплетения бузины, барбариса, желтой акации взлетали цветистые непоседливые птахи. Но их звонкое, веселое щебетание не отвлекало парторга от привычных забот...
Недавно закончилось совещание партгрупоргов. С легкой руки Шаруды еще одна лава перешла на односменку.
Коренев в уме проверял работу лав, как учитель проверяет успеваемость учеников... Самая трудная, шестая лава стала увеличивать добычу. Вспомнилось: утром в красном уголке общежития шестой лавы молодые шахтеры изучали чертежи углепогрузочной машины.
«Пора организовать филиал техникума, – подумал парторг. – Многие окончили семь-восемь классов. В клубе свободные комнаты найдутся».
Он подошел к столу, открыл блокнот, сделал заметки. Из блокнота выпало письмо жены, начал перечитывать. «Хорошие письма шлет Тося!»
Ему представилось, как худенькая, с веснушчатым, облупившимся от загара лицом жена склоняется над письменным столом. На коленях у нее – Витенька. Она вложила в руку малыша карандаш и выводит им слова. Тимур стоит рядом и дергает мать за подол: «Пойдем купаться!»
Кореневу захотелось быть сейчас в Славянске, где отдыхала Тося с ребятами, возле семьи. Они уже месяц были в разлуке. Второй выходной день срывалась поездка в Славянск – то назначат в рейд проверки других шахт, то нужно у себя что-либо организовать.
«В это воскресенье обязательно поеду. Что бы ни было, поеду!» Он представил, как будут вместе купаться, загорать, гулять по лесу.
Стало досадно, что несколько лет подряд ему редко удается побыть с родными, близкими. Дом под боком, а обедать приходится зачастую наспех в столовой, выкраивая каждую минуту.
В памяти возник эпизод: зимой, вернувшись с бюро горкома в третьем часу ночи, он застал Тосю не спящей. По глазам было видно, что она плакала.
– Ну, что, что случилось?
– Так, ничего, – пересиливая спазмы, говорила Тося. – Тоскливо вечером. Особенно, когда ребята улягутся. Хочется быть вдвоем... Когда же у тебя кончатся срочные дела?
«Да, она права – когда же у нас кончатся срочные, «пожарные» дела?! Суетни много, бестолковщины. По два совещания на день...»
Тихо приоткрылась дверь кабинета.
– Можно?
Он по голосу узнал: Барвинский.
– Заходите, – пригласил Коренев.
– Быть может, не вовремя заглянул, Владимир Михайлович? Вы работаете?
– У меня перерыв, – улыбнулся Коренев, – между одним совещанием и другим заседанием... Садитесь – время еще есть.
Приход Барвинского несколько удивил Коренева: до сих пор Барвинский заходил в партком только для уплаты членских взносов.
Молчал Барвинский. Молчал Коренев. Чтоб нарушить молчание, парторг сказал:
– Недавно звонили из Горловки: наши чемпионы «Спартаку» три вогнали. Теперь на второе место по области вышли. Так пойдут – в полуфинал прорвутся.
– Команда у нас сильная. Но только хорошего тренера нужно. Жаль, что я постарел, я бы их потренировал... Давно мне хотелось к вам зайти. Времени нет. Взвалили мы на себя сразу две задачи: односменка, испытания «Скола».
– И обе не из легких, – заметил Коренев. – Особенно испытания. Времени не только у вас не хватает, многие жалуются – сутки тесны.
– Плохо расходуем его... У меня давно было желание побеседовать с вами как с руководителем партийной организации... Я решил уйти с шахты, – только теперь Барвинский прямо посмотрел на Коренева.
Парторг ничем не выдал своего удивления.
– Знаете, товарищ Коренев, – продолжал Барвинский, – оставить работу на предприятии, где прошли годы, трудно... Но нужно уходить.
– Устали, Анатолий Сергеевич?
– Нет, не устал! – Барвинский придвинул свой стул ближе к столу, за которым сидел Коренев. – Буду говорить прямо. Ко мне относятся, как к какому-то... временному, чужому. Я не первый год в угольной промышленности. Говорят, что знаю дело. Но все вопросы стараются решать без меня...
– Какие вопросы решали без вас? – искренне удивился Коренев.
– Внедряют «Скол» – главмех в стороне, переводят лаву на односменку – со мной не считаются. Это кого угодно...
– Хотите знать мое мнение? – поднявшись из-за стола и усаживаясь рядом с Барвинским, сказал Коренев.
– Я потому и пришел...
– Вы сами себя поставили в стороне, создали полосу отчуждения, Анатолий Сергеевич. Разве вас нужно обязывать приказом участвовать в испытаниях новой машины? Вас – инженера, коммуниста. Шахтеры давно уже соревнуются за право испытывать «Скол». Вы в этом деле первой скрипкой должны быть. Это ваше время пришло. Время механиков. А у вас до сих пор с главными инженерами скрытая вражда, спор: кто шахту ведет?.. Не только у нас, на любой шахте. Так ведите же механизацию. Берите ее под свой контроль... Понимаете, приказами Барвинскому не прикажешь. Барвинский настоящий инженер, а это значит – искатель, застрельщик нового. Кто без вас может решать вопросы испытаний «Скола»?.. Изобретатель молодой. Ему помощь нужна. Это одно, а другое – другое нас касается... В том, что инженер Барвинский хочет уйти с шахты, виноваты мы...
Коренев говорил с той подкупающей простотой, в которой не было даже намека на поучения, требования, претензии. Было душевное участие. Искренние слова парторга пронизывало волнение, и это одновременно радовало и обескураживало Барвинского.
Барвинский растерялся, привстал, снова сел.
– И прежде всего я, – снова заговорил Коренев. – У вас огромная выдержка. Прямо скажу: я бы не выдержал. Двадцать пять лет человек работает в угольной промышленности – и все в одной и той же должности. Дело не в окладе, а в том, что вы давно бы на других участках принесли значительно больше пользы... Это я обязан был доискаться, почему ваши знания, опыт не используют на большой работе. И протестовать. Человеку нужно подбирать работу по его опыту. Я, Анатолий Сергеевич, исправлю эту ошибку. Даю слово.
Зазвонил телефон, парторг недовольно снял трубку.
– Знаю... Знаю... Сейчас выеду...
Барвинский, словно обрадовавшись этому, быстро поднялся. Он чувствовал раздвоенность – его взволновали и обнадежили слова Коренева, и вместе с тем он разносил себя за это глупое решение – уйти с шахты.
– Вот как раз меня вызывают на совещание по расстановке кадров, – сказал, вставая, Коренев. Он немного помолчал и душевно добавил: – Спасибо, что зашли, Анатолий Сергеевич... И уходить с шахты пока не стоит. Доведем «Скол», как говорят, до ума – тогда на большой простор.
Барвинский крепко пожал руку парторга.
Они вышли из кабинета вместе. Только теперь, при свете солнца, Коренев увидел, как взволнован Барвинский. Лицо его полыхало.
– Кажется, я напрасно потревожил вас, Владимир Михайлович... Черт знает как получилось... Ведь я не карьерист. Но чувствовать, что ты на отшибе... Другой тоже на моем месте... – Барвинский пожал плечами и, еще раз стиснув руку Кореневу, направился к шахте.
18
Как-то Звенигора, выбирая с Алексеем место для нарезки новой лавы, пошутил:
– Как лаву нарежем, так свадьбу справим. Условились? Не забудь меня шафером позвать.
Многим в Белополье казалось, что отношения Алексея и Вари вполне определились.
– Какую свадьбу? – искренне удивился Алексей.
– Не притворяйся! Варвара Андреевна женщина хорошая. В нее все наши шахтерки влюблены. Если женщина женщинам нравится, – это человек особенный... Запомни – я первый шафер у тебя... На шахте твою машину женили и тебя женим... Что ты в нашу Варвару Андреевну влюблен, только слепой не увидит... Видно, как человек тебе дорог. У тебя при одном упоминании ее имени глаза по-иному светятся.
Сам Алексей лучше всех знал, как дорога ему Варя. Действительно мир становился иным, когда он видел ее, думал о ней. После каждой встречи с Варей он возвращался к себе в таком настроении, будто шел по цветущему саду, залитому искрящимся солнцем... Алексей помнил каждый жест ее, интонации – все те малейшие особенности, которые составляют женскую прелесть, очарование. Какое это счастье – видеть ее, любоваться ее душевным, мягким голосом, ее стройной фигурой!..
Алексею были близки и понятны ее взгляды на жизнь, отношение к людям, ее нежное и радостное чувство материнства. Увлеченно рассказывала она о дочери и других «своих» детях – питомцах яслей. Их было у нее пятьдесят шесть. Алексей поражался, как в памяти Вари удерживались имена всех Олечек, Игорьков, Славиков, Танюш.
– Ты не представляешь, какие у них яркие и разные характеры, – рассказывала она о малышах. – Да, да, характеры! У них свой мир, который для нас, взрослых, труднодоступен, непостижим. Я за все время работы ни разу не видела детей с врожденными плохими инстинктами. Это мы, взрослые, портим ребят – вольно или невольно. Все эти наставления родных – «это твое», «не отдавай своего никому», «у тебя платье такое, какого нет ни у кого», «ты самая красивая, дочка» – прививают дурное. Вот откуда берут начало присущие нам, взрослым, самолюбие и зависть, эгоизм и ревность...
– Даже ревность? – переспросил Алексей.
– Гадкое собственническое чувство!
– Любовь и ревность неотделимы.
– Только у эгоистов... Любить – это значит не думать о себе. Думать только о том, кого любишь. Ревнивые думают только о себе. Впрочем, об этом трудно рассуждать, – это только чувствуешь. Постигаешь пространство, только когда взлетаешь...
Как-то он пригласил ее на концерт филармонии.
Концерт настроил Варю на мечтательный лад. После концерта она предложила Алексею пройтись по степи.
– Как замечательно, Алеша! Сколько новых чувств рождает музыка! Она будто смывает все наносное с души человека. Мне кажется – тот, кто по-настоящему любит музыку, песню, не может быть плохим человеком.
Они медленно шли по степному простору, освещенному луной. Настраивали свои флейты перепела. Дальнее зарево плавки трепетало, как догорающий костер. Взору открывалась все та же непередаваемая панорама ночного Донбасса – россыпи огней, перекличка зарниц электросварки у горизонта...
– Что ты такой серьезный? Что-нибудь случилось? – спросила Варя.
– Знаешь, Варюша, нам нужно кое-что выяснить...
Она рассмеялась:
– Ты говоришь, как на заседании. Выяснить, увязать... Ну-ну, не сердись... Ты очень хороший, Алеша, очень... – с оттенком грусти произнесла Варя. – Жизнь все выяснит... Между прочим, когда твой отпуск?
– Не скоро. После испытаний... Почему тебя это заинтересовало?
– Хотела пригласить к себе на дачу в Святые горы. Там я летом работаю. Мы вывозим туда детей на летнее время.
Варя стала рассказывать, в каком живописном месте на Донце расположена дача. Алексей сам не раз бывал в Святых горах, но сейчас слушал Варю с увлечением.
Они незаметно подошли к дому Божковых. Варя остановилась у калитки, приложила палец к губам и сказала шепотом:
– Тише... Не разбудить бы...
Алексей вдруг обнял ее, стал целовать губы, глаза, лоб, волосы...
Варя вырвалась из объятий и убежала во двор. Она не вошла в дом – стояла на веранде за плотной завесой дикого винограда, шелестевшего под ветерком. Прислушивалась, затаив дыхание. Алексей не уходил. Варя все еще чувствовала тепло его губ на своем лице...
«Зачем я встречаюсь с ним?.. Что принесу ему? Он славный, ничем не запятнавший душу человек... Не такой я должна была прийти к нему, – мысленно убеждала она себя. – Он ведь должен понять, что прошлого не вернешь, ошибку не исправишь...»
19
Перед окончанием сборки «Скола» Микола Петрович целый вечер провел возле машины. Он пришел в мастерскую прямо после смены, подставил табурет поближе к «Сколу» и долго молча смотрел на него.
В эти минуты мастер ручной забойки угля думал о том, что новые шахтеры уже никогда не узнают напряжения, выматывающего силы, никогда не будут они полусогнувшись лежать в душном и пыльном забое – все сделает за них этот механический забойщик.
Ганна Федоровна, встревоженная тем, что муж не возвращается с шахты, прибежала в «нарядную»: может, случилось что с ее Петровичем? В окно табельной увидела распахнутые ворота мастерской и в глубине ее – Миколу Петровича. Тотчас же вернулась обратно: не раз доставалось ей от мужа за напрасную тревогу.
Вечером Алексей со Звенигорой заглянули в мастерскую. Разошлись монтажники, Шаруда стоял возле машины с записной книжкой.
Звенигора легонько локтем подтолкнул Шаруду:
– К экзаменам готовишься? Студентом стал? Правильно, Микола Петрович, не уступай молодым. Еще есть «сила в казацких жилах». Гарна штука, Микола Петрович? Такую машину многие поколения шахтеров ожидали! А нам досталась.
Алексея поразила сосредоточенность Шаруды. Что-то обдумывал бригадир. Заметил это и Звенигора.
– Выкладывай, что тебя смущает. Начистоту, по-горняцкому. Может, чего недосмотрели?
– Все так... Груза много, – покачал головой Шаруда. – У нас же пласт мазурку танцует. – Он волнообразным движением руки изобразил, как фигурно извивается пласт в горных породах.
– Напрасное беспокойство, Петрович. На таких канатах слона опустить можно, – шутил Звенигора. – Как, Алексей Прокофьевич?
– Все лишнее убрали, – окинул взглядом машину Алексей. – Понадобится – облегчим. В лаве будет виднее...
– Работа научит, – согласился Шаруда. – Мне казалось – канат не выдержит.. А такая штука оборвется – наделает рикошета.
Они стали советоваться, как спускать, монтировать машину в лаве. Вышли из мастерской, когда уже совсем затих поселок.
– Много добычи ты у меня сорвешь на первых порах, Алексей Прокофьевич, – деланно вздохнул Звенигора. – Ну и лях с ней, с добычей. Наверстаем! Хватит молотком пласты грызть. Сдавай свою пневматическую трещотку, Петрович, на вечное хранение. В музей.
Огни ламп под ветром переговаривались между собой. В балке шумел сухим ливнем дубняк.
– Такой случай отметить надо. Пошли, хлопцы, в первую столовую – к Степановне, к ней баранину свежую привезли. Закажем шашлык... Слышишь, Микола Петрович, как стучат молотки? – Звенигора остановился и стал прислушиваться, будто в самом деле можно было услышать, как под толщей пород в недрах стучат отбойные молотки. – Торопятся наработаться перед отдыхом.
Из степи дул солоноватый ветерок, предвещавший дождь. Сонно покачивались деревья в шахтерских садах, тени от ветвей причудливо пробегали по меловым стенам домов. Синеватыми колодцами в темноте ночи были окна кабинета Коренева.
– Парторг у себя ведь, – сказал Звенигора. – Зайдем за ним. Мы ему поможем перерыв сделать...
20
Наконец установили лебедку для «Скола». Лава была нарезана ровная, как линейка, без уступов. Начать испытания решили во вторник, первого июня. В субботу вечером получили телеграмму Верхотурова. Он просил не пускать машину без него.
Академик прибыл на «Глубокую» поздно вечером, в сопровождении невысокого щуплого рыжеволосого юноши.
– Маг кибернетики и всех электронных управлений, – знакомя с ним Заярного, Звенигору, Лабахуа, шутил Верхотуров. – Этот ваш «Скол» он наделит органами чувств. Так, Володя?
Володя серьезно отмалчивался.
– Этот юноша, – продолжал Верхотуров, – создал подземного автопилота. Мы решили послать его к вам – лучшего места не придумаешь.
В пятом часу утра, когда академик вошел в «нарядную», здесь уже были Алексей, Звенигора, Коренев, Лабахуа, Шаруда, Мариан Санжура.
Алексей познакомил Верхотурова с забойщиками.
– Слышал, слышал... – пожимая руку Шаруде, всматривался пристально в его лицо академик. – Кажется, знакомы!
– С вами? – удивился Шаруда. – Вы кого-нибудь похожего на меня встречали...
– На Берестовском работали? – продолжая крепко держать руку Шаруды, спросил Верхотуров.
– Работал!.. Ото якую давнину вспомнили. В голодовку... И вы с тех мест?
– Почти с тех, – как старого друга обнимая за плечи Шаруду, смеялся Верхотуров. – Це-Пе-Ка-Пе[1]1
Центральное правление каменноугольной промышленности Донбасса в начале двадцатых годов.
[Закрыть] помните?
– Цоб-цобе[2]2
Цоб-цобе – крик погонщиков волов. Посмеиваясь над сокращенным наименованием учреждения, шахтеры называли ЦПКП – «Цоб-цобе».
[Закрыть], – расхохотался Шаруда.
Когда они проходили квершлагом, их остановил дежурный по шахтному двору.
– Кирилл Ильич, Стерняк звонил сейчас. Просит не начинать испытаний, у него что-то важное для вас. Он сейчас спустится.
– Подождем, – согласился Звенигора.
Все вернулись к стволу. Там уже выходил из клети Стерняк.
– Нельзя начинать испытаний: – Не здороваясь ни с кем, он протянул начальнику шахты бланк телеграммы.
– Почему нельзя? Чего еще выдумал?.. – наступал на него Звенигора.
– У каждого своя служба, – невозмутимо ответил Стерняк.
– «Запрещаю начинать испытания «Скола» сообщения результатах испытания каната машины Облгорнадзор Касаткин», – прочел вслух телеграмму Звенигора. – Полюбуйтесь на чиновника. Где же ты раньше был? – прикрикнул он на Стерняка. – Привык палки в колеса вставлять...
– Вы на меня не кричите. Я не вами поставлен и не вам подчиняюсь. Распишитесь на телеграмме.
– Постойте, не надо горячиться, – остановил их Коренев. – Канат ведь испытывался? – обратился он к Алексею.
– На «Капитальной». Акт я передал Барвинскому.
– У Барвинского нет такого акта, – заявил Стерняк.
– Что ж ты раньше не говорил об этом? – выходя из себя негодовал Звенигора.
– А хотя бы и был?.. – в голосе Стерняка слышались торжествующие нотки. – Тот акт недействителен. Через сколько времени нужно канаты испытывать? Что, вы не знаете? Да еще на опытной машине...
– Вызывай Барвинского, звони диспетчеру, пусть найдут его, – приказал Звенигора стволовому. – Семь часов утра, а главного механика на шахте нет. В такой день, когда машину испытывают! Академик специально приехал из Москвы, а ему лень в шахту спуститься.
– Звонить не надо, Кирилл Ильич, главный механик за деталями в Белополье уехал, – доложил стволовой.
– Ладно! – Звенигора нахмурился, что-то соображая... Алексей Прокофьевич, акт был?
Алексей ответил утвердительно.
– Канат, по-твоему, хороший? Машину выдержит?
– Новый, заводской, пять «Сколов» потянет.
– Давай телеграмму, перестраховщик, я распишусь, – насмешливо сказал Звенигора Стерняку... – Иди, докладывай начальству, что Звенигора обходит горную инспекцию. Труби во все рога...
В штреке у лавы уже хлопотали дежурные слесари.
– Товарищ начальник шахты, – торжественно, по-военному отрапортовал механик участка, – к испытанию первой в мире комбинированной машины для выемки угля на крутопадающих пластах все готовы. Механик участка горный техник Воронков.
– Вот это механик! – обнимая его, засмеялся Звенигора. – Сразу видно морскую душу. Значит, готовы? Ну, Микола Петрович, не боишься, что канат сдаст?
– Та то ж так, шоб к чему-нибудь прицениться. Стерняк человек известный, – махнул рукой Шаруда. – На этот канат еще хоть тысячу Стерняков навешивай вместе со «Сколом» – выдержит...
Все засмеялись.
Алексей смотрел то на машину, стоявшую в начале лавы, то на людей, собравшихся в штреке. У них ярко горели глаза, все были возбуждены: начиналась новая полоса в технике... Вместо двадцати забойщиков на смену вышло только пять человек, и все без отбойных молотков.
– Боевое крещение, – торжественно сказал Верхотуров, когда Шаруда и Санжура полезли в лаву. Он поднял лампу, как бы открывая семафор машине.
Шаруда присел на корточки, обтер рукавом вспотевший лоб, взял в руки грушу электрического сигнала и осторожно нажал кнопку.
Вздрогнул и хлестнул по почве канат. Дернулся и загудел «Скол». Он прошел полметра, из-под него посыпались первые куски угля, их становилось все больше и больше. Они скатывались вниз шумным, грохочущим ручьем.
– Ты смотри, просто как! – воскликнул Звенигора, – колет уголь, как сахар.
Алексей с волнением глядел на синеватый, искрившийся в ярком свете ламп уголь. Изобретатель «Скола» находился в том неизъяснимом состоянии, которое испытывает человек, наблюдая успех своего творческого дерзания. В эти минуты ему хотелось, чтобы среди всех друзей, так же как и он, радовавшихся удачному началу испытаний, была Варя.
Все дальше в глубь лавы спускалась машина. Люди следовали за ней, цепко хватаясь за стойки.
Лава встречала темнотой, теплом, потрескиванием кровли, упругим потоком воздуха.
«Скол», послушный командам Шаруды, то сбавлял, то наращивал скорость. Микола Петрович продвигался с машиной. Он осматривал пласт. За ним в лаву углублялся Санжура, проверявший натяжение каната.
Угольный поток кипел и грохотал, как горный водопад на гранитных перекатах. Для людей, находившихся сейчас в первой на земном шаре механизированной лаве крутого падения, его звучание было музыкой.
Им казалось, что вместе с ними эту музыку слышат шахтеры Кузбасса, Караганды, Ткварчели, Сучана, всех шахт мира.
Напрасно старался председатель шахткома убедить парторга организовать митинг после окончания смены Шаруды. Коренев оставался непоколебимым.
– Никаких парадов, – категорически заявил он. – От наших людей слава не уйдет. В успех испытаний верю. Но парадов не люблю. Шумиха расхолаживает, успокаивает людей. О другом следует подумать: как обеспечить полный успех испытаний...
Все же шахтеры, собравшиеся в «нарядной» перед второй сменой, сами организовали встречу участникам испытания машины. Они плотным кольцом окружили подъемник. Электровозчицы стояли с букетами роз, георгин.
Последними из клети вышли Мариан Санжура, дядя «Порядок», крепильщики. Эхо аплодисментов долго шумело под фермами эстакады и копра. Люди, ранее легко державшие тяжелые отбойные молотки, неуверенно брали букеты.
Растерянно озирался Мариан Санжура – не было Миколы Петровича!
– Где Микола Петрович? – торопливо шепнул Санжура дяде «Порядку». Тот пожал плечами.
В эту минуту Микола Петрович был уже за терриконником.
Марево зноя плыло над степью, даже чертополохи вяли под зноем. Стояла тишина, казалось, было слышно, как слетал пух с одуванчиков. Густая поросль их накрыла золотым шлемом голову кургана. Микола Петрович остановился на самой вершине его. Взглянул на степной простор и увидел его, как сквозь туман. Этот человек, который никогда не плакал и не любил смотреть на плачущих, не замечал, как слезы скатывались по его запыленным углем щекам.
Еще в шахте, ведя «Скол», почувствовал Микола Петрович, что не сумеет сдержать своего волнения, и теперь украдкой ушел от людей...
Он смотрел на колышущуюся в знойном мареве донецкую степь – родную, ни с чем не сравнимую... Вспомнил деда, отца, проведших полжизни в подземных норах, их безрадостный, надрывный труд. В памяти всплыли слова отца: «Руками скалы рвем, сынку, руками»...
Шаруда стоял, не чувствуя духоты. По его лицу сбегали крупные теплые слезы...
Нет таких слов, чтоб передать ими тебя, великая человечья радость.
