Текст книги "Гром среди ясного неба"

Автор книги: Генри (1) Саттон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Annotation

Роман американского писателя Г. Саттона «Гром среди ясного неба» (1970) рассказывает об эпидемии, вызванной утечкой вируса с одной из военных баз США, о возможных страшных последствиях гонки вооружений, затеянной крупнейшими капиталистическими державами.

ВТОРНИК, 25 НОЯБРЯ

ПЯТНИЦА, 7 АВГУСТА

ПОНЕДЕЛЬНИК, 10 АВГУСТА

17 ЧАСОВ 12 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

17 ЧАСОВ 22 МИНУТЫ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

18 ЧАСОВ 05 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

18 ЧАСОВ 30 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

18 ЧАСОВ 42 МИНУТЫ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

19 ЧАСОВ 30 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

19 ЧАСОВ 35 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

19 ЧАСОВ 50 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

20 ЧАСОВ 30 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

20 ЧАСОВ 45 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

ВТОРНИК, 11 АВГУСТА

1 ЧАС 30 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

2 ЧАСА 30 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

4 ЧАСА 30 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

5 ЧАСОВ 00 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

7 ЧАСОВ 10 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

5 ЧАСОВ 15 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

7 ЧАСОВ 25 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

9 ЧАСОВ 40 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

10 ЧАСОВ 30 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

1 ЧАС 15 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

14 ЧАСОВ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

14 ЧАСОВ 30 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

15 ЧАСОВ 10 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

15 ЧАСОВ 50 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

16 ЧАСОВ 10 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

18 ЧАСОВ 30 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

16 ЧАСОВ 40 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

20 ЧАСОВ 40 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

21 ЧАС ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

СРЕДА, 12 АВГУСТА

9 ЧАСОВ 30 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

12 ЧАСОВ 30 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

14 ЧАСОВ 00 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

20 ЧАСОВ 50 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

20 ЧАСОВ 45 МИНУТ ПО ТИХООКЕАНСКОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

22 ЧАСА 35 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

ЧЕТВЕРГ, 13 АВГУСТА

9 ЧАСОВ 15 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

9 ЧАСОВ 25 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

11 ЧАСОВ 15 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

13 ЧАСОВ 30 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

13 ЧАСОВ 55 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

15 ЧАСОВ 00 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

16 ЧАСОВ 00 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

17 ЧАСОВ 00 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

17 ЧАСОВ 25 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

ПЯТНИЦА, 14 АВГУСТА

22 ЧАСА 55 МИНУТ ПО ВОСТОЧНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

23 ЧАСА 00 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

СУББОТА, 15 АВГУСТА

18 ЧАСОВ 15 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

18 ЧАСОВ 55 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

19 ЧАСОВ 40 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 16 АВГУСТА

22 ЧАСА 10 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

ПОНЕДЕЛЬНИК, 17 АВГУСТА

Весной 1968 года в американском штате Юта, в долине Скалл Велли, неподалеку от военного центра испытаний химического и бактериологического оружия Дагуэй внезапно подохло шесть тысяч четыреста овец. Армейские власти с невозмутимым видом в течение восьми месяцев упорно отрицали свою причастность к этому происшествию. Однако в конце концов были вынуждены признать «небольшую ошибку», допущенную при проведении одного из испытаний.

«Неожиданно изменилось направление ветра»,– сказал армейский представитель, поясняя, каким образом смертоносная инфекция оказалась за пределами испытательной зоны. «А если бы ветер подул в другую сторону,– уточнил другой,– мог бы пострадать город!»

ДА, МОГ БЫ ПОСТРАДАТЬ ГОРОД!

Такой же город, как Тарсус, о котором рассказывает этот роман.

ВТОРНИК, 25 НОЯБРЯ

13 ЧАСОВ 00 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ВРЕМЕНИ

Лицо президента на черно-белом телевизионном экране было серьезно, брови нахмурены. Для многих миллионов американцев, которые смотрели и слушали эту передачу, его выступление – хорошая новость. Прекрасная новость! Но военным в салоне офицерского клуба в Дагуэе озабоченное лицо президента казалось сердитым, а «новость» – обвинением или даже изменой.

«Бактериологическое оружие чревато тяжелыми, непредсказуемыми и потенциально неконтролируемыми последствиями,– говорил президент.– Оно может вызвать глобальные эпидемии и сказаться на здоровье будущих поколений. Поэтому я решил, что Соединенные Штаты должны отказаться от применения смертоносного бактериологического оружия, а также от всех других способов ведения биологической войны. Научно-исследовательская работа, проводимая Соединенными Штатами в этой области, впредь сведется к решению задач чисто оборонительного характера, таких, как поиски средств, создающих иммунитет, и разработка необходимых мер безопасности. Министерству обороны уже поручено дать предложения по обезвреживанию существующих запасов бактериологического оружия. В духе этих решений…»

Для майора Уильяма Робертсона это был тяжелый удар. Что же случилось? Что могло вызвать такой резкий поворот в политике Соединенных Штатов? И прежде всего, что теперь будет с его лабораторией и другими лабораториями здесь, на испытательном полигоне? Что будет с Дагуэем, военным научно-испытательным центром, равным по величине всему штату Род-Айленд?

Президент заканчивал свое выступление. Робертсон его не слышал, вернее, был не в состоянии вникнуть ни в одну из заключительных, обобщающих фраз. После президента на телевизионном экране появился бойкий комментатор из Си-би-эс, а потом его сменило лицо Энди Гриффита. Робертсон машинально протянул руку за чашкой кофе, который успел остыть. Кофе был холодным и горьким, как слова президента.

Вдруг он почувствовал на своем плече чью-то руку,

– Не беспокойтесь,– сказал Дип.– Ничего страшного, доктор. Звучит безнадежно, но все это не так уж серьезно.

Доктор Дип, эксцентричный, всегда подчеркнуто элегантный англичанин, выглядел слишком спокойным для человека, чья программа исследований была только что перечеркнута. «Впрочем,– подумал Робертсон,– таковы англичане. Для них тонуть вместе с кораблем, тонуть вместе со всей чертовой империей с добродушной ухмылкой на губах – обычное дело».

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Робертсон скорее из вежливости.

В конце концов, что можно было тут сказать еще, что объяснить? Президент выразился предельно ясно. А комментатор Си-би-эс сделал резюме для тех, кто не умел соображать быстро. Президент поклялся, что Соединенные Штаты никогда не вступят в бактериологическую войну, и заверил, что химическое оружие они будут применять только в целях самообороны. Он приказал уничтожить все запасы бактериологического оружия и дал недвусмысленное обещание не пользоваться им даже в ответ на нападение противника… Куда уж яснее!

– Что вы хотите этим сказать? – переспросил Робертсон.

– Это трюк. Вот что я имею в виду,—сказал Дип.– Это уловка.

– Да неужели?

– Вы ему не верите, конечно?

– Президент не из тех людей, которые шутят,– сказал Робертсон.

– Не из тех людей? – воскликнул Дип, вытаскивая из внутреннего кармана своего грубошерстного пиджака желтые листки пресс-информации.– Вот, взгляните-ка спокойно на это.

– Разве вы знали об этом заявлении заранее?– спросил Робертсон.

– Со второй половины вчерашнего дня. Я уже пережил то, что сейчас переживаете вы. Можно сказать, прошел полный курс.

– Какой курс?

– Ну, первое потрясение и затем постепенное выздоровление. Очень похожее на лихорадку.

– Какое выздоровление?

– Ах, «врач! исцели Самого Себя» [Евангелие от Луки, IV, 23],—улыбнулся Дип.– Разрешите?

– Что разрешить?

– Сесть.

– Да, да, конечно.

Иногда Дип вызывал раздражение, но он был хороший ученый. Один из лучших. «Беда только в том,– думал Робертсон,—что он знает себе цену. И вот поэтому позволяет себе всякие нелепые выходки».

– Ну, смотрите,– сказал Дип, разворачивая листок на столе.– Читайте внимательно.

Что это? Издевательство? Черт с ним, если даже и так. Робертсон взглянул на листок и убедился, что это на самом деле был текст выступления президента.

– Самое важное – на второй странице,– сказал Дип.

Однако Робертсон продолжал изучать первую страницу. Он быстро просмотрел ту часть, которая касалась всесторонних исследований по защите от химического и бактериологического оружия. Так, так, так… Научный совет президента… так, так, так… Национальный совет безопасности… так, так, так… Робертсон перевернул страницу.

«Что касается нашей программы химической войны, то Соединенные Штаты подтверждают неоднократно декларированный отказ первыми применять смертоносное химическое оружие…»

– Вот видите,– сказал Дип весело.– Здесь написано «неоднократно декларированный». Значит, ничего нового в этом нет.

Но последующий абзац, казалось, содержал новую мысль:

«…Мы также отказываемся первыми применять химические средства, выводящие из строя людей».

– Что вы теперь скажете?—спросил Робертсон, указывая на эти строчки.

– Но президент ничего не говорит о слезоточивых газах, средствах для уничтожения листьев, а также о многом другом, что не выводит непосредственно из строя людей,– сказал Дип.– Он имеет в виду только газы, поражающие нервную систему. Кроме того, мы оставляем за собой право нанесения ответного удара, который отличается от первого удара только в политическом смысле, но не в научном или военном.

– Ну хорошо,– сказал Робертсон,– а что вы скажете об этом? – Он указал на последний абзац страницы, касающийся отказа от биологической войны.

– Тут надо иметь в виду две вещи,– ответил Дип.– Первое – это необратимость науки. Ведь нельзя закрыть то, что уже открыто. С тех пор как создали новый вид чумы, она существует. Навсегда. Возврата нет и уже не будет. Практически можно отказаться от всего, но нельзя зачеркнуть уже сделанное открытие. Дальше: «Научно-исследовательская работа, проводимая Соединенными Штатами в этой области, впредь сведется к решению задач чисто оборонительного характера, таких, как поиски средств, создающих иммунитет, и разработка необходимых мер безопасности». Вот это второе. Мы будем заниматься изысканием оборонительных средств. Но работа в целях обороны не отличается с точки зрения научной и военной от работы в целях нападения. Здесь можно говорить о различии только в политическом смысле. Но дело даже не только в этом. Как можно вести эксперименты в области обороны, если не моделировать наступления, от которого вы хотите себя оборонять? Это… Это будет абсолютно та же программа, но только с новой трактовкой для общественного мнения,

– А запасы?

– Дорогой мой Робертсон! И это тоже только для общественного мнения. Ведь нельзя создать запасы биологических веществ. Вы-то это знаете. Жизнь наших насекомых на полках слишком коротка, да и слишком дорого обходится. Ведь у нас никогда и не было запасов бактериологических средств. Храните выращенных вами бактерий, поскольку вам предстоит вести изыскания в целях обороны. Тех же бактерий, которые у нас были всегда. Просто сейчас они необходимы для «поиска средств, создающих иммунитет, и разработки необходимых мер безопасности».

– А Женевская конвенция?

– Да, мы в Англии в свое время тоже подписали Женевскую конвенцию. Но от этого не пострадал ни бактериологический центр в Портоне, ни Медисин-Хэт в Канаде. Или Куинсленд в Австралии.

– Тогда что же все это означает? – спросил Робертсон.

– Ничего. Или, точнее, почти ничего. Я полагаю, что придется немножко ужесточить меры по сохранению секретности и быть еще более осторожными. А в остальном… ничего.

– Ну, не знаю,– сказал Робертсон.

– Уж поверьте мне,– заверил Дип.– Это, как всегда, бизнес. Вот увидите.

– Может быть,– сказал Робертсон.

– А пока мы должны продолжать, не так ли? Хотите виски с содовой?

– Согласен,– ответил Робертсон.– Не возражаю.

– Вот так-то лучше! – воскликнул Дип. Он улыбнулся и поднял свой ухоженный палец, подзывая бармена.

ПЯТНИЦА, 7 АВГУСТА

16 ЧАСОВ 38 МИНУТ ПО МЕСТНОМУ ЛЕТНЕМУ ВРЕМЕНИ

Томас Эдисон выковырял грязным, потрескавшимся ногтем большого пальца пластиковую пробку из бутылки какой-то сивухи и вытянул длинные худые ноги. Зажав оловянную кружку между когда-то крепкими, а теперь просто костлявыми коленями, он налил себе изрядную порцию. Вкуснее, когда пьешь из оловянной кружки. Всегда так. А Эдисон относился к выпивке серьезно. Более того, он в нее верил. Так, например, в пятнадцатом году, находясь в Гваделупе, он вылечился от свирепой лихорадки, не принимая ничего, кроме спиртного. Вот тогда-то он и пристрастился пить из оловянной кружки. Это было черт знает что, вспоминал он, вернуться в Соединенные Штаты после убийства Вилья [Вилья Франсиско – руководитель крестьянского движения в период Мексиканской революции 1910—1917 гг.] и обнаружить, что вся эта проклятая страна помешалась на Акте Вольстеда и «сухом законе». Он провел два дня в сумасшедшей Америке и большую часть времени искал, что бы ему выпить. Затем решил сесть в Гальвестоне на пароход, отплывающий в любую цивилизованную страну, где все еще употребляют виски. И не возвращался в Соединенные Штаты до тех пор, пока там не отменили «сухой закон».

О, да, это были времена! Так он подумал, но вслух эту фразу не произнес. Ведь только дряхлые старики способны брюзжать, брызгая слюной, и разговаривать сами с собой. Да, он стар, но не настолько. Правда, он выглядит так, будто его кожа велика ему на несколько размеров. Она свисает складками на подбородке, шее и руках. И шея у него уже не поворачивается, и зубы плохие, а о мужских достоинствах и говорить не приходится. Но он еще на высоте и не бормочет разного вздора. Ничего подобного, сэр! Его волосы поседели и поредели, но это все еще его волосы! Да, сэр. За это можно выпить! И он глотнул с жадностью, почувствовал, как тепло медленно растекается по его внутренностям. Да, в это он верил. Все остальное ненадежно. Почти все в жизни пошло прахом. Но тепло, которое он получал из этой маленькой кружки,– на него можно было рассчитывать.

Он внимательно осмотрел пятна от укусов насекомых на запястье, рассеянно почесал их, сунул палец в кружку и смочил укусы. Это охлаждало. Охлаждало руку, согревало горло. Первый сорт. Никогда не подведет.

Он посмотрел на бутылку, стоявшую возле него на полу, и улыбнулся ей. Нет, разговаривать он с ней не будет, потому что так поступают только старые ворчуны, совсем потерявшие разум. Но мужчина имеет право улыбаться, не так ли? Ни один чертов закон не запрещает улыбаться, правда? Этого они еще не запретили! Нет, сэр! Еще разрешается чувствовать себя хорошо и улыбаться, А он чувствовал себя… хорошо! Да, он действительно чувствовал себя неплохо, даже голодный. Наверное, мог бы…

Мысли о пище заставили его вспомнить о снохе, и он крикнул:

– Мэри! Куда ты подевалась, черт побери?

Его сноха, шаркая ногами, вышла из кухни. Господи Иисусе, подумал он, наверное, молодой Том был пьян, когда на ней женился. Вдребезги пьян… Или, может, она его невинностью привлекла? Ха! Однажды он сам с такой связался, из любопытства. В Маниле? Да, возможно, в Маниле. Или в Сингапуре? Ну, это не важно. Она запросила больше денег, но зато было забавно. A еще забавнее вспоминать об этом. Можно сказать, открыв новую гавань… Да бог с ней, приятель. Но эта? Господи Иисусе! У нее еще только началась беременность, а оная уже переваливается, как утка, а в этих шлепанцах и г давно. Ну, просто вылитая утка. Если так пойдет дальше, она, наверное, разродится слоном. Может ли утка родить слона? Он глядел на нее критически, стараясь увидеть в этой девушке то, что увидел его сын. Кожа да кости! Костлявые руки, костлявые ноги. Плоский зад.| И все время ноет. И никогда не смотрит вам в глаза, когда разговаривает.

– Как насчет обеда? – спросил он.

– Он на плите,– ответила она.

Видите? Лицо опущено, глаза опущены, и ноет. Людям, которые всегда извиняются, обычно есть за что извиняться. Правда? Да, сэр! И тут до него дошло, что она сказала.

– На плите или в духовке? Мне казалось, что у нас : сегодня курица. Я тебе утром сказал, что не отказался бы от хорошего куска курицы.

– А будет фасоль и бекон,– решительно сказала она.– Перед уходом вы забыли зарезать курицу.

– Нет,– сказал он,– не забыл. Я кур не режу. Это женское дело.

– Что? – спросила она вызывающе,– никаких кур я резать не намерена.

– Тут и сила не нужна,– заметил он.– Я хочу сказать, если бы речь шла о теленке, корове, или о лошади, или даже об осле, я пошел бы и забил для тебя животное. Но чтобы зарезать курицу, силы не требуется. Любой дурак может свернуть курице шею. Черт побери,– продолжал он. —Карменсита, случалось, и свиней резала. Я тебе рассказывал о Карменсите, а?

– Да,– сказала она,– много раз.

Эдисон опять отпил из бутылки. Да, он рассказывал ей о Карменсите, но будь он проклят, если это ее хоть чему-нибудь научило. Чему вообще могут научиться городские женщины? Города, думал он, это проклятье. Они делают мужчин нервными, а женщин слабыми. Он давно уже понял, как ему повезло, что армия обошла его стороной. Когда шел призыв, ему было только пятнадцать лет, и его не взяли. Он отправился в Мексику, чтобы бороться вместе с Вильей, и там сошелся с Карменситой, прожил с ней несколько лет, а потом вернулся в Соединенные Штаты лишь для того, чтобы сразу же сесть на пароход в Гальвестоне. Четыре раза он проплыл вокруг света, в 1927 году сумел подзаработать, торгуя нефритом во время гражданской войны в Китае. А в 1929 году позволил всем этим горожанам превратить накопленное в прах. Зато он познал жизнь. У него могла быть и другая жизнь, если бы его призвали в армию. Но эта жизнь даже наполовину не была бы такой интересной. И такого дерьма пришлось бы нажраться. Единственное, что его теперь мучило, это то, что ему не с кем было поговорить об этом. Конечно, можно было бы кое-что рассказать, но ведь его считают старым брехуном. Не хотят перенимать его опыт, который он приобрел, борясь с миром собственными руками. Он поглядел на Мэри, стараясь, может быть, в тысячный раз вызвать в себе сочувствие к ней и понять, каким же странным должен казаться его мир этой молодой женщине. Но, черт побери, должна же она когда-нибудь повзрослеть.

– Это вовсе не трудно,– сказал он примирительным тоном.– Достаточно поймать чертову курицу, схватить ее за шею и повернуть ее. Это все равно, что открыть бутылку кетчупа. Ты же можешь открыть бутылку кетчупа, правда?

– Да,– сказала она,– я могу открыть бутылку кетчупа, но курицу убивать не буду.

– А есть курицу ты согласна?

– Да, но убивать не буду.

– Хорошо,– сказал он,—завтра вечером мы будем есть курицу.

Он встал со стула и пошел к камину, снял со стены старое шарповское одноствольное ружье, проверил, заряжено ли оно, и подошел к окну. Положив приклад на подоконник, он прицелился в курицу и спустил курок.! Голова курицы отлетела. Здорово, хороший, меткий выстрел. Мэри почувствовала позывы рвоты и выбежала из комнаты. Эдисон повесил ружье на прежнее место над камином и вернулся к своей бутылке. Он слышал, как ее рвало в ванной комнате. Чертовски слабая женщина, думал он, совершенно никакой закалки в ней нет. Вот Джейн, мать Тома, то была бой-баба. В Порт-Гуроне она спала с револьвером под подушкой, когда этот тип Янгблад разгуливал на свободе. Он помнил Янгблада – высокого негра, который убежал из тюрьмы в Индиане вместе с Диллинджером. Диллинджера выследили в марте в Чикаго, когда он пошел навестить свою сожительницу. Потребовалось еще несколько месяцев, чтобы схватить Янгблада в Порт-Гуроне. Это произошло всего в полумиле от того места, где они жили с Джейн. Но даже после того, как его поймали и убили, она продолжала спать с револьвером под рукой. Это вошло у нее в привычку. Он даже похоронил ее с револьвером, чтобы ей спокойней было.

А вот этой еще далеко до того, чтобы стать человеком. Он никак не мог понять, что нашел в ней молодой Том. Может, была просто естественная потребность, которую мужчина должен удовлетворить прежде, чем идти воевать. Это он мог понять. Но все-таки не было никакой надобности на ней жениться, беременна она или нет. Он полагал, что у него самого было с дюжину незаконнорожденных детей, разбросанных по свету. Но что сделано, то сделано.

Теперь, черт побери, раз она носит в утробе его единственного законного внука, он должен постараться сделать из нее человека. Прекрасная перспектива для «ребенка века». Это его так прозвали. Ему дали имя в честь великого изобретателя и поместили в «Сент-Луис пост» его портрет, потому что он был первым ребенком, который родился в XX веке в городе Сент-Луис, штат Миссури. Это было выгодно только в одном отношении – он легко вспоминал день своего рождения. 1.1.00. Он давно уже перестал загадывать, доживет ли до двадцать первого века. Похоже, в жизни не осталось ничего такого, ради чего стоило бы за нее цепляться.

Мэри вышла из ванной комнаты бледная, дрожа всем телом.

– Зачем вы это сделали? – спросила она.

– Ну,– сказал он,– ты же хотела, чтобы я убил курицу. Но сворачивать курам шеи – не мужское дело. А стрелять птиц – это пожалуйста. Ну, вот я и решил пойти на компромисс – буду считать, что это не курица, а фазан или куропатка, выстрелю – голова долой. Хороший выстрел, верно?

– Ненавижу ружья,– произнесла Мэри.

– Что ж,– сказал он,– в таком случае, в следующий раз ты пойдешь и сама свернешь курице шею. А пока,– добавил он мягче,– где-то там лежит мертвая курица. Поди-ка и подбери ее, пока другие куры не собрались вокруг нее и не расклевали. Нужно ее ощипать и выпотрошить, не откладывая.

Мэри долго смотрела на него, не произнося ни слова. Была ли в ее взгляде ненависть или смирение – ему трудно было сказать, да это и не особенно его волновало. Главное, чтобы она научилась обращаться с курами, да и вообще хоть чему-нибудь научилась. Наконец она отвела глаза, вздохнула и вышла через переднюю дверь.

Не вставая со стула, Эдисон повернулся и стал наблюдать за тем, что она делает в курятнике. Он увидел, как она подошла к мертвой курице, опустилась на колени и заплакала… Ну, что на это скажешь? Может быть, он слишком суров с ней? Может, дело вовсе не в том, что она недоразвитая,– она просто-напросто чокнутая?

И тут это случилось. Внезапно раздался удар грома. Мэри вздрогнула, вскочила на ноги и стала испуганно озираться. Затем истошно завопила. Курам передалась ее истерика, и они начали неистово кудахтать и громко бить крыльями. Такого жуткого зрелища он еще не видел. Он вздохнул, подошел к окну и крикнул:

– Какого черта ты там орешь, Мэри?

Она сразу же замолчала, обернулась к нему и закричала;

– Ты стрелял в меня! Черт тебя подери, старая развалина, ты же стрелял в меня!

– Нет, Мэри,– сказал он,– я в тебя не стрелял. Зачем мне в тебя стрелять? Это был раскат грома.

И тогда, как бы в подтверждение его слов, послышался второй удар грома, более глухой.

С немалым удовлетворением Томас Алва Эдисон наблюдал, как его сноха наклонилась, подняла мертвую курицу и понесла на кухню.

* * *

Марта Пратт подняла кусок яблока, который Сория уронила на ковер. Некоторое время она колебалась, пойти ли на кухню, чтобы его помыть. Идти ей не хотелось. Тогда она нашла компромиссное решение: вытерла этот кусок яблока, ставший уже коричневым и неаппетитным, о свои шорты. Потом вернула его девочке, закрыла манеж на задвижку и улыбнулась ребенку.

– Не хосю ябака! – заявила Сория. Детская неправильность ее речи усиливала капризность тона.

– Тогда отдай его своему мишке,– предложила Марта.– Мишка хочет кушать?

Сория посмотрела на кусок коричневого яблока и взяла его, чтобы накормить неприхотливого мишку.

– Джозеф, присмотри за Сорией,– попросила Марта. Вернее, приказала, но в вежливой форме.

Джозеф, ее старший сын, поднял голову от составном картинки-загадки, которая лежала перед ним на стол для бриджа. – Хорошо,– сказал он и снова занялся своей игрой.

Марта ничего другого и не ждала услышать, но все-таки ей было приятно получить положительный ответ. Она знала, что он присмотрит за ребенком, позовет ее в случае необходимости, поднимет яблоко и даст его девочке, даже несколько раз, если потребуется. Она вытерла руки о свои шорты из джинсовой ткани и устало вздохнула. Это была полная женщина, страдавшая от жары сильнее других. Она часто завидовала худым женщинам, которых видела по телевизору и в журналах, рекламировавших всякую всячину, о которой иногда и подумать-то грех. Но она завидовала им не из-за их сигарет, их кофе или их пива. И даже тому, что они будто бы очень нравятся мужчинам, она не придавала большого значения. Она в это не верила. Со своими полными руками и ногами, короткой талией и широкими плечами она все-таки еще была привлекательной. В конце концов, у нее был Джаред. Но она завидовала этим изящным моделям потому, что они не страдают от жары. Она была уверена, что они переносят ее легче.

Марта окинула взглядом маленькую гостиную и опять вздохнула. Она решила, что приведет ее в порядок после того, как уложит детей спать. Она хотела, чтобы комната выглядела безукоризненно, когда Джаред вернется поздно ночью в пятницу из Солт-Лейк-Сити. Она направилась было в заднюю часть дома, но по дороге остановилась, зашла на кухню и сказала дочерям – Ирам и Мории, которые сидели на полу и занимались приготовлением мороженого:

– Как только загустеет, вынимайте из мороженицы и кладите в холодильник. И тогда можете идти смотреть телевизор вместе с Питером.

Таким образом, все пятеро были заняты делом, и Марта рассчитывала выкроить пятнадцать минут свободного времени. Этого было достаточно, чтобы принять ванну перед ужином. Потом ей нужно было уложить детей спать и приняться за уборку. Возможно, это и выглядело странным, но она считала, что заниматься уборкой вечером легче. Вечером прохладнее, да и дети не болтаются под ногами. Родить пятерых за одиннадцать лет – это неплохо и лучше для детей. Поскольку их отец в рабочие дни не был дома, они постоянно нуждались в ее внимании и обществе, особенно во время летних каникул. Марта не завидовала Эстер – второй жене Джареда [Марта и Джаред принадлежат к религиозной секте мормонов, в которой бытовало многоженство], жившей в Солт-Лейк-Сити. Правда, Эстер виделась с Джаредом на протяжении всей недели, с понедельника до пятницы, но все эти дни он работал. К тому же Эстер была старшей женой. Такова была судьба Марты, и она ее приняла и была достаточно благодарна ей за то, что Джаред проводил с ней субботу и воскресенье, когда он мог приезжать сюда и отдыхать вместе с ней и детьми.

Марта вошла в ванную комнату, закрыла дверь на защелку и стала наполнять ванну водой, покрутив горячий и холодный кран, чтобы добиться нужной температуры. Она уже начала было расстегивать бумажную блузу, но вспомнила, что забыла взять ритуальное одеяние, которое лежало в спальне. Марта взглянула на ванну, стараясь прикинуть, сколько времени понадобится, что-» бы она заполнилась, и решила, что вполне успеет. Она вышла из ванной комнаты в спальню и там взяла чистый выглаженный ритуальный хитон. С ним вернулась в ванную комнату и положила его на корзину на достаточно близком расстоянии от ванны. Затем разделась и, помогая себе зубами и правой рукой, повязала снятый с себя хитон на левое запястье. Марта подумала, что в Солт-Лейк-Сити есть женщины, добрые мормонки, которые уже не носят ритуальных одеяний из-за новой, более открытой моды. Многие оставляют их дома, когда надевают раздельные купальные костюмы. Она была рада, что у нее не было такого искушения здесь, в Тарсусе, И пожалела о том, что ей пришло в голову сравнивать свою жизнь здесь с городской жизнью Эстер. Не то чтобы она действительно верила в силу этой священной одежды, похожей на рубаху, которая якобы защищает от огня и несчастья того, кто ее носит. Это была скорее дань традиции: она облекала свое тело в хитон, подобно тому как душа облекается в веру. Марта полагала, что в Солт-Лейк-Сити священная одежда нужнее, чем где-либо в другом месте. Должно быть, думала она, воспитывать детей в городе труднее. Ей казалось, что немормонский дух имел там большее влияние на молодых людей. Безусловно, Великий храм находился в городе, но масштабы города сами по себе представляли угрозу обычаям мормонов.

Марта вошла в ванну и опустилась в теплую воду. Ока критически осмотрела свое тело. По ее мнению, для тридцатитрехлетней женщины, родившей уже пятерых детей, у нее была еще неплохая фигура. По крайней мере, у нее не было узловатых вен, которые уродуют столь многих женщин после неоднократных родов. Теперь, когда Сорни исполнилось два годика и она перестала нуждаться в материнском молоке, грудь Марты приняла нормальные размеры. Правда, может быть, теперь она не была такой упругой, как одиннадцать лет тому назад, когда Марта впервые пришла к Джареду, но все же она была лучше, чем у Эстер.

Она хотела бы знать, ожидал ли Джаред этого уикэнда с таким же нетерпением, как и она. Уже в течение двух лет они были лишены физической близости. Она не считала грехом свое желание не рожать в ближайшее время. Ей хотелось как можно дольше не лишать себя близости с Джаредом. С маленькой Сорией она немножко сжульничала – целый месяц не сообщала мужу о своей беременности. Ведь это могла быть просто ошибка, и ничего страшного в этом она не находила. Теперь, после того как она выносила Сорию, родила ее, два года ухаживала за ней, она сможет вернуть себе законное место в сердце Джареда. Тут нечем было особенно гордиться, и она старалась себе этого не позволять. Все-таки она – младшая жена.

И все же Марта гордилась тем, что была моложе Эстер Пратт на десять лет. И как бы желая наказать себя за это, она подумала о возможности третьей женитьбы Джареда. Но это им было не по карману. Очень немногие мормоны имели больше двух жен. Стоимость жизни резко поднялась. Она не очень об этом сожалела. К тому же радость, с которой он воспринял новость, что Сория больше не нуждается в грудном молоке, навела ее на мысль, что Джаред тоже с нетерпением ожидает предстоящего уик-энда. Во всяком случае, ему не понадобится третья жена. По крайней мере еще некоторое время.

Она сидела в ванне, лениво наслаждаясь мечтами о ночи, которая предстояла в пятницу. И тут она услышала раскаты грома. Это было знамение. Ведь в этой безводной пустыне, где грозы были так редки, дождь и гром, без сомнения, должны были служить божественным знамением того, что их многодетный союз угоден господу.

Марта вышла из ванны. Она вытерлась и быстрым привычным движением просунула ногу в чистый хитон, прежде чем развязать прежний, ношенный, и сбросить его со своего тела. После этого она завершила ритуальное облачение, накинула купальный халат и пошла одеваться. Она торопилась. Ей не хотелось, чтобы дети испугались грома и молнии, если разразится гроза.