Текст книги "Повести"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 43 страниц)

Дубровский вспомнил, как один из чехов, присутствовавших на вечеринке, протянул Максу Борогу свежую газету и ткнул пальцем в первую полосу. Дубровский вместе с Максом успел прочесть официальное сообщение, подписанное Карлом Германом Франком – статс-секретарем протектора Чехии и Моравии. Возвращая газету своему товарищу, Макс Борог сказал:

– Франк возомнил, что любой судетский немец может повелевать чехами. Посмотрим, что из этого получится.

Тогда Дубровский не придал значения этим словам. Но теперь, взвешивая дальнейшие рассуждения Макса по дороге домой, он склонен был думать, что фельдфебель Борог не так уж рьяно служит немцам, как хотелось бы Рунцхаймеру.

«В сущности, для гитлеровцев чехи тоже народ второстепенный. И Макс прекрасно понимает это, – размышлял Дубровский. – Следовательно, вполне вероятно, что он сочувственно относится к русским. А если так, то мы можем найти с ним общий язык. Ведь о Потемкине наши мнения совпадают. И Макс не случайно предупредил меня, чтобы я не доверял Потемкину. Правда, смешно. Кому здесь можно довериться? Здесь почти все доносят Рунцхаймеру друг на друга. Каждый стремится выслужиться, доказать свою преданность Гитлеру и «великой» Германии. Придется и мне следовать их примеру, чтобы не выделяться среди них. Тогда я должен донести Рунцхаймеру на Макса. Но я этого не сделаю. А вдруг Макс прикидывается, вдруг он действовал по заданию Рунцхаймера? Ну что ж, если придется объясняться по этому поводу, скажу, что не придал значения пьяной болтовне фельдфебеля Борога. Поэтому и не доложил. Сам-то я никакой крамолы не говорил. Но это так, на всякий случай. Дальнейшее покажет, что собой представляет Макс Борог. А главное сейчас – отправить Алевтину Кривцову в Малоивановку за Пятеркиным. Постой-ка, постой-ка. А если попросить Макса достать в полиции пропуск для Алевтины? Ведь он знает, что у меня есть девушка. Скажу, что попросила у меня пропуск, чтобы сходить за продуктами в село. Многие обращаются с такими просьбами. Риск небольшой. Неудобно, мол, беспокоить Рунцхаймера по такому пустяку. Если Макс достанет для нее пропуск – это уже кое-что...»

Было далеко за полночь, когда Леонид уснул.

8

После утреннего построения Дубровский подошел к Максу Борогу.

– О! Я, кажется, основательно нализался вчера, – проговорил тот, протягивая ему руку.

– Я бы не сказал. Все было в пределах нормы.

– Хороша норма. Спасибо, Леонид, что дотащил меня до постели. Один бы я ни за что не добрался домой. У меня еще и сейчас голова раскалывается на части...

– В таких случаях у нас в России опохмеляются.

– O! С утра я не привык. Я уже проглотил таблетку от головной боли. А ты еще не забыл эту белокурую бестию?

– Я уже говорил вам, что у меня есть другая дама.

– Да, да. Я помню.

– Ради нее я хотел бы обратиться к вам с деликатной просьбой.

– Я готов сделать все, что в моих силах.

– Господин фельдфебель, моя знакомая собирается пойти в село Малоивановку за продуктами. Для этого ей необходим пропуск. Она обратилась ко мне, но я еще так мало работаю в ГФП, что не считаю возможным брать для нее пропуск в русской полиции. Если вас не затруднит сделать это для меня, я был бы вам очень признателен.

– Хорошо! Я достану для нее пропуск, только не зови меня больше фельдфебелем. Еще вчера вечером я просил тебя об этом...

– Я думал, вы уже забыли, о чем говорили вчера.

– Я никогда ничего не забываю, даже если бываю пьян. Запомни это, Леонид. Как зовут даму вашего сердца?

– Алевтина Кривцова.

Макс Борог достал из кармана блокнот и сделал для себя пометку.

– Если я правильно тебя понял, то сегодняшний вечер ты даришь ей?

– Да. Хотел бы сегодня же отдать ей пропуск.

– У тебя будет эта возможность. К обеду я тебе его принесу.

– Спасибо, Макс. Я тебе очень признателен...

– На твоей благодарности далеко не уедешь. Лучше познакомь и меня с твоей фрейлейн. Наверное, у нее есть подруги. Быть может, и мне улыбнется одна из них.

– Хорошо! Я поговорю с ней на эту тему.

– Господин Дубровский, вас просит зайти фельдполицайсекретарь Рунцхаймер! – крикнул Вальтер Митке, выходя из дверей барака.

– Спасибо! Бегу! – ответил Дубровский и, обращаясь к фельдфебелю Борогу, добавил вполголоса: – Извини, Макс. Ты же знаешь, Рунцхаймер не любит ждать.

Он расправил ремень, одернул куртку и побежал к Рунцхаймеру.

Войдя в кабинет шефа, Дубровский обратил внимание на подстилку, где обычно лежал Гарас. Собаки не было. Рунцхаймер перехватил его взгляд, загадочно улыбнулся.

– Сегодня Гарас выполняет особое поручение, – пояснил он.

За дверью, ведущей в спальню, послышался громкий, отрывистый лай.

– Видите, он докладывает, что у него все в порядке. – Рунцхаймер беззвучно рассмеялся. – Он даже на расстоянии чувствует, когда говорят о нем, и немедленно подает голос.

– А за какую провинность вы изолировали его?

– О, нет! Гарас безупречен. Я никогда его не наказываю. Сейчас он охраняет в спальне мою даму. Я запретил ей вставать с постели. Гарас понял меня с полуслова. Он вскочил на кровать, улегся у ее ног, и я уверен, что без моей команды он не покинет своего ложа.

Пересиливая отвращение, Дубровский заставил себя улыбнуться.

– Господин фельдполицайсекретарь, я восхищен вашей изобретательностью! – проговорил он. – Клянусь, я никогда бы не додумался до такого развлечения.

– А вам это и не доставило бы удовольствия, господин Дубровский. Только настоящий немец может по достоинству оценить мою шалость. Но сейчас разговор о другом... Я распорядился, чтобы Алекс передал вам нескольких наших агентов. Вы будете принимать их в комнате номер семь в здании русской вспомогательной полиции. Эта комната закреплена за нами. Ключ у дежурного по полиции. Надеюсь, вы понимаете, что появление этих людей здесь, в ГФП, могло бы навлечь на них подозрение местных жителей. В русской полиции – дело другое. Туда ходят почти все, кто проживает в Кадиевке. Поэтому наши люди принимают своих агентов только в полиции. Сегодня в десять часов туда придет господин Золотарев, Александр Золотарев. До сих пор он был на связи у Алекса. Теперь я поручаю его вам. Это житель села Максимовка. Запишите его сообщения. Наиболее интересные донесения пусть он напишет сам. Договоритесь с ним о следующей встрече. И поставьте ему задачу побывать у знакомых здесь, в Кадиевке. У него есть такие знакомые. Пусть попытается выяснить, кто взорвал водокачку, кто расклеивает листовки со сводками советского командования. Для нас это теперь главное. Вам ясно?

– Будет исполнено, господин фельдполицайсекретарь!

– И еще. Вам, господин Дубровский, пора уже и самому обзаводиться знакомствами в Кадиевке. При случае сами вербуйте себе агентов. Чем больше наших тайных агентов будут информировать нас, тем легче будет очищать тылы германской армии от вражеских элементов.

– Я понял вас.

– Прекрасно! Можете идти.

– Прошу прощения, господин фельдполицайсекретарь! Я хотел бы уточнить один вопрос.

– Пожалуйста.

– Я хотел бы знать, имею ли я право в случае необходимости направлять своих знакомых в ближайшие села для выяснения обстановки.

– Несомненно! Этим правом пользуются все сотрудники тайной полевой полиции. А вы сами не должны отлучаться из Кадиевки без моего разрешения. Это относится не только к вам лично. Каждый, кто работает в нашей внешней команде, не имеет права выезжать из Кадиевки без моего ведома.

– Я понял вас, господин фельдполицайсекретарь! Разрешите идти?

– Да. Когда вернетесь из полиции, зайдите ко мне.

– Будет исполнено.

Дубровский щелкнул каблуками и вышел из кабинета Рунцхаймера. До встречи с тайным агентом было еще более часа. Чтобы скоротать оставшееся время, он решил пройтись на базар, который располагался всего в трех кварталах от русской вспомогательной полиции.

Неторопливой походкой Дубровский направился со двора ГФП на улицу. Деревья, высаженные вдоль тротуаров, шелестели зеленой листвой. По небу плыли отдельные облака. И если бы не солдаты в зеленых мундирах, вышагивающие неровным строем по мостовой, то можно было подумать, что нет войны, что не гибнут люди на фронтах от Белого до Черного моря.

Дубровский шел и думал, что последний разговор с Рунцхаймером открывает перед ним большие возможности. «Значит, я могу без особого риска отправить Алевтину Кривцову в Малоивановку. Она будет осуществлять связь между мной и Пятеркиным. А мальчонку надо держать подальше от себя. Пусть находится у сестер Самарских. Так и договоримся с Виктором, когда она приведет его в Кадиевку».

Впереди показались ворота рынка, за которыми кипела суетливая толпа. Как только Дубровский окунулся в ее гущу, он обратил внимание, как торопливо расступаются перед ним люди, как, испуганно озираясь по сторонам, прячут они старые, потрепанные вещи, куски мыла, пачки махорки. На базаре процветал обмен. Меняли ботинки на муку, муку на сигареты, мыло на картошку, рубашки на селедку. Кое-кто торговал и на деньги.

Дубровский бесцельно бродил по базару и собирался уже уходить, когда вдруг увидел Алевтину Кривцову. Она стояла возле пожилой деревенской женщины, которая придирчиво разглядывала мужской пиджак, выворачивая его то на одну, то на другую сторону. Дубровский остановился в двух шагах позади Алевтины.

– Он почти совсем новый, – донесся до него голос Али.

– И где ж он новый? Бона локоток потертый, да и подклад блеклый, – придирчиво выговаривала пожилая женщина. – Две бутылки красная ему цена. Больше не дам.

– Хорошо, я согласна, – ответила Алевтина.

Дубровский удивился. Не видя, что за товар скрывается в кожаной сумке женщины, он решил, что Алевтина меняет пиджак на самогон. Лишь подойдя поближе, он понял свою ошибку. Набросив пиджак на руку, женщина извлекла из сумки и протянула Але две бутылки подсолнечного масла, заткнутые пожелтевшей промасленной бумагой.

– Здравствуйте! – проговорил Дубровский, склонившись над Алиным ухом.

От неожиданности Алевтина вздрогнула и обернулась, но, узнав Леонида, рассмеялась.

– Ой, как вы меня испугали! Вот уж не ожидала встретить вас на базаре.

– А я знал, что увижу вас здесь, – пошутил Дубровский.

– Значит, гестапо не зря ест хлеб, – в тон ему ответила Алевтина.

– Зачем же сразу так?

– А как вы хотели? Если вы каждую минуту знаете, где я нахожусь, значит, за мной следят. Не так ли?

– Не совсем так. Просто в последние дни я очень много думал о вас. Видимо, поэтому меня потянуло на базар, понадеялся, что здесь встречу. Но это все шутки. А если говорить серьезно, то мне просто необходимо повидать вас сегодня вечером.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, пока ничего. Но встретиться нам надо. Мы не виделись три дня, и я успел соскучиться по вашему дому.

– Так в чем же дело! Я всегда рада вас видеть. Приходите сегодня, мы с мамой будем ждать.

– Непременно приду. Около восьми – не поздно?

– Нет, нет.

– Тогда я не прощаюсь. До вечера.

Алевтина молча кивнула в ответ.

В полиции дежурный услужливо подал Дубровскому ключи от комнаты номер семь. Она располагалась на первом этаже, и он без труда отыскал ее. Отпирая дверь, Леонид приметил в коридоре невысокого лысеющего человека, державшего свою кепку двумя руками на уровне живота. Дубровский взглянул на часы. Стрелки показывали без семи минут десять. Он уверенно распахнул дверь и шагнул в комнату.

Единственное окно здесь было зашторено порыжевшей занавеской. Небольшой письменный стол возвышался почти посредине комнаты. По обе его стороны стояли одинаковые стулья. Еще три таких же стула выстроились у стены. Дубровский не успел еще как следует оглядеться, когда в дверь постучали.

– Да-да! Войдите!

Дверь слегка приоткрылась. В образовавшуюся щель просунулась лысеющая голова с круглым одутловатым лицом и маленькими бегающими глазками.

– Простите, господин Потемкин. Мне хотелось бы с вами поговорить.

– Пожалуйста. Проходите, садитесь.

Дубровский понял, что это не тайный агент, ради которого его направил сюда Рунцхаймер. Ведь, по словам Рунцхаймера, тот был на связи у Алекса и должен хорошо его знать.

Между тем пришелец плотно прикрыл за собой дверь, подошел к столу и, по-прежнему придерживая свою кепку двумя руками на уровне живота, опустился на стул.

– Господин Потемкин, один мой знакомый сказал, что вы принимаете здесь честных приверженцев нового порядка. И вот я...

– Простите, ваши имя и фамилия? – прервал его Дубровский. – Кто вы такой?

– Я Гаврила Крючкин. Проживаю здесь, в Кадиевке, – заискивающим тоном проговорил тот, не переставая улыбаться.

– Что вам угодно, господин Крючкин?

– Мне – ничего... Я только хотел помочь немецкому командованию раскрыть партизан.

– Это интересно, – несколько мягче произнес Дубровский. – Я вас внимательно слушаю.

– В нашем городе орудует целая банда. Организовал ее Кононенко. Они подожгли маслозавод, обстреливают немецкие автомашины. И водокачку они взорвали.

– Откуда вам это известно?

– Мне одна знакомая по секрету поведала. Предлагала вместе с ней листовки расклеивать. Она у них навроде бы как связная.

– Кто такая?

– Соседка моя, Лидия Смердова. Мы с ней вместе в школе учились.

– Минуточку! – Дубровский достал блокнот, записал названную фамилию. – Продолжайте.

– А чего продолжать?

– Рассказывайте, что еще она вам говорила.

– Больше ничего. Сказала только, что Кононенко все это организовал.

– Кто он, этот Кононенко?

– Раньше в горкоме партии работал. Каким-то начальником был.

– Где он проживает?

– А кто его знает? Небось где-нибудь скрывается. Нельзя ему теперича на виду быть.

– Откуда же вам известно, что именно они взорвали водокачку и подожгли маслозавод?

– Кому же еще? Больше некому.

– Вы что, дурачка разыгрываете? – вскипел Дубровский. – Только что уверенно заявили, что банда Кононенко взорвала водокачку, обстреливает немецкие автомашины, подожгла маслозавод, а теперь виляете. Какие у вас были основания, чтобы утверждать все это?

– Простите, господин Потемкин, не знаю вашего звания. Мне Лидка Смердова говорила, кроме листовок они еще какие-то большие дела делают. Вот я и решил, что они все это понатворили. А я что? Я к вам с честными намерениями... Главное – доложить об услышанном, а там ваша власть, вы и разбирайтесь.

– А имя Кононенко вам известно?

– Это знаю. Григорий Филиппович его зовут. А еще Лидия Смердова говорила, что листовки от Михаила Высочина получила. Этот у них в банде тоже не последний человек.

– Откуда знаете Михаила Высочина?

– Тоже с нами в школе учился.

– Адрес его помните?

– Улица Челюскинцев, дом один.

Дубровский записал в блокнот и этот адрес.

– Хорошо. Это уже немало, – сказал он, вглядываясь в маленькие бегающие глазки Крючкина. – А теперь зарубите себе на носу. Никому про них ни слова. Будете болтать лишнее – можете спугнуть. И тогда ответите головой. О том, что были здесь, у меня, тоже никто не должен знать. С этого дня вы становитесь моим тайным агентом. Придете сюда послезавтра к половине десятого. Я буду вас ждать.

В дверь постучали.

– Теперь идите. – Дубровский поднялся из-за стола и, не подавая руки Крючкину, взял его за талию, проводил до двери. Распахнув ее настежь, он выпустил Крючкина, который чуть не столкнулся с мужчиной, стоявшим за дверью. – Заходите, прошу вас! – предложил он тому.

Высокий, грузный и уже немолодой верзила, едва успевший посторониться, чтобы пропустить Крючкина, продолжал стоять в нерешительности.

– Прошу, прошу! Заходите, господин Золотарев.

Услышав свою фамилию, Александр Золотарев уже увереннее шагнул в комнату. Дубровский сам плотно прикрыл за ним дверь.

– Проходите к столу. Присаживайтесь. Будем знакомы, – сказал он, когда Золотарев опустился на стул. – Меня зовут Леонид Дубровский. Мне поручено работать с вами вместо Александра Потемкина. По указанию шефа Потемкин занимается теперь другим делом. Так что впредь будете встречаться только со мной.

– Очень приятно познакомиться, – густым, сиплым басом проговорил Золотарев.

– Итак, выкладывайте, что у вас там, в Максимовке?

Золотарев оживился:

– Доподлинно установлено, что у Матрены Алдохиной скрывается на чердаке русский солдат-окруженец. Фамилия неизвестна. Кроме того, Кузьмина Ольга сказывала, что ее подруга Кравцова Екатерина состоит в партизанской организации в Первомайке. В этой организации двенадцать подростков. Они расклеивают листовки, написанные от руки.

– Какие листовки? Может быть, это приказы германского командования?

– Не-е. Они, стервецы, Москву слухают. И про то сочиняют листовки.

– Адреса известны?

– А то как же? Кузьмина Ольга Ильинична.

– Отчество необязательно, – перебил его Дубровский.

Золотарев, не обращая внимания на замечание, продолжал:

– Проживает в Первомайке, Высокий поселок, дом двенадцать.

– Так, а Екатерина Кравцова где живет?

– Про то я не ведаю. Надобно Кузьмину допросить по всем правилам. А мне того не положено.

– Хорошо! Вот вам лист чистой бумаги. – Дубровский вырвал его из своего блокнота. – Напишите донесение с указанием адреса Кузьминой и Матрены Алдохиной.

– Это мы враз, это мы можем. Только мне бы карандашик еще.

Дубровский протянул Золотареву ручку. Взяв ее толстыми, заскорузлыми пальцами, тот налег грудью на стол и принялся, посапывая, выводить неровные строчки. Откинувшись на спинку стула, Дубровский исподволь наблюдал за его лицом. И без того морщинистый лоб его сморщился еще больше, нижняя челюсть отвисла. Видно было, с каким трудом дается ему эта писанина.

А Дубровский задумался. Он понимал, что вынужден будет доложить Рунцхаймеру о донесении агента Золотарева, и прекрасно представлял себе, что за этим последует. Вероятнее всего, этой же ночью и в Первомайку, и в Максимовку отправятся автомашины с полицейскими, которые по приказу Рунцхаймера поднимут с кровати Ольгу Кузьмину, а потом и ее подругу Екатерину Кравцову, и если последняя назовет своих товарищей, то и их вытащат из теплых постелей, выволокут на улицу и доставят в Кадиевку к Рунцхаймеру. А этот сопящий над листочком бумаги новоиспеченный «господин» будет безмятежно спать, и, быть может, никакие кошмары не будут мучить его в эту ночь.

«Ничего, придет время – и каждому подлецу будет предъявлен свой счет, – подумал Дубровский. – И Золотарев, и Крючкин получат сполна. – Но, вспомнив Крючкина, он невольно вспомнил и Кононенко, и Лидию Смердову, и Михаила Высочина с улицы Челюскинцев. – Что делать с ними? Ведь, кроме меня, Гаврила Крючкин никому о них не докладывал. И после моего предупреждения побоится сообщать о них кому-либо другому. А что, если рискнуть? Что, если попробовать скрыть эту подпольную патриотическую организацию? Но как? Убить Крючкина? Ведь он теперь мой агент. Могу назначить ему встречу где-нибудь в безлюдном переулке и там прикончить. В крайнем случае объясню, что задержал его, а он пытался бежать. А что, если его подослали ко мне специально? Это тоже не исключено. Рунцхаймер мог пойти на такую хитрость. Внешне оказывает доверие, чтобы усыпить мою бдительность, а сам подсылает своего человека... Ну, а если я ошибаюсь, если Крючкин не подослан, а я, доказывая свою верность, доложу обо всем Рунцхаймеру, что тогда? И Высочин, и Лидия Смердова будут арестованы и расстреляны. Еще неизвестно, сколько жизней потянут они за собой в могилу. Что делать? Рисковать! – неожиданно для самого себя решил Дубровский. – Да-да! Рисковать! Идет великая битва не на жизнь, а на смерть! Сотни тысяч советских людей рискуют жизнью, многие из них погибают! А почему же я должен отсиживаться, чтобы спасти свою? А разве моя жизнь дороже, чем несколько жизней советских патриотов? Но патриоты ли они? Не подставные ли это люди? Надо проверить, надо выяснить... И чем скорее, тем лучше...»

– Вот. Я уже написал, – перебил его мысли Золотарев.

Он пододвинул исписанный лист бумаги к Дубровскому и уставился на него своими белесыми глазами.

– Хорошо! От имени германского командования благодарю за усердие. А теперь постарайтесь побывать у ваших знакомых в Кадиевке, поговорите с ними о жизни. Попробуйте выведать, что им известно про взрыв водокачки, про пожар на маслозаводе. Земля слухами полнится. Быть может, кто-нибудь из них осведомлен, чьих рук это дело. И учтите, это задание самого шефа. Встретимся здесь послезавтра в это же время.

– Я постараюсь... Я похожу, погутарю...

– Вы разве украинец?

– Не, я русский. А что?

– Ничего. Просто я обратил внимание, как вы украинские слова употребляете.

– Так то ж просто. На Донбассе много хохлов живе, да и Украина под боком.

– Я так и понял. Спасибо за донесение. До следующей встречи.

Вслед за Дубровским поднялся со стула и Золотарев. Попрощавшись, он грузной походкой пошел к двери и, не оборачиваясь, исчез за ней. Дубровский подождал, пока его шаги не затихли в отдалении, а потом и сам вышел из комнаты.

Когда он очутился на улице, солнце стояло уже в зените. Было нестерпимо жарко.

Всю дорогу до ГФП Дубровский думал о донесении Крючкина. Уже подходя к воротам, он решил проверить Высочина. «Улица Челюскинцев, дом один. Сегодня же вечером, после свидания с Алевтиной, отправлюсь по этому адресу и попытаюсь выяснить, что это за личность». С этой мыслью он толкнул калитку, отдал честь часовому и направился к Рунцхаймеру.

Из деревянного гаража доносились душераздирающие крики женщины. Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать эти жуткие вопли, чуть приглушенные шумом работающего автомобильного мотора. Возле закрытых ворот гаража стоял грузовик, водитель которого, видимо по приказу старшего начальника, жал на акселератор всякий раз, когда раздавался пронзительный крик женщины.

Дубровский уже подошел к порогу в сени, за которыми была дверь кабинета Рунцхаймера, когда из гаража выбежал Потемкин. На его руке висела резиновая плетка. Внезапно голос женщины будто бы надорвался, начал стихать, переходя в чуть слышные стоны. Затих рев мотора. И отчетливо послышалась брань, с которой набросился Потемкин на водителя грузовика.

Белобрысый солдат оторопело моргал глазами, понимая, что провинился лишь тем, что недостаточно жал на педаль акселератора. Все это происходило в каких-нибудь двадцати пяти – тридцати метрах от Дубровского. Потемкин высказал все, что думал о водителе грузовика, повернулся, чтобы возвратиться в гараж, и в этот момент увидел его.

– Чего стоишь? Иди к нам! – крикнул он.

– Нет. Я должен идти к Рунцхаймеру.

– А Рунцхаймер здесь, в гараже.

– Тогда я подожду.

– Ну, как знаешь. А у нас тут интересная бабенка.

– Кто такая?

– Учительница. На связи была у подпольного секретаря, – сказал Потемкин, направляясь обратно в гараж.

Дубровский продолжал стоять, щурясь от солнечного света. Через мгновение из гаража вновь донеслись вопли и крики женщины. И вновь взревел дизельный мотор грузовика.

– И что ироды делают! – услышал Дубровский за своей спиной.

Он обернулся. На пороге стояла Марфа Ивановна.

– Здравствуйте, – сказал Дубровский.

– День добрый!

– Как ваша дочь?

Марфа Ивановна безнадежно махнула рукой:

– Оленька с перепугу под кровать забралась. Никак ее оттуда не могу дозваться. По-честному сказать, у меня у самой-то ноги дрожат. Ведь так и до смерти забить можно.

Дубровский глубоко вздохнул. Что мог он ответить этой исстрадавшейся женщине? Он и сам был подавлен тем, что творилось сейчас в гараже.

– Это все Алекс, Алекс, – причитала Марфа Ивановна. – Рунцхаймер сам не посмел бы так. А это Алекс, Алекс... Теперь опять он заставит меня отмывать кровь с его плетки.

– Ну, прошу вас, успокойтесь. – Дубровский подошел к ней и, чтобы отвлечь ее от тяжелых дум, спросил: – Марфа Ивановна, а вы Михаила Высочина не знаете?

– Как же не знать! В начале улицы Челюскинцев дом их стоит.

– Что за человек этот Михаил Высочин?

Она подняла свое заплаканное лицо. В ее взгляде было столько невысказанной тоски, столько грусти, и вместе с тем Дубровский уловил какую-то настороженность. Казалось, она все еще сомневается в его искренности. И чтобы растопить последнюю льдинку недоверия к себе, он сказал:

– Поверьте, Марфа Ивановна, я не сделаю этому человеку никакого зла. Напротив, я желаю ему только добра, если он его заслуживает. Но мне важно, очень важно знать, что он собой представляет. Вот почему я спрашиваю вас о нем. И если вы его действительно знаете, расскажите. Вы даже не представляете, как мне это необходимо.

– Ладно. Расскажу. Я и мать их знала. Славная была женщина. Я ее хорошо помню. Ведь я с ее дочерью, Марией, с сестрой Михаила Высочина, дружила. Помню, кавалеры все путали, кто из нас Марфа, а кто Мария. В семье у них часто бывала, поэтому и Михаила хорошо знаю. Года за три до начала войны закончил горный техникум, работал на шахте электрослесарем.

А подружка моя, Мария Высочина, вышла замуж за Василия Иванова. Был у нас такой. Работал в горкоме партии. Орготделом заведовал. Статный был мужчина. Да и Мария была хороша. Что фигура, что внешность. Заметная была девка. Когда немцы подходить стали, она с ребенком эвакуировалась. Теперь и не знаю где. А муж ее, Василий Иванов, остался. Только на погибель свою остался. Люди сказывали, что специально в городе оставили, для особой работы. Правда, сделать он ничего, не успел. Как немцы пришли, так дня через три-четыре его и арестовали. Теперь тоже не знаю, что с ним.

– Скажите, Марфа Ивановна, а его не мог выдать Михаил Высочин?

– Не-ет. Что вы, Михаил и Василий Иванов в большой дружбе были. К тому же родственники. Как-никак муж сестры. Не стал бы Михаил его выдавать, не такой он человек.

– А вы давно Михаила Высочина видели?

– Я к ним теперь не хожу. Так, иногда на улице разве встретимся. Поздороваемся – и в разные стороны. Сторонятся они меня. Обижаются, что у немцев работаю.

– Сам-то он что, не работает?

– Работает. Только на шахте он, а я вроде при штабе. Разное это дело.

– Спасибо вам превеликое, Марфа Ивановна. А за Михаила Высочина не беспокойтесь, я ему зла не сделаю.

– И вам за душевность вашу спасибо. Как брату родному, я вам доверилась. А почему – и сама не знаю... Глаза у вас добрые, видно поэтому.

Дубровский окончательно решил скрыть от Рунцхаймера сообщение о подпольной группе Кононенко, хотя бы до той поры, пока сам не переговорит с Михаилом Высочиным.