Текст книги "Жизнь-река"

Автор книги: Геннадий Гусаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Виновник женской тревоги – пришибленный, согбенный войной мужичонка мычал, мотал головой, уклоняясь от бабской сумки. Правая рука инвалида бессильно болталась за спиной. Кисть беспрестанно дёргалась, сокращалась. Пальцы быстро то сжимались в кулак, то разжимались.

– Ты что делаешь?! Он же танкист. На войне контуженый. Паралич у него. От того и рука дрыгается, – заступилась за несчастного инвалида пожилая женщина.

В очереди замолчали, завздыхали, заохали. Некоторые, самые сердобольные, заплакали. И только мужики, еще не сменившие фронтовые гимнастерки и галифе на гражданские пиджаки и брюки, посмеивались в сторонке. Ну, пошарил, дескать, под юбкой, так радовалась бы! А то шум поднимать!

Фронтовика вытолкали вперёд, пропустили к прилавку. Бабы вытирали слёзы. Мужики гыгыкали. Кисть правой руки бывшего танкиста непроизвольно сокращалась в судорожных конвульсиях.

У элеватора в осенние дни скапливалось множество машин с кузовами, полными пшеницы, овса, ржи, ячменя, гороха. Я и двоюродный брат Петька Цыганков крутились возле них, собирали просыпанный на землю горох, нюхали аппетитный запах щей, доносимый из рабочей столовой. Пока водители грузовиков обедали, у машин толпились деревенские люди с вёдрами, узлами, корзинами. Они приезжали на базар и теперь ждали попутной машины вернуться домой. Под одной из них – а это был «ЗИС – 5», спрятавшись от жаркого солнца, улеглась приезжая колхозница. Пришёл шофёр, забрался в кабину, достал папиросы и закурил. Он не видел женщину, лежащую на земле перед правым задним колесом, и включил мотор.

Мы с Петькой видели: машина сейчас переедет ноги женщины. Могли закричать, предупредить, но молча наблюдали. И это случилось. Женщина истошно закричала. Вцепилась в шину, вдавившую её ноги в колдобину. Грузовик остановился. Засуетились люди. Пострадавшую погрузили в эту же машину и отправили в больницу. До сих пор считаю себя виноватым. Прости, Господи!

Осенью, на октябрьский праздник, в нашей комнатушке «на проходной» собрались гости. Пили, курили, громко разговаривали. У стенки, за спинами гостей, на солдатской железной койке лежал я. Было жарко и душно. Свет лампочки резал глаза. Я ворочался, не спал, сучил ногами. Мать сердито спросила:

– Что не спишь? Всё крутишься, ногами дрыгаешь…

– Меня клопы заели, – сонно ответил я.

Гости беспокойно зашептались, подозрительно начали себя осматривать, задвигали стульями, собираясь домой. Напрасно мать пыталась убедить их, что клопов у нас нет, что Генка выдумал всё спросонья. Гости ушли.

Не знаю сейчас, почему я так опозорил родителей. Видимо, детское воображение виной тому. Незадолго перед гулянкой мать обдавала кипятком столы, стулья, кровати. Карбофосов, дихлофосов и прочей гадости для травли насекомых тогда ещё не придумали. Плеснуть на тараканов и клопов кипятком, выставить зимой скарб на мороз – вот и все методы борьбы с паразитами.

– Мам, зачем льёшь горячую воду на кровать? – спросил я.

– Чтобы клопов не было, а то заедят нас.

Вот я и выдал «шедевр на гора»! Пример того, насколько дети впечатлительны и восприимчивы к увиденному, к услышанному.

Думайте, родители, не спешите с ответом на детский вопрос. Иначе, малышня вас так подставит – со стыда сгорите! Однажды, нам с женой Людмилой тоже пришлось позор стерпеть. Нашей дочуре Ирочке тогда было четыре годика, а сынишке Виталику девять лет. Мы вчетвером сидели в салоне электропоезда, стоящего у перрона станции Тогучин. Людмила шепнула мне:

– Успею в туалет сходить?

Я отложил газету и посмотрел на часы.

– У тебя пятнадцать минут. Не опоздай…

Она поднялась и вышла из вагона.

– Пап, а куда мама пошла? – обеспокоено спросила Иринка.

– Пись–пись, – не отрываясь от газеты, машинально ответил я.

Пассажиры тихо шелестели пакетами, свертками, журналами, когда двери распахнулись, и в широком проеме показалась Людмила. И тут на весь салон прозвучал громкий, восторженно–радостный возглас:

– Мам, ты уже пописала?!

Все пассажиры разом перестали шуршать, подняли удивленные лица на вошедшую. Под их пристальными взглядами Людмила сконфуженно прошла на свое место, сердито шикнула на меня:

– Ничего, кроме туалета, не мог придумать сказать ей?

Я пожал плечами: разве мог подумать, что она ляпнет такое?

В другой раз мне пришлось краснеть.

Мой отец забил быка к свадьбе моей младшей сестры Людмилы. Привез говядину на рынок в Новосибирск. Я с сынишкой Виталиком заезжал на базар, помогал отцу подтащить тушу к рубщику мяса, выложить готовые для продажи куски на прилавок. Спустя год или два я и Виталик ехали в троллейбусе мимо оперного театра, круглый купол которого сынишка спутал с крышей рынка, тоже закругленной. Виталик оживился вдруг, что узнал приметное место да как закричит на весь троллейбус:

– Пап, пап! Смотри! Вот базар, где ты продавал мясо!

И на оперный театр показывает. И все на меня посмотрели, головами покачали: нашёл же место, деревенщина!

Как мне было стыдно в ту минуту! Как милы и приятны мне сейчас воспоминания о тех наивных детских вопросах, из–за которых пришлось претерпеть минутный стыд!

Господи! Благодарю Тебя безмерно за то, что избавил меня от большего стыда за своих детей! За то, что наставил меня воспитать их честными, справедливыми, заботливыми к отцу и матери, к своим детям, отзывчивыми к людям, не алчущими чужого добра, не завистливыми, не подлыми, не скупыми и не жадными, а законопослушными, достойными гражданами. За то, что наделил их теми качествами, которые и определяют понятие «порядочный человек»! Никогда более не жег мне уши стыд, и не терпел я позора за своих дорогих мне сына и дочь, Спасибо, Тебе, Господи за благо моего душевного покоя на старости лет – большей награды за свои труды и возжелать нельзя!

«Венец стариков – сыновья сыновей, и слава детей – родители их». Притча Соломона, сына Давидова, царя Израильского. Гл. 17 (6).

Однако, пора закончить воспоминания жизни «на проходной». Я продолжу их как только выдастся столь же тихий и благодатный денёк.

А сейчас спать.

Я провалился в глубокий, сладостный сон и не заметил, как проспал всю ночь.

Без претензии на гениальность

Моё лежание в палатке под пуховиком изрядно затянулось. Старый пуховик, долгополый и просторный, надёжно согревал меня в утренней свежести. Мне привёз его перед уходом в плавание друг по военно–морской службе на Тихоокеанском флоте Игорь Ставицкий. Мы служили с ним на подводной лодке К-136. На этой ракетной «дизелюхе» Игорь был штурманским электриком, а я электромехаником БЧ‑2, (ракетно–артиллерийской боевой части).

Сорокалетняя дружба наша проверена на прочность глубиной погружений, временем и жизнью.

– На, держи, – вытащил Игорь из «Нивы» свой пуховик. – Пригодится. На Север идёшь, там весна запоздалая.

Спасибо, Игорёша! Согревает меня пуховик надёжно. Добротой твоей, дружеской верностью, памятью флотской юности.

Я вылез наружу и осмотрелся.

С реки несёт свежестью. Лёгкая рябь покрывает поверхность воды. Стрижи низко носятся над рекой, предвещая дождь. Ветер гонит рваные облака, время от времени закрывая солнце. Если и соберётся дождь – не раньше, чем к концу дня. И я успею оставить за кормой десяток–другой километров. А стихнет ветер, то и больше удастся пройти.

Торопясь, я подкачал лодки, стаскал в них рюкзаки и палатку.

– Ну, с Богом, – помолясь, сказал я и столкнул катамаран с мелководья на глубину. Лёгкий капроновый флажок на мачте трепетал в нужную мне сторону, на северо–запад. Я распустил парус. «Дик» быстро удалился от приютившего меня клочка суши, и скоро очертания берега приняли одну ровную линию зеленых кустов. Солнце то выглядывало из–за облаков, то пряталось за них. Похолодало. Одевшись потеплее, я удобно устроился на сиденье, привалившись спиною к мачте. Суп с тушёнкой, овсяная каша и кофе с молоком, подогретые на миниатюрной газовой печке, составили мой завтрак. Дополнила его горсть карамели, брошенная в карман, чтобы скрасить и разнообразить одиночное плавание по необъятной и могучей реке.

Я один сейчас в этой точке планеты между небом и водной ширью. Ощущаю себя ничтожным, крохотным созданием в сравнении с объявшим меня простором. Мошкой, затерянной в безмерном пространстве.

Делаю пометки в дневнике. Может, сгодятся когда эти походные записи… Кстати, сегодня 26 мая, день рождения Димы Тарасенко, моего дорогого, горячо любимого зятя. С днём рождения, Дымок! Здоровья тебе, любви и счастья!

«Дик» слишком удалился от берега, опасно приблизившись к фарватеру. Ветер крепчает, хлопает парусом. Перебрасываю гик на другой галс и постепенно очертания берега, размытые расстоянием, вновь становятся кустами, деревьями, тальниковыми зарослями. Убираю парус, вместе с ним снимая с себя напряжение и затаенный страх плавания в открытой акватории. Погода может быстро перемениться. Шторм начнёт швырять «Дика». Кто знает, чем это кончится? А здесь, у берега, поспокойнее.

И снова воспоминания, воспоминания…

А что еще делать, как не думать о прошлом, настоящем и будущем, сидя на плоту в тишине окружающей тебя первозданной природы: неба, реки и лесистого берега? Приносить молитвы Господу, исповедаясь, каяться в грехах.

Я вытащил из–под сиденья кожаный планшет – подарок отца, память о нём и гордость моего походного снаряжения. Пристроил на коленях. Сверху положил толстую канцелярскую тетрадь, раскрыл на странице, отмеченной берестяной закладкой. Я машинально грыз карандаш, не зная, с чего начать.

Ни комары, ни посторонние звуки, ни голод, ни холод, ни жара, ни духота, ни жажда, ни сонливость, ни головная и прочая боль – ничто не мешает вольнодумному сочинительству, писательству, литературному творчеству.

Так почему же тогда мысли не ложатся на бумагу частыми строчками письма? Почему им не просторно, а словам не тесно, как в известной журналистской поговорке?

Ясно, почему. Как сказал бы мой бывший коллега–журналист Валя Радченко: «Тяму не хватает, таланту, то бишь, способностей творческих…»

Верно. Не всякого страждущего испещрить кипы бумажных листов мелким убористым почерком одарила природа столь редчайшими качествами. Но даже мастерского владения пером, живости бойкого языка и острого, наблюдательного ума недостаточно для создания литературного шедевра. Необходимо ещё видение, понимание и осмысление изображаемого времени. Озарение Свыше, талант от Бога. Но то – стезя избранных Им. А что делать заурядному бумагомарателю, если Пегас бьёт копытом, высекает искры из почти окаменевших пластов бытия?! Осадить крылатую лошадку безжалостной плетью забвения своих предков и всего того, что осталось позади? Или сунуть вместо шпоры острое перо под бок, отпустить поводья стилистики и неудержно понестись по безвременью лет? Пожалуй, выберу последнее. Душа горит желанием выплеснуть наружу что–то неординарное, эксклюзивное, необычное, единственное в своем роде и никем доселе не написанное. Ни больше, ни меньше! Умереть от скромности не грозит: мечтать, ведь, не вредно.

Однако, плот плывёт. Солнце, прячась за облака, катится в западную сторону. Вместе с ним бежит дневное время. Скоро о новом привале предстоит позаботиться. К сожалению, надо признать: в сочинении своём я не ушел дальше никчемных рассуждений. Пытаюсь найти необыкновенную мысль, придумать захватывающий сюжет, окрасить повествование ажурными фразами, стройным слогом. Пишу, зачёркиваю написанное, горько сознавая, что дальше дневниковых записей не ускакать мне на моем «разнузданном Пегасе».

А может, не нужно стараться! Лучше того, что придумано, высказано и написано великими классиками не напишешь. Зачем напрасно изощряться в витиеватых оборотах? Выдумывать несуществующие сюжеты? Лепить образы? Изощряться в композициях? Морщить лоб над завязкой, кульминационным моментом произведения и его развязкой? К чему эти напрасные потуги безнадёжного стремления к высоким идеалам и вершинам творчества великих мастеров прозы?

Они – гении не от мира сего.

Не искрой литературного дарования, а ярким пламенем незатухающего костра горит и светит их талант. Опасно приближаться с тщеславными намерениями к этим факелам мировой литературы. Сгоришь, как мотылек, в обжигающих лучах светил! Так что не буду пытаться карабкаться на Парнас, где тесно от гениев!

Но рвутся мысли воплотиться словами, превратиться в строчки, перейти из виртуальности в реальность, отыскивая забытые души и вдыхая их в образы. Не будем чинить им преград! Пусть они, как резвые лошадки, не познавшие узды и нагайки, вольно скачут по житейскому полю, как им вздумается. Просто, без вычурностей, правдиво расскажу, что и как было со мной, с окружавшими меня людьми в том водовороте жизни, в каком довелось быть. И то будет исповедь странствующего отшельника, покинувшего мир страстей, откровение грешника не только возможным читателям, но, в первую очередь, Богу. Подспудно тщеславная мыслишка бьётся где–то за пазухой: книгу интересную написать. О том, как Бог неоднократно от верной гибели уберёг, как было мне видение Пресвятой Богородицы. И ещё о многом, после чего никак, просто невозможно не поверить в Бога–отца, в Сына Его Иисуса Христа, в Духа Святого, в Матерь Божью, в святых апостолов, в ангелов–хранителей, в Царство Божие.

При моих попытках рассказать о том, как в палате реанимации привиделась мне Богородица, знакомые в улыбке щурили глаза, иронично посмеивались. Не верили. Ну и пусть остаются при своём мнении. А я напишу для тех, кому моя книга–исповедь придётся по душе. И они, надеюсь, поверят, потому что пишу под пристально–внимательным взглядом образа Христа—Спасителя, молча, но взыскательно взирающего на меня с маленькой иконы, подвешенной к пологу палатки. Кривить душой перед Ним и врать не могу. Зачем преследовать корыстные цели, если в этой земной жизни мне по большому счёту уже ничего не нужно? «…летам моим приходит конец, и я отхожу в путь невозвратный». Иова, гл.16 (22).

– Главное, Гена, без претензии на гениальность, – смеясь, с сигаретой в зубах и с украинским придыханием буквы «г» сказал бы сейчас Валя Радченко – балагур, отличный журналист и мой товарищ по давней совместной работе в арсеньевской городской газете «Восход» Приморского края.

Итак, «без претензий на гениальность» продолжу записи в дневнике о нашей послевоенной жизни «на проходной». О том самом времени, когда из тарелки–репродуктора в комнатушке звучало задорное:

За наше счастливое детство

Спасибо, родная страна!

Отец ходил на работу в шинели, в офицерском кителе без погон, в тёмно–синих галифе и начищенных до зеркального блеска хромовых сапогах. Всегда гладко выбрит, а черные густые волосы зачесаны назад.

Мать носила модную в те годы плюшевую жакетку. Черные пышные волосы завивала в большие локоны, прикрывая их шляпкой, украшенной брошью. Белая блузка с бантом, бордовая юбка из германской парчовой ткани, привезённой отцом с фронта в виде трофея, тупоносые коричневые туфли на высоком каблуке завершали её наряд.

Сбрызнув себя одеколоном «Шипр» и духами «Сирень», родители уходили в клуб железнодорожников на вечерние сеансы кино. Дважды меня прихватывали с собой. На фильмы «Сталинградская битва» и «Падение Берлина». Сеансы были поздние, детям их посещение не разрешалось. Отец проводил меня мимо контролёрши, пряча между ног под полами шинели.

Днем с соседскими мальчишками я играл в войну, и подражая героям фильма, кричал:

– Алеша-а! Наташа-а!

А ночью боялся спать. Мне чудились страшные фашисты.

Вспоминая и осмысливая годы нашей жизни «на проходной», понимаю, какая трудная доля выпала отцу и матери. Но они были молоды. Жили надеждой на лучшее, подогреваемой громким тарахтеньем тарелки–репродуктора о новых достижениях в экономике страны. Бравурное радиовещание дикторов разбавлялось победными маршами, задорными песнями.

Легко на сердце от песни веселой,

Она скучать не даёт никогда, – пел Леонид Утёсов.

Над страной весенний ветер веет,

С каждым днём все радостнее жить, – распевала Любовь Орлова.

Валенки, валенки,

Ох, не подшиты, стареньки, – голосила Галина Русланова.

Эх, хорошо в стране советской жить!

Эх, хорошо страной любимым быть! – чеканил слова пионерский хор.

Счастливы ли были мои родители?

Они любили, были молоды, работали с верой в светлое будущее, обещанное коммунистической пропагандой, пели и плясали на домашних гулянках, растили детей. И строили избу. Из соломы и глины. Литуху. В Тогучине, на улице Александра Матросова под номером 25 стоит она и поныне. Маленькая саманная избёнка, где было тепло зимой от раскаленной печки и прохладно в летнюю жару. Там у нас был огород, в сарае хрюкала свинья, а на поляне за изгородью паслась корова.

И ещё отец в выходные дни ходил на охоту и всякий раз приносил подстреленных зайцев, тетеревов, рябчиков.

На Новый 1949 год мне подарили тяжёлый железный паровозик, тёмно–зелёный, с красными колёсами. А сестре Гальке жёлтую казеиновую уточку с оранжевыми лапками и красным носиком. На столе было вдосталь молока, творога со сметаной, картошки с мясом и сладких пирогов с пареной калиной. И еще полная ваза круглой карамели со смешным прозванием «дунькина радость». Я играл паровозом, сосал конфеты, ничего другого не знал и радовался всему, как радуются дети. О незабываемых днях жизни в литухе расскажу позже, а сейчас отложу тетрадь и планшет и возьмусь за вёсла.

Вдали показался РТ – речной толкач с баржами. Где его фарватер – известно лишь капитану. Бакенов и створов не вижу и не знаю, каким курсом пойдёт судно. Повернёт к правому берегу или будет держаться левого? А может, по середине реки двинется прямо на меня? Я непростительно отвлёкся, когда выводил на бумаге неровные строчки. Течение и ветер утащили «Дика» на фарватер. Бежать к берегу, прижаться к тальникам и ждать, пока высокая громадина простучит мимо мощными дизелями! Не успеешь – раздавит как букашку. Толкач не свернёт с фарватера. Как упирался изо всех сил, пыжась против течения, так и дальше попрёт груженые песком баржи. И начихать ему на какую–то резиновую козявку, грубо нарушившую правила судоходства!

Бежать! Бежать с фарватера! И поскорее!

Под счастливой звездой

Не знаю, почему мне везёт.

Казалось бы, верная гибель, но спасает счастливая случайность. Бережёт меня Бог для какого–то важного дела, которое до сих пор не сделал, но обязан сделать в этой жизни. Какое только – вот вопрос! Кабы знать – что?!

– Нужен ты на Земле, вот и хранит тебя Господь, – объяснил мне настоятель Бердского кафедрального собора Преображения Господня протоиерей отец Василий, которому поведал я случаи из моей жизни.

– Вспомню о них – дрожь берёт! И как жив остался?! Чудо и только!

– Твори добрые дела, Богу и людям угодные, и Господь позаботится о тебе, – осеняя меня крестным знамением, сказал благообразный церковный служитель.

А смерть и жизнь моя рука об руку рядом идут. И лишь костлявая замахнётся острой косой своей, провидение Господне тотчас её остановит: не время!

Судите сами.

Сегодня рано утром заметил буксир с баржей, стоящий у правого берега носом ко мне. Решил пройти подальше от него и принялся грести влево, к середине реки. Вдруг буксир двинулся вперёд вдоль берега. Я даже порадовался: хорошо, что вовремя ушёл с его пути. Но буксир круто взял вправо, разворачивая баржу, и скоро был на фарватере. Неожиданно остановился против меня, вспенивая винтами воду за кормой. «Куда он двинется? – лихорадочно соображал я. – Влево против течения или вправо по течению?»

Катамаран быстро приближался к буксиру, а я никак не мог придумать, куда грести: влево или вправо. Начну брать левее, а он, чего доброго, тоже двинется… Меня вынесет под самый нос баржи.

Прикинув, что лучше вернуться назад, к берегу, налёг на весла. Но время было упущено. Меня неумолимо тащило сначала на борт баржи, потом на борт буксира, а поскольку я молотил вёслами и успел отплыть вправо, то меня уже неудержимо тащило под корму буксира. Прямо в клокочущую пену, поднятую винтами.

Что делать? Бросаться за борт в ватных штанах (ночью было холодно и я оделся теплее)? В резиновых болотниках, в свитере, в пуховике? Всё равно, что кинуть в воду утюг! Продолжать плыть – превратиться в лохмотья под винтами. В эти критические секунды, когда до буксира оставались считанные метры, он быстро пошёл вперёд. «Дика» пронесло, подбрасывая на пенных волнах, за кормой буксира. То ли из ходовой рубки заметили дурня на плоту, (по–другому там обо мне не отозвались), то ли диспетчер дал команду капитану отправляться?! Последнее, конечно, более вероятное, ибо часы (я мельком в панике взглянул на них) показывали ровно пять ноль–ноль. Как бы там ни было, но буксир освободил мне путь, пропустил увлекаемый течением плот–катамаран.

Чудом избежав столь нелепой гибели, я проклинал себя за оплошность. Скорее всего, капитану моя проблема была по барабану. Просто ушёл в назначенное время, и минута решила исход моего одиночного плавания. А буксир без остановки развернулся вправо, быстро пошёл по течению и скоро скрылся за поворотом реки. Оттуда ещё долго слышался стук дизелей.

Отвинтив крышку фляги с вишнёвым ликёром, я приложился к ней, постукивая зубами о края и не в силах унять нервную дрожь. Потом достал термос, плеснул в кружку горячего кофе, медленно приходя в себя после пережитого страха.

Много раз напасти обходили меня стороной.

По рассказу матери, когда мне был годик, зимним поздним вечером везла она меня, закутанного в одеяло, на санках. В одном из переулков новосибирских трущоб на тогдашней Каменке свалился я в сугроб. Мать, озабоченная, где взять молока, везла пустые санки. Обернулась – чуть с ума не сошла от отчаяния. Побежала, размахивая руками, обратно. Переулки петляли. Она сбилась с дороги, и уже не надеялась найти ребенка. Заметила белеющую в темноте кучку снега. Это оказалось ее бесценное чадо, запорошенное, тихо посасывающее тряпочку с хлебом, смоченным в сахаре.

В семилетнем возрасте меня пожалел машинист паровоза. Мать вела меня по междупутью, задумавшись о житейских трудных делах. Она вела меня за руку, не оборачиваясь и не обращая внимания на паровозные гудки. Очнувшись от невеселых мыслей, вдруг поняла, что гудят и свистят у нее за спиной. Прыгнула с перепугу под откос, увлекая меня в полынь, но слишком запоздало. Поезд стоял позади нас. Паровоз сипел паром и грязно–чёрный дым развевался над трубой. Машинист высунулся из кабины, громко ругался и кричал:

– Тетеря глухая! Курица глупая! Не знаешь, что по путям ходить опасно?! Тебе, что, жить надоело? Дитё пожалел! А то сбил бы тебя к чертям собачьим! Как мне теперь на подъём тяжелый поезд вытаскивать? Начальство за сбой в движении спросит строго. Кабы не ребёнок – каюк бы тебе, дура!

В двенадцать лет я прыгнул в озеро за белой кувшинкой. Эти благородные, словно восковые, цветы на мелководье не растут. Да разве мог я тогда знать про такую их особенность? Кувшинки заманчиво плавали в окружении больших круглых листьев почти у самого берега. Не подозревая о предательской глубине, я соскочил в воду и сразу ушёл в неё с головой. Вынырнул, каким–то чудом ухватился за ивовую ветку, свисавшую низко над водой. Я не умел плавать и, конечно, утонул бы. Ветка спасла меня. Теперь–то я не сомневаюсь: Ангел–хранитель протянул мне ту ветку.

В четырнадцать лет на железнодорожном переезде станции Тогучин вздумал перебежать через тормозную площадку товарного вагона. Грузовой порожний состав растянулся на километр, загораживая дорогу пешеходам и автомашинам. Ждать, когда тронется поезд и освободит путь, не хотелось. Подлезать под вагоны, рискуя испачкать одежду в пыль и мазут тоже не было желания. К тому же, состав в любую минуту может дёрнуться, трогаясь с места, нанести смертельную травму. А тут – вот она, площадочка с удобными ступеньками! Как не воспользоваться?! По–мальчишески легко взбежал на неё и прыгнул на песчаную насыпь на другой стороне. В какую–то долю секунды увидел несущийся по встречному пути пронзительно свистящий паровоз. Повинуясь инстинкту самосохранения мгновенно скребанул рукой и зацепился за скобу. Я висел на ней, а мимо, поднимая угольную пыль, грохотал состав. Через минуту всё стихло, я с усилием разжал занемевшие пальцы и оторвался от скобы. Она оказалась единственной на вагоне. На местах остальных торчали только болты. Ангел–хранитель и здесь выручил, подсунул мне ту скобу.

И еще много–много раз Божий посланник отводил смерть от меня, о чём непременно расскажу по мере того, как детство в дневниковых записях будет сменяться юностью, молодостью, незаметно уступая зрелости и старости.

Избежать гибели, спастись в безнадёжном положении – благо, дарованное Богом. Или судьбой? Ведь недаром в народе говорят: «Судьба благосклонна к нему, в рубашке родился».

Под счастливой звездой я родился, потому и жив до сих пор, несмотря на многие рискованные, экстремальные, чрезвычайно опасные ситуации, в которых случалось оказываться.

Родился и до сих пор жив, слава Богу! Но счастлив ли?

В разные периоды жизни часто задавал себе этот вопрос и никогда не мог ответить на него однозначно.

Разве мог сказать «да», голодая в университетском общежитии? На улице Владивостока, замерзая на пронизывающем ветру и бродя в надежде добыть скудный ужин?

Но вот пришёл с моря. Сверкая позолотой шевронов третьего электромеханика, еду на такси в ресторан «Золотой рог», где тепло, уютно. Пахнет дымком гавайских сигар и дорогими духами. Хлопают пробки шампанского. Сияют люстры. Музыка, звон бокалов. На столах изысканные блюда, вина, фрукты. Нарядные дамы блещут украшениями и роскошными причёсками. Смех, улыбки, шум общего веселья. Напротив меня, за соседним столом, красивая, загадочно улыбающаяся женщина. Официантка приносит пятизвёздочный армянский коньяк, коробку конфет, плитку шоколада, пачку сигарет «Филипп Морис». Слегка придерживаю девушку за передник, кладу ей на поднос сторублёвку и шоколад.

– Это вам, – улыбаясь, с легким поклоном, говорю ей.

– Спасибо, – так же с милой улыбкой отвечает официантка. И с этого момента не отходит от моего стола. Суетится, старается быстро обслуживать. Откупоривает бутылку, наполняет рюмку коньяком.

– Передайте конфеты блондинке… Вон той, в голубом платье, с жемчужными бусами, – тихо прошу её.

Большая коробка «Ассорти» с моего стола переправляется на соседний. Глазами, улыбкой, кивком головы дама благодарит меня. Я поднимаю рюмку: «Выпьем?» В ответ она поднимает бокал: «Выпьем!»

Звучит танго – самая подходящая мелодия для сближения, завязывания знакомства. Киваю ей головой в сторону зала, приглашая на танец. Она согласно кивает. Кавалеры, толкаясь, спешат опередить друг друга в приглашениях. Один подбежал к даме «в голубом», расшаркался: видный собой, капитан дальнего плавания. Отказ получил. Еще один наскочил – отлуп! А я не спешу. У меня договорённость. Подхожу неторопливо, с поклоном:

– Позвольте вас пригласить…

Белокурая красавица охотно принимает поданную ей руку. Галантно веду в зал. Беру за талию, привлекаю к себе. Она кладёт свою руку на мое плечо. Тугая грудь, обтянутая тесным бюстгальтером, упирается в мою. Её волосы касаются моего лица, источают запах нежных духов. И словно не было голодных скитаний по Владивостоку, жестоких, изматывающих штормов и многомесячной тоски! Не задумываясь, ответил бы тогда сам себе: «Да, я счастлив!»

К сожалению, счастье изменчиво. Это еще греческий историк Геродот отметил. Сегодня оно есть. Завтра его нет. Невозможно познать счастье, не испытав несчастье, как нельзя испытать несчастье, не познав счастье. В противном случае и то, и другое будет восприниматься как должное, само собой разумеющееся. Эти два понятия, повенчанные состоянием души, нерасторжимо сопровождают нас по жизни. Лишь на закате её, подсчитав успехи и неудачи, потери и приобретения, горести и радости, осмыслив пройденный долгий путь, не покривив совестью перед самим собой, можно ответить на этот сложный вопрос.

Не каждый утешится тем, что построил дом, посадил дерево и вырастил сына: смотря, какой дом, какое дерево и какого сына. Плохо построенный дом может разрушиться, худое дерево зачахнуть, негодяй–сын сесть в тюрьму за тяжкое преступление.

Всенародно любимый артист цирка и кино Юрий Никулин сказал однажды:

– Счастье – это когда с радостью идёшь на работу, а после работы с радостью идёшь домой. А вообще, думаю, формулы счастья не существует. Слишком растяжимо его понятие.

Каждый понимает личное счастье по–своему, в меру воспитанности. «Кто приносит счастье другим, тот счастлив сам», – гласит древняя китайская пословица. «Истинное счастье состоит в том, чтобы разум и душа всегда пребывали в покое и веселье», – за три века до нашей эры утверждал философ–киник Диоген Синопский.

Один без ума от счастья, пересчитывая деньги в чулке. Радуется новой машине, роскошному дворцу, престижной должности.

Другой счастлив внуками, вне себя от радости научного открытия, изданной книги, спортивного рекорда, блестяще сыгранной роли в спектакле.

У кого–то всё это есть.

Кто–то не имеет ничего.

Один счастлив выздоровлением от недуга.

Другой, не знающий, что такое болезнь, счастлив разводом с вредной, ненавистной женой.

Кто–то счастлив парением подобно птице под облаками, доволен тем, что имеет, что любит и любим.

И самый счастливый тот, кто, покидая светлый мир, уходит в небытие с сознанием честно исполненного долга перед семьёй и близкими людьми, перед народом, Отечеством, кто поверив в Бога, признался Ему в грехах своих и покаялся.

«Те люди благородны, те богаты, те умны, те всегда счастливы, которые живут ради блага других, хотя никто не принуждает их к этому», – гласит древняя индийская заповедь. («Жизнь Викрамы»).

У меня тоже свое представление о счастье.

Я не нажил богатства, но я видел необъятные просторы океана с мачты китобойца. Парил под облаками на планере и любовался зарёй с вершины таёжной сопки. Построил дачный дом. Посадил не одну сотню деревьев. Вырастил добропорядочных сына и дочь. У меня два замечательных внука. И я счастлив.

До сих пор у меня выступают слезы на глазах от потери бесконечно дорогого мне существа – бультерьера Дика. Как велико было моё горе! Как безутешно я рыдал! Как разбила мне сердце эта утрата! И мог ли я быть тогда счастлив?!

Дик был стар, перенёс клещевой пироплазмоз, две операции по удалению паховых опухолей. В душе я был готов к тому, что рано или поздно придётся расстаться с ним навсегда. Но всё во мне противилось этой жестокой несправедливости. Почему живут и не подыхают злые люди: насильники, убийцы, грабители, воры, тунеядцы, мошенники, наркоманы, пьяницы, хулиганы, сплетники, доносчики, нахалы, предатели и прочая человеческая мразь? Почему умер добрый, ласковый, безобидный Дик?