Текст книги "Гром среди ясного неба"

Автор книги: Генри (1) Саттон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Хоуп пошла вперед через густые кусты белой индейской смородины, придерживая ветки, чтобы они не хлестали Поля по лицу. Его голова опять гудела, он весь взмок. То, что он вспотел, неудивительно, потому что солнце палило вовсю. Это даже нормально. Но шум в голове и невероятная усталость были явными признаками не оставившей его болезни. Однако даже с головной болью и слабостью, какими бы изнуряющими они ни были, он был готов осилить дорогу и добраться до Туэле.

– Надо было бы взять с собой фонарь,– сказала Хоуп, когда они подошли к темному входу в туннель.– Но я боялась, что это будет выглядеть подозрительно. Если вы пойдете… точнее, когда вы пойдете, я найду сумку. Тогда вы сможете кое-что взять с собой.

Они вошли в квадратное укрепленное бревнами отверстие. Косые лучи послеполуденного солнца футов на десять в глубину освещали деревянные подпорки стен и потолка и ржавую узкоколейку для ручных вагонеток, ведущую в шахту.

Поль порылся в кармане и вынул коробок спичек. Он шел впереди и зажигал спички, осматриваясь по сторонам, но огонек был слишком слаб. Тогда они решили подождать три-четыре минуты, чтобы глаза привыкли к темноте. Тем временем Хоуп рассказывала про туннель, про великий бум в Тарсусе много лет назад, когда здесь впервые обнаружили серебро, про капиталовложения, труд и разочарование, когда руда в шахте оказалась хуже, чем ожидали. Но самым важным в рассказе было описание выхода из туннеля на другой стороне горы.

– Кто-нибудь еще работает в шахте?—спросил Поль.

– Время от времени люди спускаются в шахту, чтобы поковыряться во время уик-энда. Серебряная руда еще есть, но очень дорого стоит ее переплавка. Железнодорожные перевозки невыгодны. Энтузиасты возят руду в грузовиках. Полный грузовик руды может принести приблизительно сто долларов. Они все еще бывают здесь, но теперь можно не беспокоиться. В Тарсусе нет ни одного здорового человека, способного на это… Кроме вас и меня.

– Не знаю, как долго я буду способен,– сказал Поль полушутя.

Все это походило на шараду, на игру. В темноте и прохладе туннеля реальная жизнь Тарсуса казалась такой далекой, почти придуманной. А если реальность там, значит, здесь выдумка: в полузаброшенном туннеле они вдвоем замышляют план побега. Но даже в игре есть свои правила, своя логика. Когда глаза привыкли к темноте, на расстоянии вытянутой руки обозначились контуры деревянных подпорок. Поль снова зажег спичку. Теперь они могли видеть более или менее ясно на два-три фута. Поль медленно двинулся вперед, подняв спичку. Когда пламя добралось до пальцев, он потушил ее и зажег другую, потом третью.

Когда догорала четвертая спичка, они внезапно наткнулись на что-то.

– У, черт! – сказала Хоуп.

Поль зажег еще одну спичку и осмотрел обвал. Сломанные балки, обвалившиеся стены и потолок. Проход был закупорен.

– Пожалуй, нет возможности пробраться через это,– сказал Поль.

– Есть,– сказала она,– но потребуются механизмы, бригада рабочих и новые бревна. Даже при этом уйдет несколько дней. Балки быстро подгнивают. Когда я была ребенком, дядя с тетей всегда предупреждали меня, чтобы я тут не играла. Они тогда за меня очень волновались. Мне жаль,– добавила она, как будто бы обвал произошел по ее вине.

– Мне тоже,– сказал Поль.– Давайте вернемся.

На сей раз Хоуп пришлось идти впереди, туннель был слишком узким, а она находилась ближе к выходу.

– Подождите минуточку,– сказал Поль,– возьмите спички.– Но когда он протянул руку, либо она, либо он уронили коробок. Некоторое время оба ощупывали землю, пытаясь найти его, потом бросили. Не так уж далеко было до выхода, и идти к свету легче.

– Обойдемся без них,– сказала Хоуп.– Через несколько минут мы выйдем.– И пошла вперед.

Вдруг она споткнулась и упала. Поль едва не упал на нее.

– Вот черт! – воскликнула Хоуп.– Ногу камнем придавило.

– Не можете вытащить? – спросил он.

– Нет, вытащила, только, по-моему, вывихнула. Он помог ей подняться и предложил:

– Опирайтесь на меня.

Опираясь на Поля и подпрыгивая, Хоуп кое-как одолела туннель. У самого выхода, в тени, она села и осмотрела левую ногу.

– Плохо? – спросил Поль.

– Болит,– сказала она.– Могу встать, но болит.

– Если вы можете стоять, значит, это не перелом и, по всей вероятности, даже не вывих. Возможно, растяжение. Отдохнем немного, а потом пойдем потихонечку.

– Дура дурой,– сказала Хоуп с некоторым раздражением. Она опустила руку в карман за сигаретами и засмеялась. Вместе с сигаретами она достала вторую коробку спичек.

– А я и не подумала. Забыла, что у меня тоже есть спички. Ну, просто полная идиотка… Поль! – произнесла она с какой-то странной интонацией.– Что это?

Поль посмотрел, куда она указывала. Там лежала скомканная пачка из-под сигарет марки «Пэл-Мэл гоулд».

– Пустая пачка из-под сигарет…

– Да,– сказала она,– но как она сюда попала?

– Не знаю, наверное, ее уронили шахтеры, работавшие в уик-энд.

– Дайте мне посмотреть.

Поль протянул находку. Пачка была сухая и довольно чистая.

– Взгляните,– сказала она.– Здесь нет налоговой печати штата. Это сигареты для военных.

Машинально они посмотрели внутрь шахты, но ничего не увидели. Да и что еще нужно было увидеть? Все и так было ясно как божий день. Обвал – отнюдь не случайность.

– Минуточку…– проговорил Поль,– это не обязательно так. Могло быть… Может быть, какой-то солдат во время караульной службы присел здесь отдохнуть в тени.

– Вы так думаете? – спросила она.

– Не знаю, просто не знаю.

Хоуп закурила. Они сидели там, озабоченные, ожидая, пока боль в ее ноге утихнет и можно будет возвращаться. Было очень тихо. Во время дневной жары даже птицы примолкли. Полю показалось, что он слышит далекий стук армейских генераторов. Но на таком расстоянии это было маловероятно, скорее всего ему почудилось. Говорят же фермеры, что они слышат шорох растущей травы.

Но тут, словно ножом прорезав тишину, раздался окрик: «Стой! Стрелять буду!» А потом послышался отрывистый, почти игрушечный выстрел из винтовки. Странно, что вопли, раздавшиеся где-то поблизости, походили на крики играющих детей – высокие, пронзительные, громкие. Поль тут же вскочил и втянул Хоуп в темноту шахты. Двух мнений о причинах стрельбы быть не могло. Даже возникло облегчение, что не надо больше придумывать разные логичные объяснения непонятному поведению армейцев. Укрывшись в туннеле, они осторожно выглянули. Поль хотел просто спрятаться и подождать, пока опасность минует. Двадцать минут? Полчаса? Он точно не знал. Обстоятельства подскажут. Но он никак не ожидал увидеть то, что они увидели,– два солдата несли носилки, на которых лежал человек в гражданском. Как только они услышали его жалобные вопли, Хоуп воскликнула:

– О боже мой! Ведь это Джим Ишида.

Вопли продолжались. Поль разобрал несколько фраз, которые донес порыв ветра:

– Я родился в этой стране… Никакого отношения не имею к Пирл-Харбору. Я такой же американец, как вы.– А потом, после нескольких неразборчивых выкриков, опять отчаянные патетические возгласы на высоких тонах: – Боже, благослови Америку!

– Что все это значит? – спросил Поль тихим голосом.

– Во время второй мировой войны он находился в одном из лагерей для интернированных,– объяснила Хоуп.– Может быть, он думает, что его снова хотят туда направить.

– Боже!

Из своего укрытия они наблюдали, как прошли солдаты. Ишида лежал на носилках и монотонно пел гимн, теперь уже гораздо тише. Следом за носилками шел сержант, которого они видели утром. Дуло его автомата было направлено на беспомощного пленника.

– О боже мой! – воскликнула Хоуп.

Поль посмотрел на нее, и без всяких слов потрясение, тревога, мольба, вылившиеся в этот возглас, относящийся к Джиму Ишиде, как бы выросли, охватывая и их, прятавшихся в туннеле, и весь Тарсус.

15 ЧАСОВ 50 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Хоуп отвернула штанину джинсов на поврежденной ноге и осторожно сняла кед. Она опустила ногу по щиколотку в холодную воду маленькой горной речки, которая сбегала вниз по ущелью Тарсуса. Сидя в нескольких шагах от нее, облокотившись на ствол большого дерева, Поль блаженствовал. После всех волнений и даже – надо признаться – страхов они были в безопасности. Ничего в мире нет более правдоподобного, чем молодая пара, сидящая у горной речки. Это вполне естественно. Режиссеры и сценаристы, когда не могут придумать ничего лучшего, располагают своих актеров и актрис на берегах озер, океанов и речек. Кроме того, Хоуп, охлаждавшая ногу, чтобы не распухла лодыжка, никакого подозрения вызвать не могла.

Все происходившее было для Поля совершенно ново. Он, конечно, видел кинофильмы с убийствами, читал детективы и верил их авторам, как все верят, что опасность и страх порождаются острыми, яркими инцидентами, всегда объяснимыми и чисто внешними. Но он совершенно не знал, даже не мог предположить, что существует другой страх. Страх, возникающий из ничего, когда внешне все обстоит благополучно, но в любой момент может произойти что-то ужасное. Не знаешь, с чем бороться, что делать. Им надо было пройти незамеченными от выхода из туннеля до берега речушки – всего лишь какие-то пятьдесят – сто ярдов. В этом не было ничего сложного. Лодыжка у Хоуп болела, но она, опираясь на Поля и прихрамывая, сумела преодолеть это расстояние. Сейчас их беспокоила вовсе не лодыжка. Их угнетало воспоминание о выстрелах, похожих на хлопки детского ружья, о страшном виде Ишиды и его ужасных воплях, а также о стычках Поля с солдатами. Ясное голубое небо, яркое солнце, зеленая листва и горы, рядом такие четкие, а далеко на севере – пастельно-прозрачные, все это поразительно не соответствовало возникшему у них чувству затравленности, как у зверька, который скрывается днем от ястреба, а ночью от совы.

– Как нога? – спросил Поль.

– Ничего,– ответила Хоуп.– Вода помогает.

– Отлично, значит, вывиха нет. Да и не могло быть.

– Нет, иначе я бы не смогла ходить. Совсем бы не смогла.– И тут, без паузы, даже не повернувшись к нему, она спросила: – Что мы теперь будем делать?

Поль понял, что вопрос заключался в том, кто из них и как покинет Тарсус.

– Как далеко это? – спросил Поль.

– Что «как далеко»? После того, что мы недавно видели,– продолжала она, шевеля ногой в воде,– я уже не уверена, что дело только в том, чтобы пройти до дороги, обогнув гору. У них все серьезно, а мы даже не знаем, где они расставили свои посты.

– Тогда как же? – спросил он.

– Не знаю,– ответила Хоуп.– Мне кажется, что лучше всего пройти миль двенадцать на север, держась в горах, вдали от дорог, вдали от мест, где они могут ожидать чьего-нибудь появления.

– А что там? – спросил он.– Через пятнадцать миль?

– Пригород Туэле.

– А потом?

– Не знаю,– сказала она.– Но вы попадете в город, небольшой город. Это не такое место, где легко затеряться, но все-таки там будет в какой-то мере безопасно. Не могут же они послать туда роту солдат с винтовками, которая маршировала бы по улицам города, расстреливая людей.

– Но что можно сделать в Туэле? – спросил он.– После того как я туда доберусь, кому я смогу все рассказать?

– Кому угодно,– ответила она. Поль поднял травинку и обернул ее вокруг пальца.

Он представил, как расскажет все то, что произошло, официальным лицам, журналистам, всем, кто захочет его выслушать. Его рассказ будет звучать абсолютно фантастически. Кто ему поверит? Разве мало людей, которые звонят в полицейские участки, в редакции, на телевизионные студии и жалуются, что их убивают радиоволнами, что их сосед садист или что русские отравляют питьевую воду. Таких людей, вспомнил он, зовут «фифти-фифти», потому что они наполовину ненормальные. Полиция записывает их жалобы, говорит успокаивающие слова и немедленно забывает о них. Ведь он не сможет предъявить никаких доказательств.

– Кому угодно? – спросил он.– Вы думаете, что этот «кто угодно» мне поверит?

– Вы правы,– сказала она.– Погодите! Конечно, Дэн Такер. Он редактор газеты «Трибуна» в Солт-Лейк-Сити. Они с моим дядей уже много лет охотятся вместе осенью. Я его с детства знаю. Он бы мне поверил.

– Вам да, но не мне.

– Тогда должна идти я,– сказала она,– кроме того, вы больны и не знаете местность.

– А как же ваша нога?

– Эластичный бинт и высокие ботинки,– ответила она,– это все, что требуется.

– Нет, все не так просто. Пройти пятнадцать миль в горах! Когда вы последний раз прошли столько в Нью-Йорке?

– А когда вы последний раз прошли пятнадцать миль? – спросила она вызывающе.

– В прошлую среду. Я к этому привык. Я много времени провожу на природе, подолгу хожу с моими студентами во время практики.

– И я не такая уж хилая, Поль! – сказала она.

– Но вы не пуленепроницаемы,– ответил Поль мягко. И он не шутил, как бы странно это ни звучало.

– А вы? – спросила она.

– Тоже нет, но…– сказать ему было нечего.

– Мы могли бы пойти вместе,– предложила Хоуп.

– Нет,– сказал он.

– Не говорите сразу «нет». Мы могли бы помочь друг другу. Ведь у меня болит нога, у вас сильная слабость, мы оба нуждаемся в поддержке. К тому же наши шансы возросли бы вдвое.

– Или сократились бы вдвое,– возразил Поль.

– Что вы имеете в виду?

– Предположим,– сказал он,– я пойду один и мне не удастся пройти. Через четыре-пять дней вы сможете повторить попытку. Нога к этому времени окрепнет, и вероятность добиться успеха будет гораздо больше. Они не могут следить бесконечно. Может быть, улучшится обстановка, станет легче…

Тут он понял, что говорит не то. Она ведь хотела разделить опасность… Представив, что она хотела бы услышать, он сделал упор на другую причину, которая казалась вполне реальной:

– …Но все может стать еще хуже. И кто-то должен быть здесь. Я хочу сказать – кто-то здоровый, в своем уме. Требуется надежный свидетель.

На это у Хоуп не нашлось возражений. Поль воспользовался этим и продолжал:

– У вас здесь связи. Ваши дядя и тетя живут здесь. Вам поверят. Если я пройду, я сошлюсь на вас как на свидетеля, который может подтвердить мои слова. Если я не пройду, вы будете свидетелем, которому поверят, когда придет время.

– Так кому вы могли бы позвонить? —спросила она.

– Я еще не знаю. У меня есть друг… Врач в Бостоне. Он бы мне поверил.

– А что будем делать с майором? – спросила Хоуп.– Мы же должны к нему явиться, чтобы получить разрешение воспользоваться радиосвязью.

– Вы в самом деле думаете, что он нам это позволит?—спросил Поль.

– Конечно, нет. Но думаю, что, если мы не появимся, у него это вызовет подозрение. Мы должны даже немножко рассердиться, когда он нам откажет.

– Вы, наверное, правы,– согласился Поль.

Хоуп посмотрела на него и улыбнулась довольно кокетливо, но это был лишь намек на то, какой она могла бы быть в другое время и в другом месте, затем спросила:

– Нам не следует сейчас ничего решать, но вы не будете возражать, если я их попрошу перевязать мне ногу?

– Нет,– сказал он,– Не буду.

Он подождал, пока она обулась, и помог ей подняться. Хоуп опиралась на него, но уже не так сильно, как раньше. Они медленно пошли по ущелью в направлении полевого госпиталя и армейских палаток.

16 ЧАСОВ 10 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Беспорядок был страшный, но всего не предусмотришь. У миссис Дженкинс были такие сильные конвульсии, что, несмотря на полное бессилие, она полусползла-полуупала с кровати. Конечно, ей следовало поставить ограждение. Но и в трех десятках коек полевого госпиталя только тринадцать их имели. Ведь медицинское оборудование госпиталя в основном было рассчитано на раненых, а не на больных в бреду и конвульсиях.

Когда миссис Дженкинс упала на пол, Марта Пратт, лежавшая на соседней койке, закричала и позвала на помощь. Надо было, конечно, кому-то подойти. Кто-то немедленно должен был выяснить, в чем дело. Но всю ночь были вызовы, слышались крики, бормотанья, бред. Даже к кошмару через некоторое время привыкаешь. Стоны и крики, в большинстве своем бессмысленные, перестали действовать на персонал. Врачи и сестры больше внимания обращали на больных, лежавших тихо, находившихся в критическом состоянии, молча боровшихся со смертью. Они взывали о помощи подскочившей температурой, тяжелым дыханием, слабеющим пульсом. Слышавшиеся крики были не столь важны. Как уверял майор Робертсон, это положительный симптом, свидетельствующий о сравнительно небольшой степени поражения. Поэтому, как ни странно, вопли и стоны считались признакам выздоровления.

Только когда прошло полчаса и начался очередной обход, врачи нашли миссис Дженкинс на полу мертвой. Марта Пратт сидела рядом с ней. Голова мертвой женщины лежала на ее коленях.

Зрелище было удручающее. Но по-настоящему угнетало Льюина другое. Он знал, что эта женщина, сидевшая на полу и гладившая голову умершей миссис Дженкинс, как будто это была голова ребенка, за последние сутки потеряла четырех из своих пяти детей. Конечно, никто ей не сказал об этом, считая, что она еще недостаточно здорова, чтобы выдержать такое страшное известие.

Но кто и когда был достаточно здоров, чтобы выдержать такое известие? И кто и когда был достаточно здоров, чтобы спокойно видеть то, что видел сейчас Льюин?

Потребовалась помощь двух сестер, чтобы освободить мертвое тело миссис Дженкинс из безумных материнских объятий Марты Пратт, которая неистово твердила: «Мой ребенок! Мой ребенок! Верните мне моего ребенка! Где мои дети?»

Сестры уложили ее обратно в кровать. Льюин сделал Марте укол пентобарбитала и сел возле койки, ожидая, пока лекарство подействует и она заснет.

– Не волнуйтесь, Марта,– говорил он первые пришедшие на ум слова.– Все будет в порядке.

Льюин взял ее руку и сжал, чтобы проверить пульс, который стал сильней и чаще, чем раньше. Общее состояние Марты улучшалось. Самое худшее—по крайней мере физические страдания – было позади. Но ей еще предстояло узнать о смерти детей, и тут уж ни один врач не мог ей помочь.

Льюин был удивлен и даже испуган, когда Марта не в бреду, не в истерике спросила вполне спокойным и твердым голосом:

– Она умерла?

– Да, боюсь, что это так,– сказал Льюин.– Но она была уже старой женщиной, прожившей долгую жизнь.

Он стал наблюдать за реакцией Марты. Она кивнула головой, как бы соглашаясь с ним. Но он совершенно не понял последовавших за этим слов:

– «И когда они начнут расти, ты срежешь ветви, приносящие горькие плоды, учитывая силу хороших и размер их. Но не срезай все плохие ветви сразу, дабы не иссохли корни и привитые мной побеги и дабы не потеряла я деревьев моего виноградника…»

– Что вы сказали? – спросил Льюин. Эту галиматью он частично объяснял ее плохой дикцией. После укола язык обычно у всех заплетается. Вместе с тем он не исключал и расстройства психики. Майор Робертсон его предупредил, что болезнь может иметь такие последствия.

– «И плохие ветви будут выброшены со всей земли моего виноградника, потому что, знай, только единожды я привью его…» – продолжала Марта бессвязно.

Он не мог вспомнить, откуда это, и понять, о чем она говорит. Марта приподнялась, удивив его еще раз. Глаза ее блестели – от возбуждения или температуры? Жестикулируя дрожащими руками, она пыталась объяснить то, что ее волновало:

– Зло. Бог вытаптывает зло. Наверное, много зла.

– В Тарсусе? – спросил Льюин.

Он не намерен был вести с ней дискуссию. Он, безусловно, не хотел спорить с ней. Но она так жаждала быть понятой, что он чувствовал необходимость как-то прореагировать.

– Иноверцы,– сказала Марта. Потом она вернулась к своей аллегории или цитатам откуда-то: – «И мы срежем с деревьев ветви с плодами, которые должны погибнуть, и бросим их в огонь…»

Льюин не понял, каких иноверцев она имела в виду. Может быть, в Тарсусе были какие-нибудь евреи? Нет, не то. Она не обвиняла евреев. Она обвиняла… Ну конечно, ведь она была мормонкой. Все не мормоны были для нее иноверцами.

Разрешив эту маленькую проблему, он понял и то, что она старалась выразить. Она находилась в религиозном экстазе, являющемся верным симптомом паранойи. И ему ничего не оставалось, как делать вид, что он слушает, что он согласен, и проявлять все признаки искреннего сочувствия, которое он действительно испытывал.

Марта прилегла, продолжая говорить. Ее речь под воздействием лекарства вскоре превратилась в сонное бормотанье. Он прислушивался не к тому, что она говорила, а к замедляющейся скорости речи, к разрыву ее на мелкие фразы, потом на отдельные слова.

Он хотел дождаться благословенного молчания, когда сознание ее покинет. Но внезапно явился санитар.

– Вас ждут двое в приемной, сэр.

– Двое? – спросил он.– Вы имеете в виду солдат?

– Нет, сэр, гражданские. Двое из тех, что здоровы. Усталый Льюин встал, взглянув на почти уснувшую

Марту, повернулся и пошел в приемную.

(Когда Льюин раздвинул тяжелую занавеску, отделявшую приемную от палаты, то увидел, что его дожидаются молодая женщина и Поль Донован. Он тут же обратил внимание на именной жетон женщины и вспомнил, что она значится в списке здоровых. Поля Донована он узнал сразу, даже не взглянув на жетон: с ним он встречался накануне.

– Мистер Донован, здравствуйте. Рад, что вид у вас сегодня получше.

Донован поблагодарил его и представил молодую женщину, Хоуп Уилсон.

– Добрый день,– сказал Льюин.– Приятно видеть еще несколько здоровых людей в Тарсусе.

– О! Еще несколько! Сколько же нас всего? – спросила Хоуп.

Льюин помедлил с ответом, но, решив, что от правды никакого вреда не будет – они все равно могут встретиться друг с другом в городе,– сказал:

– Четверо, а с вами пятеро. Мистер Донован пока для нас под вопросом.– Он повернулся к Полю и спросил: – Как ваше самочувствие сегодня?

– Спасибо, достаточно хорошо.

Льюин шутя заговорил о том, что красивые подруги помогают выздоравливать. Да и ему станет гораздо легче оттого, что он теперь внесет Донована в список здоровых людей.

– Что я могу для вас сделать? – спросил он.

Хоуп хотела узнать про своих тетю и дядю, миссис и мистера Джеймса. Льюин сказал, что, по его мнению, их состояние стабильное, но повторил, что о болезни и ее течении толком ничего не известно. Отвечая на вопрос Поля о миссис Дженкинс, он с сожалением сообщил:

– Мне очень жаль. Она недавно умерла.

– Печально! – воскликнул Донован.– Она была такая добрая.

– Но уже немолодая и недостаточно сильная, чтобы одолеть болезнь,– ответил Льюин. Это звучало не очень-то утешительно, но что еще можно было сказать?

– Значит, у вас нет никакого представления о том, что это такое? – спросил Донован.

– Ни малейшего. Какой-то вирус. Но на свете сотни вирусов. Сразу невозможно определить, какой именно. Наша лаборатория работает круглые сутки, и мы ждем ответа с минуты на минуту. Но пока все, что мы можем сделать,– это пробовать лечить больных и ждать.– Он взглянул на Донована и потом на Хоуп Уилсон. Ему показалось, что они это проглотили.

– У вас что-нибудь еще? – спросил он.

– Да,– ответил Донован.– Мы гуляли, и мисс Уилсон подвернула себе ногу.

– Это сущий пустяк,– сказала Хоуп,– по сравнению с вашими заботами. Но нога немножко побаливает. И если бы вы могли меня перевязать…

– С удовольствием,– сказал Льюин.

Он не преувеличивал. Какое облегчение,– когда знаешь, чем помочь. Льюина несколько удивляло то, что сейчас он даже приветствовал бы человека со сломанной рукой, простым аппендицитом, но больше всего – нормальную роженицу.

Он пересек комнату, подошел к стальному столику на колесиках и взял там рулон широкого бинта и ножницы. Вернувшись к молодой женщине, он улыбнулся и извинился:

– Мы плохо экипированы, но думаю, что как-нибудь справимся. Садитесь на край стола, а я сяду на стул.

Донован помог Хоуп сесть на стол. Льюин внимательно осмотрел ногу, поворачивая и ощупывая лодыжку, чтобы убедиться в отсутствии серьезного повреждения. Потом он забинтовал ногу, ловко и умело.

– Спасибо,– сказала Хоуп, когда все было кончено.– Теперь гораздо лучше.

– Доктор Льюин,– сказал Донован,– могу я вам задать еще один вопрос?

– Конечно.

– Если мы все настолько заразны, что нам необходимо находиться в карантине, почему же вы, военные, сняли защитные костюмы, в которых приехали сюда прошлой ночью?

Прямо как в рекламном ролике о вреде курения, который Льюин видел несколько лет назад. Там какие-то странные личности разглагольствовали о том, как приятна первая затяжка и как отвратительна вторая. Иллюзия нормальной жизни врача – он бинтовал ей ногу, затем расслабился с сигареткой – внезапно развеялась. Обычного доверия между пациентом и врачом как не бывало. Они были врагами. Правда, не его врагами, а майора Робертсона. Или армии.

Льюин еще раз затянулся сигареткой не из желания курить, а чтобы успеть вспомнить, какова официальная версия.

– Хороший вопрос,– сказал он, все еще стараясь выиграть время и сохранить естественность тона и поведения.– У нас есть новая вакцина. Пока еще экспериментальная, но в таком экстренном случае, как этот, мы решили ее опробовать. Она защищает от целого ряда вирусов. Если бы мы больше знали о побочных явлениях, мы ввели бы ее и вам… Вам обоим и четырем другим, которые не заразились.

– А кто эти другие? – спросил Хоуп напряженно.

– Дайте подумать,– сказал Льюин. Он наклонился над столом и потянулся к папке. Перелистал бумаги, нашел список и прочитал фамилии: миссис Райл, Карл Джасперс, Джеймс Ишида и Чарлз Пирс.

– И это все? – спросила Хоуп.– Из целого города?

– Боюсь, что все.

– А долго еще будет длиться карантин?—спросил Донован.– У вас есть какие-нибудь предположения?

– Нет, это будет зависеть от результатов лабораторных исследований. После того как мы получим вирус и узнаем, что это такое, мы сможем решить, как с ним бороться. Вы понимаете, что мы не хотим допустить, чтобы этот вирус распространился на целый штат, на всю страну.

– Но Хоуп не больна. И не была больна,– упорствовал Поль.

– Если бы мы знали продолжительность инкубационного периода, тогда мы могли бы быть в этом уверены, не правда ли?

«Я неплохо выпутался»,– подумал Льюин. Все, что он сказал, звучало довольно правдоподобно, за исключением, конечно, вакцинации неизвестно от какого вируса. Это просто фантастика. Но ведь Дип уверял, что большинство людей ничего не понимают в биологии и медицине.

Когда Льюину пришла в голову эта мысль – «шестое чувство», как думал он потом,– Поль вдруг спросил:

– Простите, но кое-что меня все же смущает. Мне как учителю биологии показалось странным…

Льюин больше не слушал. В этом не было необходимости. Он прекрасно знал, какой вопрос последует. Учитель биологии, боже мой! Льюин сидел, ожидая, пока Поль закончит фразу. Он не знал, что ему отвечать, и не имел ни малейшего понятия, как себя вести. К счастью, вдруг пришло чудесное, невероятное избавление – из-за занавески высунулась голова санитара.

– Извините меня, капитан,– сказал он.– Вас вызывает майор.

Хоуп слезла со стола, стараясь осторожно ступать на больную ногу.

– Нам пора идти,– сказала она.

В это время между шторами появилась голова майора Робертсона.

– О, вы здесь,– сказал майор, переводя взгляд с Хоуп на Поля и снова на Хоуп.– Я вас приму через минуту.

Льюину он сказал:

– Норм! – и поманил его легким кивком головы.

Льюин вышел из приемной. Он и Робертсон отошли на несколько шагов от шторы.

– Что нового? – спросил Льюин.

– Меня только что разбудили. Как наш хирургический пациент?

– Ничего,– сказал Льюин,– эти ребята, безусловно, прекрасные стрелки. И им везет. Могла быть настоящая заваруха. Но у беглеца поранена только мякоть.

Робертсон слегка кивнул головой в направлении приемной.

– А что хотят эти? – спросил он.

– Они? Женщина подвернула ногу и попросила, чтобы ее забинтовали…

– Подвернула ногу? Где?

– Голеностопный сустав,– ответил Льюин.

– О боже мой! Я имею в виду, где в городе она могла подвернуть ногу, где она была?

– Я не знаю,– сказал Льюин. Он старался не выдать своего раздражения.– Я полагаю, они ходили гулять. Да, наверное, так и было. Она сказала, что мочила ногу в ручье.

Сначала Льюин считал эту подозрительность просто безобидной нелепостью, каких в армии немало. Но она становилась все более утомительной, ему надоело все время врать, говорить явную бессмыслицу людям, которые, как потом выяснялось, были учителями биологии. Ему также осточертело разыгрывать из себя хитроумного детектива. Ведь они врачи, а не полицейские. По крайней мере он.

– Хорошо,– сказал Робертсон,– теперь введи меня в курс дела. Что тут произошло за последние шесть часов?

Льюин рассказал ему, что произошло. Насчитывалось уже пятнадцать смертельных исходов…

Он повернулся, собираясь рассказать Робертсону о нескольких сложных случаях. Но тут через маленькую щель в занавеске Льюин заметил, что Хоуп встала со стула и подошла к стальному столу на колесиках. Продолжая разговаривать с Робертсоном и перечисляя критических больных, он наблюдал с каким-то отвлеченным интересом за тем, как Хоуп протянула руку и что-то взяла со стола. По всей вероятности – он не был в этом уверен, так как разглядеть было трудно,– она спрятала взятый предмет в задний карман джинсов. Закончив перечисление, Льюин добавил:

– Документы у меня в приемной.

– Нет, пока не нужно. Я их потом посмотрю. Сначала избавлюсь от этой парочки.

Льюин вошел в приемную следом за майором. Он не знал, о чем пойдет разговор, но предполагал, что это будет инквизиторский допрос, касающийся прогулки около речушки. А может, майор тоже заметил, как она что-то взяла? Скорее всего нет, но…

– Я полагаю, вы хотели меня видеть,– начал Робертсон.

Хоуп сидела на стуле возле стола. Поль прислонился к столу, полусидя на нем.

Майор сел за стол. Льюин встал около металлического столика на колесиках. Он слушал, как Хоуп объясняла майору, что она хотела позвонить врачу своей тети в Солт-Лейк-Сити. Раньше Льюин не замечал привлекательности Хоуп, потому что не обращал на нее никакого внимания. Но теперь он заметил, как умело она пустила в ход свое обаяние: улыбку, интонацию голоса, изящество фигуры.

Однако это не достигло цели. Робертсон был только вежлив, вполне дружелюбен, но сдержан. Он придумал какую-то маловероятную историю про строгую очередность переговоров по военным радиотелефонам, установленную для всех воинских частей. Затем немало удивил Льюина, пообещав позвонить ночью. Он записал фамилию и номер телефона врача в Солт-Лейк-Сити.

Пока они разговаривали, Льюин смотрел на металлический стол. Это напомнило ему детскую игру, в которой надо было один раз взглянуть и запомнить как можно больше предметов. Но сейчас он старался вспомнить только один предмет, который исчез, что было гораздо труднее. Если бы только он не устал! Если бы только он…

И тут он вспомнил. Конечно! Здесь была пачка декседрина. Он посмотрел на Хоуп и, слегка отступив влево, через решетчатую спинку стула разглядел контур пачки в ее заднем кармане. Да, это был декседрин. Но зачем он ей? Она непохожа на тех, кто пользуется амфетаминами для своего удовольствия. Совершенно непостижимо.