Текст книги "Хогбены, гномы, демоны, а также роботы, инопланетяне и прочие захватывающие неприятности"

Автор книги: Генри Каттнер

Соавторы: Кэтрин Мур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 82 страниц)

Ярость

Пролог

Была ночь на Земле и сумеречный рассвет на Венере.

Все люди знали о сияющей тьме, что превратила Землю в звезду на облачном небе. Но мало кто понимал, что венерианский рассвет незаметно сменяется тьмой. Подводные огни горели все ярче и ярче, превращая огромные башни в зачарованные крепости под поверхностью мелкого моря.

700 лет назад эти огни горели еще ярче. 600 лет прошло с гибели Земли. Шло 27-е столетие.

Время замедлилось. Вначале оно двигалось гораздо быстрее. Многое предстояло сделать. Венера оказалась непригодной для жизни, но люди вынуждены были жить на Венере.

На Земле Юрский период миновал до того, как человечество превратилось в разумную расу. Человек одновременно прочен и хрупок. Насколько хрупок, он сознает лишь при извержении вулкана или землетрясении. Насколько прочен, можно понять, если учесть, что колонии существовали не менее двух месяцев на континентах Венеры.

Человек никогда не знал ярости Юрского периода – на Земле. На Венере он гораздо хуже. У человека не было оружия для поверхности Венеры. Его оружие либо слишком мощное, либо слишком слабое. Он мог полностью уничтожить или легко ранить, но не мог жить на поверхности Венеры. Он встретился с противником, какого раньше никогда не встречал.

Он встретился с яростью… И бежал.

Безопасность ждала его под водой. Наука усовершенствовала межпланетные путешествия и уничтожила Землю; наука смогла создать искусственную среду на дне океана. Были построены купола из империума. Под ними поднялись города.

Города были завершены… И как только это случилось, рассвет на Венере сменился сумерками. Человек вернулся в море, из которого когда-то вышел.

Часть первая

Забудь заклятья.

Пусть дьявол, чьим слугой ты был доныне,

Тебе шепнет, что вырезан до срока

Ножом из чрева матери Макдуф.

Шекспир

Рождение Сэма Харкера явилось двойным пророчеством. Оно показывало, что происходит в огромных башнях, где все еще горели огни цивилизации, и предсказывало жизнь Сэма в этих подводных крепостях и вне их. Его мать Бесси, хрупкой хорошенькой женщине, не следовало иметь детей. У нее были узкие бедра, и она умерла при кесаревом сечении, выпустившем Сэма в этот мир, который он должен был сокрушить, чтобы тот не сокрушил его самого.

Именно поэтому Блейз Харкер ненавидел своего сына такой слепой злобной ненавистью. Блейз никогда не мог подумать о мальчике, не вспомнив происшедшего той ночью. Он не мог слышать голос Сэма, не вспоминая жалобных испуганных стонов Бесси. Местная анестезия не могла помочь, поскольку Бесси и психологически, а не только физически не годилась для материнства.

Блейз и Бесси – это история Ромео и Джульетты со счастливым концом к тому времени, когда был зачат Сэм. Они были беззаботными, бесцельными гедонистами. В башнях приходилось выбирать. Либо вы находили побуждение быть техником или художником, либо вы могли оставаться пассивным. Технология предоставляла широкие возможности – от таласополитики до строго ограниченной ядерной физики. Но быть пассивным так легко, если вы можете выдержать это. Даже если не можете, лотос дешев в башнях. В таком случае вы просто не предаетесь дорогим развлечениям, таким, как олимпийские залы или арены.

Но Блейз и Бесси могли позволить себе все самое лучшее. Их идиллия могла превратиться в сагу гедонизма. Казалось, у нее будет счастливый конец, потому что в башнях платят не индивидуумы. Платит вся раса.

После смерти Бесси у Блейза не осталось ничего, кроме ненависти.

Существовали поколения Харкеров: Джеффри родил Рауля, Рауль родил Захарию, Захария родил Блейза, Блейз родил Сэма.

Блейз, раскинувшись на удобном диване, смотрел на своего прадеда.

– Можете убираться к дьяволу, – сказал он. – Вы все.

Джеффри был высоким мускулистым светловолосым человеком, с удивительно большими ушами и ногами. Он сказал:

– Ты говоришь там, потому что ты молод, вот и все. Сколько тебе лет? Ведь не двадцать!

– Это мое дело, – сказал Блейз.

– Через 20 лет мне исполнится двести, – сказал Джеффри. – У меня хватило разума подождать до пятидесяти, прежде чем заводить сына. И у меня хватило бы разума не использовать для этого законную жену. Чем виноват ребенок?

Блейз упрямо смотрел на свои пальцы.

Его отец Захария, который до этого смотрел молча, вскочил на ноги и заговорил:

– Он больной! Его место в сумасшедшем доме. Там у него вытянут правду.

Блейз улыбнулся.

– Я принял предосторожности, отец, – спокойно сказал он. – Прежде чем прийти сюда сегодня, я прошел через множество тестов и испытаний. Администрация подтвердила мой коэффициент интеллектуальности и душевное здоровье. Я вполне здоров. И по закону тоже. Вы ничего не можете сделать, и вы это знаете.

– Даже двухнедельный ребенок обладает гражданскими правами, – сказал Рауль, худой смуглый человек, элегантно одетый в мягкий целлофлекс. Он, казалось, забавлялся всей сценой. – Ты был очень осторожен, Блейз?

– Очень.

Джеффри свел бычьи плечи, встретил взгляд Блейза собственным холодным взглядом голубых глаз и спросил:

– Где мальчик?

– Не знаю.

Захария яростно сказал:

– Мой внук… Мы найдем его! Будь уверен! Если он в башне Делавер, мы найдем его. Или если он вообще на Венере!

– Точно, – согласился Рауль. – У Харкеров большая власть, Блейз. Ты должен знать это. Именно поэтому тебе всю жизнь позволялось делать что угодно. Но теперь это кончится.

– Не думаю, – сказал Блейз. – У меня хватит собственных денег. А что касается отыскания… гм… вы не думали, что это будет трудновато?

– Мы могущественная семья, – сказал Джеффри.

– Конечно, – согласился Блейз. – Но как вы узнаете мальчика, когда найдете его? – Он улыбнулся.

Вначале ему дали средство, уничтожающее волосы. Блейз не мог вынести возможности, что у мальчика будут рыжие волосы. Редкий пушок на голове мальчика исчез. И никогда не отрастет снова.

Культура, склонная к гедонизму, имеет свою извращенную науку. А Блейз мог хорошо заплатить. Не один техник был сломан стремлением к удовольствиям. Такие люди, когда они трезвы, способны на многое. Блейз отыскал женщину, которая была способна на многое, пока жила. А жила она, лишь когда носила плащ счастья. Она не проживет долго; приверженцы плаща счастья в среднем выдерживают два года. Плащ счастья представлял собой биологическую адаптацию организма, найденного в венерианских морях. После того, как были обнаружены его потенциальные возможности, их стали нелегально развивать. В диком состоянии он ловил добычу, прикасаясь к ней. После того как устанавливался нейроконтакт, добыча была вполне довольна тем, что ее пожирают.

Это прекрасное одеяние, белоснежное, мягко светящееся переливами света, движущееся ужасными экстатическими движениями, когда устанавливался смертоносный симбиоз. Оно было прекрасно на женщине-технике, когда она двигалась по ярко освещенной тихой комнате в гипнотической сосредоточенности, выполняя задание, за которое ей заплатят достаточно, чтобы она могла в течение двух лет организовать собственную смерть. Она была очень способной. И знала эндокринологию. Когда она кончила, Сэм Харкер навсегда потерял свое наследие. Была установлена новая матрица, точнее, изменен ее оригинальный рисунок.

Мозжечок, щитовидная железа, щитовидный отросток – крошечные комки ткани, некоторые уже действуют, другие ждут, пока их не приведет в действие приближающаяся зрелость. Сам ребенок представлял собой несколько больший бесформенный комок ткани, с хрящом вместо костей, на его мягком черепе отчетливо виднелись швы.

– Не чудовище, – сказал Блейз, все время думая о Бесси. – Нет, ничего особенного. Короткое, мясистое, толстое!

Забинтованный комок ткани все еще лежал на операционном столе. Бактерицидные лампы освещали его.

Женщина, плывя в восхитительном экстазе, дотронулась до кнопки вызова. Затем спокойно легла на пол, а сияющее белоснежное одеяние ласкало ее. Ее затуманенные глаза смотрели вверх, пустые и гладкие, как зеркало. Вошедший мужчина отвел ее на койку и начал послеоперационные действия.

Старшие Харкеры следили за Блейзом, надеясь отыскать ребенка через отца. Но Блейз разработал свой план слишком тщательно, чтобы не учесть такой возможности. В тайнике он хранил отпечатки пальцев и снимок глазного дна Сэма и знал, что по ним он в любое время отыщет сына. Он не торопился. Случится то, что должно случиться. Это неизбежно – сейчас. Нужно задать основные ингредиенты, и для Сэма Харкера не останется никакой надежды.

Блейз как бы установил в своем мозгу тревожный сигнал – сигнал, который будет молчать много лет. Тем временем, впервые в жизни столкнувшись с реальностью, он делал все возможное, чтобы забыть ее. Он не мог забыть Бесси, хотя и пытался. Он снова погрузился в яркий эйфорический водоворот гедонизма в башнях.

Ранние годы погружены в не сохраняющее воспоминаний прошлое. Время тогда двигалось для Сэма очень медленно. Тянулись часы и дни. Мужчина и женщина, которых он считал своими родителями, даже тогда не имели с ним ничего общего. Ведь операция не изменила его мозг – свой интеллект он унаследовал от мутировавших предков. Хотя эта мутация в основном привела лишь к изменению продолжительности жизни, она позволила Харкерам господствовать на Венере. Они были не единственными долгожителями; существовало еще несколько сотен людей, которые – в зависимости от различных факторов – могли надеяться прожить от двухсот до семисот лет. Но наследственные черты в них были легко отличимы.

Он помнил, как однажды в карнавальный сезон его приемные родители неуклюже надели пышные наряды и смешались с остальными. Он уже был достаточно велик тогда, чтобы кое-что понимать.

Карнавал – уважаемый обычай. Все башня Делавер сияла. Цветные дымы висели, как туман, над движущимися Путями, привязываясь к проходившим весельчакам. Это время смешения всех классов.

Технически никаких низших классов не было. В действительности…

Он увидел женщину – прекраснейшую женщину. Платье у нее голубое. Это слово вовсе не описывает цвет. Он был глубоким, богатым, разнообразно голубым, таким бархатным и гладким, что мальчику до боли захотелось прикоснуться к нему. Сэм был слишком мал, чтобы понять утонченность покроя платья, его резкие чистые линии, его соответствие лицу женщины и ее пшенично-желтым волосам. Он увидел ее на расстоянии и был полон неистовым желанием узнать о ней как можно больше.

Приемная мать не могла рассказать того, что ему было нужно.

– Это Кедра Уолтон. Ей сейчас должно быть двести-триста лет.

– Да. – Годы не значили ничего. – Но кто она?

– О… она ведает очень многим.

– Это прощальная встреча, дорогой, – сказала она.

– Так быстро?

– Шестьдесят лет – разве это долго?

– Кедра, Кедра, иногда я хочу, чтобы наша жизнь не была такой длинной.

Она улыбнулась ему.

– Тогда мы бы никогда не встретились. Мы, бессмертные, тяготеем к одному уровню. Поэтому мы и встретились.

Захария Харкер взял ее за руку. Под их террасой башня сверкала цветами карнавала.

– Всегда все по-новому, – сказал он.

– Так не будет, если мы подолгу будем оставаться вместе. Только представь себе – быть неразрывно связанными сотни лет!

Захария бросил на нее проницательный вопросительный взгляд.

– Суть в отношениях, вероятно, – сказал он. – Бессмертные не должны жить в башнях. Ограничение… чем старше становишься, тем больше хочешь расширяться.

– Что ж… я расширяюсь.

– Башни нас ограничивают. Юноши и короткоживущие не видят окружающих их стен. Но мы, прожившие долго, видим. Нам нужно больше простора. Кедра, я начинаю бояться. Мы достигли своих пределов.

– Неужели?

– Во всяком случае подошли к ним близко – мы, бессмертные. Я опасаюсь интеллектуальной смерти. Что пользы в долгой жизни, если не иметь возможности применять приобретенные знания и власть? Мы начинаем топтаться на месте.

– Что же тогда? Другие планеты?

– Возможно, форпосты. Но на Марсе нам тоже понадобятся башни. И на большинстве других планет. Я думаю о межзвездных полетах.

– Это невозможно.

– Это было невозможно, когда человек пришел на Венеру. Теперь это теоретически возможно, Кедра. Но пока еще не практически. Нет… символической стартовой платформы. Межзвездный корабль не может быть построен и испытан в подводной башне. Я говорю символически.

– Дорогой, – сказала она, – перед нами все время мира. Мы поговорим об этом снова… через 50 лет.

– И до этого времени я тебя не увижу?

– Конечно, ты увидишь меня, Захария. Но не больше. Это время – наш отпуск. Зато потом, когда мы снова встретимся…

Она встала. Они поцеловались. Это тоже было символическим жестом. Оба знали, что пыл способен превратиться в серый пепел. И, хоть они любили друг друга, они были достаточно мудры и терпеливы, чтобы подождать, пока огонь снова сможет разгореться.

До сих пор их план был успешен.

Через 50 лет они нова станут любовниками.

Сэм Харкер смотрел на худого серолицего человека, целеустремленного двигавшегося через толпу. На нем тоже пестрый целлофлекс, но он не мог скрыть того факта, что он не из башни. Некогда он так сильно загорел, что столетия под водой не смогли смыть этот загар. Рот его искривлен презрительной усмешкой.

– Кто это?

– Что? Где? Не знаю. Не мешай.

Он ненавидел компромисс, заставивший его надеть целлофлекс. Но старый мундир был бы слишком подозрителен. Холодный, с жестким ртом, страдающий, он позволил Пути нести его мимо огромного шара Земли, закрытого черным пластиковым пологом, который в каждой башне служил напоминанием о величайшем достижении человечества. Он прошел в окруженный стеной сад и протянул в зарешеченное окно идентифицирующий диск. Вскоре его впустили в храм.

Вот он, храм Истины.

Впечатляюще. Он почувствовал уважение к техникам – нет, к логистам, окружавшим его теперь. Жрец ввел его во внутреннее помещение и указал на стул.

– Вы Робин Хейл?

– Да.

– Что ж… вы собрали и сообщили нам все необходимые данные. Но нужно задать еще несколько проясняющих вопросов. Их задаст сам Логист.

Жрец ушел. Внизу, в гидропонном саду, высокий тощий человек с костлявым лицом беззаботно бродил между растениями.

– Нужен Логист. Ждет Роберт Хилл.

– Черт возьми! – сказал высокий тощий человек, отставив лейку и почесывая нижнюю челюсть. – Мне нечего сказать бедному малому. Он конченый человек.

– Сэр!

– Спокойно. Я поговорю с ним. Идите и успокойтесь. Его бумаги готовы?

– Да, сэр.

– Хорошо. Я скоро буду. Не торопите меня. – Что-то бормоча, Логист двинулся к лифту. Вскоре он уже находился в контрольной комнате и через визор взглянул на истощенного загорелого человека, неудобно сидевшего в кресле.

– Робин Хейл, – сказал он новым глубоким голосом.

Хейл автоматически напрягся.

– Да.

– Вы бессмертный. Это означает, что вы можете прожить не менее семисот лет. Но у вас нет занятия. Верно?

– Верно.

– Что случилось с вашей работой?

– А что случилось с Вольным Товариществом?

…Оно умерло. Оно исчезло, когда башни объединились под одним правительством и прекратились войны между ними. В прежние времена вольные товарищи были воинами, наемниками, которым платили за то, что они вели войны, которые башни не осмеливались вести сами.

Логист сказал:

– Среди вольных товарищей было мало бессмертных. Прошло много времени после гибели Вольного Товарищества. Вы пережили свое дело, Хейл.

– Я знаю.

– Хотите, чтобы я нашел вам занятие?

– Вы не сможете, – горько сказал Хейл. – Я выдержу перспективу сотен лет безделья. Предаваться удовольствиям? Я не гедонист.

– Я могу вам подсказать легкий выход, – сказал Логист. – Умрите.

Наступило молчание.

Потом Логист продолжал:

– Не могу вам сказать, как легче умереть. Вы борец. Вы захотите умереть, борясь за жизнь. И лучше всего – борясь за что-то, во что вы верите. – Он помолчал. Когда он заговорил снова, голос его изменился. Подождите минутку, – сказал он. – Я выйду отсюда. Отключитесь.

Мгновение спустя его высокая худая фигура показалась из-за занавеса у стены. Хейл вскочил на ноги, глядя на похожую на пугало фигуру. Логист жестом попросил его снова сесть.

– К счастью, я здесь хозяин, – сказал он. – Эти жрецы не позволили бы мне, если смогли бы. Но что они могут без меня? Я логист. Садитесь. – он придвинул другой стул, достал из кармана странный предмет – это была трубка – и набил его табаком.

– Выращиваю и готовлю сам, – сказал он. – Послушайте, Хейл. Эти фальшивые разговоры хороши для башен, но зачем они вам?

Хейл изумленно посмотрел на него.

– Но… замок… это ведь замок Истины? Вы хотите сказать, это все…

– Фальшь? Нет. Только на одном уровне. Беда в том, что правда не всегда выглядит достойно. Эти старые статуи истины – она ведь нагая. Посмотрите на меня. Было время, когда мы действовали прямо. Ничего не выходило. Люди считали, что я просто высказываю свое мнение. Я похож на обычного человека. Но это не так. Я мутант. Я прошел полный круг. Начал с Платона, Аристотеля, Бэкона и Коржитского и до компьютера – у меня лучший способ использовать логику для решения человеческих проблем. Я знаю ответы. Верные ответы.

Хейлу было трудно понять.

– Но… вы не можете быть непогрешимым… вы используете какую-нибудь систему?

– Испытаны все системы, – сказал Логист. – Много слов. Все сводится к одному. Здравый смысл.

Хейл мигнул.

Логист разжег трубку.

– Мне тысяча лет, – сказал он. – Трудно поверить, я знаю. Говорю вам, я особый мутант. Сынок, я родился на Земле. Я помню атомные войны. Н е самую первую – тогда-то я и родился, и мои родители попали под вторичную радиацию. Я ближе всех к истинному бессмертию. Но мой главный талант – вы читали о Бене-пророке? Нет? Ну, он был одним из множества пророков в те дни. Многие догадывались о том, что их ждет. Для этого не нужно много логики. Так вот, я и был Беном-пророком. К счастью, некоторые послушались меня и начали колонизацию Венеры. Ко времени взрыва Земли я был уже здесь. Некоторые специалисты изучали мой мозг и нашли его необычным. В нем есть какое-то новое чувство, инстинкт – никто не знает точно, что это такое. Но я даю правильные ответы.

– Вам тысяча лет? – спросил Хейл, уцепившись за этот единственный пункт.

– Почти. Я видел, как они приходят и уходят. Мне легко было бы управлять всем насестом, если бы я захотел. Но избавьте меня от этого! Я вижу все последствия этого, и мне они не нравятся. Я просто сижу здесь, в замке Истины, и отвечаю на вопросы.

Хейл потрясенно сказал:

– Мы всегда считали… здесь машина…

– Конечно, я знаю. Люди скорее поверят машине, чем похожему на них человеку. Послушайте, сынок, как бы ни воспринимать все это, я знаю ответы. Я рассматриваю информацию и тут же вижу ответ. Простой здравый смысл. Единственное требование – я должен знать все о вас и вашей проблеме.

– Значит вы знаете будущее?

– Слишком много вариантов, – сказал логист. – Кстати, я надеюсь, вы не расскажете обо обо мне. Жрецам это не понравится. Каждый раз, как я показываюсь какому-нибудь клиенту и схожу со своего пьедестала, они поднимают шум. Можете говорить, если захотите: никто не поверит, что непогрешимый оракул не сверхмашина. – Он улыбнулся. – Главное, сынок, у меня есть идея. Я говорил вам, что знаю ответ. Но иногда у меня бывает не один ответ. Почему бы вам не отправиться на поверхность?

– Что?

– Почему бы и нет? Вы сильны. Возможно, вы будете убиты. Возможно, говорю я. Но погибнете в борьбе. Здесь, в башнях, вам не за что бороться. Но есть люди, разделяющие ваши мысли. Вольные товарищи. И среди них бессмертные. Отыщите их. Отправляйтесь на поверхность.

Хейл сказал:

– Это невозможно.

– У Товарищества были свои крепости, верно?

– Потребовались отряды техников, чтобы отогнать джунгли. И зверей. Мы там вели постоянную войну. К тому же крепости – их не так много осталось.

– Возьмите одну и восстановите ее.

– Но… что потом?

– Может, вы станете диктатором, – спокойно сказал Логист. Диктатором Венеры.

Наступило молчание. Лицо Хейла изменилось.

– Достаточно, – сказал Логист, вставая. Он протянул руку. – Кстати, меня зовут Бен Кроувелл. Приходите ко мне, когда встретитесь с затруднениями. А может, я сам приду к вам. Но в этом случае не надейтесь на мой мозг. – Он подмигнул и зашаркал прочь, посасывая трубку.

Жизнь в башнях очень похожа на игру в шахматы. В амбарах, среди кур, социальное превосходство измеряется длиной срока аренды. Протяжение во времени есть богатство. У пешек короткий срок жизни, у слонов, коней и ладей он больше. Социально существовала трехмерная демократия, но автократия в четвертом измерении – во времени. Существовало основание, на котором библейские патриархи достигали власти. Они могли ее удержать.

В башнях бессмертные просто знали больше, чем не бессмертные. Психологически стало очевидным любопытное смешение. В эти практичные дни бессмертных не обожествляли, но определенное смещение все же произошло. У родителей всегда есть преимущество перед ребенком – зрелость. Плюс опыт. Возраст…

Таким было смещение. Подсознательно короткоживущие жители башен начали зависимо смотреть на бессмертных. Конечно, те больше знали. И были старше.

К тому же, у человека есть печальная привычка – возлагать на других неприятную ответственность. В течение столетий тенденция уводила от индивидуализма. Социальная ответственность достигла точки, когда каждый отвечал за соседа.

Постепенно образовался огромный круг, где все зависели друг от друга.

Бессмертные, знавшие, какие долгие пустые столетия ждут их впереди, позаботились, чтобы эти столетия не были пустыми. Они учились. У них было много времени.

Приобретая знания и опыт, они стали принимать на себя ответственность, с такой легкостью передаваемую большинством.

Это была достаточно стабильная культура – для умирающей расы.

Он часто оказывался в трудном положении.

Все новое очаровывало его. Об этом позаботились хромосомы Харкеров. Впрочем его имя было Сэм Рид.

Он сражался с невидимыми преградами, которые – он знал – держали его в заключении. Их было 90. Где-то в его мозгу – нелогично и унаследованно восставала мысль: что можно сделать за 90 лет?

Однажды он попытался найти работу в большом гидропонном саду. Его тупое, грубое лицо, лысая голова, его рано развившийся ум – все это давало ему возможность убедительно лгать, говоря о своем возрасте. Он работал некоторое время, пока любопытство не взяло верх, и тогда он начал экспериментировать с ботаническими культурами. Поскольку знаний у него не было, он загубил большой урожай.

Перед этим, однако, он обнаружил в одном из бассейнов голубой цветок, который напомнил ему о женщине, виденной на карнавале. Ее платье было точно такого цвета. Он спросил одного из служащих о цветке.

– Проклятый сорняк, – ответил тот. – Никак не можем убрать их из бассейнов. Сотни лет, а они все время появляются. Впрочем, с этим не так много хлопот. Крабья трава гораздо хуже. – Он вырвал цветок и отбросил его в сторону. Сэм сохранил его и позже еще расспросил. Он узнал, что это фиалка. Скромное красивое маленькое растение было совсем не похоже на великолепные гибридные цветы, выращиваемые в секциях гидропоники. Он хранил цветок, пока тот не рассыпался в пыль. Но и после этого Сэм помнил о нем, как помнил и о женщине в фиолетовом платье.

Однажды он отправился в башню Канада, далеко в мелком море. Раньше он никогда не выходил за пределы своей башни и был очарован, когда большой прозрачный шар стал подниматься в пузырящейся воде. Он отправился с нанятым им человеком – нанятым на краденые деньги, – который должен был выдавать себя за его отца. Однако после того, как они добрались до башни Канады, он его больше никогда не встречал.

Он был очень изворотлив в свои 12 лет. Перепробовал множество работ. Но ни одна из них его не удовлетворила. Все были слишком скучные. Блейз Харкер знал, что делал, когда оставлял нетронутый мозг в чахлом деформированном теле.

Оно было чахлым только по стандартам того времени. Длинноногие и длиннорукие, высокие бессмертные установили свои идеалы красоты. Безобразными считались приземистые, коренастые, с крепкой костью короткоживущие.

В Сэме прочно засело яростное семя неудовлетворенности. И все росло. Оно не могло развиваться нормально, потому что это было семя бессмертного, а он очевидно не был бессмертным. Он просто не мог претендовать на ту работу, которая требовала столетий подготовки. Даже пятидесятилетий….

Он шел своим трудным, но неизбежным путем. И нашел учителя, своего Хирона, когда встретил Слайдера.

Слайдер был толстым злобным стариком. С кустистыми седыми волосами, прыщавым красным носом и собственной философией. Сам он никогда не предлагал советов, но отвечал, если его спрашивали.

– Людям нужны развлечения, – говорил он мальчику. – Большинству из них. И они не хотят смотреть на то, что неприятно. Думай, мальчик. Воровством многого не добьешься. Лучше быть полезным людям, обладающим властью. Возьмем банду Джима Шеффилда. Джим обслуживает правильных людей. Не задавай вопросов, делай то, что тебе говорят, но вначале установи нужные связи.

Он чихнул и замигал водянистыми глазами.

– Я говорил о тебе с Джимом. Повидайся с ним. Вот, – и он протянул мальчику пластиковый диск. – Я не стал бы этого делать, если бы не разглядел в тебе кое-что. Иди к Джиму.

Он остановил Сэма у двери.

– Ты далеко пойдешь. И ты ведь не забудешь старого Слайдера? Некоторые забывали. Но я могу причинить неприятности так же легко, как делаю одолжения.

Сэм вышел, а толстый зловещий старик продолжал чихать и хихикать.

Он увиделся с Джимом Шеффилдом. Тогда ему было 14, и он был силен, невысок и сердит. Шеффилд оказался сильнее и больше. Ему было 17, этому выпускнику школы Слайдера, независимому хитрому бизнесмену, чья банда уже приобретала известность. Человеческий фактор всегда был важен в интригах башни. Это не просто политика: нравы этой эпохи были так же пунктуальны и сложны, как и в общественной жизни маккиавеллиевой Италии. Простая правда была не только незаконной, но и отдавала дурным вкусом. Главное – интриги. В постоянно изменяющемся балансе власти человек должен был перехитрить своего противника, запутать его в собственной паутине, заставить уничтожить самого себя – вот в чем заключалась игра.

Банда Шеффилда работала по найму. Первым заданием Сэма Рида – фамилию Харкер он прилагал лишь к членам наиболее влиятельной семьи своей башни стало отправиться под воду вместе с одним более опытным товарищем и собрать образцы синеватой водоросли, запрещенной в башне. Когда он вернулся через тайный выход, то удивился, увидев ждущего Слайдера. Тот держал наготове портативный лучевой механизм. Маленькое помещение было герметически закупорено.

На Слайдере была защитная одежда. Голос его доносился через диафрагму.

– Стойте на месте, парни. Держи, – он бросил лучевой механизм Сэму. Облучи этот пластиковый мешок. Он закрыт? Хорошо. Облучи его сверху, так. Теперь медленно поворачивай.

– Подождите… – начал второй парень.

Слайдер фыркнул.

– Делай, что я говорю, или я сломаю твою тощую шею. Поднимите руки. Поворачивайтесь медленно, пока я вас облучаю… вот так.

Потом они все втроем встретились с Джимом Шеффилдом. Джим был послушен, но сердит. Он попытался спорить со Слайдером.

Слайдер фыркал и тер свои седые волосы.

– Заткнись, – сказал он. – Ты слишком вырос из своих башмаков. Если, затевая что-нибудь новое, не забудешь спросить меня, убережешься от многих неприятностей. – Он хлопнул по пластиковому мешку, который Сэм положил на стол. – Знаешь, почему эта водоросль запрещена в башне? Твой патрон не предупреждал тебя, что нужно с нею обращаться осторожно?

Широкий рот Шеффилда изогнулся.

– Я был осторожен.

– С ней безопасно обращаться в лабораторных условиях, – сказал Слайдер. – Только так. Это пожиратель металла. Разлагает металл. Когда с нею правильно обращаются, она безвредна. Но в сыром помещении, вот так, она может высвободиться и наделать много бед – и приведет в конечном счете к тебе, и ты кончишь в терапии. Ясно? Если бы ты сначала пришел ко мне, я сказал бы, что нужно взять с собой ультрафиолетовую установку и облучать водоросль. Она могла прилипнуть к костюмам парней. В следующий раз ты так легко не отделаешься. Я не хочу оказаться в терапии, Джим.

Старик выглядел безвредно, однако Шеффилд потупил взгляд. Со словами согласия он встал, подобрал мешок и вышел, поманив за собой ребят. Сэм на мгновение задержался.

Слайдер подмигнул ему.

– Ты делаешь массу ошибок, когда не слушаешься советов, парень, сказал он.

Это был лишь один из многих эпизодов его внешней жизни. Внутренне он был рано развившимся, аморальным, мятежным. Прежде всего мятежным. Он восставал против краткости жизни, которая делала всякое обучение тщетным, когда он думал о бессмертных. Он восставал против собственного тела, толстого, приземистого, плебейского. Он восставал скрытно, сам не зная причин, восставал против того, что невозвратно вошло за первые недели в его жизнь.

В мире всегда существовали разгневанные люди. Иногда гнев, как у Ильи, – это огонь господень, и человек остается в истории как святой, чей гнев двигал горами, чтобы улучшить человечество. Иногда гнев разрушителен, и великие полководцы вырастают, чтобы уничтожить целые нации. Такой гнев находит свое внешнее выражение и не должен скрывать своего хозяина.

Но гнев Сэма Рида был направлен против таких вечных явлений, как время и судьба, и единственной целью, которую мог найти этот гнев, был сам Рид. Разумеется, такой гнев неестествен в человеке. Но Сэм Рид и не был нормален. И отец его не был нормален, иначе он никогда бы не стал так несоответственно вине мстить сыну. Игрок, скрывавшийся в крови Харкеров, ответствен за этот гнев, в котором жили отец и сын, разделенные, гневающиеся по разным поводам, но восстающие против всего и прежде всего против собственной жизни.

Сэм прошел через много внутренних фаз, которые поразили бы Слайдера, Джима Шеффилда и остальных, с кем он тогда работал. Так как мозг его был сложнее, чем у них, он способен был жить на многих уровнях и скрывать это. С того дня, как он впервые открыл большие библиотеки башен, он стал страстным читателем. Он никогда не был только интеллектуальным человеком, и внутреннее беспокойство мешало ему овладеть каким-либо одним полем знания и тем самым подняться над собственным положением благодаря единственному преимуществу, которым он обладал, – благодаря своему мозгу.

Но он пожирал книги, как огонь пожирает топливо, как собственная неудовлетворенность пожирала его самого. Он поглощал толстые книги, касавшиеся любого вопроса, встречавшегося ему, и отягощался знаниями, бесполезно запасавшимися в его мозгу. Иногда эти знания помогали ему совершить мошенничество или скрыть убийство. Чаще же они просто лежали, нетронутые в мозгу, приспособленном для хранения тысячелетнего опыта, но обреченного исчезнуть меньше чем через столетие.