Текст книги "Озаренные"
Автор книги: Георгий Марягин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
4
Есть люди, с которыми, несмотря на разницу в возрасте, знаниях, сближаешься с первой встречи. Они притягивают душевной простотой, размахом мысли, энергией.
Как в дипломном проекте, Верхотуров скрупулезно проверял расчеты деталей «Скола».
– Ну, вот зачем вы эту шестеренку здесь втиснули? – просматривая схему редуктора, недовольно спрашивал академик. – Для красоты? Для усложнения?! Вам же скорости надо снижать!.. Синтезом механизмов, друже, еще не владеете... Тогда начнем с азов. Отчего зависят формы траекторий, тех, что описывают звенья?.. Учтите – от соотношений между размерами звеньев. Создавая машину, нужно золотое деление найти! Именно самую короткую траекторию. А то подвернулась в атласе деталей симпатичная фигуренция – давай втискивай ее в механизм. Конструировать – это не с атласов копировать. Нужно пригонять детали к детали. И знать природу того тела, на которое должна воздействовать машина. Для нас, горняков, – природу угольных пластов. Синтезировать механизмы – это девиз конструктора.
Алексей неожиданно стал убеждаться, что плохо знает металлы, их природу, так же как и природу угля. Это с особенной ясностью выявилось, когда начали выверять прочность деталей.
– Все по ГОСТу да по ГОСТу, – аккуратно расставляя знаки вопроса на синьках чертежей, беззлобно подтрунивал над Алексеем Верхотуров. – Ого! Это что же такое? Тридцать два килограмма на миллиметр!.. Снова коэффициент запаса? Ну, меня им не припугнете, – добродушно смеялся он. – Коэффициент запаса это коэффициент нашего незнания. Не знаем – потому запасаем. Думать! Думать надо. Искать! Дерзать! Не годится простая сталь – подобрать хромовую, ванадиевую. Новую заказать металлургам. Вон сколько выпускают теперь легированных. Эти выдержат... Нужно наблюдать, что вокруг вас в технике делается. Нужно губкой быть – впитывать все. Если самому от Адама все начинать, тогда тысячу лет вместо семидесяти жить нужно. Читали об облегченных профилях проката?
Алексею приходилось стыдливо отмалчиваться.
Видно было, что сам Верхотуров жадно впитывал все новое, что появлялось в технике. Он рассказывал Алексею об изменениях в теории механизмов и машин, пересмотре прочностей в машиностроении, о работах теоретиков машиностроения. Он открыл для него еще малоизученную область усталости металлов.
Академика увлекло корректирование узлов машины так, будто не Алексей, а он был автором ее. Замечая на поле чертежа пусть даже слабый, едва пробивающийся росток нового, Верхотуров испытывал волнение молодости, снова становился дипломником. И уже не было у него ни ученых степеней, ни почетных званий, не было сотен грифов, поставленных им на своих и чужих работах.
На другой день Алексей снова был у академика.
– Нагрузку моторов подсчитали? – раскрывая папку с чертежами, спросил Верхотуров. – Нет? А я подсчитал!.. – вдруг меняясь в лице, с юношеским задором воскликнул он. – Мощностей ведь на две машины хватит. Моторы вы ставили так – лишь бы в коробку втиснуть?.. Ну, так ведь? Так? – словно поймав Алексея на плутовстве, посмеивался он.
– По ГОСТу, Евгений Корнильевич, полагается или шестидесятикиловаттный, или стокиловаттный, – смущенно объяснял Алексей.
– Намудрили. Превратили ГОСТы в казенную затею... Каждая отрасль себе работу облегчает, а другим усложняет. Электромашиностроителям хорошо, выпускают лишь несколько типов моторов – меньше хлопот... Подсчитайте, сколько лишних киловатт энергии ваш «Скол» будет забирать.
– Что-то больше ста в сутки.
– Видите, больше ста. Только один. А ежели тысяча «Сколов» станет работать? Целую электростанцию загрузят попусту!.. Плохо еще мы бережем энергию, труд людей. На этих припусках, излишествах столько мощностей теряем.
Верхотуров подошел к столу, отыскал в ящике ученическую общую тетрадь и, усевшись в кресле за столом, взглядом пригласил Алексея сесть поближе»
– Читал на днях статью Бернала. С увлечением. Есть у него любопытная цифра. Надо полагать – обоснованная. Четыре пятых добываемого сырья теряем! Четыре пятых! Натолкнуло это меня на мысль подсчитать: а как же с углем? Оказалось, еще хуже. Только одну десятую, пожалуй, с пользой расходуем... Не верите? И мне не верилось после первых подсчетов…
Верхотуров поднялся из кресла, молча прошелся по кабинету, потом, подойдя к Алексею, с тихим возмущением стал доказывать:
– Достанется нам от потомков за транжирство этого благороднейшего камня. Попыхиваем мы им в печах и печурках. Дымим так, что небо угольным становится. В стихах эти космы восхваляем. В пейзажах разрисовываем... Варварство, пожирательство! Тысячи людей в глубоком подземелье, в духоте, полумраке, сырости долбят пласты, а у нас котлы дымогарные... Ды-мо-гар-ные! Слово-то какое гадостное – скифское... Дым с гарью. Доменные печи до сих пор на коксе. Чем это отличается от горна? Только величиной да тем, что кожух печи из железа.
– Пока не удаются другие способы, – неуверенно вставил Алексей.
– Не удадутся, если будем выжидать, когда они готовыми на чертежи лягут. Искать, вынюхивать надо. Сотни дорожек испробовать. Придираться ко всему. А нужен ли кокс? Что он дает? Горючее – углерод. А если этот углерод по-иному ввести в печь? Например, сжигать в домне тощие угли. Потом с помощью катализаторов разлагать на углерод и кислород. Тогда и кислородное дутье будет не нужно! Кто над этим работает?.. Мне не известно! Нужно с детства вставлять в людей этакую пружину бережливости. Отметки в школе ставить – за бережливость. Этим уважение к человеческому труду прививать... Уважение! Не сожаление, не оханье, – ах, бедные труженики, ах, им тяжело, – а уважение!
Евгений Корнильевич безнадежно махнул рукой и отошел к окну. За стеклами в электрической метели плавились строгие кубы, амфитеатры ночной Москвы. Где-то у горизонта в светящемся молоке ночи маячили бетонные трубы электростанции.
– Извольте, любуйтесь, – указывая кивком головы в их сторону, сдержанно негодовал Верхотуров, – новая стройка, а дымоходы как при царе Косаре. Сыпь все на город. Золу! Дым! Космы-то, космы какие! Давай! Гони! Шуруй!..
Он сердито отвернулся от окна и снова сел в кресло.
– У нас говорят – лес нужно беречь... А уголь – мертвый минерал, жги его беспощадно... Лес – ты береги, но и уголь не транжирь. Лес за человеческую жизнь можно вырастить, а уголь ведь не вырастишь. Он миллионы лет лежит под прессами... Пора всему этому транжирству заслоны поставить. С барской привычкой «лей не жалей» нужно покончить...
Алексей слушал этот неожиданный монолог, смущаясь и в то же время восхищаясь академиком, его страстностью, молодым бунтарством, горячностью. Он только сейчас оценил свою беззаботность, с которой делал расчеты электрической части машины. Да и делал ли он их? Просто так, по студенческой инерции, вписал в коробку те из моторов, что отыскались в прейскуранте. В этот миг он особенно глубоко осознал великую ответственность конструктора за каждое решение...
Пауза была долгой, напряженной. Алексей не находил, что сказать.
Верхотуров снова подвинул к себе чертежи «Скола» и, прикрыв ладонью моторы, произнес:
– Нужно продумать, что с электрической частью делать. А так у вас половина добытого угля на расходы по выработке энергии уйдет... Кто по вашей машине экспертизу подготавливает?
– Кажется, «Гипрогормаш».
– «Кажется». Вас это не интересует? Так уверены в себе? Дело, конечно, не в светилах из «Гипрогормаша»... Нужно к новым испытаниям как следует подготовиться... Хорошо сказал один инженер-француз: «За один день эксплуатации находится во сто раз больше случаев испортить мою машину, чем я смог предусмотреть за год творческой работы». Нужно самому выдумывать препятствия. Загонять машину в ловушку. Ставить ей барьеры. Тренировать ее. Какая твердость пласта по техническим условиям? Восемь единиц? Берите десять. Максимальную! Какая нагрузка на канат? Пять тонн? Берите семь-восемь. Каждый день тренировать нужно свое изобретение. Вот увеличивайте мысленно сейчас же нагрузку на канат. Что будет происходить? Куда пойдет машина? К забою? От забоя? Садитесь, рассчитывайте!
Алексей вооружился справочниками, интерполировал, интегрировал.
Верхотуров тоже уселся за стол.
Через некоторое время он спросил задорно:
– Готово?.. Ну и тихоход же вы, батенька. У меня под такой нагрузкой канат порвался – машина загремела по лаве к штреку... Ищите выход.
Десять дней под наблюдением академика Алексей производил всевозможные расчеты. В гостиницу возвращался усталым, но в таком приподнятом, боевом настроении, что в любую минуту готов был сразиться с самым придирчивым оппонентом.
Накануне технического совета Верхотуров дольше обычного занимался с Алексеем. Они просматривали схему работы конвейера.
– Мечтатель! – восклицал Верхотуров. Глаза его с милой хитрецой глядели на Алексея. – Втащил под землю конвейер и уверен, что он станет работать – перетаскивать уголь. Умозрительная конструкция! Да только у вас, что ли? Законов горного давления не знаем. Не знаем еще природы горной механики. На законы наскоком не подействуешь, они от резолюций и от мнении авторитетов не изменятся. Что нам известно о горном давлении? Ну, что? – уже, как бы экзаменуя, выжидательно смотрел академик на Алексея. Ну, вот вам карандашик подсчитайте, какое» сопротивление пласт оказывает вашему «Сколу».
– Условно мы принимаем... – начал было Алексей.
– «Условно». К чертям драповым! Надуманно, – сдергивая очки, строго сказал Верхотуров. – Мало, очень мало, Алексей Прокофьевич, знаем мы. Есть горное искусство, рожденное опытом. Горная наука пока еще в пеленках. Только попискивать начинает... Первые формулы Бокий, Протодьяконов, Терпигорев стали полвека назад выводить. Потом антрактики солидные получались. Не до формул было. Самое великое интегральное уравнение решали – то война, то разруха... – говорил он отрывисто. Потом подошел к чертежам и вдруг перечеркнул конвейер красным карандашом.
Алексей оторопел:
– Евгений Корнильевич, что вы?
– Гниль! Все эти грузовые телеги под землей – игра в технику, а не техника.
– Что же вместо них? – обиженно нахохлясь, пробормотал Алексей.
– По-ду-ма-ем... по-ду-ма-ем, – повторил Верхотуров, барабаня карандашом по звенящему, как жесть, ватману, – и найдем... Найдем. Я уже кое-что надумал... Есть у меня в запасе одна штука. Впрочем, вам самому нужно умишком пораскинуть. Что я вам все салазки на горку вожу? Попробуйте сами. А сейчас чаевничать пойдем. – Он пригласил Алексея в гостиную.
За чаем Алексей попытался осторожно узнать, что надумал Верхотуров, чем он собирается заменить конвейер.
– Чай дело святое. Говорят, горкнет от деловых разговоров, – отшутился академик и неожиданно спросил: – С вами, что ж, и семья на «Капитальной», пока машину испытывали, жила?
– Я не женат.
– Что же так? – осуждающе, искоса поглядел он на Алексея. – Имелись веские причины или, так сказать, по убеждению холостячествуете?
Алексей промолчал.
– Если причин не имеется, неоправданно. Человек без племени – пустое цветение... Много развелось увеселяющихся личностей. У нас доцент есть один в институте. Этакая лысая шустрая особь. «Я, – говорит, – не могу обзаводиться семьей, я пока еще кандидат. Мне самому оклада не хватает». А моя матушка восьмерых на пенсию до институтов дотащила. Героическая женщина... Вы меня не браните, – положив на руку Алексея свою сухую, жилистую руку, сердечно сказал Верхотуров. – Это я так, по-стариковски ворчу...
Позднее, когда Алексей уже собрался уходить, академик спросил:
– Узнали, кто завтра о вашей машине будет докладывать?
– Логанов...
– Логанов, – недовольно повторил Верхотуров. – Туманность в горной науке. С большим самомнением... «Избранник», аристократ от техники. Такие считают, что сегодня человеческий гений может проявить себя только в инженерном творчестве. Раз Логанов докладывает – гадать не нужно, как вашу машину встретят. Имени у вас нет, связей нет, ни к чьей школе вы не принадлежите. Только под их ветер паруса не перевязывайте...
Он не мог работать в этот вечер. Пытался читать, но раздумья отрывали от страниц. Взволновали слова Евгения Корнильевича о семье. Чудесная вещь человеческое слово. Порой шероховатое, а от него веет лаской, теплом; порой вежливое, а обидит, как насмешка; порой мягкое, а звучит как приговор.
Как бы ни хотели мы вычеркнуть из прошлого иные страницы нашего бытия, они вдруг предстают перед нами еще более ощутимые, нежели в былые годы.
Алексею хотелось напрочно забыть лето пятьдесят первого года. В то лето он заканчивал монтаж «Скола» на ремонтном заводе под Ворошиловградом. В начале июня в механический цех прибыла группа выпускников машиностроительных институтов, среди них была технолог Лида Красницкая. Спортсменка, с высокой талией, с золотистыми густыми волосами, задорным лицом.
Лиде поручили составление технологических карт в том пролете, где монтировали «Скол». Алексей стал часто встречаться с ней. Лида чувствовала, что она нравится Алексею. А он стеснялся проводить ее домой, пригласить в кино, на футбольный матч.
Она оказалась решительнее его.
– Вашего приглашения, кажется, не дождешься, – сказала Лида однажды, подавая Алексею билеты на спектакль областного драматического театра, и тоном военного приказания шутя добавила: – Прибыть для сопровождения дамы на зрелищное мероприятие в девятнадцать ноль-ноль. Форма одежды любая, исключая этот пиджак с медными пуговицами и всякими техническими эмблемами.
Потом они часто ездили вместе отдыхать в воскресенье на Донец, вечерами отправлялись в ближайший шахтерский городок, там гуляли в саду, просто бесцельно бродили по улицам.
Ему нравилось в Лиде все, кроме ее некоторых взглядов. Однажды, рассказывая о своей приятельнице, вышедшей недавно замуж, Лида заметила:
– Ошиблась дурышка. С ее данными могла бы выбрать мужа позавиднее...
– А разве мужа выбирают? – озадаченно спросил Алексей.
– Когда есть выбор, – неопределенно ответила Ляда.
– У тебя странные взгляды на отношения людей.
– Не странные, а правильные. От жизни нужно брать больше. Она не повторяется...
И все же его тянуло к Лиде – он убедил себя, что эти высказывания ее случайны. Она нравилась ему, а тем, кто нравится, прощается многое.
– Я хотел бы, чтоб у меня была такая жена, как ты, – как-то решился сказать ей Алексей.
– А я еще подумала бы, выходить ли замуж за такого нерешительного, – не то шутя, не то серьезно ответила Лида.
В конце июля его срочно вызвали в министерство: бригаду конструкторов посылали для проверки машин, выпускаемых Прокопьевским заводом в Сибири. Он думал задержаться не более двух недель, но в командировке пробыл около двух месяцев. Он часто писал, но Лида не отвечала на его письма. Он терялся в догадках: заболела, уехала к матери? Вызвал ее к телефону – она не явилась на переговорную.
– А та барышня, за которой вы ухаживали, замуж вышла, – сообщила Алексею хозяйка квартиры, когда он вернулся на завод.
– Вы что-то путаете! – оборвал он ее.
– Ничего я не путаю. Как вы уехали, из Москвы приехал один инженер с комиссией на завод и сделал предложение. Теперь она в Москве живет.
5
Техническое совещание вел член коллегии инженер Туляков – хмурый, скупой на слова. Он неторопливо доложил повестку дня. Предстояло утвердить список опытных машин, изготовлявшихся на заводах горного машиностроения, в мастерских проектных институтов и трестов.
Неподалеку от председателя расположился тучный, широкоплечий, серебристо-седой старик Макар Калиныч Лобачев, член коллегии министерства, бывший забойщик. Рядом с ним утонул в кресле щупленький, широколобый академик Вяткин. Позади Вяткина перелистывал альбом чертежей мясистый, хмурый, с носом дятла, раздраженно сводивший брови, профессор Ветлужников. Верхотуров сидел у колонны, чуть в стороне от длинного, покрытого ярко-зеленым сукном стола, протянувшегося вдоль всего зала заседаний. С краю за столом, обложившись таблицами, чертежами, схемами, возвышался красивый с волнистой шевелюрой и волевым лицом профессор Скарбеев.
С самого начала заседания разгорелись страсти в полемике между эксплуатационниками и проектировщиками. Браковались почти все машины – одни из-за недоработки, другие из-за того, что принципы, положенные в основу их конструкций, не были проверены, третьи еще по каким-либо причинам.
«Наверное, и под мою подберут какую-нибудь статью, – встревожился Алексей. – Ну, так просто не сдамся». Он обвел взглядом зал – Каржавина не было.
Затянулся спор о достоинствах и недостатках центрифуги для отделения золы. Алексей слушал выступления рассеянно, все время ожидая прихода Каржавина.
Распахнулась дверь в стене за президиумом... Может быть, Каржавин? Но вошла стенографистка – девушка, похожая на Варю, поразительно напоминавшая ее не только лицом, но и манерами. Он с симпатией стал наблюдать за ней. Сами собой возникли в памяти события довоенных лет...
Он вспомнил защиту дипломного проекта. Самой большой радостью тогда была для него не отличная оценка комиссии, а взволнованное поздравление Вари... Она сказала тогда, что не сможет жить и работать вдали от людей, плавящих сталь и добывающих уголь. У нее было свое призвание – лечить этих собранных, веселых и упрямых добытчиков угля и металла.
Шум в зале прервал размышления Алексея. Объявили перерыв. Алексей вышел в коридор. Раскуривая папиросу, он услыхал, как за колоннами, у лестничной площадки, кто-то басил:
– Сегодня опять без обеда. Сходить бы в буфет.
– Это не беда – без обеда, – ответил медлительный баритон. – Похоже на то, что опять без ужина.
– Что у нас на очереди? – после долгой паузы спросил бас.
– «Скол», – пренебрежительно ответил баритон.
– «Скол»? Это еще что такое?
– Ну, «Скол» быстро проскочит, – вмешался чей-то металлический тенорок. – Логанов докладывает. У него многие уже «путевки» получали...
– А все-таки интересно: на каком принципе основан этот «Скол»? – допытывался бас.
– Как дранку колят, видел? Ну, вот тебе и весь принцип...
Зазвонил колокольчик. В коридоре зашумели, зашаркали ногами.
Когда Алексей вошел в зал, на трибуне стоял инженер Логанов. Синьки с разными проекциями «Скола», обильно исчерканные красным и зеленым карандашом, были приколоты к большому стенду.
«Что он там начеркал?» – вскипел Алексей.
Он только успел сесть за стол, как Логанов начал доклад.
– Погрешности в технике бывают двух родов, – уверенно произнес докладчик. – Одни идут от плохого знания теории, другие – от плохого знания практики. В данном случае налицо и то и другое.
«Каюк», – мысленно произнес Алексей и еще раз осмотрел зал: Каржавина все не было.
Логанов вышел из-за трибуны, приблизился к стенду и, медленно водя карандашом по синькам, передвигался от одной позиции к другой. Он ловко подбирал один за другим недочеты конструкции, приводил на память допуски на разрывы, скручивания, сгибы, «ломал» коэффициентами сопротивления углей детали машины... Алексей торопливо записывал в блокноте все его замечания и чувствовал, что приближается время самого беспощадного приговора.
Но вдруг это мысленное шествие по логановским следам остановилось. Возник барьер.
– А сие еще терра инкогнито! – насмешливо произнес Верхотуров.
– Не понимаю вашей реплики, Евгений Корнильевич, – недоуменно развел руками Логанов.
– А я не понимаю ваших замечаний. О какой теории резания углей идет речь? Где она – вы ее, что ли, создали? Почему тогда от нас в секрете держите? – осаждал докладчика Верхотуров.
Наступила пауза. Логанов прошел к кафедре, взглянул в тетрадь, разложенную на подлокотнике, потом, захватив ее, вернулся к синьке и прежним тоном продолжал докладывать о неудачных подсчетах, больших или малых допусках. Узлы машины, детали ее крошились, ломались, срезались, встречая сопротивление угля. Но теперь Алексей спокойно улыбался: это ведь была игра в расчеты. «Ведь нет же еще теории резания углей. Нет», – торжествовал он, с благодарностью поглядывая на Верхотурова. Евгений Корнильевич сидел, углубившись в какой-то журнал. «Вся критика на допусках».
Логанов окончил неопределенно. Он ничего не предлагал, ни на чем не настаивал.
– Видите ли, – говорил выступивший затем главный инженер «Главгормаша», – конструктор ставил перед собой задачу высвободить людей от затрат мускульной энергии на выемке и транспортировке угля по лаве. Оформление машины находится на должном уровне, и можно предположить, что при поправках в кинематической схеме она должна показать известные результаты…
Он окончил, добросовестно использовав свое время.
Алексей внимательно слушал выступавших, изредка посматривая на Верхотурова.
Академик сидел, сосредоточенно глядя в какую-то незримую точку.
Слово получил Скарбеев. Он медленно поднялся со стула, вскинул голову, осмотрел зал.
– Можно извинить досадную ошибку бывших руководителей Наркомугля, пустивших в опытное производство это... это... ну, так сказать, самодельное произведение товарища Заярного…
Алексей почему-то почувствовал, что под маской покладистого добряка в Скарбееве живет человек «себе на уме».
– Известно, – продолжал Скарбеев, – что дело было на исходе войны, изучить предложение молодого инженера как следует не сумели. Что ж, ввели в заблуждение себя и его! – Скарбеев взглянул в сторону Алексея и улыбнулся. – Правда, тогда еще не были ясны судьбы, перспективы угольного комбайностроения; каждая ласточка делала весну. Но теперь, когда в ходу угольный комбайн «Донбасс», когда он показал себя, свои качества, – стоит ли испытывать эту явно ненадежную машину? Просмотрим детали и узлы этого изобретения. – Он перебрасывал одну за другой страницы лежавшего перед ним альбома, умело выискивал недоработки в расчетах передач, сцеплений, подающих механизмов. – Но самый главный недостаток машины в том, что она построена на принципе скалывания. Это эмпирей. Взлет фантазии! Скалывать можно сахар, но не уголь. Уголь резали, режем, будем резать! Все расчеты вслепую, все проектирование на ощупь. Спросите конструктора, почему он поставил мотор мощностью в шестьдесят киловатт? Он, конечно, не ответит. Может, следовало обойтись мощностью в двадцать киловатт?.. На каждой детали можно продемонстрировать эти выкладки «с запасом».
Выступление Скарбеева настроило многих присутствовавших против «Скола». Разбор дефектов машины был настолько убедительным, что в конце зала прошелестел шепоток: «Похоже, здесь и решать нечего. Убытки списать да новых не наживать».
– Я думаю, что Евгений Корнильевич тоже разделит эту обусловленную логикой точку зрения, – добавил Скарбеев, усаживаясь в кресло.
– А я, представьте, за скалывание, – с азартом выпалил Верхотуров, легко срываясь со стула, – и за... – он выдержал паузу, – за «Скол».
– М-м-м... Я понимаю вас, как ученого-горняка, – замялся Скарбеев, опешивший; от такого поворота. – Скалывание – перспективная вещь. Но оно не изучено. М-м-м, это предположение, так сказать, без опыта.
– Резание ведь тоже у нас мало изучено, – тихо, будто рассуждая сам с собой, проговорил Верхотуров.
– Но мы уже режем угли, режем, многоуважаемый Евгений Корнильевич! – расставаясь со своим спокойствием и вскипая, снова встал из-за стола Скарбеев. – А эта машина не могла скалывать! Ведь проводили испытания. Притом не работал конвейер.
– Конвейер, кстати, не нужен, – категорически заявил Верхотуров.
Все недоуменно переглянулись. Скарбеев пожал плечами:
– Уважая авторитет Евгения Корнильевича, я не стану спорить. – И, еще раз пожав плечами, сел.
– Да, не нужен, – обводя взглядом настороженную аудиторию, говорил Верхотуров. – Машину следует испытывать на крутопадающих пластах! И уголек пойдет самоходом без конвейера. Самоходом!
«Вот почему он перечеркнул вчера конвейер!» – обрадовался Алексей.
Все внимательно смотрели на Верхотурова.
– «Скол» – это машина с большими задатками, – продолжал он. – А нам теперь нужна не любая машина, а та, которая войдет с нами в будущее. Все недостатки «Скола» – пустяк по сравнению с тем, что в нем заложено... Пока еще машина слепа. Но можно сделать ее зрячей.
– Привить импульсы, – не без ехидства произнес Ветлужников.
– Да, импульсы! Чтобы она видела породу, уголь, осязала их, сама находила дорогу.
– В общем, создать новую машину? – сдержанно спросил Скарбеев.
– Машина есть! По-моему, отличная машина! – уже с запалом воскликнул Верхотуров. – Нужно видеть ее. Самое страшное – опровергать рутину. Мы привыкли все резать: металл, дерево, минералы, уголь. Его дробит горное давление. Отжимает. А мы режем. Горное давление должно работать на нас. Этот принцип прекрасно использован в машине Заярного. И нам нужно помочь сделать ее зрячей, научить ее чувствовать, находить дорогу – вот о чем надо говорить сегодня... Тогда мы через несколько лет спустим в шахты механических забойщиков.
– Автоматического короля Марка четвертого!..
– Да здравствует король, – произнесли два голоса одновременно за колонной.
Все громко рассмеялись. Намек был прозрачен: у всех в памяти сохранился фельетон, разносивший ученых, которые увлекались новой отраслью техники – кибернетикой.
– Не знаю, как назовут такую машину, – упрямо продолжал Верхотуров, – но ее пошлют в шахту. И пошлют не архаисты и фельетонисты, проспавшие новую технику, а Заярные. «Скол» – это уже часть механического забойщика.
– Евгений Корнильевич, да ведь машина Заярного с электрическим мотором, – раздался тенорок Ветлужникова, – как же вы ее поставите на пласты с таким обилием метана? Это все равно, что зажженную спичку в пороховой погреб вносить. Заискрит мотор – и заказывай панихиду. Помните, что в шестнадцатом на Калиновке было?
– Это не проблема. Мотор можно изолировать, – не сдавался Верхотуров.
И началась словесная дуэль.
Ветлужников доказывал, что в Донбассе все крутопадающие пласты обильно насыщены метаном – газом, воспламеняющимся от ничтожной искорки. Каждому горняку было понятно, что испытывать в них машину с электрическим приводом опасно. Верхотуров предложил электрический привод заменить пневматическим.
Скарбеев и Ветлужников упорствовали – они были убеждены, что пневматический мотор не «поднимет» нагрузки, «Скол» не будет действовать. Евгений Корнильевич настаивал провести испытания сперва с электрическим приводом на наиболее безопасной шахте, а затем установить на «Сколах» пневматические приводы.
– Не выйдет! – уже горячась как студент, возражал Скарбеев. – Законы газоносности нам не подвластны.
– Изучим – себе подчиним эти законы, – спокойно парировал Верхотуров. – Познавать ленимся. – Это был прямой упрек многим представителям институтов. – Да, да, да, ленимся, – ловя их недовольные взгляды, саркастические улыбки, утверждал академик. – Есть у нас карта газоносности пластов? Есть у нас научные прогнозы выделения метана?.. Газ – это лисица: он хитрит, он мечется из норы в нору, из щели в щель. Нужна облава! Методическая облава. Ее не организовали... Крохоборничаем, сверлим дырочки, скважины, думаем – выпускаем газок на поверхность из пластов... а он от нас в норки. В щелки! В закоулки! Куда, как, почему – не знаем. Не знаем и, признаться, не желаем...
Но дело повертывалось все же не в пользу Алексея и его авторитетного покровителя. На пути «Скола» вырастал огромный вал. Его дружно насыпали Беликовы от науки.
Кто-то за спиной Алексея переговаривался:
– Чудит Верхотуров. Заболел техническим филантропизмом.
– Новаторов поддерживает. Слава не дает покоя.
Алексей вышел по темному переулку к Москве-реке.
Было тихо. С низкого неба лениво тянулась пушистая снежная пряжа. В вечернем сумраке огромной елочной игрушкой светился МОГЭС.
В памяти возникла сцена из «Кремлевских курантов». Кажется, где-то здесь Ильич беседовал с матросом. Припомнился и другой эпизод: Ленин поручает нашим торгпредам собрать прейскуранты горных машин. Может быть, вот в такую ночь, там, за стенами Кремля, гениальный кормчий мира продумывал, какие машины должны освободить шахтеров от тяжелой, изнурительной работы.
– Все! – с ожесточением произнес вслух Алексей, останавливаясь у решетки набережной. – Приговорили. На пологих не вышло, на крутые нельзя пустить – опасно. Правы? Безусловно. Случайная искра от мотора – и все к чертям. На воздух.
Он вспоминал, как шло обсуждение. Никто, кроме Верхотурова, не поддержал его. Председатель промолчал...
Алексей был недоволен своим выступлением. Нужно бы говорить прямее, резче. Ведь перед совещанием он все продумал, взвесил, но реплики, вопросы сбили его. Он объяснял, почему машина плохо работала в последние дни испытаний на «Капитальной», а следовало сказать о том, что ему не помогали – никто из ученых не заинтересовался принципом скалывания. Он хорошо знал себя – надо бы заранее написать выступление...
Мысленно полемизируя с оппонентами, он разносил свою застенчивость, нерешительность. «Все равно я докажу, что уголь можно скалывать! У меня с вами прения продолжатся... Не в кабинетах. В лавах. – Он со злостью стукнул кулаком по перилам. – Мы еще потягаемся. Поставим пневматический мотор. Хватит мощности или нет – черт его знает! А поставим обязательно. Что вы тогда скажете, уважаемый профессор Скарбеев? Найдете новую причину?.. Пусть тысячи причин, а машина будет работать...»
– Что, браток, перебрал? – вывел его из раздумья голос. Рядом стоял милиционер. – Бывает. Может, попутную остановить? Где живешь?
– Спасибо, я пешком, – улыбаясь тому, что милиционер принял его за пьяного, сказал Алексей и пошел вдоль набережной. «Наверное, говорил вслух, размахивал руками, – мысленно подсмеивался над собой Алексей. – После такого разноса заговоришь...»
Поздней ночью Алексея разбудил телефон.
– Как самочувствие? – раздался приветливый голос Каржавина. – Досталось вам сегодня в академической бане? Попарили! Это у нас могут. Я очень хотел быть на совещании, но пришлось срочно выехать в Подмосковье... Что будем теперь делать?
– Совершенствовать машину, – твердо произнес Алексей. – Критиковали отдельные узлы. Вот их и буду улучшать.
– А что решили? Продолжать испытания, прекратить? – участливо допытывался Каржавин.
– Решения не принимали. Но, боюсь, будет не в мою пользу. Скарбеев настаивал, чтоб на газовых пластах запретили испытания с электрическим мотором. А мы мотор заменим! Теперь есть мощные пневматические... Наверное, министр решать судьбу «Скола» будет. Здесь без вашей помощи я не обойдусь... Но после этого совещания я в скалывание еще больше верю. Не сдамся!
