Текст книги "Повести"

Автор книги: Генрих Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 43 страниц)

Думая о Куделе, Мурзин еще не знал, что его боевой друг и верный телохранитель уже никогда не будет рядом, никогда не сможет неотступно следовать за ним, чтобы прикрыть его своим телом в критическую минуту. Только потом, позже, возле потрескивающего костра догнавшие отряд подрывники поведают капитану о гибели бесстрашного молдаванина...

По их торопливому, сбивчивому рассказу Мурзин представит себе все, что произошло.

Куделя закладывал мину в ямку, приготовленную другими партизанами. Неожиданно послышался шум приближающегося поезда. Приказав остальным спуститься к реке и начать переправу, Куделя стал осторожно ввинчивать взрыватель. Теперь все дело решали секунды. Луч паровозных фар уже дотянулся до партизана. С середины реки было видно, как метнулась в сторону одинокая фигура Кудели. А через мгновение последовал взрыв. Паровоз ткнулся в шпалы, завалился на бок и скатился с насыпи. Через него со скрежетом, громоздясь друг на друга, покатились вагоны. В диких воплях обезумевших немцев затерялся одинокий вскрик Павла Кудели, раздавленного бесформенной грудой обломков.

Слушая печальный рассказ очевидцев, Мурзин с грустью смотрел на пламя костра. В оранжево-красном блеске двоилось, троилось улыбчивое смуглое лицо погибшего друга. На глаза Мурзина навернулись слезы.

Война! И опять это слово в оправдание смерти. Война! Она подарила ему товарища, и она же унесла его навсегда.

В огромном костре задорно потрескивали корявые сучья, сизый дым метался из стороны в сторону, нескончаемо выплясывали яркие языки пламени. А над ними неистребимой тучей реяла неугомонная мошкара. И та, что отваживалась приблизиться к огню, бесследно сгорала.

Через несколько дней партизанский отряд имени Яна Жижки вышел к окрестностям города Маков. С опушки леса, за которой простирался пологий спуск в низину, хорошо просматривались небольшие белые домики, высокая колокольня с остроконечным шпилем. Вокруг поднимались в горы зеленеющие луга, освещенные осенним, негреющим солнцем. С востока к городу протянулась асфальтированная дорога, по которой муравьями ползли одинокие повозки.

На одном из близлежащих холмов партизаны увидели стадо овец и покосившуюся хижину-сыроварню. До границы Моравии оставалось не более десяти километров, и Ушияк решил переговорить с пастухами, чтобы выяснить обстановку в этом районе. Приказав Мурзину оставаться с отрядом и не выпускать никого из леса, он взял с собой нескольких партизан и направился к сыроварне.

Утомленные длительным переходом, люди обрадовались неожиданному отдыху. Вскоре все освещенные солнцем лужайки были заняты спящими партизанами. Только выставленные дозорные, борясь со сном, не смыкали глаз. Да еще Мурзин и командир первой роты капитан Грековский сидели у пня и частенько поглядывали на соседний холм, где виднелась сыроварня, к которой уже подходил Ушияк.

– Что, Виктор, не сладко у немцев было? – неожиданно спросил Мурзин у Грековского и в упор посмотрел на него.

– Где уж там, – нахмурился тот. – Разве только картошка мороженая, та и впрямь сладкая. И ту лишь раза два-три попробовать пришлось. А в основном – ситный из отрубей да бурда из кофейной гущи. Утром и вечером одно меню. Зато работы вдоволь. Каналы рыли в Силезии. От темна и до темна, не разгибая спины. А чуть замешкался – в зубы прикладом... На ночь в лагерь водили. Подходишь к воротам, на них надпись по-немецки: «Каждому свое».

– Это как понимать надо?

– А так вот и понимай. Ты раб, и удел твой – лопата. Можешь копать – получай бурду, ослабел – получай пулю. Насчет этого они не церемонились. Нас под Вязьмой когда окружили, со мной человек шестьдесят в плен угодили. Из них всего двое в живых остались. И то надо сказать, если бы не убежали, вряд ли дожил бы я до этого дня.

– Значит, в плен больше не хочешь? – усмехнулся Мурзин.

– Зачем шутите так? Теперь живым они меня не возьмут.

– А как же там, под Вязьмой, взяли?

– Деваться некуда было. Я же вам уже рассказывал, когда в отряд принимали. Командовал я «катюшами». Две реактивные установки у нас оставались. Немцы на танках прут, а у нас все снаряды вышли. И деться некуда. В полном окружении дрались. Оружие у нас секретное. Помню приказ: «Врагу не отдавать. В случае чего – уничтожить». Хорошо хоть успели взорвать установки. А танки немецкие – вот они, со всех сторон ползут. И бить-то их нечем. Вынул я пистолет. Да что с ним против танка делать. Мог, конечно, к виску приставить, но... виноват, смалодушничал. Дочку вспомнил...

Грековский умолк, сорвал травинку и стиснул ее в зубах.

«Может, и лучше, что не застрелился. Уцелел. Фашистов узнал. Теперь смелей драться будет, – раздумывал Мурзин. Но вместе с тем в нем закипала злоба. – А если б не выстояли под Москвой, если бы пустили немца за Волгу? Что сталось бы с Родиной, если бы и в Сталинграде подняли руки?»

Видно, и Грековский думал о том же, потому что добавил с грустью:

– Пустить пулю в лоб нехитрое дело. Только танки этим не остановишь... Хотите верьте, хотите нет, а была бы в руках граната, ей-богу, кинулся бы с ней под гусеницу. Поймите, мы же с голыми руками остались...

– Зато сейчас у тебя автомат, людей тебе доверили. Кровью смоешь позор – Родина-мать простит.

– А я теперь о себе и не думаю. В Мартине первым в атаку шел...

– Это мы знаем. Потому и командиром роты тебя назначили. А вот о себе думать все-таки надо. И дочку не забывай, за ее счастье воюешь.

Долго еще беседовали Мурзин и Грековский, пока не увидели, как из сыроварни вышла группа людей...

Ушияк вернулся в приподнятом настроении.

– На, Юрий-братор, попробуй! – он протянул Мурзину бутылку, наполненную мутной зеленоватой жидкостью.

– Что это?

– Очень вкусно. Для тебя принес.

Мурзин вопросительно смотрел на Ушияка.

– Овечье молоко знаешь? Из него сыр делают. А это – жинчица по-нашему называется. От молока остается. Пастухи угостили.

– Ты лучше расскажи, что узнал? Где на границу Моравии выходить будем?

– Нет, сначала выпей, потом поговорим, – не унимался Ушияк.

Мурзин вынул бумажную пробку, отпил из бутылки несколько глотков кисловатой влаги.

– Та-ак! Хорошая штука. На огуречный рассол смахивает. На, попробуй, – подал он бутылку Грековскому.

Опустившись рядом, Ушияк поудобней уселся на пне, спросил:

– Как, Юрий-братор, возьмем мы сегодня город Маков или пройдем? – Не дожидаясь ответа, продолжал: – Пастухи сказали, что в Макове недавно разместилась немецкая комендатура. Человек пятьдесят, не больше. Есть и словацкая полиция, около сорока человек. Но эти против немцев настроены. Народ знает о национальном восстании. Только боятся, что без оружия с немцами не расправятся. А полиция местная колеблется. Вот я и подумал, не помочь ли нам установить здесь народную власть?

Ушияк испытующе поглядывал на Мурзина, ожидая, как тот отнесется к его предложению.

– Можно, конечно. Риск небольшой, если пастухи не обманывают.

– Один мудрец сказал, что нерешительность хуже, чем неудачная попытка; вода меньше портится, когда течет, чем когда стоит. В этом районе партизан еще не было. Наше появление в городе будет неожиданным для немцев.

– Ты что меня уговариваешь? Я же не против. Только разведать надо. Может, пастухи того... в ловушку нас заманить собрались.

– Зачем, Юра, так говоришь? Пастухи с нами пойдут. Они сами просились, – обиженно проговорил Ушияк.

– Тогда собирай командиров рот, ставь боевую задачу. – Мурзин решительно поднялся с земли.

В полночь рота капитана Грековского бесшумно подобралась к зданию школы, где разместилась немецкая комендатура. Часового сняли без единого выстрела. А несколько гранат, заброшенных в окна, так переполошили немцев, что те из них, кто уцелел после взрывов, выскакивали на улицу в одном нижнем белье и тут же покорно поднимали руки, увидев толпу вооруженных людей.

К этому времени Мурзин уже распоряжался в местной полиции. Дежурные полицейские, оставленные на участке на ночь, с радостью сдали оружие. Один из них по указанию Ушияка побежал в соседний дом и вскоре привел заспанного начальника полиции. После недолгих переговоров тот охотно согласился собрать по тревоге всех полицейских.

Вскоре около сорока полицейских столпились в тускло освещенном помещении дежурного по полиции. Оружие у них отобрали при входе, и теперь они растерянно поглядывали то на своего начальника, то на партизан, увешанных гранатами и пулеметными лентами. Наконец Ушияк объявил полицейским, что по указанию национального совета, поднявшего восстание в Словакии, в городе Маков устанавливается народная власть, которой полиция должна беспрекословно повиноваться.

Невообразимый гомон поднялся в комнате, полицейские заговорили все сразу. Когда страсти поулеглись, Ушияк объяснил Мурзину:

– Они все патриоты, все за народную власть, но не хотят оставаться в городе. По их сведениям, через день-два в Маков должна прийти 19-я дивизия СС «Татра», которую немцы направляют в Словакию для подавления восстания. Поэтому они просятся к нам, хотят сражаться за свой народ. Что с ними делать, Юра? – Ушияк глубоко вздохнул и, сняв зеленую пилотку, почесал затылок.

Мурзин понял, в какое критическое положение попал командир отряда, и, лукаво подмигнув ему, спокойно ответил:

– Гость – ишак хозяина. Ты хозяин на этой земле, ты командир, ты и принимай решение. Если веришь им, бери в отряд... Только оставаться в этом городе нам нельзя. Эсэсовская дивизия «Татра» – это не комендатура. В горы она не сунется, а здесь понапрасну людей погубим.

Не понимая по-русски, полицейские напряженно следили за этим диалогом. Их несколько обнадеживала добродушная улыбка Мурзина, его спокойный, уверенный тон. Они с нетерпением ждали, что скажет Ушияк. И тот не замедлил с ответом.

Он объяснил полицейским, что отряд этой ночью уводит в горы, рассказал о трудностях партизанской жизни и, заканчивая, добавил:

– Как словак, я понимаю ваше стремление и потому не могу лишить вас права сражаться за освобождение нашей родины. Но прежде подумайте, на что вы идете. Мы не сделаем ничего плохого тому, кто захочет остаться в городе. А сейчас можете отправляться домой. Попрощайтесь с родными. У нас мало времени. Я даю вам всего один час. Кто не изменит своего решения, кто действительно хочет стать партизаном, через час вернется сюда и получит оружие.

Расчет Ушияка был прост. Те, кто колебался, пусть лучше сразу остаются в городе, чем потом, узнав расположение отряда, совершат побег. Но полицейские действительно оказались настоящими патриотами. К назначенному времени вернулись все. Им вручили отобранное оружие. Впоследствии они с честью оправдали доверие партизан.

Утром следующего дня жители города Маков с удивлением разглядывали приклеенный к двери полиции листок бумаги. На нем крупными буквами было написано:

«Полиция закрыта. Полицейские перешли на сторону партизан».

К границе Моравии отряд подошел в полдень. К вечеру углубились в обширный лесной массив и стали лагерем возле села Штавник. Маленькие хаты с покосившимися крышами сбегали в долину к извивающейся по ущелью проселочной дороге. А несколько выше, между селом и вершиной горы, на обширной поляне, окруженной лесом, Ушияк обнаружил дом лесника.

– Здесь, Юра, будет штаб отряда, – сказал он Мурзину. – Пойдем поговорим с гайником.

Решив, что гайник – это имя знакомого Ушияку лесника, Мурзин спросил:

– Ты, Ян, хорошо знаешь этого человека?

– Совсем не знаю. Пойдем, будем знакомиться.

– Откуда же ты узнал, что его зовут Гайник?

Ушияк звонко расхохотался, обнял Мурзина одной рукой и, притянув к себе, пояснил:

– Гайник – это по-нашему, а по-вашему будет – лесник.

Когда они приблизились к дому, на крыльце показался седой среднего роста человек лет шестидесяти. На его одутловатом, тщательно выбритом лице выделялись пушистые, свисавшие вниз усы. Бесхитростный взгляд карих глаз сразу располагал к этому человеку.

Ушияк поздоровался первым. За ним протянул руку и капитан Мурзин. Узнав, что к нему наведались партизаны, лесник приветливо пригласил их в домик и объяснил, что это его сторожка. Дом же старика находился в селе Штавник. Там у него жили жена, две дочери и два сына – Юзеф и Карел.

Старик рассказал, что до границы Моравии отсюда рукой подать, всего четыре-пять километров. Места здесь тихие, немцы в горах не появлялись. Он с радостью согласился предоставить лесную хижину под партизанский штаб и пригласил партизан к себе в гости в село.

На ночь весь партизанский отряд имени Яна Жижки разместился в селе. Дома, сараи, дворовые постройки и сеновалы – все было заполнено партизанами.

В доме самого лесника допоздна засиделись Ушияк, Мурзин и командиры рот. Хозяйка и ее дочери приготовили вкусный обильный ужин, для которого старик не пожалел целого десятка кроликов. Правда, во дворе дома их было столько, что отсутствие десятка, казалось, нисколько не поубавило кроличьего стада лесника. Клетки с белыми и серыми кроликами высились в несколько этажей вдоль длинной стены деревянного сарая.

Жареная крольчатина многим пришлась по вкусу. Старик и его дети угощали партизан, расположившихся в соседних домах. Жители села Штавник тоже не скрывали радости по поводу прихода гостей. В каждом доме варились и жарились праздничные блюда.

На совещании штаба отряда было решено обосноваться здесь, в районе этого села. А чтобы не подвергать жителей опасности, решили отрыть землянки в лесу и расположиться там, готовясь к переходу границы.

Для маскировки Мурзин и Ушияк наметили несколько боевых операций, которые намеревались провести в стороне, на расстоянии двадцати – двадцати пяти километров от расположения партизанского лагеря.

На другой день несколько диверсионных групп направились выполнять эти ответственные задания. Подготовленные Мурзиным разведчики ушли к границе для наблюдения за участком, где предполагался переход отряда в Моравию. Остальные, вооружившись лопатами, позаимствованными у селян, принялись сооружать лесные бункеры и землянки.

Работа спорилась. Через несколько дней в лесу вырос целый поселок с населением, намного превышавшим число жителей села Штавник. И все равно землянок на всех не хватало. Ежедневно в отряд приходили все новые и новые люди. Это были рабочие из Праги, Брно, шахтеры Моравской Остравы, металлисты военных заводов Всетина.

Основное ядро новичков составляли чехи и словаки. Но были среди них и англичане, и французы, и венгры, и поляки, и русские, и украинцы – все, кому удалось бежать из различных концентрационных лагерей и лагерей для военнопленных. Заслышав от местных жителей о партизанах, они шли через горы и лесными тропами пробирались к партизанскому лагерю.

Однажды утром дозорные привели к Мурзину изможденного, усталого человека. Рыжая щетина покрывала его осунувшееся лицо. По изодранной гимнастерке и почти развалившимся сапогам Мурзин понял, что перед ним человек, проделавший долгий и трудный путь. Но взгляд его глубоко запавших, обведенных темными кругами глаз был тверд и решителен. Офицерский ремень оттягивала огромная кобура с немецким парабеллумом.

– Товарищ капитан! Вот этот целую группу привел. Тридцать два человека, – доложил дозорный.

– Зитцен зи зих! – предложил Мурзин незнакомцу. Но, заметив его недоумевающий взгляд, спросил: – Шпрехен зи дейч?

– А по-русски нельзя? – с ехидцей пробасил тот. – Я ведь тоже капитан. Летчик.

Мурзин встал с табуретки и протянул ему руку.

– Степанов! Капитан Степанов! – представился незнакомец, крепко, до боли, сжимая пальцы Мурзина.

– Капитан Мурзин! Рад повстречать земляка на чужой земле.

– Простите, но ваша радость ничто по сравнению с моей. Я ведь пятый месяц к своим топаю. От самого Берлина иду. Хоть до вас добрался, и то слава богу.

– А какими судьбами вас в Берлин занесло?

Усталая улыбка скользнула по лицу Степанова.

– В самом-то Берлине я не был. А над ним пролетать приходилось. Про челночные операции слышали? Летал я с англичанами на американских «летающих крепостях». Взлетали в Полтаве, бомбили промышленные районы Германии, в том числе и Берлин, конечно, а садились в Англии. Пару дней на отдых и подготовку, потом обратно с бомбами для Гитлера. Вечером взлетаем – утром в Полтаве. Это и есть челночные операции.

В середине июня нашему экипажу здорово не повезло. Только отбомбились, зенитка прямым попаданием тягу рулей глубины перешибла. Кое-как триммером высоту поддержали, тут и второй снаряд подоспел. В правом крыле бензобак вспыхнул. Пришлось прыгать. Приземлились в каком-то лесу северо-западнее Берлина. Весь экипаж – англичане. Только я и стрелок-радист – русские. Те на запад к французам тянут, а мы на восток к своим. Так и распрощались. Мне английский майор, командир корабля, на память о дружбе вот эту штуку отдал. – Степанов не торопясь достал из кармана маленький английский пистолет и показал его Мурзину.

– А потом как?

– Что потом? Потом вот этими сапогами, считайте, половину Германии отмахал, Прошел Чехию, Моравию. Были моменты, думал, не выберусь из этого штопора. По пути всех обиженных подбирал. В основном наши, военнопленные горемыки. Но есть и два немца – антифашисты. Они нам здорово помогли. А возле города Маков пастухи мне про ваш отряд рассказали. Вот я и решил не испытывать больше судьбу в одиночестве. Людей-то у меня маловато. Повернули мы назад к границе. Насилу вас отыскал. Так что принимай, капитан, пополнение. Народ у меня надежный. За всю дорогу не меньше сотни гитлеровцев уложили.

Мурзин задумался. Брать в отряд неизвестную группу вооруженных людей было рискованно. Кто мог за них поручиться? Что, если они специально подосланы немцами?.. Может, сообщить на Большую землю и запросить подтверждение, действительно ли летчик капитан Степанов принимал участие в челночных операциях и не вернулся с боевого задания? Но что это даст? Ведь настоящий Степанов мог и вправду погибнуть, а теперь его именем хочет воспользоваться другой? Молчание затянулось.

– Что, сомневаешься, капитан? – не выдержал Степанов. На исхудалых щеках его заходили желваки. – Неужели я на гада похож?

– Зачем так сразу? Но кое-что придется уточнить. А пока вам следует сдать оружие.

– Узнаю земляков по почерку. Бдительность проявляете? Что ж, и на том спасибо. – Степанов нехотя расстегнул ремень, снял кобуру с парабеллумом, бережно положил оружие перед Мурзиным. – Я его в бою раздобыл, надеюсь, вернете в сохранности. А это, – он достал из кармана маленький английский пистолет, – это подарок. Прошу разрешения оставить при себе.

И Мурзин вдруг решился. Случается иногда так в жизни. В одно мгновенье изменил он свое отношение к этому человеку. Что-то безошибочно подсказало ему: этот человек говорит правду.

– Ладно! Можете взять и парабеллум. Где сейчас ваши люди?

Лицо Степанова посветлело.

– Они тут рядом. Метрах в пятидесяти от вашей землянки.

– Есть среди них советские офицеры?

– Есть. Лейтенант Настенко. Из лагеря военнопленных бежал. Летчик-истребитель Будько, лейтенант Москаленко и еще двое-трое найдутся.

– Приведите сюда лейтенанта Настенко, – попросил Мурзин одного из патрульных.

Когда тот скрылся за дверью, Степанов спросил:

– А вы, капитан, тоже из плена бежали?

– Нет, я с Большой земли прилетел.

– И давно?

– Не очень, месяца еще не прошло.

Степанов оживился:

– Хоть в двух словах скажите, как там наши? Что делается на фронте?

– Бьют фрицев. Думаю, скоро и сюда доберутся. А цель одна – даешь Берлин.

– Фу-ты черт, даже не верится. Мы ведь пока по лесам бродили, разными слухами пробавляться приходилось. Недавно поймали одного немецкого лейтенанта. Перед тем как на тот свет отправить, допрос ему учинили. Он все про какое-то секретное оружие лопотал. Гитлер им обещает, что этим оружием скоро Москву в пепел превратит.

– В сорок первом не вышло, а теперь и подавно кишка тонка.

В землянку привели лейтенанта Настенко. Был он худ и невысок ростом.

– Присаживайся, Настенко. Автомат свой можешь вот к той стенке поставить, чтоб шею тебе не оттягивал. А вы, товарищ Степанов, погуляйте, пока мы тут побеседуем, – предложил Мурзин.

Степанов невесело усмехнулся и быстрым шагом вышел наружу. Настенко робко присел на его место.

– Рассказывай. Все по порядку рассказывай, – попросил Мурзин. – Как в плен попал? Где побывать успел? Откуда сюда пришел?

– Так про то ж целый день пробалакать можно.

– Ничего. У нас времени много. Давай выкладывай.

– В начале войны был в военных лагерях в Тамбовской области. Служил командиром взвода артиллерийского полка. В конце июля отправили нас на Западный фронт. Стал я тогда заместителем командира батареи. Воевал под Лезно, под Рудней, под Ярцевом. В октябре почти под самой Москвой наши части попали в окружение.

Нам тогда говорили: отступать некуда, позади нас Москва. Вот и стояли мы насмерть, пока за нашей спиной кольцо не замкнулось. И после еще долго в окружении бились.

Наперво я в смоленский лагерь попал, потом в Минск перегнали. А уж оттуда эшелоном в Германию угодил. Был в Силезии. Вместо паспорта алюминиевую пластинку с номером выдали. В открытой шахте уголь рубали. Это возле города Карбиц. До сорок третьего года спину ломал. А в мае солнце пригрело. Надумали мы на волю бежать, к своим пробираться. Убежали вчетвером. Только словили нас гады. Попал я потом в интернациональный лагерь за номером триста восемь, в город Тешин. Для каждой нации свой блок, а промеж них проволочные заграждения. Почти у всех полоски на куртках, с надписью «флюхлинг» – беглец значит по-нашему. И мне такую же полоску присобачили.

Ну, как жили, рассказывать нечего, это дело известное. Кормили нас там, чтоб мы на этом свете не задерживались. А в январе сорок четвертого привели к нам в лагерь еще одну группу пленных. И среди них опознали мы одного полицейского, который на шахте за нами присматривал. Зверь был – не человек. Вот и надумали с ним посчитаться.

Когда вечером свет отключили, накинули мы на него одеяло. Задавили. Ночью тело в уборную сбросили. Только не утоп он. Наутро его немцы и обнаружили. Начались допросы. Нашелся и среди нас гад. За сто махорочных папирос выказал шестерых и меня. Пришлось перекочевать в арестбарак. Без перерыву в СД на допросы возили. Целых два месяца.

24 марта – навек этот день запомнил – вечером во время прогулки перебросил нам один француз клочок бумаги. Развернули. А в записке наши ребята из канцелярии, те, что писарями пристроились, сообщили: «Состоялся суд. Вас всех приговорили к повешению. Казнь назначена в пять утра». Поняли мы, что терять нам все одно нечего, и решили бежать. Еще давно приметили, что в камере потолок не цементный, а из сухой штукатурки. Отодрали ее, доску выбили, пролезли на чердак. По нему пробрались в сапожную мастерскую. Она в том же здании находилась. Нашли там щипцы, два сапожных ножика. Надо бы убегать, а мы босиком.

Немцы в тюрьме такой порядок устроили. На ночь всю обувь из камер в коридор выставляли. Босиком-то по снегу не побежишь. Вот и прикинули мы, что без обуви нам никак нельзя. Вылезли через окно на двор, прокрались к двери в арестбарак, постучали. Знали мы, что внутри всего два немца тотальных дежурят. Молодые на фронте, а с нами в тылу так, старички пустяшные. Один из них подошел к двери, спрашивает: «Вер ист дорт?» Отвечаем: «Контроль, ауфмахен». За три года-то мы и немецкому научились.

Открывает он дверь. Кирпичом по голове заработал. В дежурке второй отдыхал. Мы и его прикончили. Обули свои чеботы в коридоре – и ходу. На руках два французских карабина имеем, по две обоймы с тремя патронами в каждой. Одному топор достался и еще двоим по штыку. На шестерых пленных, считайте, целый арсенал оружия. Да и погода нам здорово подсобила. Метель была сильная. Часовые на вышках в тулупы, видно, закутались, ничего не видели. Перекусили мы сапожными щипцами проволоку, вышли из лагеря в город.

Сообразили в колонну по двое построиться. На нас старое немецкое обмундирование, у передних на плече карабины. А надписи на спине и на груди в темноте не видно. Так и прошагали посередине улиц за город. Преднамеренно не на восток, а на запад пошли. На востоке-то нас перво-наперво искать будут. За ночь по безлюдному шоссе километров пятнадцать отгрохали. Под утро свернули на целину. Снег валит, ветер. Метель наши следы заметала. К рассвету вышли к отдельной усадьбе. Спрятались в сарае, на чердаке. А днем нас хозяйка обнаружила. Оказалось, в усадьбе чешская семья проживала. Приняли нас сердечно. Обогрели, подкормили. Посоветовали идти на юг, в Чехословакию. Ночью мы с ними простились. Через несколько дней добрались до горы Радгошто. Обосновались в лесу. Понемногу к нам стали присоединяться чехи и наши русские люди, которые из лагерей бежали. Так и организовалась партизанская группа.

Настенко доверчиво посмотрел на Мурзина.

– Та-а-ак! Хорошо рассказываешь. Степанова давно знаешь? – спросил тот.

– Степанов в июле к нам пришел. Его под Берлином сбили...

– Это я уже слышал. Чем же он отличился, что вы его своим командиром выбрали?

– Как чем? Он капитан, во-первых. Старший по чину. Во-вторых, в плену не был, не замарал себя этим. А главное – человек душевный и храбрости необычайной. У него с гитлеровцами разговор короткий. Он их как куропаток щелкает. Одно слово – летчик. Мы с ним такие виражи закладывали, что не только небу, но и немцам тошно было.

– Что за виражи такие? – не понял Мурзин.

– Это у них в авиации крутые развороты так называются. Погодите, он и вас к виражам приучит. Он все может. А главное, заботливый очень. Сам кусок хлеба не съест, пока других не накормит.

Настенко с такой искренней любовью говорил о Степанове, что не поверить ему было трудно. Ушияка в лагере не было. Он еще с ночи ушел с группой партизан на разведку границы. Так что советоваться было не с кем. Да и к чему это. В отряде уж. так повелось. За советских людей целиком отвечал Мурзин. Он был их полновластным начальником и беспристрастным судьей для каждого.

– Хорошо! Позовите сюда Степанова, – приказал он, решив окончательно взять эту группу в отряд имени Яна Жижки.

Степанов зашел в землянку и еще с порога сказал:

– Товарищ капитан! У вас, наверно, и радиостанция есть? Запросите лучше обо мне командование, чем так душу наизнанку выворачивать.

– Запросим, обязательно запросим. Только я ведь и без этого вам поверил. А сейчас хочу задать последний вопрос. Подчиняться моим приказам будете?

– А как же. Я человек военный, привык повиноваться начальству. Раз вас сюда забросили, – значит, вы для меня теперь самая что ни на есть главная Советская власть. Вроде как секретарь партизанского обкома. Вы коммунист?

– Да!

– Я тоже! Хотя у меня с июня членские взносы не уплачены. Да и партбилет перед вылетом в штабе части оставлен.

– Та-ак! – Мурзин всегда тянул это слово, когда возникал трудный вопрос или необходимо было принять важное решение. – Нашим отрядом командует чехословацкий патриот – надпоручик Ян Ушияк. Он скоро должен вернуться. Я же его советник и начальник штаба. Думаю, что командир согласится с моим решением оставить вас и вашу группу в отряде. А пока располагайте своих людей в лесу. Оставьте посыльного для связи. Когда придет командир, я вас вызову. И чтобы ни один человек не уходил из лагеря. Вокруг леса у нас посты, задержат любого. Беглецов мы судим по партизанским законам. Впрочем, я пойду с вами, познакомлюсь с людьми и сам предупрежу их об этом.

Вместе со Степановым и Настенко Мурзин выбрался из землянки. Сильный порывистый ветер трепал верхушки деревьев. Над горами низко неслись рваные клочья облаков. Дым от костров сизой пеленой стелился по лесу. Партизаны готовили завтрак. На тонких срезанных прутиках держали они над огнем куски сала и, когда оно начинало сочиться, вытаскивали его из огня, подставляли снизу крупные ломти хлеба.

– Славянское блюдо, – усмехнулся Мурзин.

– А мы больше всухомятку питались, – сказал Степанов. – Боялись костры разжигать. У вас дело другое. Народу много. Все на широкую ногу поставлено.

– Да, сейчас нас врасплох не застанешь.

Мурзин с Ушияком еще в первую ночь до утра просидели над схемой открытых и скрытых постов, патрулей в боевом охранении. Вокруг хижины старого лесника – штаба отряда, на расстоянии трехсот метров располагались открытые контрольно-пропускные пункты. В одном километре от них были выставлены скрытые посты. А еще в пятистах метрах за ними круглосуточно ходили кочующие дозоры. Да, врасплох их и в самом деле не застанешь. И теперь они – сила: отряд имени Яна Жижки насчитывал в своих рядах уже около тысячи человек.

Пока Ян Ушияк через своих связных налаживал контакты с подпольными коммунистическими организациями в городах Валашские Мезеричи, Злин, Всетин, капитан Мурзин и капитан Грековский руководили боевыми операциями отдельных партизанских групп.

Одна из них подорвала три металлические опоры высоковольтной линии электропередачи.

Другая совершила нападение на небольшой немецкий гарнизон, охранявший склад с боеприпасами. Уничтожив до трех десятков гитлеровцев на маленьком полустанке, партизаны притащили в лагерь трофеи: восемь пулеметов, двадцать семь автоматов и большое количество патронов.

Третья группа, устроив засаду, разгромила обоз с продовольствием. Партизаны пригнали в отряд шесть подвод, груженных маслом, крупой и мясом.

Действия эти переполошили немцев. Они усилили охрану дорог в районах, располагавшихся на удалении двадцати – тридцати километров от партизанской базы, как раз там, где действовали боевые группы. А в окрестностях села Штавник пока по-прежнему все было спокойно.

Одновременно партизаны вели усиленную подготовку к переходу границы. Для этого отряд был, разбит на три батальона, примерно по триста человек в каждом. Оружие распределили поровну. Каждому батальону досталось по четырнадцать пулеметов. Автоматов и винтовок хватило почти на всех.

20 сентября, ненастным дождливым вечером, три колонны партизан под командованием Ушияка, Мурзина и Грековского покинули базу над селом Штавник и по намеченному маршруту двинулись в сторону Моравии.

В районе города Великие Карловицы отряд в коротком бою с ходу сбил малочисленную пограничную заставу и углубился в горы Моравии.

За ночь быстрым маршем прошли около двадцати километров. К утру достигли Карловицкого леса и расположились лагерем на склоне большого холма. С рассветом боевое охранение обнаружило немецкий патруль из трех солдат. Двух убили, а третьему удалось бежать.

Видимо, он-то и сообщил гитлеровцам о месте нахождения партизан. Примерно через час дозорные доложили Мурзину и Ушияку о подходе немцев. Те поднимались в гору двумя колоннами. Словно две большие зеленые гусеницы, извивались эти колонны по склону холма, подбираясь к лесу.