Текст книги "Повести"

Автор книги: Генрих Гофман

Глава IV

Тоскливым взглядом провожал Карлов самолеты товарищей. Так подраненный сокол, упав на землю с перебитым крылом, смотрит в небо. Друзья улетали на свой аэродром. Когда последний штурмовик растаял в мутной влажной пелене, застлавшей глаза, Георгий, напрягая зрение, вновь всматривался в беспредельную даль, пытаясь разглядеть маленькие, еле различимые силуэты самолетов. Перед глазами поплыли десятки сверкающих искорок. Он отвернулся.

«Неужели конец?» – промелькнуло в сознании. Вылетая на боевые задания, Георгий часто задумывался. «А что, если мой самолет будет подбит?» Нет, фашистских истребителей он не боялся. С «мессершмиттами» можно вести бой, и еще неизвестно кто кого. А вот зенитный снаряд – что шальная пуля. Он врубается в самолет в самый неожиданный момент. И тогда... «Что, если придется сесть там, у них?» Каждый раз Георгий пытался отогнать эту навязчивую неприятную мысль. Иногда это удавалось, но чаще она требовала прямого ответа: «Что же ты будешь делать, когда окажешься на земле лицом к лицу с фашистами?» И Георгий давно решил: «Только драться. Драться до последнего патрона, до последнего дыхания. Лучше смерть, чем...» Нет, он не называл это пленом. Оказаться в мерзких лапах врага представлялось ему бесчестьем.

Теперь, приземлившись далеко за линией фронта, Георгий несколько растерялся. Драться было не с кем.

На многие километры от горизонта до горизонта лежал снег. Ни одного строения, ни одного дымка. «Пустить себе пулю в висок всегда успеется, – подумал летчик. – Главное – спокойствие, – вспомнил он собственные слова, которые говорил курсантам, выпуская их в первый самостоятельный полет. – Нужно пробираться к своим. Перейти линию фронта».

С трудом переставляя ноги, Георгий прошел по глубокому снегу и отыскал автомат, сброшенный Светлишневым. Круглый диск был полон патронов.

«С этим еще можно повоевать», – обрадовался летчик. Он вернулся к самолету, достал из кабины две маленькие банки сгущенного молока – остаток бортового пайка – и засунул их в широкие карманы комбинезона. С сожалением вспомнил он о трех плитках шоколада, съеденных несколько дней назад...

Сняв планшет, Георгий несколько минут внимательно смотрел на карту. Он определил место вынужденной посадки, прикинул расстояние до линии фронта. Потом положил планшет на сиденье, вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в пол кабины. Из нижнего бака фонтанчиком брызнула струйка бензина, Растекаясь, бензин окрашивал снег, и вскоре возле самолета образовалось большое розовое пятно.

Георгий осмотрелся – кругом по-прежнему никого не было – и закурил самокрутку. С жадностью наглотавшись дыма, он бросил окурок на порозовевший снег и быстро отбежал в сторону. От штурмовика метнулся красный пучок пламени. Только раз обернулся Карлов на огонь и зашагал на северо-восток, посматривая на маленький ручной компас.

Идти по глубокому снегу было тяжело. Тупая, ноющая боль в раненой ладони усиливалась при каждом движении. На счастье, леденящий ветер дул почти в спину. Всякий раз, когда Георгий вытаскивал увязшую ногу, крохотные комочки снега мигом подхватывались ветром и неслись вперед по искрящейся белой глади.

На ходу Георгий обдумывал свой маршрут. Он понимал, что унты, комбинезон, да еще и шлемофон выдают его: первый же встреченный враг легко опознает в нем советского летчика. Поэтому он решил пробираться к фронту только ночью. Необходимо укрыться. Но где?..

Больше пяти километров прошел Карлов, пристально оглядывая местность, пока не увидел два больших стога сена. С трудом преодолевая навалы снега, добрался к одному из них.

Здоровой рукой разгреб сено с надветренной стороны, залез в небольшую выемку и забросал вход изнутри. Только теперь, улегшись поудобнее, почувствовал, как устал: путь по бездорожью и нервное напряжение измотали его.

Он проделал в сене маленькое отверстие, посмотрел наружу. По гладкой снежной поверхности тянулись длинные вихри поземки. Глубокие следы унтов медленно заполнялись белой крупой. Неподалеку стоял второй точно такой же стог сена.

«Пережду здесь, пока стемнеет, – решил Георгий. – На Маныче в станицах могут быть немцы. Надо выходить сразу, как сядет солнце, чтобы успеть перейти Маныч в полночь».

Он достал сгущенное молоко, вытащил из-за голенища унта большой нож и одним ударом продырявил банку.

Этот острый, похожий на финку нож с ручкой из разноцветных прозрачных кружочков плексигласа – плод кропотливых трудов авиационных механиков – предназначался для защиты на случай, если летчик окажется на вражеской территории. Такие самодельные финки имели многие летчики действующей армии, но в основном это «холодное оружие» применялось при вскрытии консервных банок.

Наглотавшись тягучей приторной массы, от которой слипались губы, Карлов почувствовал, как по всему телу растекается истома. Захотелось спать. Он вытянулся и закрыл глаза. Поплыли знакомые с детства солнечные берега Черного моря.

Он вырос в Крыму. После смерти отца большая семья Карловых оказалась в тяжелом положении. И Георгий, окончив семь классов, пошел работать в зерносовхоз «Большевик». Вскоре он стал комбайнером.

Георгий вспомнил начало своей самостоятельной жизни. Восемнадцатилетний комбайнер Карлов первым в Крыму перевыполнил план уборочных работ и в ответ на призыв комсомола укатил в Сибирь на уборку хлебов. И там он был одним из передовых.

В большом заполненном комсомольцами клубе Георгию Карлову за трудовые успехи вручили ценный подарок – именные наручные часы. Все эти годы Георгий не расставался с ними.

Вспомнив о часах, он поднес левую руку к уху: тик-так, тик-так, тик-так спокойно отсчитывал маятник.

Не открывая глаз, Георгий завел пружину. В памяти вновь побежали предвоенные годы. Путевка комсомола в Симферопольский аэроклуб. Полеты с инструктором на маленьком У-2, «кукурузнике».

Георгий улыбнулся, вспоминая, как однажды инструктор принес к самолету мешок с песком и, привязав его в своей кабине, сказал: «Лети самостоятельно. Главное – спокойствие. Выполни два полета по кругу».

Первый самостоятельный вылет. Разве можно его забыть? До мельчайших подробностей помнил его Георгий. Передняя инструкторская кабина, если не считать мешка с песком, была пуста – значит, он, Георгий Карлов, сам управляет самолетом! Сбылась мечта. Держи ее крепче. И, с силой сжимая ручку управления, Георгий запел тогда от нахлынувшей радости. За рокотом мотора не было слышно слов песни, но он пел для себя:

 
Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет,
Кто весел, тот смеется,
Кто хочет, тот добьется,
Кто ищет, тот всегда найдет.
 

В первый же свой отпуск Георгий поехал в Крым. Целыми днями бродил молодой лейтенант по извилистым горным дорогам. Каждый поворот здесь, каждый спуск и подъем он знал наизусть.

Вот и сейчас сквозь дрему он отчетливо слышал шум волн, бьющихся о прибрежные камни, видел резкие силуэты гор на фоне ясного, голубого неба. Как припекает, палит солнце! Он лежит на пляже, разбросав руки, и маленький камешек на левой ладони накалился так, что печет кожу. Надо согнать дрему и освободить руку. Усилием воли он заставляет себя открыть веки. Перед глазами – обледенелые от влажного дыхания былинки высохшей травы, а за отверстием в сене метет и метет снежная поземка. Сплошная серая пелена затянула небо.

– Стой, дура! – услышал вдруг Георгий чей-то голос.

Вздрогнув, он повернул голову на крик.

Сонливость словно сдуло ветром. То, что он увидел, заставило насторожиться. У второго стога стояла лошадь, запряженная в розвальни, и человек в дубленом деревенском полушубке поддевал вилами и укладывал на сани большие охапки сена Сколько ни всматривался Георгий, больше никого не было. Очевидно, ругательство относилось к лошади, которая, выгнув шею, пыталась дотянуться до клочка сена, валявшегося на снегу.

Карлов решил поговорить с незнакомцем. Выждав момент, когда тот повернулся за очередной охапкой, Георгий быстро выбрался из стога и с автоматом в руках пошел к лошади.

Заметив столь неожиданно появившегося человека, незнакомец перестал работать, выронил из рук вилы и не отрывал испуганного взгляда от летчика.

– Здравствуйте! – приветливо произнес Карлов, подходя вплотную.

– Здравия желаем, – раболепно, с заискивающей улыбкой ответил незнакомец. Молодое лицо его покрывала длинная редкая борода, испуганные глаза бегали по сторонам. Эти глаза поразили Георгия. Какая-то обреченность сквозила во взгляде парня, которому на вид было лет двадцать.

– Ты кто же будешь? – спросил Карлов, оглядываясь.

– Окруженцы мы, – нерешительно ответил бородатый парень. – Часть нашу в прошлом году разбили. Кто убит, кто в плен сдался, а кто по станицам попрятался. Работаем понемногу за кусок хлеба.

– Значит, устроился? А ведь русский небось?

Парень потупил голову, тяжело вздохнул.

– Вы летчик? – спросил он в свою очередь.

– Был летчик, а сейчас вот, как ты... вроде окруженец, – усмехнулся Георгий. – Только я за кусок хлеба не продамся. К своим пробираться буду.

– В энтом-то обмундировании? Как раз до первой станицы дойдете, а там полицаи сцапают.

– Да... Насчет обмундирования ты, пожалуй, прав, – согласился Карлов. Он повесил автомат на шею, вытащил кисет и, став спиной против ветра, начал сворачивать самокрутку.

– Подайтесь к нам. В станицу отвезу, – неожиданно предложил парень. И заторопился: – Я вас в сарае спрячу. Глядишь, какую-нибудь поддевку да валенцы за ваши меха выменяем.

– Далеко это отсюда? Немцев там нет?

– Да вы не бойтесь. Я честно, – обиделся парень. – Лезьте на воз, я вас сеном прикрою. Кличут меня Пузанок...

Карлов попытался залезть наверх и не смог. Он прижал к груди ноющую ладонь. Лоб покрыла испарина.

– Давайте помогу, – сказал Пузанок.

Он подставил спину, Георгий вскарабкался на нее, потом на сани и лег, положив перед собой автомат. Окруженец забросал его сеном и перетянул воз веревками.

– Но, пошла! – парень причмокнул, дернул вожжи. Лошадь тронулась и, проваливаясь в снег, тяжело потащила розвальни. Окруженец шел рядом. Вскоре выбрались на проезжую дорогу. Пузанок остановил взмыленного коня и залез наверх воза. Теперь по укатанному снегу полозья заскользили быстрее.

– А как твое настоящее имя, Пузанок? – послышался из-под сена голос Георгия.

– Да ладно, зовите, как все, – Пузанок. Я уже привык так, – неохотно ответил окруженец. – Не разговаривайте, только, а то вон кто-то навстречу едет.

Георгий прислушался: приближались частые удары копыт. Вот застучали рядом, вот замедлились, вот... Нет, проскочили мимо.

Дальше ехали молча. Наконец где-то рядом залаяла собака. Запахло кизяком и дымом. Лошадь остановилась.

– Пузанок приехал! – раздался мужской голос. – Эй, Надежда Ивановна! Помоги ему сено перекидать. Подъезжай, Пузанок, ближе к сараю, – повелительным тоном сказал тот же человек. – Я пока к соседу зайду.

Лошадь тронула воз вперед. Пузанок сбросил с Карлова большую охапку сена.

– Вылезайте! Никого нет... Прыгайте в сарай, – зашептал он, когда Георгий выбрался из копны.

В довольно просторном сарае, где оказался летчик, по левую сторону стояли две коровы. Справа в углу сбилось в кучу несколько овец.

– Лезьте туда, – Пузанок махнул рукой на чердак, к которому была приставлена лестница. Быстро забравшись, Карлов огляделся: тут было немного сена, валялся рваный хомут, торчали оглобли, на гвоздике висели вожжи.

– Укладывай скорей, – послышался снизу голос Пузанка. У края настила выросла копна сена. Георгий положил автомат и принялся за работу.

– Пузанок! С кем это ты разговариваешь? – раздался молодой женский голос.

– Надежда Ивановна, никому не скажете? – шепотом спросил парень.

– А что случилось?.

– Я русского летчика нашел, сюда привез прятать.

Карлова резанули эти слова: «русского летчика». «Почему парень не сказал нашего летчика? Почему?»

– Где он? – слабо вскрикнула женщина.

– Там!

– Смотри, Пузанок, чтобы хозяин не заглянул, да сам-то не проговорись кому-нибудь, – попросила она.

Заскрипела лестница, Георгий увидел встревоженное лицо с большими скорбными глазами. Голова женщины была повязана серым платком, из-под которого на лоб спадала непослушная прядь волос. Черная шуба скрывала фигуру. Женщина влезла на чердак и бросилась к летчику.

– Родненький мой! – Она обняла его. – Наконец-то хоть одного увидела! Как там наши? Скоро ли придут?

Георгий понял, что здесь его не выдадут.

– Скоро, скоро придут, – ответил он взволнованно. – До этих мест километров восемьдесят осталось. Через недельку будут здесь.

– Пузанок! Ты пока сваливай с саней, а как хозяин покажется, сюда подавать будешь, – негромко сказала Надежда Ивановна.

– Каким ветром вас к нам занесло? – снова обратилась она к летчику.

– Сегодня утром подбили. Сел на вынужденную.

Карлов коротко рассказал, кто он такой и как очутился здесь.

– Мне бы вот одежду гражданскую раздобыть. Дня за три добрался бы до своих.

– Что-нибудь придумаем. – Женщина смотрела на Карлова выплаканными глазами. Георгий долго не мог оторваться от ее взгляда.

– А вы сами-то откуда, Надежда Ивановна?

– Из Ленинграда. Муж погиб на фронте в самом начале войны. А меня, полуживую, зимой сорок второго года эвакуировали вместе с другими Дорогой жизни. Через Ладожское озеро... Сын у меня там погиб, Сашенька. – На минуту она замолчала. Задергались уголки губ. – Пять лет ему как раз перед этим исполнилось. Ехали мы на грузовой машине. Рассвело уже, мальчик дремал у меня на руках. Вдруг два «мессершмитта»... да так низко. Видели, наверное, что женщины с детьми едут, и все равно стали обстреливать нашу колонну. Первый раз обстреляли – пронесло мимо меня несчастье. А во второй раз... Прямо в голову... – Она зажала лицо руками.

– Разве это люди?..

Георгий стиснул кулаки, но острая боль в левой ладони напомнила о раненой руке. Он застонал сквозь зубы.

– Что с вами? – встревожилась женщина.

– Нет, ничего... Бить негодяев надо, а я вот сижу. Попал в такое дурацкое положение.

– Эй, Надежда Ивановна! Принимайте, – крикнул Пузанок, и над навесом взметнулась большая охапка сена.

– Хозяин идет, – шепотом сказала женщина. – Садитесь сюда в угол, я вас прикрою.

Георгий удивился, с какой легкостью подняла она большую кипу сена и перенесла ближе к нему.

– Натренировалась уже, – ответила Надежда Ивановна на недоумевающий взгляд летчика.

– Прошел в дом, – послышался снизу шепот.

С помощью Георгия она перетаскала сено и устроила удобное убежище.

– Ну, располагайтесь поуютнее, а мы в дом пойдем.

– А Пузанок не выдаст? – неожиданно спросил Карлов.

– Нет, что вы! Он сам несчастный.

– Почему же он назвал меня русским летчиком?

Надежда Ивановна смутилась.

– Это по привычке. Здесь почти все жители делят воюющие стороны на немцев и русских. К тому же русских здесь мало, в основном калмыки.

– А вы давно уже тут, Надежда Ивановна?

– Почти год... Когда убили Сашеньку, хотела немедленно идти на фронт. Желание мстить за мужа, за сына поддерживало меня в те ужасные минуты. А потом увидела девочку лет четырех. Два бойца пытались оторвать ее от убитой матери. Я не могла слышать эти крики, это детское отчаяние. И бросилась к девочке. Не помню, как уговорила маленькую. Но, почувствовав ласку, она обвила мою шею своими ручонками... С тех пор мы не расстаемся. У меня не хватило сил оставить ее и уйти на фронт. Нас с Лизой привезли сюда в эту станицу. Я сняла комнату у нашего хозяина. А через несколько месяцев пришли немцы.

– Скоро вы там? – негромко спросил Пузанок.

На дворе заметно сгущались сумерки.

– Сейчас, сейчас! Попозже я коров поить приду, принесу вам поесть. – Она сняла рукавицу и протянула Карлову свою маленькую, огрубевшую руку. – На радостях, что вас встретила, забыла даже имя спросить.

– Георгий меня зовут, Георгий Сергеевич, – сказал он, с благодарностью пожимая ее руку.

Надежда Ивановна и Пузанок ушли. Было уже совсем темно. Георгий вынул начатую банку и доел сгущенное молоко. Захотелось пить. Он облизывал пересохшие губы и не знал, как утолить жажду.

Мороз заметно начал сдавать, но летчик и раньше его не чувствовал: шерстяной свитер, теплые унты и меховой комбинезон надежно согревали тело. Пить хотелось все сильнее, Георгий проделал в соломенной крыше небольшую дыру, достал немного снега и с жадностью принялся его сосать.

Понемногу глаза привыкли к темноте. Боль в раненой руке начала затихать, но зато разболелась голова. Над правым глазом будто тисками сдавило лоб.

Захотелось курить. Георгий полез в карман за кисетом. Табаку осталось совсем немного.

Карлов на ощупь свернул «козью ножку». Но закурить не решился: малейшая вспышка света могла выдать его. Он подержал губами незажженную самокрутку и бережно спрятал ее обратно в кисет.

«Теперь-то Семенюк и Архипов наверняка рассказали всем, что произошло вчера вечером, – подумал он. – Интересно, узнал ли об этом Емельянов? Если узнал – ругает меня на чем свет стоит».

Карлов не жалел о том, что полетел на задание с простреленной рукой. Рана не мешала пилотировать самолет. То, что его штурмовик оказался подбитым, было чистой случайностью.

Георгий попробовал представить себе рассерженного командира полка и не смог. «Емельянов поймет. Должен понять. А зато какой переполох устроили мы фашистам на Сальском аэродроме! Но где же Долаберидзе? Наверно, погиб парень. Ведь по радио никто о нем так и не доложил Бахтину. Да... Сразу два экипажа не вернулись. Тягостно сейчас в полку». Карлов вспомнил, как мрачнел командир, когда ему на подпись приносили извещение о гибели какого-нибудь летчика.

С ужасом представил себе Георгий, что и его жена получит такое извещение. Перед глазами всплыли дорогие образы: дети, заплаканное лицо жены, ее дрожащие руки с небольшим листочком бумаги, где в нескольких словах – огромное горе семьи.

«Нет, нет, – отогнал он эту мысль, – ведь друзья видели, как я вылез из самолета. Они найдут, как успокоить жену, объяснят, почему я перестал писать ей».

Глава V

Сержанты Семенюк и Архипов вернулись с аэродрома в общежитие.

Весь день они держались в стороне от летчиков и, как только с командного пункта взвилась красная ракета – сигнал отбоя, одни направились в станицу. Первыми пришли они в общежитие своей эскадрильи, не снимая комбинезонов, уселись за стол. Несколько минут в комнате было тихо. Казалось, каждый думал о своем, но когда Семенюк поднялся и, подойдя к нарам, достал баян Карлова, Архипов повернул голову в его сторону.

– Где-то теперь бредет твой хозяин? – задумчиво произнес Семенюк, разглядывая баян.

Архипов как будто ждал этого вопроса.

– Я говорил, не надо его, раненного, пускать на боевое задание. Тогда и не сбили бы нашего командира, – горячился он.

– А как это не пускать? Командиру полка, что ли, надо было доложить, по-твоему? – раздраженно спросил Семенюк.

– Да хоть бы и... доложить!

– Вздумал бы ты, Паша, такую глупость сделать, самый паршивый «мессер» был бы тебе другом, а не я!

Семенюк надел лямку баяна на плечо и неумело начал подбирать какую-то мелодию.

– Дело вовсе не в раненой руке. Карлов придет. Вот увидишь – придет. Заранее хоронить его нечего, Бахтин видел, как он из самолета вылез. И не только Бахтин – все видели... И голую степь кругом видели. Немцев там поблизости не было, не должен пропасть комэск. – Немного помолчав, он добавил: – А вот, если бы не полетел, тогда наверняка погиб бы для нас командир, потому что верить ему перестали бы. А это в нашем деле страшнее смерти.

– Это почему же верить бы ему перестали? – крикнул Архипов. – Ты же сам рассказывал, какой он храбрый. Помнишь, над Волгой вы шестеркой восемнадцать «юнкерсов» разогнали, не дали бомбить нашу переправу? Это он тогда ведущим был. Он один завалил двоих гадов. Сколько вы их тогда всего нащелкали?

– Помню, помню, – нетерпеливо ответил Семенюк. – Мыто с тобой поверили. А другие? Нашлись бы и недоверчивые. Это же чрезвычайное происшествие – руку прострелил. Не забывай, лететь-то не на прогулку они собирались.

Семенюк отложил баян в сторону и прошелся по комнате.

– Ну, как же теперь поступим? Расскажем остальным? – задал Архипов так и не решенный на аэродроме вопрос

– По-моему, незачем. Ты ведь обещал Карлову молчать? Обещал. Вот и молчи. И давай больше об этом ни слова, – отрезал Семенюк.

– Баян-то убери. Некому теперь играть, – напомнил Архипов.

За окном послышались голоса летчиков. Открылась дверь, и улыбающийся, раскрасневшийся от мороза Саша Дубенко еще с порога загадочно воскликнул:

– Ага! Вот вы где голубчики! Сейчас Архипов будет плясать.

Дубенко вытащил из кармана треугольником сложенное письмо.

– Пляши, Павлик! От любимой, наверно?

– В другой раз сплясал бы, а сегодня не ко времени, – с грустью ответил Архипов и протянул руку за письмом.

Вошедшие в комнату летчики приумолкли. Дубенко перестал улыбаться. Он подошел к Архипову и молча отдал письмо.

Присаживаясь на нары, летчики начали стягивать с себя тяжелые комбинезоны.

– Да это же от отца, – увидев знакомый почерк, обрадовался Архипов. Он развернул треугольник. – Вот так батя! Опять письмо в стихах написал.

Обстановка в комнате разрядилась.

– Раз в стихах – читай вслух, – попросил Дубенко. – У тебя здорово получается.

– Так он же и сам стихи пишет. Только вчера отцу целую поэму отправил, – сказал Семенюк. – Читай, Паша. Да только погромче!

Смущенный Архипов, думая, что над ним подсмеиваются, недоверчивым взглядом окинул летчиков. Но никто не улыбался. Тогда он встал со скамейки и начал читать:

 
Твои стихи, незрелые, простые,
Прочел я с радостью и гордостью отца.
 

Неожиданно в хату вошли Емельянов и замполит майор Голубев. Павлик остановился на полуслове. Летчики вытянулись по стойке «смирно».

– Сидите, сидите, пожалуйста, – разрешил командир полка. Лицо Емельянова осунулось, нахмуренные брови нависли над глазами. Все знали, как он любил Карлова. А разве сами они не любили его – скромного, приветливого, мужественного.

Емельянов и Голубев сели за стол.

– Здесь, кажется, кто-то читал стихи? – Емельянов пристально оглядел каждого летчика. – Ну что же, продолжайте. Мы тоже послушаем.

– Это Архипову отец стихи написал, – сказал Семенюк, привыкший, не соблюдая субординации, первым вносить ясность.

От смущения щеки Архипова покрылись румянцем.

– Читайте, Архипов. Читайте. Не стесняйтесь, – подбодрил молодого летчика майор Голубев.

И вначале неуверенно, срываясь, а потом все громче и смелее зазвенел молодой голос Павлика Архипова:

 
И, всматриваясь в дали голубые,
Любуюсь я полетами птенца.
Пусть взмахи крыльев робки и неверны,
Не так еще стремителен полет,
Пройдут года и будешь ты, наверно,
Пилот-поэт или поэт-пилот.
Слагай стихи строками пулеметов,
Поэмами рокочет пусть мотор,
И самолет на близких сердцу нотах
Споет врагу смертельный приговор...
 

Архипов умолк и неуверенно посмотрел, на командира полка, потом на летчиков...

– А сержант Архипов сам не хуже отца сочиняет. Я читал его стихи, – не удержался Семенюк.

– Так вы отцу тоже в стихах отвечать будете? – спросил Емельянов у Архипова!

– Что же я ему отвечу? Вот уже неделя, как я на фронте, а вы меня ни разу на боевое задание не пустили, – загорячился молодой летчик.

– Не торопитесь. До Берлина еще далеко, и на вашу долю фашистов хватит, – улыбнулся Емельянов. – Сегодня ночью наши механики закончат восстановительный ремонт двух боевых самолетов. Один из них можете считать своим.

– Спасибо, товарищ командир, – обрадовался Архипов.

– Ну вот, а ты, Павлик, все расстраиваешься: «Самолет не дают. На задание не пускают», – передразнил его Семенюк.

– А вы, Семенюк, когда в полк прибыли, помнится, тоже за командиром по пятам ходили, на задание просились. Жаловаться даже хотели, что вас в бой не пускают, – рассмеялся майор Голубев и тут же оборвал смех: – Скажите, Дубенко, вы ведь летели позади Долаберидзе, неужели вы не видели, что с ним произошло?

Дубенко встал. Заметно смутившись, он посмотрел на Голубева, затем на Емельянова и опустил глаза.

– Товарищ майор! На втором заходе я его еще видел. А на третьем... Над целью стоял сплошной дым. Тучи зенитных разрывов. Да еще эти два «мессершмитта» взлетели с аэродрома. Когда я вышел из атаки, Долаберидзе уже не было видно.

Летчики неотрывно смотрели на Дубенко. Его широкие, почти квадратные плечи как-то опустились.

– Ну что ж, бывает, – медленно произнес Емельянов. – В таком пекле, Александр Дмитриевич, – обратился он к Голубеву, – для того чтобы за всем уследить, большой боевой опыт нужен. Не всем это скоро дается. В бою с кровью прописные истины постигать приходится. Проглядел Дубенко, а теперь вот гадай. Где Долаберидзе? Что с ним? Формально пропал без вести, а он, может быть, подвиг совершил – врезался на своем штурмовике в фашистские самолеты. – Емельянов задумался и, что-то вспомнив, покачал головой. – Разное случается в жизни. Помню, однажды летчик Жевтоножко не вернулся с задания. Где он? Неизвестно. Что с ним? Неизвестно... Тоже как сейчас. Никто не видел.

Сообщили, помню, его семье. Вылетел на боевое задание и пропал без вести. Жене и пенсии не дали. Раз без вести – может, он в плену находится.

Через пару месяцев потеснили немцев в тех местах. Это когда Ростов освободили, помните? Сначала случайно отыскали в поле самолет Жевтоножко, а потом от жителей ближнего села узнали и о судьбе летчика.

Оказывается, штурмовик был подбит зенитным снарядом. Жевтоножко произвел вынужденную посадку, как говорят «на пузо», с убранными шасси, недалеко от дороги. По ней двигались немецкие автомашины с солдатами. Два грузовика свернули с дороги и направились к самолету.

Ехали спокойно – упавший самолет был им уже не страшен. А Жевтоножко видел, как машины сами медленно вползают в сетку прицела и приближаются к перекрестию. Не раздумывая, он нажал на кнопку оружия. Пушки штурмовика заработали. Снаряды прошили передний грузовик от мотора до конца кузова. Машина загорелась, стала. Из второй попрыгали на землю фашисты. Они рассыпались по полю и, стреляя на ходу из автоматов, начали подбираться к самолету.

Тогда Жевтоножко вылез из кабины, спрятался за бронированной обшивкой мотора и с пистолетом в руке стал ждать.

У него было всего две обоймы – по восемь патронов в каждой. Он почти в упор произвел пятнадцать выстрелов и убил еще девять гитлеровцев.

Емельянов глубоко вздохнул.

– Последнюю пулю Жевтоножко оставил для себя.

– Вот тебе и без вести пропавший, – тихо проговорил Семенюк.

– Да... видно, сильный был этот Жевтоножко, – задумчиво произнес Архипов.

– Такой же, как и вы, комсомолец, двадцать лет ему было, – ответил майор Голубев и, решив дополнить Емельянова, сказал: – В бессильной ярости фашисты изувечили мертвое тело летчика. Наши советские люди ночью подобрали Жевтоножко и похоронили его с почестями. Скоро ему, возможно, посмертно звание Героя Советского Союза присвоят.

Несколько минут не было слышно ни единого слова. Будто летчики молчанием чтили память погибшего. И, как всегда, Семенюк высказался первым:

– Карлов тоже живым не дастся, как вы учили, товарищ майор.

Все вопросительно посмотрели на командира полка.

Иван Алексеевич Емельянов... Именно он учил их драться и побеждать. Нередко в опасные минуты боя Емельянов приходил на помощь, принимая на себя атаки «мессершмиттов», словно птица, отвлекая врага от своих птенцов. Так было на Дону, на Волге, и каждый знал, что так будет всегда, пока бьется сердце этого человека.

Внимательно изучал Емельянов подчиненных. Он знал и умел оценить каждого летчика. Поэтому все с нетерпением ждали, что скажет командир полка.

И Емельянов ответил:

– Если жив Георгий, то пробирается он сейчас где-то тайком, в темноте. Будем надеяться, что вернется.

– Тем более автомат у него есть, – добавил Семенюк.

– У Карлова не только автомат на вооружении. У него еще партийный билет, который всегда подскажет, как действовать, – убежденно сказал Голубев.

– Вот тут ты, Александр Дмитриевич, в самую точку попал, – поддержал его командир полка. – А пока временно командовать эскадрильей назначаю лейтенанта Мордовцева.

Емельянов встал и, собираясь уходить, повернулся к Архипову:

– Пишите отцу письмо, а потом продумайте порядок работы летчика в кабине. Завтра полетите на боевое задание рядом со мной. Я сам поведу вашу эскадрилью.

«Наконец-то», – вздохнул молодой летчик. Он почувствовал себя полноправным членом этой боевой семьи.