Текст книги "Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества"

Автор книги: Георг Лукач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 53 страниц)

О противоречиях, возникающих из этой концепции, мы будем говорить позднее. Здесь мы должны подчеркнуть лишь то, что Гегель ищет и находит другое решение для субъективной неосуществленности любви – решение, которое останется исходным в его позднейших общественно-философских сочинениях: любовь как основа брака и семьи. В конце цитированных выше строк он говорит: "Итак, единое, разъединенное и воссоединенное. Соединенные разъединяются опять, по в ребенке само соединение стало нераздельным". И к слову "воссоединенное" он добавляет замечание: "Ребенок есть сами родители" [15]15
  Ibid.


[Закрыть]. Как мы видим, здесь в зародыше содержится гегелевская теория семьи как ячейки буржуазного общества.

В этих первых франкфуртских набросках Гегеля в очень противоречивой и неявной форме видны очертания его позднейшего понимания буржуазного общества. Точнее, мы видим становление у молодого Гегеля тех тенденций и требований, которые привели его позднее к глубокому анализу буржуазного общества. Мы увидим, что ведущей, основной мыслью в развитии Гегеля является следующая: найти диалектическую взаимосвязь между мертвой по видимости объективностью предметов и институтами буржуазного общества, и притом таким образом, чтобы объективность всех предметов потеряла свой мертвый характер и выступила в качестве предпосылки и результата активности субъекта, чтобы философия исследовала общество и историю как собственный мир человека, как продукт их собственной деятельности. Во Франкфурте для нахождения такой взаимосвязи были еще скромные и весьма неясные как в содержательном, так и в методологическом плане предпосылки. Знание Гегелем структуры современного буржуазного общества было еще весьма неопределенно, эмпирично, еще очень далеко от выявления присущей им закономерности. Методология Гегеля состоит пока что в неясном поиске взаимосвязей между субъектом и общественным миром объектов. Догадки о диалектических взаимосвязях постоянно возникают и исчезают в мистическом тумане религии.

Господствующим принципом франкфуртского периода еще "остается резкое противопоставление субъекта и объекта – правда, со страстным стремлением преодолеть этот резкий дуализм. "С самого начала франкфуртского периода Гегель пытается найти такое понимание активности индивида в буржуазном обществе, которое соответствует его собственным гуманистическим идеалам и в то же время ведет к активности в пределах буржуазного общества.

Буржуазное общество должно быть оживлено этой философской формулой изнутри, а не извне, превращено в нечто живое из той мертвой машины, в качестве которой оно непосредственно выступает. Но путь от мертвого к живому является, как мы видели, с самого начала вскрытием противоречий буржуазного общества – правда, с намерением спять их в рамках буржуазного общества. Это путь, на котором Гегель стремится примирить человека, гуманистические идеалы с буржуазным обществом, и мы можем уже в самом истоке, при первом появлении в его работах этих проблем, ясно видеть как сильные, так и слабые стороны гегегелевского понимания общества.

Тяга Гегеля к жизни вследствие непосредственно-эмоциональной расплывчатости необходимым образом должна была приводить к религиозности. Мы уже показали сближение Гегеля с христианством в отличие от решительного неприятия его в бернский период. Поскольку, как мы показали, любовь и религия идентичны для Гегеля, или, как формулирует Гегель, любовь образует путь к религии, то эта тенденция, без сомнения, ведет к примирению с христианством. И здесь Гегель вступил на путь, по которому он будет следовать всю свою жизнь.

Было бы, однако, неправильным соглашаться с той реакционной интерпретацией его философии, которую предложило правое крыло гегельянцев: Гегель якобы безоговорочно был философом протестантского христианства. (В последнее время Георг Лассон с особой страстью отстаивал эту трактовку и критиковал всех менее реакционных неогегельянцев, которые "преуменьшали" протестантскую религиозность Гегеля.)

Отношение Гегеля к христианской религии никогда не было однозначным, непротиворечивым и безоговорочным. В ходе исследования франкфуртского периода мы увидим, что Гегель вынужден прийти к серьезным мыслительным столкновениям с христианством и, главным образом, с личностью его основателя, с Иисусом, и что религиозные категории христианства играют исключительно большую роль в его мышлении. Но одновременно мы увидим, что это столкновение заканчивается установлением неразрешимого, трагического противоречия в жизни и учении Иисуса, что в религиозном отношении вершина тогдашней гегелевской системы ни в коем случае не идентична христианству. Напротив, уже в иенский период мы находим философско-исторические наброски Гегеля о развитии религий, выводящих за пределы христианства и нацеленных на пришествие новой, третьей религии.

В связи с анализом позднейших установок Гегеля по отношению к христианству и религии вообще, мы коротко обрисуем также и двойственность его позднейших установок в отношении этих проблем.

Для понимания данной ступени развития гегелевской философии достаточно, если мы, с одной стороны, констатируем противоречивость его сближения с христианством, отказ от резко негативного отношения к христианству, присущего ему в бернский период, и, с другой стороны, покажем, что на всем протяжений франкфуртского периода Гегель ищет в религии и в принципе религиозности живое единство противоречий, т. е., согласно его все более крепнущему воззрению, высшую форму жизни.

Из противоречивого характера этой концепции вытекает основная линия построения им системы во франкфуртский период – стремление снять философию в религии. Переворачивание отношения между философией и религией стало тем важным преобразованием, которое было осуществлено Гегелем в иенский период.

Изменение отношения Гегеля к христианской религии имело немаловажные последствия для общего характера его философско-исторических и общефилософских концепций. Подчеркнем лишь некоторые из важнейших моментов. Схема исторического развития представлялась Гегелю в Берне следующим образом: за гибелью античной республиканской свободы последовал период упадка, связанный с христианством. Иудаистские истоки христианства играют в этом второстепенную, исторически случайную роль. Решающим является политический, экономический и моральный крах Римской империи. Иудеи – создатели религии новой мировой эпохи – рассматривались им как народ столь же развращенный, как и другие, поэтому они были в состоянии создать религию, соответствующую потребностям человечества, вступившего в период упадка. Понятно, что теперь возникновение иудаизма представляет для Гегеля самостоятельный интерес; он начинает пристально изучать единство и различие между иудаизмом и христианством. Расширение круга его исторических интересов составляет первый шаг к позднейшей философии истории, в которой истории античности предшествует широкое исследование Востока.

Правда, в первые годы франкфуртского периода трактовка восточного мира не была подлинно историчной. Она являлась в большей степени философско-историческим анализом иудейских преданий из Библии, чем действительной историей.

Несмотря на это, здесь осознаются некоторые аспекты, важные для позднейшего формирования исторических взглядов Гегеля. Так. например, он исходит в анализе иудаизма из того, что в противоположность грекам для Иудеи характерен "разрыв с природой". Не говоря уже о том, что мы имеем здесь зародыш позднейшего гегелевского понимания Востока, Гегель выводит отсюда одно очень примечательное, правда оставшееся пока афоризмом, требование. Он говорит, что этот разрыв "необходимым образом влечет за собой возникновение государства и т. д." [16]16
  Hegels theologische Jugendschriften. S. -368. Здесь уместно упомянуть о том, что еще до этих фрагментов Гегель работал в Берне над коротким историческим наброском, опубликованным Розенкранцем (Rosenkranz К. Hegels Leben. S. 515). Намеченные там подходы к сущности Востока не имели последствий для бернских философско-исторических конструкций Гегеля и поэтому не исследовались подробнее.


[Закрыть].

Для позднейшей исторической концепции Гегеля важно, что государство возникает только при известном развитии общественных противоречий.

В Берне античное государство выступало результатом развития, лишенного внутренних общественных противоречий, а возникновение и обострение этих противоречий вело к падению государства. На этом же этапе появляется зародыш позднейшего противоположного, более диалектического и исторического понимания, хотя эта противоположность заметна только в методологическом плане, а в содержательном крайне мистифицирована.

Еще более четко изменение гегелевских взглядов на историческую роль государства, на отношение граждан к государству выступает в другом месте того же фрагмента о "Духе иудаизма". Чтобы окончательно понять эту перемену, мы должны снова вспомнить бернские взгляды Гегеля, согласно которым граждане только тогда имели отношение к государству, когда это отношение было свободной преданностью гражданина (Gitoyen) демократической республике. Гегель связывает упадок государства как раз с господством деспотизма и с превращением гражданина в частное лицо, которое может не иметь никакого отношения к государству. Он и теперь энергично подчеркивает резкую противоположность между античными республиками и иудейской теократией, однако говорит о развитии иудейского царства следующее: "Индивиду был совершенно чужд деятельный интерес к государству; политическое равенство граждан противоположно республиканскому равенству, это было лишь равенство ничтожности. Только при царях вместе с неравенством, которое должно было при них наступить, возникло все же отношение к государству у многих подданных. Для многих – значительность по отношению к нижестоящим, и для некоторых – по меньшей мере возможность достичь таковой" [17]17
  Ibid. S. 370.


[Закрыть]. Это место также весьма туманно. Но из него все же следует, что, согласно новым взглядам Гегеля, именно из усиливающегося неравенства политического и социального положения граждан в иудейском царстве возникает более сильная связь с государством, чем прежнее абстрактное равенство примитивной теократии.

Иными словами, Гегель начинает оценивать возникающие в ходе истории сословия и классы как существенные и определяющие отношение гражданина к государству. В Берне он видел в сословном расслоении фактор разрушения и падения государства. Теперь, пытаясь теоретически исследовать современное буржуазное общество, он рассматривает реальную дифференциацию общества на сословия и классы в качестве фундаментальной характеристики. Этот шаг Гегель делает лишь в иенский период, окончательную же формулировку он дает намного позднее, в "Философии права" (1821). Но именно поэтому необходимо подчеркнуть, что эта идея возникает у Гегеля сразу же, как только он противопоставляет себя буржуазному обществу.

Выше приведенная цитата показывает, что оценка Гегелем античной политической жизни полностью совпадает с ее оценкой в бернский период. Она не будет меняться и в ходе дальнейшего развития, только место, которое Гегель отводит в историческом развитии античности будет другим: параллельно с теоретическим пониманием конкретных условий современного общества и их необходимости Гегель все более определенно будет рассматривать античность как безвозвратное прошлое.

Но господствующее во франкфуртский период религиозное настроение вторгается и в его понимание античности. В поисках религиозной, не позитивной объективности Гегель обращается к античной религии и видит в ее проникновении в природу идеал для своих устремлений.

Но более интересно, чем перестановка акцентов, то, что, исходя из анализа этого проникновения, он пытается дать решение проблемы единства необходимости и случайности, субъекта и объекта. "Там, где субъект и объект или свобода и природа мыслятся соединенными, причем так, что природа есть свобода, а субъект и объект нераздельны, там есть божественное – такой идеал является объектом всякой религии. Божество есть одновременно субъект и объект, о нем нельзя сказать, что оно есть субъект в противоположность объектам или что оно имеет объекты. Теоретический синтез становится совершенно объективным, совершенно противоположным субъекту. Практическая деятельность уничтожает объект и является совершенно субъективной – только в одной любви достигается единение с объектом, он не владеет и им не овладевают. Эта любовь, превращенная силой воображения в сущность, есть божество… Это соединение можно назвать соединением субъекта и объекта, свободы и природы, действительного и возможного" [18]18
  Ibid. S. 376.


[Закрыть].

Здесь видно, как при самой первой попытке Гегеля сформулировать диалектические проблемы сразу возникает характерная для немецкой философии форма объективного идеализма – тождественный субъект-объект. Построения Гегеля даже терминологически близки попыткам Шеллинга сохранить в основном теоретико-познавательную концепцию Фихте, но развить ее в объективную диалектику. При этом не столь важно, в какой степени мысль Гегеля в то время испытала влияние сочинений Шеллинга или же самостоятельно двигалась в том же направлении: для тех позиций, которые в классическом немецком идеализме привели к абсолютному идеализму, понятие тождественного субъект-объекта было необходимым. Речь идет лишь о том, как понимается снятие субъекта и объекта в более высоком единстве, отчего зависит, растворится ли абсолютный идеализм полностью в религиозной мистике (путь развития Шеллинга), либо диалектическое понимание действительности отвоюет у идеалистической мистики значительную территорию с помощью энергичного раскрытия живых противоречий и сохранения их в снятом виде, Борьба обеих этих тенденций заполняет собой все творчество Гегеля. Влияние на пего Шеллинга приводит лишь к временному усилению одной, реакционной тенденции. Полемика с Шеллингом и разрыв с ним означают победу другой тенденции, однако такую победу, которая никогда не может быть окончательной в рамках абсолютного идеализма.

Во всяком случае, в этих фрагментах видна интенсивная работа над философскими проблемами, которой не было в Берне, Для этого периода гегелевской мысли характерны колебания в концепции объективности. Гегель оперирует различными формулировками объективности, не будучи в состоянии прийти к какому-то окончательному решению, и чисто субъективно понимает ту религиозность, которая, согласно его концепции, должна снять противопоставление субъекта и объекта. Это своего рода внесение субъективности в объекты посредством силы воображения, говорит Гегель, иначе говоря, подход, который, если последовательно продумать его до логического конца, не может ничего изменить в объективности.

Колебания Гегеля выражаются в том, что он ищет в религии, в жизни то бытие, которое должно быть выше всех представлений и понятий, призвано снять и тем самым преодолеть односторонность и закостенелость рефлексии.

В своих размышлениях Гегель наталкивается на независимость бытия от сознания, но поскольку он ни на мгновение не отказывается от идеалистической теории познания, то не может сделать из этого никаких плодотворных выводов. "Эта независимость, эта абсолютность бытия есть то, с чем сталкиваешься; оно, пожалуй, должно быть, но именно потому, что оно есть, оно-тем самым существует не для нас; независимость бытия должна состоять в том, что оно существует само по себе, независимо от того, существует ли оно для нас или не для нас, бытие может стать чем-то совершенно от нас отдельным и не заключающим в себе необходимость нашего отношения к нему". Из этих предпосылок он делает совершенно различные выводы. Ранее он считал, что вера предполагает бытие, стремился подчеркнуть первичность бытия относительно мышления и одновременно увидеть в вере более высокий религиозный принцип, с помощью которого может быть создано объективно-идеалистическое единство. Теперь же он считает: "…В ТО, что есть, не нужно верить, но то, во что верят, должно быть". [19]19
  Ibid. S. 383.


[Закрыть]

Этот ход мысли крайне запутан. Однако важно, что вопросы теории познания, объективности уже находятся в русле исследований Гегеля. И в высшей степени интересно отметить, что первые наметки диалектического разделения бытия (бытие, наличное бытие, существование и т. д.) впервые появляются у Гегеля в цитированных отрывках.

Само собой разумеется, они возникают еще в очень неясной форме, далекой от диалектического понятия. Но для истории развития гегелевской мысли характерно, что возникают они в связи с проблемой позитивности – центральной для бернского периода. Связь между позитивностью как социальной проблемой и вопросом об объективности, предметности в философии, связь, которая в бернский период существовала еще в неосознанной и инстинктивной форме, превращается для Гегеля в проблему. И отнюдь не случайно, что параллельно этому вновь возникает прежняя концепция позитивности, но здесь уже начинают осознаваться противоречия.

Хотя Гегель дает во Франкфурте определение позитивности, которое в точности соответствует бернскому пониманию [20]20
  Ibid. S. 364.


[Закрыть], однако в ходе дальнейших исследований это понятие конкретизируется, получает осознанную философскую формулировку и тем самым становится более гибким, чем оно было в Берне. Гегель стремится к реально сущему, живому единству противоположностей и противоречий жизни. Поэтому позитивность теперь предстает у него как ложная форма единства. «Там, где в природе есть вечное разъединение, где соединяется несовместимое, там есть позитивность»[21]21
  Ibid. S. 377.


[Закрыть]. И в дополнение к уже цитированным мыслям о вере и бытии он следующим образом определяет позитивность: «Позитивная вера – это такая вера, которая вместо единственно возможного соединения выдвигает что-то иное; на место единственно возможного бытия ставит другое бытие; следовательно, вера соединяет противоположности таким образом, что они хотя и соединены, но не полностью, т. е. они соединены не в том отношении, в каком они должны быть соединены» [22]22
  Ibid. S. 383.


[Закрыть].

Гегель здесь подходит, как и ранее, размышляя о независимости бытия от сознания, к границам идеализма, но сразу же делает поворот в противоположном направлении, бросаясь в объятия субъективности. Ведь если внимательно читать только что цитированное место и помнить, что для Гегеля "жизнь" является соединением противоположностей выбытии, то становится ясным, что в концепции позитивности перед ним брезжит то, что (если мыслить материалистически) соответствует неверному отражению объективных связей. Но в решающий момент он делает поворот на 180 градусов и вводит "долженствование", благодаря чему становится совершенно непонятным, с чем должны согласовываться либо не согласовываться мыслящие построения позитивной веры.

Эти колебания видны и в том, что он говорит в заключение процитированных рассуждений: «Позитивная вера требует веры в то, что не существует» [23]23
  Ibid. S. 384.


[Закрыть]. Гегель усиливает эту формулировку еще и тем, что, противопоставляя позитивную и непозитивную веру, заостряет противоположность представления и бытия. «В позитивной религии существующее является лишь представлением, чем-то мыслимым, – я верю, что нечто существует; т. е. я верю в представление, я верю, что я нечто представляю себе, я верю в то, во что верят (Кант, божество); кант[овская] философия – позитивная религия (святая воля божества, абсолютное отрицание человека; в представлении нечто соединено, представления объеденины – представление есть мысль, но мыслимое не есть сущее)» [24]24
  Ibid. S. 385.


[Закрыть].

По мере конкретизации этого понятия Гегель откажется от понимания позитивности просто как представления. Значение первых теоретико-познавательных формулировок понятия позитивности состоит прежде всего в том, что резкое противопоставление, присущее бернскому периоду, становится подвижным, поэтому, как мы показали, на горизонте его мышления возникли ступени бытия. Следует еще добавить, что данное понимание позитивности впервые резко выявило противоположность между Кантом и Гегелем, тем самым был дан импульс спору Гегеля с кантовской философией.

3. Два фрагмента из брошюр об актуальных проблемах Германии

Противоречивый характер этого этапа развития взглядов Гегеля особенно четко выступает в двух фрагментах брошюр, написанных в 1798–1799 гг.

Первая брошюра описывала конституционные конфликты на родине Гегеля, в Вюртемберге. Она была написана, очевидно, в первой половине 1798 г., поскольку Розенкранц [1]1
  Rosenkranz К. Hegels Leben. S. 91. Как обращались впоследствии с наследием Гегеля, видно на примере судьбы этой брошюры. Розенкранц. пишет, что от нее сохранились лишь отдельные фрагменты. Однако Гайм (Наут R. Hegel und seine Zeit. S. 489) утверждает, что он видел брошюру целиком. И действительно, он приводит в своей монографии о Гегеле некоторые цитаты из нее, которых нет у Розенкранца, и, кроме того, приводит еще ряд более или менее важных ссылок, в которых пересказывает гегелевский текст. Однако затем вся рукопись была потеряна.


[Закрыть] публикует ответное письмо Гегеля его другу, датированное 17 августа 1798 г., таким образом, к тому времени брошюра уже должна была быть готова.

Поводом для нее послужил конституционный конфликт в Вюртемберге в конце XVIII в. между герцогом и вюртембергскими земельными сословиями. Конфликт разгорелся из-за вопроса об отношении к Франции, поскольку герцог стоял на стороне интервенции Австрии против Франции, в то время как земельные сословия выражали симпатии Франции. После попытки герцога осуществлять единоличное, без ландтага, правление в 1796 г. вновь был созван ландтаг с тем, чтобы выбрать новый земельный комитет, в котором монарх надеялся обрести послушное орудие своей политики. Но конфликт лишь обострился. В Вюртемберге появились многочисленные листовки, где подвергались острой критике изжившие себя феодально-абсолютистские порядки Вюртемберга, его устаревшая конституция. Иногда дело доходило до требования народного представительства, избираемого всем населением. В Вюртемберге появились даже республиканские настроения, раздавались голоса за установление швабской республики.

Брошюра Гегеля появляется в связи с этими конфликтами. Дошедшие до нас фрагменты брошюры четко показывают колебания его позиции по актуальным проблемам того времени. Гегель не заключал, конечно, компромисса с феодально-абсолютистскими порядками Германии и не капитулировал перед ними. Напротив, его критика, когда он выступает только с критических или общефилософских позиций, остра и решительна. В этом отношении нельзя говорить о каком-либо существенном изменении его политической позиции. Но теперь он, стремясь непосредственно вмешаться в актуальные проблемы немецкой действительности, обнаруживает неуверенность, движется наощупь, с удивительной с точки зрения его же собственных предпосылок умеренностью. Острая критика завершается выдвижением сравнительно безобидных реформ[2]2
  Наут R. Hegel und seine Zeit. S. 67.


[Закрыть].

Неуверенность отчетливо видна даже в изменениях заглавия брошюры. Первоначально она называлась "О том, что вюртембергские магистры должны избираться народом". Позднее вместо слова "народ" появилось слово "граждане". Окончательное заглавие стало таким: "О внутренних отношениях в Вюртемберге, прежде всего о конституции магистратов".

Первоначально брошюра имела посвящение "Вюртембергскому народу", которое было позже вычеркнуто [3]3
  Rosenkranz K. Hegels Leben. S. 91.


[Закрыть]. Вызваны ли эти колебания цензурными условиями или колебаниями позиции самого Гегеля и насколько они связаны с изменениями в самом тексте, сегодня мы уже не можем установить; ведь до нас дошли только скудные фрагменты.

Исходный политический пункт брошюры во многом очень близок бернским республиканским воззрениям Гегеля и его замечаниям на брошюру Карта. Во фрагментах, опубликованных Гаймом, мы находим резко выраженные, яркие оценки абсолютизма. Гегель говорит, что абсолютизм "в конечном счете делает центром всего – одного человека, объединяющего в себе ex providen tia majorum все власти, но не дающего никакой гарантии, что будет признавать, уважать права человека". И в полном соответствии с этим суждением утверждает, что "вся вюртембергская представительная система сама по себе ошибочна и нуждается в полной перестройке"[4]4
  Schriften zur Politik und Rechtsphilosophie Hegels. Leipzig, 1923. S. XIV–XV. Обе брошюры я стремился цитировать в издании Лассона. Другие издания я цитирую лишь в том случае, если этого нельзя сделать по изданию Лассона.


[Закрыть]. Такая критика находит теоретическое обоснование в призыве к справедливости и правам человека. В этом суждении «справедливость – единственный критерий это-го решения; мужество, способное осуществить торжество справедливости, – единственная власть, которая с достоинством и спокойствием может устранить все шаткое и создать состояние прочной уверенности»[5]5
  Гегель, Политические произведения. С. 50.


[Закрыть]. Только стремление к справедливости, только попытка подняться до всеобщего, пишет Гегель, позволяют преодолеть мелочность, партикулярность интересов, мещанство.

Во вводных замечаниях к данным фрагментам Гегель живет описывает постоянно растущее стремление к обновлению вюртембергских порядков и характеризует неуничтожимость этого стремления, лишь возрастающего при замедлении этого обновления."…Ведь это – не случайное возбуждение, которое может быстро пройти. Вы можете назвать его лихорадочным состоянием, пароксизмом, но этот пароксизм закончится гибелью или очищением больной материи. В нем выражены усилия еще здоровой силы изгнать из себя недуг"[6]6
  Там же.


[Закрыть]. Гегель констатирует, что вюртембергские порядки в той форме, в какой они существуют, стали непрочными и требуют основательной перестройки.

С горькой усмешкой обращается Гегель к тем, кто, хотя и соглашается абстрактно с необходимостью реформ, но из сословного эгоизма противится любой конкретной реформе. "Ведь часто за горячим стремлением к общему благу скрывается оговорка: поскольку это соответствует нашим интересам. Подобная готовность поддержать любые преобразования сразу же исчезает, утрачивается людьми, как только предъявляется требование к ним самим". И он следующим образом резюмирует свои сатирические замечания о необходимости реформ: "Если изменение неизбежно, оно должно быть осуществлено. Подобная тривиальная истина должна быть высказана потому, что страх перед предстоящим действием заставляет отступить готовность мужества, и люди, преисполненные страха, понимая и признавая всю необходимость изменения, тем не менее в решающий момент проявляют слабость, предпочитают сохранить все принадлежащее им. В этом они уподобляются расточителю, который, будучи поставлен перед необходимостью сократить свои расходы, в каждом данном случае считает невозможным отказаться от своих прежних привычек, не хочет ни в чем себя ограничить и лишается в конечном итоге всего – как действительно необходимого, так и того, без чего можно было бы обойтись" [7]7
  Там же. С. 51.


[Закрыть].

В чем причина непрочности внутренних отношений в Вюртемберге? Ответ, даваемый Гегелем, ясен и прост. Коренятся они в прежней, уходящей в прошлое, общественно и политически устаревшей эпохе и не соответствуют духу и потребностям современности. Это – общее буржуазно-прогрессивное отношение к институтам немецкого феодального абсолютизма. Необходимо остановиться на этих замечаниях Гегеля, поскольку в них делается большой шаг вперед в развитии его философско-исторических и общефилософских взглядов. В идеологической защите общественного прогресса Гегель впервые здесь обращается к идее исторического развития.

В бернский период частое возрождение античных республик в эпоху упадка, вызванного христианской позитивностью и имущественным неравенством, выступало чем-то вроде катастрофы у Кювье. Теперь Гегель начинает, правда еще очень общо и абстрактно, видеть движущую силу прогресса в самом общественном развитии. Как следствие, он начинает рассматривать различные социальные и политические институты с большей исторической конкретностью. Согласно его теперешнему взгляду, определенный институт сам по себе ни хорош, ни плох, как это представлялось ему в Берне, но в ходе общественного развития из института, первоначально справедливого, возникает институт ложный, препятствующий прогрессу, реакционный.

Гегель обосновывает непрочность вюртембергских порядков следующим образом: "Сколь слепы те, кто полагает, что можно сохранить учреждения, конституции, законы, живой дух которых исчез и которые не соответствуют более нравам, потребностям и взглядам людей; что формы, к которым не проявляют более интереса рассудок и чувство, достаточно могущественны, чтобы и впредь служить узами, объединяющими народ" [8]8
  Там же. С. 50.


[Закрыть].

Здесь видно, сколь велико значение для развития взглядов Гегеля тех сложных и запутанных путей к новому пониманию позитивности, которые мы анализировали в предыдущем разделе. Там было констатировано, что первоначально жесткое понимание позитивности стало более гибким, что из окостенело-метафизических антиномий позитивности и непозитивпости стали возникать диалектические подходы.

То, что Гегель совсем недавно называл подлинным и неподлинным единством, начинает обретать здесь историческую конкретность: позитивным теперь называется то, из чего "исчез дух". Гегель больше не спрашивает, что является позитивным и что непозитивным; его внимание обращено на то, как определенный институт становится позитивным.

В конце франкфуртского периода это движение к новому философски и исторически осознанному пониманию всей проблемы позитивности углубляется и становится методологической основой всей позднейшей философии истории Гегеля.

В какой мере Гегель ко времени написания брошюры о положении в Вюртемберге достиг ясного философского понимания проблемы, насколько тесно он связывал выше цитированную формулировку с общей проблемой позитивности, трудно сказать на основании сохранившихся фрагментов. Краткие отдельные цитаты, приводимые Гаймом, указывают, во всяком случае, что такая связь в брошюре была. Но, за исключением нескольких слов, Гайм передает гегелевский текст в собственном, весьма сокращенном изложении, так что для решения нашей проблемы мы располагаем лишь намеками. Гайм пишет: "Меткими словами ой характеризует и осуждает то чиновничество, которое растеряло "весь смысл прирожденного человеческого права", и стремясь идти впереди эпохи, колеблясь между службой и совестью, оно постоянно оглядывается на "исторические основания позитивного" [9]9
  Hаут R. Hegel und seino Zeit. S. 67.


[Закрыть]. Видно, что связь между позитивностью и исторической отсталостью вюртембергских порядков была в брошюре Гегеля, но, насколько осознанно и ясно в философском отношении фиксировалась эта связь, невозможно решить из оставшихся фрагментов текста.

Приведенная цитата из Гайма показывает нам и другую важную практически-политическую сторону брошюры Гегеля: его острую критику вюртембергской абсолютистской бюрократии, В другом фрагменте брошюры Гегель также резко выступает против абсолютизма карликового государства, бюрократический аппарат которого в действительности обладает намного большей властью, чем земельные сословия. "Так официалы водили за нос комитет, а вместе с ним и все население страны" [10]10
  Гегель. Политические произведения. С. 52.


[Закрыть].

Эти замечания важны потому, что в них ясно выражено: Гегель был не только резким критиком и противником феодальных пережитков в конституции Вюртемберга, он одновременно вел такую же острую борьбу с абсолютизмом, вступившим теперь в конфликт с феодальными порядками. Таким образом, ясно, что конечной целью Гегеля могло быть только нечто радикально другое, а именно буржуазно-демократическое преобразование Вюртемберга.

И тем более разочаровывает робость и расплывчатость тех замечаний, где Гегель формулирует свои конкретные предложения. После острой критики вюртембергских порядков, после философско-исторического обоснования безусловной необходимости радикальных преобразований крайне разочаровывает формулировка им вопроса: "…благоразумно ли в стране с существующей в течение столетий наследственной монархией внезапно предоставлять выбор ее представителей непросвещенной толпе, привыкшей к слепой покорности и зависящей от впечатлений момента". И его конкретное предложение политических изменений следует в русле этого замечания, а не острой критики отношений в Вюртемберге. "Пока в старом порядке сохраняется все устаревшее, пока народ не знает своих прав, пока нет налицо общего духа, пока не ограничена власть чиновников, всенародные выборы служат лишь тому, что приводят к полному ниспровержению нашей конституции. Самым разумным было бы передать избирательное право в руки независимого от двора корпуса просвещенных и справедливых мужей. Но я не представляю себе, при помощи какого рода выборов можно было бы создать такое собрание, даже если бы самым тщательным образом было бы определено, кто имеет право избирать и кто быть избранным" [11]11
  Schriften zur Politik und Rechtsphilosophie Hegels. S. XV–XVI.


[Закрыть].