Текст книги "Повести"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

10

Леонид Дубровский смог вырваться к Алевтине Кривцовой лишь на второй вечер. Весь предыдущий день и половину ночи в гараже ГФП велись непрерывные допросы. Рунцхаймер, вернувшийся из Сталино в плохом расположении духа, буквально озверел, увидев подростков, привезенных из Первомайки. Он угрожал им, бил, истязал, требуя чистосердечных признаний о деятельности партизан. Но что могли сказать несовершеннолетние девчонки и мальчишки, большинству из которых не было и семнадцати, о какой-то подрывной работе!

Рунцхаймер прекрасно понимал, что никакой организованной партизанской группы эти ребята не представляют, и, казалось, именно это бесило его еще больше. Дубровский не знал, что на совещании у полицайкомиссара Майснера Рунцхаймер успел уже похвастаться, что раскрыл крупную, хорошо законспирированную подпольную организацию в Первомайке, и теперь его люди заняты ее уничтожением. Вот почему всеми правдами и неправдами он стремился выбить необходимые показания из этих перепуганных девчонок и мальчишек. Тем же занимались и следователи Рудольф Монцарт, Вальтер Митке, Карл Диль и Макс Борог. Последний первый не выдержал и откровенно сказал Рунцхаймеру, что не верит в эту подпольную организацию.

– Я не узнаю вас, Макс! – взревел Рунцхаймер. – Вы совсем разучились работать! Еще немного усилий – и эти ублюдки признаются во всем!

– Слушаюсь, господин фельдполицайсекретарь! Но наш Алекс так старается, что две девчонки валяются без сознания в моем кабинете.

– Выволоките их во двор и принимайтесь за других! – распорядился тот. – И учтите, сегодня никто не отправится отдыхать, пока мы не вырвем признания у этих бандитов.

Макс Борог вышел из гаража. Вслед за ним выбежал и Рунцхаймер. На лежаке осталась лежать привязанная к доскам обнаженная девушка. Спина ее была исполосована резиновой плеткой. Она тихо стонала. Рядом с ней стоял уставший до изнеможения полицейский Николай. Плетка свисала с его руки. Склонив голову, он виновато потупил взор, боясь встретиться взглядом с Леонидом Дубровским, который сидел за деревянным столом и вел протокол допроса.

За стеной, где раньше размещалась гаражная мастерская, слышался невнятный говор арестованных. Неожиданно донесся громкий девичий голос:

– Крепись, Зинка!

Но из уст избитой девушки вырвался лишь глухой стон.

Рунцхаймер вернулся в гараж вместе с Гарасом. Пес подбежал к лежаку, обнюхал девичье тело, слизнул кровь с бедра. Рунцхаймер заставил собаку подойти к нему.

– Развяжите ее! – распорядился он.

Дубровский перевел, и полицейский проворно развязал.

– Вставай!

И эту команду перевел Дубровский.

Девушка поднялась, стыдливо прикрывая руками тело.

– Переведите ей, что, если она не расскажет, кто поджег маслозавод в Кадиевке, я спущу на нее собаку.

Зная, что от Рунцхаймера можно ждать всего, Дубровский перевел эту фразу и тут же обратился к шефу:

– Господин фельдполицайсекретарь, а если она действительно не знает, кто это сделал?

– Это меня мало интересует, господин Дубровский. В таком случае пусть возьмет вину на себя.

Дубровский чуть не задохнулся в бессильной ярости.

– Господин фельдполицайсекретарь, – вырвалось у него, – если вам безразлично, я готов принять маслозавод на себя, но пощадите эту девушку! Посмотрите, она вся дрожит. Она же рассказала вам все, что знает. Будьте снисходительны к слабому полу.

– Я обещал сделать из вас мужчину, а вместо этого вы, кажется, намереваетесь превратить меня в слюнтяя. И как ни странно, у вас получается. Действительно, глупо предполагать, что эта девчонка – представительница слабого пола, как вы смели заметить, – могла спалить маслозавод, взорвать водокачку. На такое мог решиться какой-нибудь шустрый, отчаянный паренек. Вы правы, так будет правдоподобнее. Уведите! – распорядился Рунцхаймер. – И тащите сюда одного из ее кавалеров. Посмотрим, что он скажет.

До поздней ночи продолжался в гараже кровавый кошмар. Дважды разъяренный Гарас по команде хозяина бросался на обезумевшего подростка, который в конце концов не выдержал и стал оговаривать и себя, и своих товарищей. Рунцхаймер торжествовал. Теперь он мог доложить полицайкомиссару Майснеру, что обнаружил и уничтожил виновников поджога маслозавода и взрыва водокачки. Рано утром все члены так называемой партизанской банды из Первомайки были вывезены на окраину Кадиевки и расстреляны. А днем Рунцхаймер отправил срочное донесение в Сталино, в штаб ГФП-721, об успешно проведенной операции.

Вечером в награду за активное участие в обнаружении и обезвреживании преступников наиболее отличившимся следователям и переводчикам выдали по бутылке водки. Получил эту награду и Александр Потемкин. За ужином он предложил Дубровскому выпить вместе с ним. И тот согласился. Согласился для пользы дела, ради которого находился здесь.

Залпом осушил он почти полный стакан и, не закусывая, поставил его на стол.

– Извини, Алекс, меня ждет дама. Хочется отогреть тело и душу. Так что допивай сам.

– Давай погрейся, – подмигнул ему Александр Потемкин. – И я собираюсь пойти поразвлечься. После такой работы необходима разрядка, а то и не заметишь, как превратишься в зверя.

По дороге к Алевтине Кривцовой Дубровский думал о встрече с Виктором Пятеркиным, он жаждал услышать от него вести с той стороны. Но всякий раз, когда перед его мысленным взором возникал образ Пятеркина, вслед за ним нескончаемой чередой проплывали искаженные страхом и ненавистью лица мальчишек и девчонок из Первомайки. И он поклялся, что при первой же возможности отомстит Рунцхаймеру за их гибель.

На стук дверь отворила Алевтина. По ее лицу Дубровский сразу понял, что Виктор Пятеркин здесь. Не успел он переступить порог комнаты, как Виктор вскочил со стула и, раскинув руки, бросился к нему в объятия. Дубровский не ожидал такого порыва и растерянно гладил его вихрастые волосы.

– Как дошли? – спросил он Алевтину, взволнованно наблюдавшую эту сцену.

– За день управились. Мы еще вчера вечером тебя ждали.

– Не мог я вчера.

– А почему так долго не сообщали о себе Самарским? – спросил Виктор, высвободившись из объятий друга. – Я чуть назад не ушел. Думал, тебя уже нет...

Дубровский приложил к губам указательный палец.

– Леонид, а ты маму не встретил? Она там с дочкой гуляет возле дома.

– Нет, не видел.

– Ладно, вы тут поболтайте, а я к ним схожу, – сказала Алевтина, выходя из комнаты.

– Ну, рассказывай, брат, как там дела? – Дубровский усадил Виктора на стул и сам примостился рядом.

– Мне Самарские рассказали, как вас арестовывали. Я думал, что ждать уже нечего. Хотел обратно идти. А тут ваше письмо подоспело.

– Молодец, Виктор! Молодец, парень! Ты даже представить себе не можешь, как я рад, что ты здесь.

– Дядя Леня, а вы в самом деле теперь у немцев работаете?

– Да! Только грош цена всей моей работе, если ты не будешь ко мне приходить.

– А я буду, я буду, вы не сомневайтесь. Тут одного лейтенанта к вам посылали, так он не прошел, погиб. А я могу, я по-быстрому.

– Вот и молодец. Сегодня переночуешь здесь, а завтра пойдешь обратно к Владимиру Ивановичу. Только будь осторожен. Под пулю не попади. Очень важные сведения понесешь.

– Я постараюсь. Я по-тихому.

– На словах передашь Владимиру Ивановичу, что я работаю по заданию – во внешней команде ГФП-721. Не перепутаешь?

– А что такое ГФП-721?

– Это тайная полевая полиция 6-й немецкой армии.

– Так эту же армию под Сталинградом разбили и в плен взяли. И командующий ихний, Паулюс, тоже у нас в плену.

– Все верно, Виктор. Но гитлеровцы вновь сформировали армию и дали ей тот же номер. Вот и получилась новая шестая армия. Ясно?

– Понятно. Передам.

– Это как раз можешь не передавать. Об этом Владимир Иванович и без нас знает. А вот что я работаю переводчиком в тайной полевой полиции ГФП-721, передай обязательно. Номер не забудь, а буквы легко запомнить: Галина, Федор, Пелагея.

– Не-е. Имена попутать могу. Лучше Гоголь, Фадеев, Пушкин.

– А Фадеева откуда знаешь?

– Книжку его в школе читали, «Разгром» называется.

– Хорошо! Пусть будет по-твоему – Гоголь, Фадеев, Пушкин. В записке, которую я с тобой передам, ничего особенного, кроме адресов и фамилий, не будет. Зашьем ее, как ту.

– Я же в одной рубашке.

– А пистолет где носишь?

– И пистолета больше нету. Владимир Иванович сказал, что для связного пистолет – лишняя морока. С пистолетом попадусь – погибнуть могу, а так что с меня взять?

– И то верно. Тогда записку в ботинок, под стельку, спрячем. Сейчас земля сухая – не промокнет. Ты пока посиди тихо, а я напишу.

Дубровский достал из кармана блокнот, вырвал из середины двойной листочек и принялся писать.

«1. Светлана Попова. Блондинка. Волосы длинные, до плеч. Глаза голубые. Зубы ровные, белые. Большой лоб. Нос римский, с горбинкой. Рост средний. Полногрудая. Красивая. 22—24 года. Недавно была в Миллерово. Работала в тылу армии. Скоро опять будет у вас. Нем. командование возлагает на нее большие надежды. Необходимо обезвредить.

2. Хохлов Иван Григ. 1909 г. р., прож.: Краснополье, Тельмана, 4. Систематически использ. как агент в других нас. пунктах. Предал парт. орг. под руководств, капитана Руднева. Приметы: рябой, голуб. глаза. Заикается при нач. разговора.

3. В Серго работ. партиз. группа под рук. Кононенко. Сожгли маслозавод. Взорвали водокачку. Обстрел, нем. автомашины. Организация была нами скрыта, несмотря на донесение о ней. Донес Крючкин Гаврила. Хромой. Брат бывшего нач. отдела народного питания Серго. После предупреждения согласился молчать об организ.».

Дубровский усмехнулся, вспомнив, как утром принимал Крючкина в городской полиции. Тот пришел точно в назначенное время и, скрывая чуть заметную хромоту, подошел к столу, за которым сидел Дубровский.

– Разрешите присесть?

– Садитесь.

– Спасибо. – Он опустился на стул.

– А теперь нате бумагу и пишите расписку, что вы нигде и ни одним словом не обмолвитесь о партизанской организации Кононенко. В противном случае мы будем вынуждены вас расстрелять...

– За что же меня расстреливать?

– Пока не за что. А если будете болтать лишнее – расстреляем. Эта партизанская организация создана для выявления настоящих бандитов. Вы правильно сделали, что доложили о ней мне, но впредь придержите язык за зубами. Никому ни звука, иначе лишитесь головы. Ясно?

– Да куда уж яснее. А я ведь из самых благих намерений... Я что услышал – и сразу к вам.

– За это мы вас благодарим. Прошу вас зайти ко мне в следующий вторник.

– Куда уж теперь! – Крючкин испуганно отмахнулся и принялся писать расписку.

Эта расписка лежала теперь у Дубровского в заднем кармане брюк. «Надо не забыть ее уничтожить», – подумал он, продолжая составлять донесение.

«4. Див. «Мертвая голова» и «Викинг» перебрасыв. на север в район Харькова.

5. Демидов Георг. 1925 г. р., живет на шахте «Иван», в Макеевке, предал партизанск. орг. Клейстера. Отец Демидова был расстрелян немцами как коммунист-партизан».

Дубровский все продолжал писать, а Виктор Пятеркин терпеливо сидел рядом, восхищенно поглядывая на него.

В комнату вошла Алевтина.

– Ну, наговорились? Отвели душу? – спросила она.

– К сожалению, еще нет. Ты нас извини... И если можно, погуляй еще минут десять, – попросил Дубровский.

– Хорошо! Только учти, на дворе уже сумерки. Правда, дочка спит у мамы на руках, но надо бы ее в постель укладывать.

– Все понял. Всего десять минут.

Алевтина вышла, а Дубровский вновь стал писать.

– Вот, кажется, и все! – сказал он Пятеркину, сворачивая исписанный листок. – Снимай ботинок.

Виктор послушно расшнуровал ботинок, стянул его с ноги и подал Дубровскому. Отодрать стельку было делом одной минуты. К приходу Алевтины Пятеркин был уже обут и спокойно беседовал с Дубровским.

– Алюша, а теперь мы с Виктором погуляем, а ты укладывай дочку, – сказал Дубровский, направляясь к двери.

Алевтина согласно кивнула:

– Тогда вы и скажите маме, чтобы шла сюда. А то я ей не разрешила возвращаться.

– Ладно. Это мы мигом.

Дубровский и Виктор Пятеркин зашли за дом, присели на сложенных горбылях.

– А теперь, Виктор, давай выкладывай, как там наши. Скоро ли наступать собираются?

– Я что, командующий? Откуда мне знать?

– Не понял ты меня, браток. Не о том я спрашиваю. Глаза-то у тебя есть? Видел небось, что на той стороне делается?

– Видел, конечно. Танков много подвозят. Артиллерию там разную. Самолеты летают. Только, говорят, все это на юг, на Кубань идет. Сказывают, что там сейчас наши пошли в наступление.

– Да, бои там действительно идут крупные, но до наступления еще далеко. Ну, что на словах просил передать Владимир Иванович?

– Сказал, что надеется на вас. Чтобы осторожнее вы были. И еще деньги просил передать, – спохватился Виктор, вытягивая из кармана замусоленную тряпочку, в которой были завернуты деньги. – Тут немного. Только двести тридцать марок. Он сказал, что больше нельзя. Подозрительно может быть, откуда у мальчика столько.

– И на том спасибо! – рассмеялся Дубровский. – А ты на что жил?

– У меня своих семьдесят было. Я их Самарской отдал. На еду.

– Они хорошо тебя встретили?

– Культурно. Я Евдокии Остаповне письмо от мужа принес. Потапов его нашел. Живой он. Она от радости даже заплакала. Меня отпускать не хотела. Говорит, чтобы до конца войны у нее оставался.

– Та-ак! Значит, завтра ты отправишься к ним. Переночуешь там, а послезавтра топай к Владимиру Ивановичу. Будь осторожнее. Очень важные сведения у тебя в ботинке. На словах передашь Владимиру Ивановичу, что у меня все в полном порядке. Работаю переводчиком в ГФП-721. Это полевое гестапо. Штаб у них в Сталино. Руководит им полицайкомиссар Майснер. А в Кадиевке внешняя команда, руководит ею фельдполицайсекретарь Рунцхаймер. Есть такая же внешняя команда и в Таганроге. Там командует фельдполицайсекретарь Брандт. В начале мая Брандт вскрыл и уничтожил в Таганроге крупную подпольную организацию. Расстреляно больше ста советских патриотов. Запомнишь?

Виктор пожал плечами.

– Ты, главное, фамилии запоминай. Майснер, Рунцхаймер, Брандт. А звания легкие. В Сталино – комиссар, а в Кадиевке и Таганроге – секретари. Только перед этими словами «полицай» приставишь. Понял? Майснер, Рунцхаймер, Брандт.

– Чего ж тут не понять? Все ясно.

– И еще. Передай Владимиру Ивановичу, что в Кадиевке действует подпольная организация. Руководитель – Кононенко. Я с ним не связывался, но если прикажут – свяжусь.

– Обязательно передам.

– И последнее. Недельку дома отдохнешь – и опять к Самарским возвращайся. Скажешь, чтобы они мне письмо послали с приветом от дяди Володи. Это будет наш пароль. Так я узнаю, что ты к ним снова вернулся.

– Ладно! – и еле слышно прошептал: – Майснер, Рунцхаймер, Брандт.

– А через фронт не страшно переходить?

– Что я, маленький?

И по тому, как он это сказал, по тому, как вздохнул, Дубровский понял, что этот вопрос слышит он не впервые и отвечать на него ему надоело.

– Ты, Виктор, не сердись. Может, я глупость сказал. Это от волнения, от радости, что я тебя увидел. Так что извини, браток, все мы за тебя переживаем.

И видимо, это признание растрогало мальчугана. Он вдруг преобразился, с него мигом слетела напускная солидность. Он быстро заговорил:

– Дядя Леня, мне только в темноте чуток страшно. Будто чудище какое на меня броситься может. А немцы? Наоборот, когда в темноте заслышу их разговор, даже легче становится. Вроде бы люди рядом. Прислушаюсь, обойду стороной – и дальше, в темень от них. Страшновато, но ничего. Надо – иду.

– К следующему разу я тебе справку достану. Вроде бы как пропуск у тебя будет, – сказал Дубровский. – А пока так пойдешь.

– У меня документов никто не спрашивает. Если остановят, поплачу немного, что родителей не могу найти. Они всегда отпускают. Я же им не говорю, что мне пятнадцать, говорю, что двенадцать лет. Откуда мне документы взять?

– И то правда. Может, без документов тебе даже сподручнее. Ну, айда в дом. Попрощаюсь с Алевтиной и тоже пойду. Мне уже пора.

Они поднялись.

– Да, чуть не забыл, – спохватился Дубровский. – Я там, в записке, об одной женщине написал. Так вот передай Владимиру Ивановичу, что это очень опасная преступница. Она немецкая шпионка. Уже ходила к нам в тыл и убила советского командира. Принесла немцам ценные сведения. За это они наградили ее орденом. Скоро она снова собирается на ту сторону. Ее надо поймать во что бы то ни стало. Запомнишь?

– Конечно. Я это ему обязательно передам. Такую гадину непременно изловить надо.

Они зашли в дом, прошли в комнату Алевтины. Та уже уложила дочку. Посреди стола стояла дымящаяся кастрюля. По комнате разносился аромат вареной картошки.

– А я уже за вами хотела пойти, – сказала Алевтина. – Садитесь, будем ужинать.

– Нет, нет, спасибо. Мне пора уходить. А вот Виктора покормите. Он завтра утром в путь отправляется. Ну, Виктор, счастливо тебе добраться. До свидания! – Дубровский протянул руку.

Мальчуган без тени смущения, как равный, подал ему свою.

– До свидания, дядя Леня. Сделаю все, как вы просили.

– И привет не забудь передать.

– Ладно.

Алевтина вышла проводить Дубровского.

– Леонид, зачем ты его торопишь, – шепнула она в сенях. – Пусть бы парень пожил у нас несколько дней.

– Нельзя! Не время ему здесь засиживаться. Завтра утром разбуди его пораньше, накорми на дорогу, и пусть отправляется в Малоивановку. Там ведь о нем тоже беспокоятся.

– Хорошо. Так и сделаю.

– Ну, а с подругой своей ты еще не переговорила? Не забыла про Макса?

– Про чеха твоего не забыла. Но с Ниной еще не виделась. Вчера боялась из дома уйти – все тебя ждала. Сегодня, сам видишь, время уже позднее. Завтра поговорю с ней, а там через день-два и встретимся.

– Устраивает. Завтра не обещаю, а послезавтра постараюсь к тебе заглянуть. Кстати, ты говорила, что до войны в самодеятельности участвовала.

– Да.

– Почему бы тебе не заняться этим делом сейчас?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду?

– Тут местные власти под эгидой немцев создают что-то вроде концертной бригады. Если согласна, я мог бы тебя пристроить. Это ведь тоже работа. И хлебную карточку получишь.

– Если можно, я бы не отказалась.

– Значит, договорились. А пока получай аванс. – Дубровский достал из кармана деньги, переданные ему Виктором, отсчитал сто марок и протянул их Алевтине. – На, возьми.

– Зачем это? Тебе и самому деньги нужны.

– Бери, бери, не теряй времени. Мне и без того хватит.

– Спасибо, Леонид!

Алевтина смущенно взяла измятые марки, зажала их в кулаке.

– До свидания! – Дубровский быстрым шагом вышел на улицу.

Прекрасное настроение не покидало его всю дорогу. Встреча с Пятеркиным вселила уверенность. За все время службы у немцев он впервые ощутил прилив новых сил. И все невзгоды – недружелюбные, осуждающие взгляды жителей, проживание в одной комнате с Потемкиным – казались ему теперь столь незначительными по сравнению с тем, что он делает для своего народа, что о них не хотелось думать.

Окрыленный, вернулся он к себе в комнату. Потемкина не было. Дубровский зажег керосиновую лампу и только теперь вспомнил, что не успел уничтожить расписку Гаврилы Крючкина. Он извлек ее из заднего кармана брюк, поднес к огню. Уголок листка начал желтеть и тут же вспыхнул ярким пламенем. Дубровский дождался, пока пламя не охватило всю расписку, и лишь тогда положил тлеющий листок на одну из грязных тарелок, оставленных на столе после ужина. Когда бумага превратилась в комочек пепла, он растер его между ладонями и отряхнул руки у распахнутого настежь окна.

С востока катились отзвуки далекой артиллерийской канонады. В южном, иссиня-черном небе сверкали россыпи мерцающих звезд. Где-то на большой высоте назойливо рокотал мотор неизвестного самолета. «Сколько людей не спит! Сколько их притаилось в этой темной, загадочной ночи! – подумал Дубровский. – Возможно, и капитан Потапов тоже не спит в своей хате. А может быть, он на передовой, может, переправляет через фронт новых разведчиков?»

Уже раздевшись и забираясь под одеяло, Дубровский вновь вспомнил о Пятеркине. Нет, он не волновался за него. Почему-то он твердо верил, что этот мальчонка проскочит через линию фронта и доставит его донесение командованию третьей ударной армии. И он не ошибся. Интуиция не подвела его. Через четыре дня Виктора Пятеркина, уставшего и возбужденного, доставили с передовой к Потапову.

11

Лейтенант, который привез Пятеркина в старой, потрепанной, видавшей виды «эмке» и решивший, что его заставили сопровождать сынишку какого-то большого начальника, стал невольным свидетелем того, как молчаливый, застенчивый паренек бойко отрапортовал капитану о выполнении боевого задания. А когда лейтенант удалился, высвободившийся из объятий капитана Потапова мальчуган тут же уселся на пол, снял ботинок, достал из него дотертую, грязноватую бумажку, обутый лишь на одну ногу, с ботинком в руке, вновь подошел к Потапову и с чувством величайшего достоинства передал ему эту бумажку.

– От Борисова! – сказал он.

– Молодец, Виктор! Отыскал-таки! Ну, рассказывай! Все по порядку рассказывай! – попросил Потапов.

Виктор уже уселся на предложенную табуретку и, радостно поглядывая на капитана, увлеченно заговорил:

– Фронт я перешел с разведчиками. Они и «языка»-то при мне взяли. За ночь я много прошел. Наверное, километров пять, а то и шесть. Днем в старом стоге отсиживался, а ночью опять шел. К утру далеко уже был. Самарские хорошо встретили. Евдокия Остаповна за письмо благодарила, обрадовалась, что муж живой. Я сказал, что Дубровского разыскиваю. Они ему отписали, что я у них нахожусь. Тогда он за мной какую-то тетку прислал. Она меня к нему и водила.

– Куда водила? Где он? – нетерпеливо спросил Потапов.

– В Кадиевке он. Работает переводчиком в... Гоголь, Фадеев, Пушкин! – тихо прошептал Пятеркин. – В ГФП-721. Это полевая полиция шестой армии. Еще он вам про женщину пишет. Это шпионка ихняя. Ее обязательно изловить надо. Он сказал, что она преступница опасная.

Последние слова Пятеркина Потапов почти не слышал. Он развернул донесение Дубровского и впился глазами в неровные строки.

– Так, так. И это важно. И это, – приговаривал он. – А это еще одно подтверждение переброски вражеских войск с нашего фронта. Молодец Леонид! – Потапов оторвал взгляд от листочка бумаги и, улыбаясь, посмотрел на Виктора: – А ты, малыш, молодец! Превеликая тебе благодарность.

– Какой же я малыш? – обидчиво проговорил Виктор. – Мне пятнадцать еще в феврале исполнилось.

– А ты не серчай, это я так, на радостях. Уж очень обрадовал ты меня донесением от Дубровского. А так какой же ты малыш, когда такие великие дела творишь! – попытался отшутиться Потапов. – К правительственной награде представлять тебя будем. А когда орден получишь, кто ж тебя малышом назовет? Огромный ты человек, Пятеркин. Так что зря обижаешься. Ты вот лучше расскажи мне, как тебя Леонид встретил? Как он выглядит? Что на словах просил передать?

– Я ж говорю. Просил передать, что работает в ГФП-721 переводчиком. Ходит в немецкой форме и пистолет в кобуре носит. Это полевое гестапо. Штаб в Сталино. Комиссар Майснер – начальник. А в Кадиевке секретарь Рун... Руц... Рунцхаймер командует. А в Таганроге – Брандт. Еще сказал, чтобы я недельку отдохнул, а потом назад в Малоивановку возвращался. Если понадоблюсь, он меня оттуда письмом вызовет. Или опять кого-нибудь за мной пришлет.

– А что, в Кадиевке негде тебя пристроить?

– Почему негде? Я там два дня у одной женщины жил. У той, которая в Малоивановку за мной приходила. Тетя Аля ее зовут. Она с бабкой живет. Комнатка у нее маленькая. Я там на полу спал. Она мне говорила, что дядя Леня ей жизнь спас.

– Почему же он тебя у нее поселить не хочет?

– Кто его знает. Ему виднее.

– И то правда. Ему действительно виднее, – вздохнул Потапов. Потом, спохватившись, спросил: – Ты деньги-то не забыл ему передать?

– Передал все полностью, – хмуро сказал Виктор, поднимаясь с табуретки.

– Неужто опять обиделся?

– А чего зазря спрашивать, будто я забывчивый?

– Знаю, что не забывчивый, а для порядку спросить обязан. И не к лицу тебе на старших губы дуть. Твое дело отвечать, а мое спрашивать. Я ведь про все знать должен. И не серчай, ежели что не так. Я же на тебя не сердился, когда ты в санатории по лягушкам стрельбу открыл.

– Да я не сержусь, Владимир Иванович! Я, наоборот, довольный очень.

– А рана не беспокоит?

– Не-е. Я про нее забыл, про рану-то. Совсем не болит.

– Ну, тогда рассказывай, что на той стороне наблюдал. Как немцы?

– Пушек у них меньше стало. Раньше-то, когда мы с Леонидом шли, считай, за каждым пригорком стволы торчали. А сейчас нет. Позиции для пушек понарыты, да так и стоят пустые. Редко где батарею увидишь. И танков тоже не так густо, как раньше... Только в Алчевске на краю города я их видел. Девять штук насчитал. Они там недалеко от дороги выстроились. Там же и зенитные пушки стояли – четыре штуки.

Внимательно слушая рассказ паренька, Потапов карандашом делал пометки в своем блокноте. А Виктор спокойно говорил, временами умолкал, чтобы припомнить, и вновь продолжал, будто пересказывая школьному учителю хорошо выученный урок. И лишь когда он заговорил о железной дороге, вдоль которой лежал его путь, Потапов оторвал взгляд от блокнота.

– Я там в кустарник передохнуть присел, устал очень. Пока сидел, эшелонов десять проследовало. К фронту крытые вагоны и платформы пустые шли. А на запад, в сторону Дебальцево, танки везли и пушки, и солдаты, конечно, с ними. А еще между Кадиевкой и Алчевском аэродром немецкий видел. Шестнадцать самолетов там было.

– А какие самолеты? С одним мотором или с двумя? – торопливо проговорил Потапов.

– Это истребители. «Мессершмитты» называются. Я их сразу узнал. Кончики крыльев у них будто обрубленные. А двухмоторных бомбардировщиков ни одного там не видел.

– Молодец! Ты, Виктор, оказывается, и в авиации разбираешься.

– Интересуюсь. Я же летчиком хочу стать, когда вырасту.

– А что? У тебя получится. Парень ты храбрый, сообразительный. Такие в авиации нужны. Если потребуется, я сам тебя рекомендовать буду. Возможно, когда-нибудь и меня, старика, на своем самолете в небо поднимешь.

– Сперва немцев прогнать надо.

– И то верно.

За окном послышался нарастающий гул, к которому вскоре примешался лязг и скрежет гусениц. Потапов, а за ним и Пятеркин подошли к распахнутому настежь окну как раз в тот момент, когда первый танк прогромыхал мимо хаты. За ним в клубах пыли проследовал второй, потом третий.

– Четвертый, пятый, шестой... – считал вслух Пятеркин.

Досчитав до двадцати семи, он сбился со счета. А танки все шли и шли, и казалось, не будет конца этому безудержному грохоту, переполнившему всю округу.

– Вот она, силища! Смотри, Виктор! – прокричал Потапов. – К фронту подтягиваемся! Скоро так ударят по немцу, что небу жарко станет!

Возбужденный, радостный, капитан положил руку Виктору на плечо и по-отечески ласково притянул его к себе.

– Эх, нам бы в сорок первом такую мощь – давно бы в Берлине были, – проговорил он, провожая взглядом последний танк. – Ну да что теперь говорить. Впредь умнее будем.

– Они что, уже в наступление пошли? – спросил Виктор.

– Ишь ты какой шустрый. До наступления дело еще не дошло. Но и оно не за горами. А пока отдохнуть надо, сил набраться. Вот и тебе тоже. Отдыхай, набирайся сил.

– Что, опять в санаторий?

– Если хочешь – можно и в санаторий. А надо ли? Ты ведь теперь здоровый. Может, на недельку домой отправишься? С матерью поживешь. Она небось по тебе истосковалась.

Виктор молча кивнул.

– Вот и договорились. Я тебе сейчас записку напишу. Пойдешь с ней на продовольственный склад, получишь продукты. Матери отнесешь. А то неудобно разведчику с пустыми руками домой возвращаться! – рассмеялся Потапов.

– А я не знаю, где он находится, этот склад.

– Не беспокойся, найдем. Я тебе для такого случая сопровождающего выделю.

Капитан Потапов присел к столу, быстро написал что-то на листочке бумаги. Потом позвонил по телефону и попросил прислать к нему сержанта Метелкина.

– С этим Метелкиным и пойдешь, – обратился он вновь к Виктору. – Он там, на складе, все тебе сделает. Если надо, и до дома тебя проводит. Так что отдыхай. Ровно семь дней в твоем распоряжении. Постарайся надолго из дому не отлучаться. Может, понадобишься, тогда я за тобой автомашину пришлю.

В дверь постучали.

– Да-да! Войдите! – разрешил Потапов.

В комнату шагнул молодцеватый сержант и, приложив руку к пилотке, доложил по форме.

– Вот и Метелкин. Прошу любить и жаловать, – сказал Потапов Виктору. И тут же, обращаясь к сержанту, добавил, кивая на Пятеркина: – А это наш боевой товарищ. Только что вернулся после выполнения ответственного задания командования третьей ударной армии. Поэтому прошу отнестись к нему чутко и достойно. А задача у вас такая. Пойдете с ним на продовольственный склад, вот по этой записке получите для него продукты и проводите домой в город. Запомните, где он живет. Через несколько дней я вас за ним и пошлю... Ясно?

– Ясно, товарищ капитан! Будет исполнено!

– Вот и прекрасно. Ну, до свидания, Виктор. До скорой встречи! – Капитан поднялся из-за стола и, подойдя к Пятеркину, протянул ему руку. – Да! Не забудь матери привет от меня передать.

– Передам, Владимир Иванович! Обязательно передам. До свидания!

* * *

Как только за Виктором закрылась дверь, капитан Потапов подошел к телефонному аппарату и вызвал автомашину. Затем, присев к письменному столу, он достал донесение Дубровского и еще раз внимательно его перечитал.

А через полтора часа он уже докладывал начальнику особого отдела фронта. Высокий, тучный полковник с двумя орденами боевого Красного Знамени на гимнастерке молча выслушал капитана и, улыбаясь, проговорил:

– Что ж, поздравляю! Начало хорошее. Свой человек в тайной полевой полиции – это уже немало. Теперь необходимо поставить ему конкретные задачи. И главное, не разменивайтесь по мелочам. Насколько нам известно, ГФП выполняет не только карательные функции. Этот контрразведывательный орган предназначен еще и для вербовки агентов, засылаемых в расположение наших войск. – Полковник поднялся из-за стола и прошелся по комнате. Деревянные половицы деревенской хаты поскрипывали под его ногами. – Таким образом, деятельность Борисова не должна ограничиваться сбором сведений о предателях Родины на местах. Наибольшую ценность будут представлять донесения об агентах, готовящихся к переброске на нашу сторону. Пусть Борисов обратит на это особое внимание.

– Ясно, товарищ полковник! Эти указания будут переданы Борисову с первой же оказией.

– Когда собираетесь отправить к нему связника?

– Он просил через неделю. В этот срок и отправим.

– Хорошо! А теперь в отношении Светланы Поповой. У вас есть конкретные предложения?