Текст книги "Повести"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

В сенях кто-то уверенно ступил на деревянные половицы, и дверь распахнулась настежь.

– Господин Дубровский! Я готов сопровождать вас в казино! – отрывисто проговорил Рудольф Монцарт с порога.

– Благодарю вас! Вы так любезны! – Леонид поправил куртку под поясом и, притушив керосиновую лампу, последовал за немцем.

Весь небосклон был усеян звездами. Лишь в восточной части, у самого горизонта, светилось малиновое зарево. Оно то блекло, то разгоралось вновь с неимоверной силой, и тогда до слуха доносилась громовая поступь далекой артиллерийской канонады.

* * *

Ночью Леонид почти не сомкнул глаз. Ему казалось, что Алекс тоже не спит и наблюдает за каждым его движением. Лишь под самое утро легкая тревожная дремота окутала его, словно покрывало. Но и этот сон длился недолго. Напряженный слух уловил крики первых петухов, потом шаги часового за палисадником. Леонид поднялся с постели, начал делать зарядку. За окном расплескались яркие солнечные лучи, предвещая теплый, погожий день.

Около половины восьмого дежурный подал команду на построение. Ровно в семь тридцать против барака вытянулась небольшая шеренга сотрудников ГФП. Сам Рунцхаймер произвел перекличку и отпустил подчиненных на завтрак.

Ровно в восемь Дубровского вызвал фельдполицайсекретарь Рунцхаймер. Рудольф Монцарт, сообщивший об этом, проводил Дубровского в другой конец барака и, остановившись возле плотно прикрытой двери, робко постучал. В ответ раздался собачий лай, послышался повелительный окрик Рунцхаймера, после которого лай прекратился, и наконец сам фельдполицайсекретарь, распахнув дверь, попросил Дубровского пройти в комнату.

Поборов мимолетный страх перед огромной собакой, Леонид уверенной походкой прошел за Рунцхаймером к письменному столу. Серый пес величиной с теленка лежал у противоположной стены. Из его раскрытой пасти свисал длинный красновато-синий язык. Уши словно вымуштрованные солдаты, вытянулись по стойке «смирно». Несмотря на внушительные размеры, Гарас не казался увальнем, в нем чувствовалась легкость. Не спуская глаз с Дубровского, он готов был в любой, момент по малейшему жесту хозяина сорваться с места и ринуться на незнакомца.

Рунцхаймер обошел письменный стол, уселся на стул и в упор посмотрел на Дубровского.

– Как спали на новом месте?

– Благодарю вас! Я хорошо выспался.

– Тогда поговорим о делах, о вашей дальнейшей работе. Я хочу, чтобы вы твердо знали свои обязанности, ваши задачи. Но прежде... Прежде вам надлежит написать биографию. Таков порядок. Мы хотим знать короткую историю вашей жизни. Потом вы дадите клятву. Это тоже должно быть написано вашей рукой.

– Какую клятву, господин фельдполицайсекретарь?

– Клятву на верность великой Германии. На верность нашему фюреру Адольфу Гитлеру. Все наши сотрудники обязаны принести эту клятву верности. Но это еще не все. Необходима расписка. Вы дадите гарантию, что будете молчать обо всем, что увидите и услышите во время службы в тайной полевой полиции. За разглашение тайны, за разговоры с посторонними о нашей деятельности мы жестоко караем. Прошу помнить об этом, господин Дубровский.

– Я оправдаю ваше доверие, господин фельдполицайсекретарь.

– Хорошо! А теперь вот вам бумага. – Рунцхаймер выдвинул ящик стола и, достав оттуда маленькую стопку чистых листов, положил их на стол. – Чернила и ручка тоже здесь. Садитесь на мой стул, пишите биографию, клятву, расписку. Я вернусь через два часа, надеюсь, у вас все будет готово. Да! И еще прошу отвечать на звонки телефона. Я буду... – Он посмотрел на ручные часы. – Сейчас восемь двадцать пять... Я вернусь в одиннадцать ровно. Если позвонит полицайкомиссар Майснер из Сталино, представьтесь ему и доложите, что я выехал в тюрьму и вернусь в полдень. Вам ясно, господин Дубровский?

– Да, господин фельдполицайсекретарь!

– Вот и прекрасно. Я люблю, когда меня понимают с первого слова. А русские непонятливы. Они...

Быстрые шаги в сенях и торопливый стук в дверь прервали Рунцхаймера. Гарас метнулся к двери, наполняя комнату безудержным лаем, но властный оклик хозяина вернул его на место. Рунцхаймер выждал, пока пес лег на подстилку, и только тогда разрешил войти.

В дверях показался Александр Потемкин. На руке у него висела плетка.

– Господин фельдполицайсекретарь, вы приказали...

– Да-да, Алекс! Сейчас вы поедете со мной в тюрьму. Туда доставили одного бандита. Вы мне поможете допросить его.

– Слушаюсь, господин фельдполицайсекретарь! Разрешите сообщить об этом фельдфебелю Квесту. К нему сейчас привели арестованного коммуниста, а фельдфебель Квест приказал, чтобы я переводил при его допросе.

– Да-да! Передайте Квесту, пусть возьмет переводчика в русской вспомогательной полиции. А вы поработаете сегодня со мной.

– Слушаюсь!

Потемкин скрылся за дверью.

Рунцхаймер поправил кобуру. Подойдя к собаке, бросил кусок сахару, который пес ловко поймал на лету, и, повернувшись к Дубровскому, проговорил подчеркнуто вежливо:

– Надеюсь, общество моего Гараса доставит вам истинное удовольствие. Нет-нет! Не волнуйтесь. Гарас исключительно деликатен. Он постарается не замечать вашего присутствия. Садитесь и работайте спокойно. Гарас не сделает вам ничего плохого до тех пор, пока вы не попытаетесь выйти отсюда. До моего возвращения вам придется провести время в этом кабинете.

– Слушаюсь, господин фельдполицайсекретарь! Я обещаю не покусать вашу собаку.

– О-о! Мне нравится ваш юмор, господин Дубровский. Я ценю веселых людей. Среди русских это такая редкость.

За окном послышался шум работающего мотора, шуршание шин по шлаковой дорожке.

– Это, кажется, мой «мерседес». Итак, желаю найти общий язык с Гарасом, господин Дубровский. Это пойдет вам только на пользу.

Через минуту хлопнула дверь автомобиля, мотор взревел на больших оборотах, и зашелестели шины. Вскоре лишь медленные шаги часового доносились со двора тайной полевой полиции.

Оторвав от окна взгляд, Леонид опустился на стул, посмотрел на собаку. Гарас неотрывно следил за каждым его движением. Склонив голову набок, полуоткрыв пасть, он изучающе поглядывал на него, будто ожидая дальнейших распоряжений.

Леонид придвинул поближе стопку бумаги, принялся писать автобиографию, припоминая версию о трагической гибели отца от руки чекистов, о безрадостной жизни в Советской России.

Закончена очередная фраза, поставлена точка. Леонид задумался. В памяти возник образ матери. В детстве она часто рассказывала ему об отце. С ее слов Леонид знал, что отец сражался на фронтах гражданской войны, был комиссаром и трагически погиб в борьбе с белополяками. Всю жизнь он гордился отцом, не раз клялся быть достойным его подвигов. И вот на тебе... Приходится изворачиваться, придумывать небылицы о жестокости большевиков, о расстрелянном отце, о жажде мести.

Леонид отложил в сторону ручку, оперся локтем о стол, обхватил голову руками. «Ничего, ничего, – успокаивал он себя. – Все это надо для пользы дела. Я обязан усыпить их бдительность. Обязан войти в доверие. Иначе грош цена всей моей деятельности».

Успокоившись, он заставил себя дописать автобиографию. Перечитал ее от начала до конца. Все выглядело довольно убедительно, и, главное, эта автобиография не отличалась от той, которую он писал уже однажды у немцев, работая переводчиком в Чернышковской комендатуре.

Обдумывая, с чего бы начать расписку о неразглашении тайны, Леонид обратил внимание на то, что один из ящиков письменного стола немножечко приоткрыт. Рука невольно потянулась туда, к металлической ручке, и Леонид выдвинул ящик наполовину. Довольно громкое, но незлобное рычание напомнило ему о собаке. Отдернув руку, он посмотрел на Гараса. Тот продолжал лежать в прежней позе, положив голову на вытянутые передние лапы, и пристально наблюдал за каждым его движением.

Леонид заглянул в ящик. Там, разложенные с немецкой аккуратностью, лежали стопка чистой бумаги, несколько остро отточенных карандашей, самопишущая ручка, коробка со скрепками, две небольшие обоймы с патронами и маленький пистолет «вальтер».

«Забыл или доверяет? А может быть, оставил специально, чтобы проверить? – И Леонид вновь обратил внимание на то, как подчеркнуто аккуратно размещены все эти вещи в ящике стола. – Конечно же проверяет. И видимо, это только начало. Впереди еще много различных проверок. Надо ухо держать востро, тут недолго и оступиться. А расплата одна – жизнь, – вспомнил он слова капитана Потапова и подумал: – А как бы поступил капитан, если бы оказался сейчас на моем месте, за этим письменным столом?»

Леонид неторопливо протянул руку к другому ящику и, не спуская глаз с Гараса, попробовал потянуть за ручку. И второй ящик оказался незапертым. В нем, одна на другой, лежали папки с протоколами допросов. Леонид не стал брать их в руки. Он лишь приподнял верхнюю и, убедившись, что под ней точно такая же, плотно задвинул ящик.

Когда клятва на верность фюреру и великой Германии и расписка о неразглашении тайны были готовы, Леонид посмотрел на часы. До возвращения Рунцхаймера оставалось еще двадцать минут. Внимание его привлек настольный календарь. На листке значилось двадцать седьмое апреля.

«Ровно месяц прошел с того дня, когда мы с Пятеркиным перешли линию фронта, – вспомнил Леонид. – Ровно месяц. Где теперь Виктор? Если дошел до Потапова, то должен уже вернуться к сестрам Самарским в Малоивановку. А от них узнает, что я арестован и... с этим известием вернется к Потапову. Да, все это малоутешительно. Надо как-то известить Самарских, что я здесь, в Кадиевке. А как? Найти подходящего человека, чтобы отправить его в Малоивановку, не так-то просто. На это может уйти много времени. Пожалуй, и сейчас уже поздно. Пятеркин мог не дождаться и вернуться к Потапову. Постой-ка, постой-ка... А что, если написать Самарским письмо и отправить его обычной почтой? Ведь никаких секретов передавать не надо. Напишу, что жив и здоров, работаю в Кадиевке, сообщу адрес. Простое, дружеское письмо к людям, с которыми познакомился во время своих скитаний. Даже немецкий цензор не заподозрит. Но зато для Пятеркина будет ясно, что я на свободе, работаю в Кадиевке. Ход верный. И не грозит никакими последствиями».

Леонид торопливо взял ручку и написал коротенькое письмо сестрам Самарским. Листок он сложил вчетверо, спрятал его в карман, рассчитывая отправить при первой же возможности. Стрелки часов показывали без десяти минут одиннадцать, когда Гарас вскочил со своей подстилки, подбежал к двери и уселся возле нее, поглядывая то на Леонида, то на закрытую дверь. Прошла минута-другая, а Гарас все продолжал терпеливо сидеть у двери, время от времени повиливая приветливо хвостом. Леонид машинально начал переворачивать назад листочки календаря. На одном из них он обратил внимание на лаконичную запись:

«Сгорел маслозавод. На месте пожара обнаружен труп господина Месса. Голова пробита тупым предметом. Вероятно, диверсия».

Едва Леонид успел прочесть эту запись, как Гарас поднялся на задние лапы, уперся передними в дверь и, распахнув ее настежь, улегся возле порога. С улицы послышался рокот автомобильного мотора, и «мерседес» Рунцхаймера остановился против окна.

«Вероятно, диверсия, – повторил шепотом Леонид. – Быть может, здесь, в Кадиевке, действуют советские патриоты? – подумал он. – Надо попытаться установить с ними связь». Сердце учащенно забилось. Он водворил страницы календаря в прежнее положение и приготовился к встрече своего шефа.

4

Виктор Пятеркин пролежал в походном госпитале шесть, дней. На молодом теле рана затягивалась быстро. Через четыре дня после ранения Виктор уже ходил, помогал сестрам ухаживать за ранеными, читал им из газет сводки Советского информбюро.

За это время капитан Потапов дважды приезжал в госпиталь и подолгу беседовал с Виктором, выясняя мельчавшее подробности его путешествия по вражеской территории, уточняя маршруты следования гитлеровских войск, места скопления танков и другой техники, о которых в короткой записке доносил Дубровский.

Вскоре капитан Потапов приехал вновь и увез Виктора в санаторий фронта, разместившийся в сорока километрах от Ворошиловграда.

– Вот здесь и поживешь дней двадцать, – сказал он, когда дежурная сестра проводила их в просторную, светлую комнату и показала Виктору его кровать, стоявшую возле самого окна.

– Почему так долго, Владимир Иванович? Меня ведь Борисов ждет. Я ему обещался через десять дней назад воротиться...

– Ничего, ничего. Он и двадцать подождет, раз так надо.

– Борисов-то подождет, да только война ждать не будет.

– Что? Что ты сказал?

– Говорю, война ждать не будет, – повторил Пятеркин. – Может, Борисов для вас какие-нибудь важные сведения приготовил. А вы меня тут двадцать дней держать собираетесь. Я же поправился. Еще дней пять – и могу идти. Ладно, Владимир Иванович?

И столько мольбы слышалось в голосе паренька, такая надежда сквозила во взгляде, что Потапов не мог ответить отказом.

Потапову не хотелось огорчать паренька, поэтому он умолчал о том, что уже подготовил другого разведчика, который в ближайшие дни отправится вместо Пятеркина за линию фронта, отыщет в Малоивановке сестер Самарских и через них установит связь с Леонидом Дубровским. По предложению Потапова этот разведчик еще вчера приехал во фронтовой санаторий. Он хотел ненароком познакомиться с Пятеркиным, чтобы выспросить у него, каким путем лучше добраться до Малоивановки, как выглядит дом сестер Самарских, узнать о поведении немцев за фронтовой полосой.

– Ну что ж, – сказал Потапов Пятеркину. – Скоро первомайский праздник. Давай договоримся так. Первое мая отпразднуем здесь, а второго соберем тебя в путь, к Борисову. Хорошо?

– Ладно... Мне что? Я – как вы скажете...

– Вот и чудесно! А теперь пойдем. Проводишь меня до машины.

По широкой каменной лестнице они спустились со второго этажа, миновали вестибюль со старым, выщербленным паркетом и вышли на большую площадку с пустыми цветочными клумбами, отделявшую здание санатория от зеленеющего парка.

– Владимир Иванович! А раньше, до войны, что здесь было?

– И раньше был санаторий. Только не военный, а угольщиков. Шахтеры тут отдыхали. Во время оккупации немцы под госпиталь это здание приспособили. А мы снова санаторий открыли – для выздоравливающих воинов. Пусть набираются сил перед решительным наступлением.

– А когда оно будет, Владимир Иванович?

– Не знаю – когда, но знаю точно – будет. Хотя, как Дубровский пишет, немцы тоже к наступлению готовятся. Кстати, когда вы в Малоивановке ночевали, с каким он там капитаном разговаривал?

– Такой толстоватый? С небольшой лысиной. Фамилия – Дитрих. Это я точно запомнил. Дядя Леня с ним полночи просидел. Немецкий шнапс они пили. Меня-то он спать отправил, а сам с ним все разговаривал. А утром... Я ж вам рассказывал! Утром дядя Леня мне говорил, что немцы под Курск много войск гонят. Говорил, что танк у них новый появился. «Тигр» называется. И броня у него такая толстая, что даже пушка не пробивает. Это он все от капитана Дитриха слыхал. Я ж все это уже рассказывал, Владимир Иванович!

– Верно, верно. Рассказывал. Просто я еще раз про это услышать хотел.

Они уже подошли к маленькому автомобилю «виллис», на котором приехали в санаторий. Шофер-солдат, поджидавший Потапова возле машины, уселся за руль.

– Ну, прощевай, Виктор. Мне пора. – Потапов протянул мальчугану руку. – А завтра утром встречай здесь эту машину. Я тебе сюрприз приготовил.

– Какой сюрприз, Владимир Иванович?

– По матери-то небось соскучился?

– Немножко соскучился, – стыдливо проговорил Виктор.

– Вот на этой машине завтра утром к тебе ее и привезут. Повидаешься. Я еще в госпиталь собирался ее доставить, да побоялся. Не хотел ее зря волновать. А теперь ты герой. Если сам не скажешь, она и знать не будет, что тебя пуля задела.

– Спасибо, Владимир Иванович! Вы только ей не говорите, что я второго мая опять туда собираюсь.

– Ни в коем случае! Это, брат, наша тайна, – сказал Потапов без тени улыбки. Закинув ногу, он уселся в машину, помахал рукой. – Ну, отдыхай пока. Будет время, я еще к тебе загляну.

– До свидания, Владимир Иванович!

«Виллис» тронулся с места и покатил к покосившимся воротам. А Виктор еще долго стоял, провожая его взглядом, пока не осела пыль, поднятая скрывшимся за поворотом автомобилем.

До вечера Виктор Пятеркин перезнакомился со многими солдатами и офицерами, отдыхавшими во фронтовом санатории. Поборов застенчивость, он даже сам заговорил с девочкой, которую звали Таней. Поначалу он стеснялся к ней подойти и всякий раз опускал глаза, когда она на него смотрела. Но его все больше и больше привлекала кобура, которую Таня носила на широком военном поясе. На вид Тане было не больше пятнадцати-шестнадцати лет, на ней было обыкновенное платье, и этот пистолет на широком поясе никак не вязался с ее сугубо гражданским видом.

От лейтенанта Пархоменко, забавного и веселого человека, Виктор узнал, что Таня партизанка, с простреленным легким была доставлена самолетом на Большую землю, а теперь окончательно поправилась и скоро вновь улетит к партизанам. Григорий – так звали лейтенанта Пархоменко – первым познакомился с Виктором. Был он невысок, широкоплеч, улыбка, казалось, никогда не сходила с его лица. Подойдя к Виктору, он молча показал ему пятак на своей заскорузлой ладони, потом положил пятак себе в рот, за щеку, а вытащил его из-за уха.

И только после этого проговорил:

– Ловкость рук – и никакого мошенства!

Виктор недоверчиво посмотрел в его карие, с лукавинкой, глаза, улыбнулся и спросил:

– А еще раз можете?

– Добре. Только сперва пятак отдай.

– Он же у вас в руке! – удивленно проговорил паренек.

– Где? – лейтенант разжал руку. На его шершавой ладони ничего не было. – Ты, хлопец, на меня не кивай. Пятачок у тебя в кармане лежит. – С этими словами он полез к Виктору в карман куртки и вытащил все тот же пятак.

– А как это? – только и сумел от удивления проговорить Виктор.

– Очень просто. Будешь со мной дружить, я тебя еще и не таким фокусам научу.

Виктор последовал за лейтенантом Пархоменко в парк. Назвавшись разведчиком, лейтенант рассказал Виктору, как не раз брал в плен «языка». Причем все немцы, которых приходилось ему доставлять в свой штаб из-за линии фронта, были почему-то тяжелыми и толстыми, и у каждого почему-то подкашивались ноги от страха. По словам лейтенанта Пархоменко, выходило, что взять «языка» – дело плевое, а вот дотащить его на себе до расположения наших войск – самая трудная задача.

Рисуя мельчайшие детали своих походов за «языком», лейтенант Пархоменко красочно жестикулировал, на лице его появлялась гримаса страха, закатывались глаза, когда он копировал захваченных им немцев. Причем раньше чем начать какую-либо новую историю, лейтенант Пархоменко расспрашивал Виктора о его боевых делах. Поначалу паренек отмалчивался. Но однажды лейтенант сказал:

– Ты небось и немца-то живого не видел.

Виктор насупился и проговорил:

– Видел. И не одного.

– Небось пленных?

– И вовсе не пленных.

– Где ж ты их видел?

– На той стороне.

– Ишь ты! Партизанил, что ли?

– И вовсе не партизанил, а был связным у секретаря подпольного обкома.

– Вона куда махнул. Кто же тебе такое дело доверил?

– Моя школьная учительница. Она его задания выполняла. А я эти задания ей передавал и опять же ему докладывал.

– Молодец, и на том спасибо. Только я думал, раз тут находишься, значит, в бою побывал.

Виктору очень хотелось рассказать лейтенанту, как он ходил с Дубровским за линию фронта, как выполнял ответственное задание командования, как, наконец, доставил сведения о противнике. Но, помня, что никому не имеет права говорить об этом, он сдержался и робко ответил:

– Не. Я в бою не был. А сюда меня отдохнуть привезли на несколько дней.

Чувствуя, что паренька не так легко вызвать на откровенность, лейтенант Пархоменко решил схитрить.

– А я прошлой осенью в такой переплет попал, что еле ноги унес. Немцы нас в селе Малоивановка окружили...

– Где, где? – перебил Виктор.

– В Малоивановке. Это неподалеку от Алчевска, раньше он Ворошиловском назывался.

Виктор насторожился.

– Так вот, – продолжал Пархоменко, – окружили нас немцы в этом селе. Жаркий бой разгорелся. Нас всего рота, а их не меньше двух батальонов. И решили мы биться до последнего, в плен не сдаваться. А у них минометы, садят по селу из всех калибров. Половина хат горит, а мы все отстреливаемся, немцев не подпускаем.

– Неправда это, – спокойно проговорил Виктор.

– Почему неправда? Думаешь, я вру?

Впервые за весь разговор лейтенант Пархоменко перестал улыбаться.

– Может, и не врете, а неправда это.

– Ну, почему же ты мне не веришь?

– А потому, что я был в Малоивановке. Там ни одной хаты погоревшей нет.

– Так, может, ты до войны там был?

– Нет. Недавно. Еще и месяца не прошло.

– Интересно, что же ты там делал, в Малоивановке?

– Так, по делам заходил.

– Ну, расскажи, расскажи, как она выглядит, твоя Малоивановка? Может, это совсем и не то село. Где там ночевал?

– Я не останавливался, я мимо проходил. Там все хаты целы, будто и войны не было.

Лейтенант Пархоменко больше ни слова не мог вытянуть у Виктора.

Уже несколько минут они сидели молча на скамейке парка, когда неподалеку от них прошла Таня с пожилой женщиной в форме военного врача. Вот тут-то, чтобы вновь завязать разговор, лейтенант Пархоменко и рассказал Виктору о Тане. Но разговора не получилось. Молча выслушав Танину историю, Виктор поднялся со скамейки и пошел к зданию санатория.

– Постой! Через двадцать минут обед! Пойдем вместе в столовую! – крикнул ему вдогонку лейтенант Пархоменко.

Виктор остановился, подождал, пока лейтенант подошел к нему, и в упор спросил:

– Дядя Григорий! А зачем вы мне про Малоивановку врали?

– Вот чудак! Да разве их мало, Малоивановок? Ты в одной, видно, был, а я про другую рассказывал, – без тени смущения проговорил Пархоменко. – Я было хотел тебе показать, как фокус делается, а ты вдруг ни с того ни с сего обиделся.

– Да нет, я не обиделся. Просто сидеть надоело, – отговорился Виктор.

До самого вечера лейтенанту Пархоменко так и не удалось вызвать парнишку на откровенный разговор. Всякий раз, когда лейтенант подходил к Виктору и заговаривал с ним, тот односложно отвечал на вопросы и под различными предлогами отходил к другим отдыхающим.

Теперь все внимание паренька было уделено Тане. Нет, он еще не познакомился с ней, но, куда бы она ни шла, он неотступно следил за ней взглядом, старался держаться поближе. Ему нравилась ее походка, прямые, зачесанные назад волосы цвета соломы, большие голубые глаза, смуглое обветренное лицо с маленькой родинкой на левой щеке и даже облупившийся нос, придававший ей вид озорного мальчишки.

Виктор не мог понять, почему его словно магнитом тянет к этой девчонке. Ему казалось, что она хвастается своим пистолетом. И в глубине души он проклинал ее за это. «Подумаешь, фасонит!» – думал он. И тем не менее Таня овладела его мыслями. Он начал фантазировать, как было бы славно, если бы они вместе оказались в тылу врага. Они могли бы выслеживать и убивать фашистов, нарушать связь, добывать ценные сведения о противнике. Но каждый раз, когда Таня посматривала на него, Виктор, будто провинившийся, опускал глаза.

Наконец вечером, перед началом кинофильма, он решился и подошел к девочке.

– Ты чего с пистолетом ходишь иль боишься кого? – сурово спросил он.

– Кого мне бояться? Просто деть некуда, вот и ношу.

– А почему не сдала? У меня-то еще в госпитале отобрали.

– A у партизан не отбирают, потому как получать потом не у кого. Этот я сама добыла. Трофейный. «Вальтер», немецкий.

– Я и сам вижу, что «вальтер». У меня точно такой был. Только я его не в кобуре носил, а в кармане.

– Прятал, что ли?

– Ага.

– От кого?

– От немцев.

Девочка рассмеялась.

– Ты чего? – обиженно спросил Виктор.

– Так просто. Забавно у тебя получилось. От немцев спрятал, а свои отобрали.

Закипавшая было злость неожиданно улетучилась, и Виктор от души засмеялся.

– На войне всякое случается, – повторил он слышанную от кого-то фразу. И тут же спросил: – А ты из него хоть стреляла?

– Нет. Не пришлось.

– Давай постреляем?

– А где?

– Там, в парке, пруд есть. Лягушек полно. Айда туда, пока не стемнело!

– А кино?

– Хорошо! Сегодня фильм посмотрим, а завтра утром постреляем.

– Ладно! – кивнула Таня. – А тебя как зовут?

– Меня? Виктор!

– А меня – Таня!

– Это я уже знаю.

– Откуда?

– Так, один человек сказал.

Словно из-под земли перед ними вырос лейтенант Пархоменко.

– Отчего молодежь носы повесила? – улыбчиво спросил он. – Пойдемте, я вам необыкновенный фокус покажу.

– Не, мы в кино собрались, – ответил и за себя, и за Таню Виктор.

– И в кино успеете, и фокус посмотрите, – настаивал Пархоменко. – Там, в столовой, еще только экран развешивают.

– А почему ты не хочешь? Пойдем, – предложила Таня.

– Не, я тут побуду. Уже насмотрелся этих фокусов.

Девочка стояла в нерешительности.

– Раз Виктор Пятеркин сказал, значит, так и будет. У него слово твердое, – спрятав улыбку, проговорил лейтенант Пархоменко.

– Откуда вы мою фамилию знаете? – насупившись, спросил Виктор.

– Вот чудак, – опять улыбнулся Пархоменко. – Ты что же, инкогнито здесь живешь? Спросил дежурную сестру – она и сказала.

Виктор не знал, что такое «инкогнито», но спрашивать у лейтенанта не стал. Его настораживала та навязчивость, с которой лейтенант Пархоменко пытался завоевать его расположение.

А тот продолжал:

– Ты, хлопчик, не дуйся. Мы еще с тобой в Малоивановке встретимся.

«Опять с этой Малоивановкой пристает», – подумал Виктор и, чтобы отделаться от лейтенанта, обратился к своей собеседнице:

– Пойдем, Таня, в зал, места займем.

– Пойдем, – согласилась девочка.

– А меня с собой не хотите брать? – крикнул им вдогонку Пархоменко.

Но ни Виктор, ни Таня даже не обернулись.

На другой день лейтенант Пархоменко исчез из санатория. Виктор не видел его за завтраком, не встретил в парке, где, дождавшись мать, долго гулял с ней по причудливым аллеям. В голубом бездонном небе не было ни единого облачка, весеннее солнце нещадно палило землю, и все обитатели санатория заполнили небольшой парк.

Успокоившись после первых минут радостной встречи с сыном, Мария Викторовна без умолку рассказывала ему о последних письмах отца, о знакомых сверстниках Виктора. Поглядывая на сына, она сокрушенно вздыхала:

– Ох! Скорей бы уж все это кончилось! Отец на фронте, так ему ж нельзя иначе – военнообязанный он. А ты-то чего? Малой еще. Неужто без тебя не побьют германца?

Виктор не знал, как утешить мать, и отмалчивался. Ему хотелось побыстрее распрощаться с ней и отправить обратно в город. К тому же из-за ложного стыда он боялся встретить лейтенанта Пархоменко (вдруг тот потом будет называть его маменькиным сынком). Именно поэтому Виктор внимательно всматривался в каждого встречного, пытаясь заранее разглядеть лейтенанта, чтобы вовремя свернуть с матерью на другую аллею.

Но... лейтенанта Пархоменко нигде не было видно.

Когда же на одной из аллей показалась Таня, Виктор кивнул на нее и сказал матери:

– Видишь, девчонка, не больше меня, а в партизанах воюет.

Мария Викторовна глубоко вздохнула и ничего не ответила.

Не более двух часов провел Виктор с матерью, а когда она уехала, побежал разыскивать Таню. Нашел он ее в парке. Девочка одна сидела на скамейке и читала книгу. Виктор подсел к ней и спросил:

– Чего читаешь?

– «Войну и мир», – не отрываясь от книги, ответила Таня.

– Интересно?

– Ага...

– Ты кем хочешь быть, когда вырастешь? – неожиданно спросил Виктор.

Таня подняла свои голубые глаза и пристально посмотрела на Виктора.

– Я – врачом. Людей лечить буду. А ты?

Виктор не ожидал встречного вопроса и несколько замешкался.

– Ну, кем же ты будешь? – настойчиво повторила Таня.

– Хочу в летчики, – неуверенно сказал он.

– Наверно, вчера, после кинофильма, решил?

– Не, я этот фильм до войны видел. Еще в школе с ребятами пели про любимый город.

– А какой твой любимый город?

– Ворошиловград и... Москва. После войны обязательно, поеду в Москву, посмотреть хочется...

– Я Харьков люблю. Перед войной один раз там с отцом была, на всю жизнь запомнила.

– А живете где?

– Село Валки. То между Харьковом и Полтавой.

Таня замолчала, видимо вспомнив родные места. Притих и Виктор. Некоторое время ребята сидели молча.

– Айда на пруд лягушек стрелять! – предложил вдруг Виктор.

– У меня патронов мало.

– Сколько?

– Две обоймы, по семь штук.

– Подумаешь, одну расстрелять можно.

– А как семь на двоих поделим?

– Твой пистолет, значит, четыре – тебе, а мне – три. – Видя, что Таня колеблется, Виктор проговорил: – Ну не жадничай... Пойдем... Я загадал...

– Что загадал?

– Если хоть в одну лягушку попаду, буду летчиком, а если нет, значит, не судьба.

– Эх ты, а еще в летчики захотел... У летчиков знаешь какой характер? Им все нипочем. Летчик решит что-нибудь – обязательно своего добьется.

– Откуда ты знаешь?

– А вот знаю. У нас в отряде был один летчик. Сбили его под Киевом. Я его дядей Васей звала. Так он что скажет – обязательно сделает. Задумал раз мину смастерить и смастерил. Потом этой миной немецкий эшелон под откос пустил.

– А что? Я просто так загадал, – оправдываясь, перебил ее Виктор. – Могут и по здоровью не взять. Айда, пойдем постреляем.

– Ладно уж, уговорил! – рассмеялась Таня.

Она сорвала с ветки зеленеющий молодой листочек и, заложив им страницу, захлопнула книжку.

– Только, чур, я первая буду стрелять, – тихо сказала она, поднимаясь со скамейки.

– Ладно! – согласился Виктор. – Твой пистолет – тебе начинать.

Вскоре со стороны пруда послышались редкие одиночные выстрелы.

* * *

Капитан Потапов приехал в санаторий во время завтрака. До Первого мая оставалось еще два дня, и появление Потапова в столовой было для Виктора Пятеркина полнейшей неожиданностью. Завидев его еще в дверях, Виктор выбежал из-за стола.

– Здравствуйте, Владимир Иванович! Вы кого ищете?

– Никого не ищу. К тебе в гости пожаловал, – сказал Потапов, не выпуская руку паренька из своей огромной ладони.

– Пойдемте завтракать.

– А у тебя что, лишняя порция есть?

– Не-е, здесь официантки хорошие. Мне всегда добавку дают, когда попрошу. Чего-нибудь и для вас найдут.

– Нет, Виктор, спасибо. Я уже завтракал. А ты иди доедай. Я тебя в садике подожду. Разговор у нас будет с тобой серьезный.

Виктор опустил глаза.

– Небось из-за лягушек, – пробурчал он виновато.

– Какие лягушки? – не понял Потапов. – Иди, иди. Ешь. Поговорим после завтрака.

Он подтолкнул Виктора к столу, а сам повернулся и направился к выходу.

«Уже нажаловался», – подумал Виктор, вспомнив скандал, который учинил начальник санатория ему и Тане за стрельбу но лягушкам. Тогда Виктор был счастлив, что убил не одну, а целых две лягушки. Но радость эта была омрачена появлением возле пруда какого-то майора, оказавшегося начальником санатория. Тот накричал и на Виктора, и на Таню, грозил выгнать обоих из «лечебного учреждения». Эти слева особенно запомнились Виктору. А потом, пригласил их к себе в кабинет, записал, из каких частей они сюда прибыли, обещал сообщить командованию об их поведении, а под конец забрал у Тани пистолет и спрятал его в свой сейф...