Текст книги "Повести"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

– А немцы в сорок первом его дом под Москвой осквернили, – с грустью сказала Валентина.

– Откуда вы это взяли? – спросил Дубровский.

– В наших газетах было написано. Только не помню, как этот город называется.

– В Клину его дом, и музей там же, – напомнил Дубровский.

– Да-да! Точно. Город Клин! – оживилась Валентина. – Там еще фотография была напечатана.

– Вот вам и культурный народ, – вмешалась в разговор Елена. – А вы еще им служите, – сказала она, укоризненно глянув на Дубровского.

– Но если не ошибаюсь, ведь и вы у них работаете.

– У нас другого выхода нет. Иначе пошлют в Германию. Да и есть надо. Только на работе и кормимся.

– А мне, думаете, слаще? И у меня небольшой выбор: или лагерь военнопленных, или служба в качестве переводчика. Не захотел пухнуть с голоду в лагере, вот и согласился у них работать.

– Сейчас многие так. Иван Козюков тоже... – с грустью проговорила Валентина.

– А-а! Это Леночкин приятель? – воскликнул Дубровский, припомнив разговор с девушками во время знакомства.

– Он самый! – с достоинством ответила Елена.

– Ну что ж, познакомили бы и меня с ним. Четверо – это уже компания.

– Ой, правда, Ленка! – оживилась Валентина. – Давай познакомим его с Иваном. Вот увидишь, они подружатся.

– Можно и познакомить, – согласилась та. – У Ивана, кроме нас, никого друзей нет.

На другой день, вечером, как и договорились, подруги пришли в городской сквер вместе с Иваном Козюковым. Был он худощав, среднего роста, с целой россыпью веснушек на бледном лице. Протягивая Дубровскому руку, он настороженно разглядывал его немецкую форму. Но Валентина представила Дубровского как своего друга, и это несколько успокоило Козюкова. Когда же они вчетвером присели на пустующую скамейку, Леонид рассказал Ивану и девушкам о том, как попал в плен.

Выслушав нехитрую историю, Иван Козюков оживился и стал рассказывать о себе:

– Родился в двадцать втором году. Третьего июня сорок второго уехал на фронт. Был командиром пулеметного взвода. И двух месяцев не провоевал. В конце июля часть попала в окружение под Воронежем. Неравный бой... Ранение... Подобрали немцы. Очнулся у них в лазарете. Так и оказался в плену.

– А как в пекарню попал? – спросил Дубровский.

– Случай помог. Отбирали из лагеря на работу и меня выкликнули. Думал, в Германию повезут, а они в пекарню определили. Только надолго ли? Боюсь, как бы в добровольцы не заставили пойти.

– А ты согласился бы? – вырвалось у Валентины.

Козюков чуть склонил голову, исподлобья посмотрел на нее, перевел взгляд на Дубровского и как-то нерешительно пожал плечами. Помолчав немного, тихо, вполголоса, добавил:

– Хлеб для них печь – это одно дело. А с винтовкой против своих я бы не смог.

– Вот и я так же думаю, – поддержал его Дубровский.

– Нет, добровольцем я не пойду, – уже решительно проговорил Козюков. – Уж лучше опять в лагерь.

– В лагерь я тебя не пущу! – испуганно выпалила Елена.

– А в добровольцы? – спросил Иван.

– И в добровольцы тоже.

– Что же прикажешь делать?

– Тебя никто в добровольцы пока не тянет. А будут предлагать – тогда и решим, как быть.

Дубровский молча слушал их перепалку. Он уже понял, что судьба Козюкова не безразлична Елене. И чтобы установить с ними дружеские отношения, он по-приятельски похлопал Ивана по плечу:

– Чего спорите раньше времени? Возникнет необходимость, может, и я чем-нибудь смогу помочь.

– Ой, правда? – обрадовалась Елена.

– Конечно. У меня есть знакомые среди немцев. Пристроим Ивана так, чтобы в добровольцы не взяли. Мы же теперь друзья? Значит, должны помогать друг другу.

– Спасибо вам, Леонид, – сказала с нежностью Валентина и погладила его руку.

– А у меня завтра день рождения! – выпалила Елена.

– Сколько же вам исполнится? – спросил Дубровский.

– Ровно двадцать.

– Счастливая, – мечтательно проговорила Валентина, – А мне двадцать будет только в декабре. Еще дожить надо...

Дубровский и Козюков рассмеялись.

– Чего вы смеетесь? – обиделась Валентина.

– Смеемся, что и ты будешь счастливая в декабре, – ответил Дубровский. – К великому сожалению, не знаем, какого числа.

– Восемнадцатого.

– Эту дату я запомню. Если не будем вместе, письмо пришлю.

Перед расставанием договорились отметить день рождения Елены.

– Знаете, Леонид, – смущенно сказала Валентина, – если у вас есть гражданский костюм, то можно завтра вечером посидеть у нас дома. Правда, Ленка?

Та молча кивнула.

– А то нам перед соседями неудобно, если вы в немецкой форме придете, – пояснила Валентина.

– Я понял. Осталось выяснить, где вы живете.

– Иван знает. Договоритесь с ним. Вместе и приходите часов в восемь.

Попрощавшись с девушками, Дубровский отправился провожать Ивана Козюкова. Оказалось, что тот работает всего в трех кварталах от здания, где располагался штаб тайной полевой полиции. По дороге Иван признался Леониду, что неравнодушен к Елене.

– Хорошая девчонка. И товарищ настоящий.

– А ты давно ее знаешь? – спросил Дубровский.

– Почти полгода уже.

– А Валентину?

– И Валентину тоже. Они вместе дружат.

– Валентина тебе нравится?

– Она хорошая. Правда, несмышленая еще, все стесняется. А с Ленкой мы как муж и жена живем, – доверительно сказал Козюков. – Только расписываться пока не торопимся.

– Почему так?

Иван замялся, но потом ответил уклончиво:

– Немецкие документы, они ведь сейчас хороши. А расписываться на всю жизнь надо.

– Что ж, логично.

Теперь Иван Козюков показался Дубровскому не таким уж простым и бесхитростным парнем, каким казался всего минуту назад. Они условились встретиться завтра вечером. Леонид пообещал раздобыть бутылку вина, а Иван заверил, что принесет свежий хлеб.

И действительно, когда они увиделись на другой день, у Ивана как-то неестественно оттопыривалась куртка. Со стороны могло показаться, что у этого молодого парня уже обозначился живот.

– Что это с тобой? – удивился Дубровский.

– Целая буханка, – лукаво проговорил Козюков. – На, потрогай, тепленькая еще.

Только теперь Дубровский уловил аромат свежевыпеченного хлеба.

– Молодец! Слово держать умеешь, – сказал он. – И я не подвел. Целую бутылку французского вина выменял у чеха на сигареты.

– Вот Ленка обрадуется! Настоящий пир в ее день рождения устроим. Наверно, и девчонки что-нибудь приготовили.

Небольшой квадратный стол выглядел празднично. Кроме бутылки вина и целой горки тоненьких ломтиков белого хлеба на столе на глубокой тарелке дымилась молодая картошка, присыпанная укропом; одна-единственная селедка, разделанная на маленькие дольки, отливала синевой на фоне белых кружочков лука. Яблоки и сливы лежали на небольшом хромированном подносе. А букет ярко-красных и бордовых георгинов торчал из обыкновенного трехлитрового бидона, возвышаясь над всем столом.

Елена и Валентина, радостные и возбужденные, пригласили парней к столу и, пока те усаживались на табуретки, исподволь наблюдали, какое впечатление производит на них приготовленный стол. Перехватив пытливый взгляд Валентины, Дубровский всплеснул руками:

– Ба-а, да здесь барский стол! По нынешним временам и у немцев не часто такое бывает.

– Какой же барский, когда масла к картошке достать не смогли, – смущенно проговорила Елена.

– Была бы соль, а масло не обязательно. И так все съедим, – успокоил ее Дубровский.

Он взял бутылку вина и, так как штопора у девушек не было, вогнал пробку в бутылку обыкновенным карандашом. Потом разлил розовый прозрачный напиток в граненые стаканы и взяв свой в правую руку, встал.

– Милая Леночка, – сказал он с расстановкой, как бы взвешивая каждое слово, – сегодня, в этот радостный для тебя и для нас день, еще грохочут пушки, льется людская кровь, пылают города и села. Желая тебе здоровья и многих лет жизни, мне хочется пожелать еще, чтобы к следующему дню твоего рождения, когда тебе исполнится двадцать один, без перебора, – улыбнулся Дубровский, – закончилась эта стрельба, чтобы только трели жаворонков да соловьиное пение тревожили твой слух. Желаю тебе много счастья... – Дубровский запнулся, посмотрел на Ивана Козюкова и повторил: – Желаю вам большого, настоящего счастья.

Поняв намек, Елена смутилась, потупила взор, на ее щеках заиграл румянец. А непонятливая Валентина перебила Дубровского:

– Так хорошо говорили – и вдруг на «вы» перешли. Мы же теперь друзья. Давайте друг к другу на «ты» обращаться.

– Предложение принимается! – воскликнул Дубровский. – За твое счастье, Леночка!

Он чокнулся с каждым и залпом осушил стакан. Валентина поперхнулась. Поставив стакан, она прокашлялась и сказала:

– Какое горькое. И как его только люди пьют?

Все рассмеялись.

Выяснилось, что она впервые в жизни попробовала вино.

– Ничего, еще научишься, – успокоил ее Дубровский. – Я тоже поперхнулся, когда первый раз пил.

– А сколько вам было? – спросила Валентина.

– Почему «вам», а не «тебе»? Сама же на «ты» предлагала.

– Ну, ладно. Тебе сколько было лет?

– Случилось это на выпускном вечере, когда десятилетку закончил. И было мне тогда семнадцать лет.

– А сейчас сколько? – не унималась Валентина.

– Теперь уже двадцать три. Видишь, какой я взрослый.

– А когда у тебя день рождения?

– Двадцать третьего февраля. В День Красной Армии я родился, – соврал Дубровский.

– А к тому времени война кончится?

– Думаю, что нет.

– Говорят, немцы к наступлению готовятся.

– Но Красная Армия, наверно, тоже готовится.

Над столом повисла тишина. Каждый думал о чем-то своем. Леонид взял бутылку и молча разлил вино по стаканам. Иван Козюков первым нарушил тишину:

– Сегодня у Лены день рождения. Пусть она скажет, о чем сейчас мечтает. Мы все выпьем за это, и я уверен, что ее мечта сбудется.

– Я хочу, чтобы наши скорее вернулись в Донбасс... – робко сказала Лена.

– И я тоже с удовольствием пью за это, – перебил ее Козюков. – Молодец, Леночка!

Леонид был рад этому тосту, но не выдал своих чувств.

– Леонид, а ты тогда с немцами уйдешь? – настороженно спросила Валентина.

– Поживем – увидим, – ответил он и ободряюще подмигнул ей. – Главное – друг за друга держаться. Помогать во всем.

– Это верно, – поддержал его Иван Козюков.

Часам к десяти «пир» был закончен. Девчата убрали со стола. Лишь большой букет георгинов в бидоне остался на прежнем месте. Уже прощаясь, девушки и Козюков почувствовали, что какая-то невидимая нить связывает их теперь с Леонидом Дубровским. Расстались они друзьями. Иван решил переночевать у Елены, а Леонид отправился домой один, предварительно договорившись со всеми о завтрашней встрече в парке.

На пороге здания ГФП он повстречал Георга Вебера. Было еще не так поздно. Вебер вышел подышать свежим воздухом.

– А-а, дружище! – воскликнул он, увидев Дубровского. – Рад обрадовать. Тебе есть письмо из Малоивановки. Не знал, что у тебя там родственники.

Дубровский насторожился, но тут же овладел собой и сказал спокойно:

– Это не родственники. Просто хорошие знакомые. Познакомились случайно на дорогах войны, вот и переписываемся. А где письмо?

– В канцелярии. Утром возьмешь.

– А сейчас нельзя?

– Если угостишь сигаретой, можно и сейчас.

– С удовольствием! – Дубровский вытащил из кармана пачку сигарет и протянул ее Георгу Веберу. – На, возьми все. У меня еще есть.

– Благодарю, Леонид. Принимаю в знак нашей дружбы.

Георг Вебер вернулся в свою служебную комнату и вышел оттуда с небольшим конвертом. Чтобы не выдать своего волнения, Леонид не стал задерживаться. Он взял письмо, сунул его в карман и, распрощавшись с Вебером, пошел в общежитие.

Перешагивая через две ступеньки, он быстро поднялся на третий этаж. Несмотря на поздний час, соседей по комнате не оказалось. Дубровский торопливо вскрыл конверт, извлек исписанный неровным почерком листок бумаги.

Самарская сообщала, что живут они с сестрой неплохо, хотя и трудновато с продуктами. Давно не получали от него весточки. Часто его вспоминают. А в самом конце письма было главное:

«Недавно к нам заходила сестра Виктора Пятеркина. Она сообщила, что Виктор сильно болен и к нам больше не придет. Отпишите ей. Может, она вам ответит, что с ним. Зовут ее Таисия Андреевна. Живет в Горловке».

Далее следовали название улицы и номер дома. У Дубровского пересохло в горле. «Значит, с Пятеркиным что-то случилось. Неужели он не дошел до Потапова? Нет, раз известно, что больше он не придет, значит, он был на той стороне. Конечно. Иначе откуда взялась эта Таисия Андреевна у Самарских? – Мысли быстро сменяли одна другую. – Что делать? Надо наведаться в Горловку. Выяснить обстановку. Возможно, там есть указания от Потапова. В Горловку надо послать Валентину. Она же говорила, что всегда может отлучиться с работы на несколько дней».

Утром он еще раз обдумал создавшееся положение и, понимая, что самому ему вырваться в Горловку не удастся, окончательно решил отправить туда Валентину. С этим намерением он и явился в городской парк, где у самого входа его уже поджидала Валентина.

– А где же Леночка? – спросил Дубровский, пожимая ей руку.

– Они с Иваном домой пошли. У Лены что-то голова разболелась. А мы с тобой погуляем немножко?

– Конечно, погуляем. А может, в кино успеем?

– Нет, лучше побродим на воздухе.

Дубровский взял ее под руку. Они прошли в парк.

– Леонид, а почему ты сегодня опять в гражданском костюме? – неожиданно спросила она.

– Потому что в гражданском костюме я тебе больше нравлюсь.

Валентина с благодарностью заглянула ему в глаза и на мгновение прижалась к нему плечом.

– А что я должна сделать, чтобы понравиться тебе?

– Глупенькая, ты мне и так очень нравишься. Но у меня есть к тебе одна просьба.

– Какая?

– Мне просто необходимо, чтобы кто-нибудь съездил в Горловку. Это совсем близко. Ты, Валюша, смогла бы это сделать?

– В Горловку? Могу.

– Тогда завтра же и отправишься. Пропуск тебе нужен?

– Я и сама возьму. Все равно с работы отпрашиваться надо. Скажу, что сестра там живет, проведать хочу. А Лена за меня отработает.

– Хорошо, вот адрес! – Дубровский достал письмо и показал Валентине адрес. – Запомни его на память. Спросишь там Таисию Андреевну. Скажешь ей, что ты от Борисова. Если будут спрашивать, где я работаю, скажешь, что не знаешь.

– А я и правда не знаю.

– Вот и хорошо. Придет время – узнаешь.

Валентина молча кивнула.

– Когда вернешься, придешь в восемь вечера сюда, к парку. Я каждый день наведываться буду. Ну а если не дождешься, значит, занят, не смог прийти. Тогда приходи на другой день. Договорились?

– Хорошо! Ты, Леонид, не беспокойся, я все сделаю.

Через несколько дней Валентина вернулась радостная и возбужденная. Она была счастлива, что хоть чем-то помогла Леониду. Доволен был и Дубровский. По рассказу Валентины, ее очень тепло встретили в Горловке.

– Эта женщина передала тебе привет от Владимира Ивановича. Она сказала, что этот Владимир Иванович благодарит тебя за то, что ты послал ему с Пятеркиным, – продолжала нашептывать Валентина.

– А что-нибудь еще про Пятеркина она говорила? – перебил ее Леонид.

– Сказала только, что его больше нет.

Дубровский стиснул зубы.

– Неужели погиб мальчонка? – проговорил он после минутного молчания.

– Не знаю...

Они уже далеко ушли от городского парка и стояли вдвоем возле двухэтажного жилого дома в каком-то пустынном переулке, и случайным прохожим казалось, что это влюбленная парочка не может расстаться.

– Спасибо тебе, Валюша! Большое тебе спасибо.

– Что ты, Леонид! Можешь всегда на меня рассчитывать. Только ты меня перебил. Я еще не успела тебе передать основную просьбу Владимира Ивановича. Таисия Андреевна сказала, что он благодарит тебя за Светлану. Эта Светлана очень ему помогла. И теперь Владимир Иванович просит, чтобы ты подыскал еще таких же людей. Это сейчас очень важно.

У Дубровского перехватило дыхание. Сердце учащенно забилось. «Значит, дошел Пятеркин, значит, не напрасными были труды, раз Светлана Попова оказалась в руках Потапова». Еле сдерживая волнение, Дубровский проговорил:

– Ясно, Валюша! И еще раз большое тебе спасибо!

Он провел рукой по мягким, шелковистым волосам девушки, заглянул ей в глаза и нежно поцеловал в губы.

Она вскинула голову. Глаза ее сияли от счастья.

14

В здании тайной полевой полиции ни на один день не прекращались допросы. Кое-кто не выдерживал диких пыток и называл имена товарищей. Так полицайкомиссару Майснеру стало известно имя руководителя городского подполья. А вскоре гестаповцы раздобыли и его словесный портрет.

– Так вот он какой, капитан Гавриленко! – раздумчиво проговорил Майснер, вглядываясь через пенсне в нарисованное на бумаге лицо молодого мужчины. – Я дорого заплатил бы за то, чтобы побеседовать с ним в моем кабинете. Надеюсь, вы доставите мне это удовольствие? – спросил он у высокого голубоглазого немца, который стоял навытяжку и подобострастно пожирал взглядом своего шефа.

– Господин полицайкомиссар, думаю, что это не так сложно. Имея такой портрет, захватить его не представляет большого труда. Я сегодня же прикажу размножить эту картинку и раздам ее всем сотрудникам ГФП и полиции, – сказал Карл Диль – следователь по особо важным делам.

– Если, как вы говорите, кабель действительно перерезали его люди, то можно предложить населению десять тысяч оккупационных марок за его голову.

– Я думаю, следует повременить, господин полицайкомиссар. Мы только заставим его насторожиться, заставим изменить свой облик и тем самым усложним поиск.

– Пожалуй, вы правы. Но нашим сотрудникам следует сказать, что тот, кто доставит Александра Гавриленко в ГФП, получит денежное вознаграждение.

– Да, господин полицайкомиссар! Это не помешает.

– Хорошо, дорогой Карл. Тогда действуйте от моего имени. Да поможет вам бог. В случае успеха вы будете представлены к награде.

– Благодарю вас, господин полицайкомиссар! – Карл Диль почтительно склонил голову.

– Можете идти.

Когда унтершарфюрер Карл Диль вышел из кабинета, адъютант пригласил к полицайкомиссару Леонида Дубровского.

– Рад поближе познакомиться с вами, – сказал Майснер, разглядывая Дубровского поверх стекол пенсне. – Я много слышал о вас от Рунцхаймера. Он рассказывал мне, что в Кадиевке вы прекрасно справлялись с биржей труда. Припомните, сколько молодых восточных рабочих вы отправили в Германию?

– Немногим более полутора тысяч, господин полицайкомиссар, – отчеканил Дубровский.

– Не так уж много. Впрочем, для Кадиевки это, пожалуй, достаточно. А из Сталино мы намереваемся отправить не менее двадцати тысяч. Но пока собрали всего пять. Это крайне мало. Даже стыдно говорить. Видимо, там, на бирже труда, не все в порядке. Я поручаю вам проверить списки отобранных. Познакомьтесь с методами работы биржи труда и наведите там должный порядок. Если потребуется, мы можем организовать облавы в городе. Мы пойдем на крайние меры. Но двадцать тысяч молодых рабочих должны быть отправлены в Германию до середины июля. О ваших действиях будете докладывать лично мне.

– Слушаюсь, господин полицайкомиссар!

– Но эта работа не освобождает вас от помощи следователям. Вы по-прежнему будете помогать им во время допросов.

– Я вас понял, господин полицайкомиссар.

Майснер снял пенсне, протер носовым платком стекла и, водрузив его на свой мясистый нос, вновь посмотрел на Дубровского.

– Скажите, вы бывали в Сталино раньше? – неожиданно спросил он.

– Нет. Я впервые в этом городе.

– Тогда откуда у вас здесь знакомые?

– Какие знакомые, господин полицайкомиссар?

– Мне докладывают, что вы встречаетесь с какой-то девушкой и еще с русским военнопленным.

– Но, господин полицайкомиссар, Рунцхаймер не раз говорил мне, что каждый сотрудник ГФП должен вербовать себе агентов, должен работать с населением. Я действительно познакомился здесь с двумя девицами, которые работают в немецкой столовой, и с одним русским парнем, работающим в пекарне. Я прощупываю этих людей и считаю, что скоро их можно будет завербовать, привлечь к работе на нас. Вы же сами говорили на построении, что, чем больше мы будем иметь агентов среди местных жителей, тем легче будет вылавливать врагов великой Германии.

– Да-да! Вы правильно поняли мой призыв. Я рад, что вы проявляете самостоятельность. Это похвально. Среди русских не часто встречаются такие.

– Я давал клятву и теперь выполняю свой долг.

– Но в русской армии вы тоже давали клятву!

– О том, что со мной произошло, я рассказывал господину Рунцхаймеру. Если вам будет угодно, я могу повторить все сначала.

– Нет-нет! Это излишне. Рунцхаймер информировал меня об этом. Но согласитесь, что лишний вопрос никогда не помешает делу. Я привык знать все о своих сотрудниках. Сегодня вы мне объяснили, и я доволен. Вы почти месяц здесь, в Сталино, и пока я не имею к вам никаких претензий. А что вы можете сказать о Потемкине? Вы, кажется, живете с ним в одной комнате?

– Да! Мы живем с ним вместе. По-моему, он хороший работник. Правда, не в меру жесток, но такова обстановка. Если мы не расправимся с нашими врагами, тогда это сделают они.

– Браво! Господин Дубровский, вы свободны. Да! И еще. Прежде чем решите вербовать ваших новых знакомых, посоветуйтесь со мной.

– Слушаюсь, господин полицайкомиссар! Раньше я не решался зайти к вам сам. Но ваша воля для меня закон. Я обязательно посоветуюсь с вами, если увижу, что эти люди могут быть нам полезны.

– Желаю успеха, господин Дубровский.

Леонид уже протянул руку, чтобы открыть дверь, когда она распахнулась и в кабинет Майснера вбежал взволнованный адъютант.

– Господин полицайкомиссар, – воскликнул он с порога, – только что по радио передали сообщение из главной квартиры фюрера! Сегодня утром наша армия перешла в решительное наступление на Восточном фронте...

– Где? На каком участке? – нетерпеливо перебил его полицайкомиссар.

– Под Курском...

Майснер быстро встал, подошел к висевшей на стене карте. Дубровский не ожидал такой подвижности от этого чрезмерно жирного человека. Он на минуту задержался в дверях, посматривая на карту, возле которой топтался полицайкомиссар.

– Я так и думал! Именно здесь, под основание этого клина, ударят наши армии! Здесь окончательно решится судьба России! Вы слышите, Дитрих? Это говорю я, а я разбираюсь в политике. – Он вытащил носовой платок и вытер багровую, вспотевшую шею.

Дубровский вышел за дверь. Его тоже охватило волнение. Сообщение из главной квартиры фюрера пришло как-то неожиданно. Тревожно колотилось сердце. Захотелось хоть с кем-нибудь поговорить. Узнать, как относятся немцы к этому известию. Он решил повидать фельдфебеля Вебера, с которым в последние дни у него установились доверительные отношения.

– Георг, вы уже слышали? – спросил он, зайдя в канцелярию и изображая счастливую улыбку.

– Что вы имеете в виду?

– Сообщение из главной квартиры фюрера о нашем наступлении.

По тому, как резко Георг Вебер оторвался от бумаг, разложенных аккуратно на его столе, по тому, как вопросительно вскинул белесые брови, Дубровский понял, что тот ничего еще не знает.

– Об этом только что передали по радио. Наши войска рано утром начали наступление на Курском выступе.

– Наконец-то! Мы долго ждали этой минуты, – сказал Георг Вебер. – Теперь русские дорого заплатят за Сталинград. Мы начисто срежем этот выступ, и германская армия неудержимо двинется на восток. А как вы думаете, Леонид?

– Думаю, что вы правы. Фюрер взвесил все. Наше командование сосредоточило несметные силы на этом участке Восточного фронта.

На какое-то мгновение взгляды их встретились. Дубровскому показалось, что Вебер его не слушает. В его потускневших глазах сквозила тоска. Но, тут же овладев собой, он сказал с задором:

– Леонид, вы еще вспомните мои слова! Это начало конца русского сопротивления. Война с Россией закончится нашей победой еще в этом году. Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! – ответил Дубровский, вскинув руку, и, поняв, что разговор окончен, вышел из канцелярии.

Всю последующую неделю он жадно ловил вести с фронта. Сообщения из главной квартиры фюрера передавались по радио три раза в день. Геббельс вещал на весь мир о том, что русская оборона прорвана в некоторых местах на десятки километров. Фашистская Германия ликовала. Командующий группой армий «Юг» фельдмаршал Манштейн доложил Гитлеру, что его войска разгромили русские армии, прикрывавшие Курск с юга. «Советская армия уже не в состоянии обороняться», «Русские не выдержали натиска новейших германских танков» – пестрели заголовки немецких газет.

И чем больше Дубровский вынужден был проявлять свою радость по поводу триумфального наступления немецких войск, тем тоскливее становилось у него на сердце. Еще бы! В подтверждение успехов гитлеровской армии, о которых на все лады трезвонила крикливая геббельсовская пропаганда, он увидел в Сталино нескончаемые колонны фашистских танков. Покрытые толстым слоем пыли, они громыхали по улицам города, устремляясь на юг.

Откуда мог знать Дубровский, что в этой спешной переброске немецких танков на юг есть и его заслуга. Всего несколько дней назад из расположения советских войск вернулась Светлана Попова, которая доставила командованию немецкой армии копию оперативной карты Южного фронта русских. Одного взгляда на эту карту было достаточно, чтобы понять, что именно здесь, на юге, советские войска изготовились к наступлению.

Русская оперативная карта была немедленно доставлена командующему группой армий «Юг» фельдмаршалу Манштейну. Не раздумывая долго, Манштейн снял из-под Белгорода две танковые дивизии «Викинг» и «Мертвая голова» и бросил их в спешном порядке на защиту Донбасса.

Правда, через две недели фельдмаршал Манштейн пожалел об этом. Начавшееся ранним утром контрнаступление русских на белгородском направлении заставило его срочно вернуть эти дивизии под Белгород.

А еще через несколько дней тон сообщений из главной квартиры фюрера резко изменился. В них появились раздраженные нотки о необходимости выравнивания линии фронта. Стали перечисляться населенные пункты, вынужденно оставленные германскими войсками. Сотрудники ГФП-721 помрачнели, притихли в недоумении. Ликуя в душе, Леонид Дубровский изобразил скорбную мину.

Он по-прежнему встречался с Валентиной и ее друзьями Леной и Иваном Козюковым, с которыми мог поделиться своими мыслями. Неожиданно в Сталино и его окрестностях появились листовки со сводками Советского информбюро. Они были написаны от руки или напечатаны на пишущей машинке.

На одном из утренних построений полицайкомиссар Майснер, потрясая в воздухе целой стопкой таких листовок, распекал сотрудников тайной полевой полиции за неумение работать. Поминутно вытирая платком запотевшую шею, он кричал:

– В эти дни, когда цвет нации проливает кровь на полях сражений, вы должны в поте лица трудиться на своем посту, чтобы обеспечить победу немецкого оружия! А вместо этого у вас под носом распространяются листовки с большевистскими воззваниями, расхищается военное снаряжение! А не далее как вчера неподалеку от Сталино пущен под откос наш воинский эшелон. И это в то самое время, когда русские перешли в наступление и германское командование напрягает силы, чтобы сдержать их!

Стоя в строю, Дубровский опустил голову, потупив взор в землю. Он боялся встретиться взглядом с полицайкомиссаром Майснером, боялся выдать охватившее его волнение. «Значит, не все упущено, значит, жмут наши. Теперь уже не зимой, а летом немцы вынуждены отступать», – раздумывал он, вслушиваясь в отрывистую речь шефа.

Всего несколько дней назад шеф, самодовольно улыбаясь, восхвалял генерала Гота и его 4-ю танковую армию, генерала Кемпфа с его оперативной группой, которые так искусно прорвали русскую оборону и скоро достигнут Курска. А сейчас в ярости брызжет слюной, распекая своих подручных.

Дубровский понимал, что под Орлом и Белгородом решается судьба всей летней кампании и от ее исхода будет зависеть многое. Именно поэтому хотелось как можно больше сделать здесь, в немецком тылу. И он был счастлив, что нашлись люди, которые слушают Москву, которые переписывают и распространяют сводки Советского информбюро.

Сразу же после построения он отправился к дежурному по штабу, чтобы доложить об уходе на биржу труда по поручению полицайкомиссара Майснера. В этот день с повязкой дежурного на рукаве был Александр Потемкин.

– Здравствуйте, Алекс! Как прошла ночь? – спросил Дубровский, входя в комнату.

– Ничего. Вроде бы все в порядке.

В это время за дверью послышался шум, топот ног, а через мгновение в комнату дежурного втолкнули двух мужчин. У них на руках были наручники. Вслед за ними вошли два тайных агента полевой полиции.

– Кто такие? – спросил у них Потемкин.

– Энтот, что помоложе, и есть Гавриленко. Командир партизанский, – сказал один из агентов, переводя дух. – На трамвайной остановке взяли. Вот и оружие при них было.

Он вытащил из карманов два пистолета «ТТ» и выложил их на стол перед Потемкиным.

– Та-ак, попался, гусь лапчатый, – проговорил тот, подходя к задержанному, которого назвали Гавриленко. – А ну подними руки!

И когда Гавриленко поднял над головой скованные кисти рук, Алекс резко ударил его ногой в пах. От боли Гавриленко согнулся, присел на корточки.

– Погоди, погоди корчиться, – сказал Потемкин. – Ну-ка встань!

Превозмогая боль, Гавриленко медленно выпрямился. На его исхудавшем лице с запавшими глазами появилась презрительная гримаса. На лбу проступили капельки пота.

– Чегой-то тяжелое у тебя в кармане? – спросил Потемкин, запуская руку в карман его брюк. – А-а! Еще один пистолет, – ехидно сказал он, показывая окружающим небольшой браунинг. – До зубов вооружился, бандюга! Ничего, теперь твоя песенка спета.

Коротким, но быстрым движением он ударил Гавриленко рукояткой пистолета по голове. Взмахнув скованными руками, тот беззвучно повалился на топчан, стоявший возле стены.

– Ты что разбуянился? – спросил Дубровский. – Он ведь полицайкомиссару живой нужен.

– Ничего, сейчас отойдет. Я ведь не сильно. – И, обращаясь к агентам, доставившим задержанных, сказал: – А ты молодец, Филатьев. Такую птицу поймал. Награды тебе не миновать.

– Это Шестопалов его опознал, – кивнул тот на второго агента. – Стоит, понимаешь ли, на трамвайной остановке и спокойненько беседует вот с этим...

– А твоя фамилия? – спросил Потемкин у второго задержанного, который, опустив голову, молча стоял чуть поодаль.

– Новиков.

Гавриленко пришел в себя, и, приподнявшись, присел на топчане. По его шее, за воротник рубахи, стекала тоненькая струйка крови.

Леонид Дубровский с силой сжал кулаки. Он готов был наброситься на Потемкина, но вместо этого, сдерживая гнев, спокойно сказал:

– Алекс, немедленно доложите полицайкомиссару о задержанных! Иначе эту радость доставлю ему я.

Он решительно повернулся к двери. И этот жест не ускользнул от Потемкина.

– Послушай! Побудь минуточку здесь, я сам сбегаю к Майснеру, – примирительно обратился тот к Дубровскому.