Текст книги "Жизнь-река"

Автор книги: Геннадий Гусаченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

У белого бакена № 377 вышел на Обь. Оставил справа Лебединку и в сумерках прошёл под мостом автотрассы Томск – Каргасок. Перед мостом на левом и правом берегах две очень высокие опоры ЛЭП. Длинные толстые провода провисли над рекой.

Нет сил грести, удерживая катамаран у левого берега. Бросаю вёсла и легкий ветерок относит меня к правому берегу. Пристаю к нему. Чуть не валясь от усталости, закрепляю «Дика» на мелководье, ставлю палатку и заваливаюсь спать. Пережитый стресс в тупиковой протоке будоражил, отгонял сон.

В вечерней тишине откуда–то издалека доносились мелодичные удары церковного колокола.

«Бом – бом, бом – бом…», – раздавалось над примолкшим лесом, дачным поселком, мерцающим огнями автомобильных фар, над уснувшей рекой.

 
«Бом – бом, бом – бом… бом – бом..»
Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом…
«Бом – бом.., бом – бом…»
 

Была и у нас в Боровлянке красавица–церковь. На горе, на виду всей деревни возвышался храм, срубленный из лиственничных брусьев – настоящее произведение искусства мастеров топора, пилы и рубанка. В тридцатые годы идиотствующие большевики – местные партактивисты типа лодыря Гришки Ткачёва сбросили с деревянного собора колокола, оглашавшие боровлянские окрестности медным звоном, возвещавшие о праздниках, приглашавшие к миру, благоденствию и покою. И церковь замолчала. Навсегда.

О бывшей красавице старожилам Боровлянки напоминают сейчас обломки фундамента, заросшие бурьяном. Может статься, отстроят на этом месте другую церковь, краше прежней, но той, воздвигнутой первыми поселенцами, не будет никогда. Как грустно и печально. Плакать хочется от тоски по утраченным в России памятникам старины. Но слёз нет. Вместо них горечь вздохов и недоумение: как лихоимцам, смутьянам, скудоумцам удаётся вершить чёрные дела? С молчаливого и безропотного согласия других людей? Понимавших, что творится злое, непоправимое дело, но не мешавших рушить собор. В середине пятидесятых, когда боровлянский собор ещё стоял, ободранный, с выбитыми цветными стёклами, с вывернутыми решётками ажурной ковки, колхозные и партсоветские управители распорядились ссыпать в него обмолоченное зерно. Божий храм превратили в склад.

Мальчишками мы забирались на скрипучую колокольню, гоняли там голубей. В том возрасте мысли о кощунстве над храмом не тревожили нас. Варварство и бескультурье местных совдеповцев я осознал через полвека, когда стоял здесь с непокрытой головой. Снедаемый грустью и щемящей сердце ностальгией, мысленно представлял крестящихся, празднично одетых сельчан, перезвон колоколов, фырканье у коновязи свадебно наряженных лошадей.

Мальчишками бегали мы вокруг бывшего собора, играли в войну, ковыряли землю под полами, мечтая найти зарытый клад.

В плане отыскания церковных сокровищ «повезло» горбатому Шурке Воробьёву, колхозному ветеринару, часто бродящему по лесу в поисках пегого мерина. В Боровлянке его так и звали: Шурка горбатый. С уздечкой в одной руке и с лопатой в другой горбун притащился поздним осенним вечером к церковной стене и начал раскапывать под ней захоронение священнослужителей. Без угрызений совести, выбрасывая из ямы гнилые доски вместе с мощами почивших старцев, Шурка неистово рыл, хватал и мял глину в ладонях, надеясь найти золотые ризы. Вдруг лезвие лопаты звякнуло, наткнулось на что–то твёрдое. Камень?! Нет, звук металлический… Шурка дрожащими руками стёр с непонятного предмета сырую глину. Находка блеснула желтизной. Золотое распятие!

– Что, Шурка, роешь? Клад нашёл?

С краев ямы земля осыпалась. Гробокопатель в испуге наверх выбрался: кузнец Фёдор Останин стоял перед ним.

– Крест?! Золотой?! А ну, покажь!

Шурка лихорадочно сунул распятие за пазуху и убежал.

Ветеринара маленько поискали и перестали. Всякие сказочные небылицы про него рассказывали. Одни говорили, что Шурка горбатый золотой крест продал ювелирам и уехал в Сочи, дом купил у моря и все дни на пляже лежит. Зачем ему теперь работать? Другие уверяли, что Шурка горбатый распилил крест на кусочки, сбагривает их потихоньку цыганам и живёт припеваючи в Риге. Потом про него забыли. Года через два про кладоискателя снова заговорили. Его труп случайно обнаружили в подполье заброшенного дома в соседнем селе Вассино. Двоюродный брат Шурки, позарившийся на распятие, напоил горбуна допьяна, спихнул в подпол и накрепко забил крышку гвоздями. Там, в темноте и сырости, без воды и пищи умер несчастный гробокопатель. Да только напрасно мучитель лишил его жизни. Из бронзы тот крест был отлит.

В конце пятидесятых нашёлся ублюдок, наделённый полномочиями, отдавший приказ о сносе памятника деревянного зодчества – боровлянского собора и перестройке в клуб.

Красавица–церковь, усилиями совпартдеятелей и плотников–шабашников превратилась в неказистый, голый сарай, всегда холодный и неуютный. Главным украшением в нём стал повешенный над сценой плакат: «Важнейшим из искусств для нас является кино. В. И. Ленин.» В сарае–клубе начали крутить кинофильмы. Пьяные в дым трактористы, комбайнеры, шофёры, не переодеваясь после работы, в замасленной одежде, пропахшей соляром, бензином, мазутом, приходили сюда. Курили, плевали на пол, матерно выражались. Девахи, наскоро прикрыв плечи цветастыми платками, в пропахших навозом сапогах, шикали на парней, щёлкали семечки, оставляя под лавками ошметки грязи и шелуху.

Мы, боровлянские мальчишки тех лет, денег на кино не имели, но пробраться в клуб любым способом не терпелось. Электричества в деревне не было. Деревянные столбы–опоры злектросети устанавливали в дни моего призыва на флот в июне 1961‑го. По столбам лазал на «кошках» мой кумир тихоокеанец Мишка Захаров, отслуживший на флоте. Бывший артиллерист крейсера «Адмирал Сенявин», старшина первой статьи Михаил Захаров тянул провода, устанавливал дизель–генератор, подключал ток. Но до «лампочки Ильича» в каждой боровлянской избе оставалось ещё пять лет. И кино мы смотрели так…

Вечером возле клубного крыльца останавливалась подвода. С телеги с важным видом слезал вдрызг пьяный «киносапожник», то есть, киномеханик Иван Лященко. Несколько счастливчиков из деревенской пацанвы подбегали к телеге, снимали с неё тяжёлый мотор, киноустановку, банки с кинолентами. Более сильные мальчишки Петька Наумов, Шурка и Толька Горячевы заводили бензомотор. Добровольные помощники киномеханика, довольно улыбаясь, проходили в кинозал без билетов. Подростки, которым не подфартило, и я среди них, оставались за дверью.

Сеанс начинался затемно. За стенами клуба слышались музыка, стрельба, смех и голоса героев фильма. Мы в темноте бегали вокруг приземистого, неказистого «очага культуры», свистели, кричали, бросали в стены камни, долбили дверь обломками кирпичей. Нервы зрителей и кинопередвижника не выдерживали. В свете дверного проема показывался еле стоящий на ногах Иван Лященко.

– Падлы! Хулиганье паршивое! – кричал в темноту киномеханик. – Поймаю – пришибу! Выродки чёртовы! Бабуины тупоголовые! Дикари из племени нумбу–юмбу!

Заросли лопухов молчали. Рано ещё сдаваться. Не созрели зрители в кинозале, чтобы пустить нас. Дверь захлопывалась. Зря, конечно, Иван насчёт выродков да ещё бабуинов тупоголовых. «Бомбометание» начиналось с большим ожесточением и воодушевлением. Гвалт, дикие вопли, улюлюканье, свист вперемежку с ударами камнями в стены, достигали цели. Дверь распахивалась снова. В непроглядную темень летело долгожданное:

– Ладно, проходите, обезьяны. Хрен с вами…

Мы старались быстро прошмыгнуть мимо разгневанного киношника. Всё же каждый из нас получал добрый пинок в задницу. Влетев таким образом в душный зрительный зал, пробирались на сцену и падали вповалку друг на друга за экраном. Изображение получалось наоборот, но зато мы смотрели кино бесплатно. Кинолента часто рвалась, и мы дружно орали:

– Сапожник! Фильму давай!

Иной раз шум борьбы на сцене за лучшее место на полу перед экраном становился громче киношного динамика. Зрители в зале с руганью возмущались. Тогда на сцену поднимался разъярённый киномеханик. Не разбирая правых и виноватых, «успокаивал» всех подряд пинками. После кино лавки сдвигались. Начинались танцы под гармошку: топотня грязными сапогами по усыпанному подсолнуховой кожурой полу. Мы бегали там же, незаметно подсыпая измельченные стручки красного жгучего перца. Девки, не имея под юбками ничего, выбегали на улицу, приседали, тёрли ладошками между ног и отчаянно ругались в темноту летней ночи. Мы сидели в бурьяне, и зажав рты, давились от смеха.

Утром к моему отцу неизменно наведывался Иван Лященко. Жаловался на меня, на головную после пьянки боль, на рваные киноленты. Отец подзывал меня, доставал широкий офицерский ремень. Иван, сгорая от нетерпения опохмелиться, прощал моё поведение в клубе, заступался:

– Ладно, Зиновеич… Ну, пошумели пацаны… В кинобудку крысу дохлую давеча закинули… Ну, да и хрен с ней, с крысой… Ты, Гена, приходи в другой раз, я тебя без билета пущу… Давай, Зиновеич, наливай, уже мочи нет, как башка трещит…

Отец ставил на стол бутыль самогона, сало, ядрёные, из погреба, солёные огурцы, грузди. Через час, другой, забыв про меня, они сидели обнявшись, мололи всякую чепуху и валились под стол. У Ивана торчали из карманов толстые пачки синих кинобилетов. За изгородью понуро ожидала нерадивого хозяина худая и голодная лошадёнка. А на телеге громоздились мотор, круглые банки с кинофильмами, какие–то ящики. Через неделю, когда киномеханик Иван Лященко вновь осчастливливал боровлянцев своим приездом, всё повторялось. Иван начисто забывал обещание пропустить меня без билета, делая вид, что не узнаёт меня. В итоге, я получал новую порцию пинка за бесплатный вход после «бомбардировки» клуба.

По неизвестной мне причине в клубе вспыхнул пожар. Строение из лиственничных брусьев сгорело дотла. О бывшем памятнике архитектуры, прекрасном творении рук старых мастеров напоминает заросший крапивой и полынью фундамент – горький урок глупости, тупости, скудоумия бестолковых, ограниченных выскочек, заполучивших портфель власти.

Задумайтесь над этим, люди, прежде чем лезть во всякие партии, хартии, фракции, общества, союзы для поддержки говорливых болтунов и трепачей вроде нынешних жириновских, зюгановых, явлинских, мироновых, немцовых и прочих политических проходимцев–авантюристов. Они преследуют свои, далеко идущие цели: к власти, ради обогащения, к обогащению, ради власти. В играх именитых претендентов на власть и деньги, исполнив роль пешек, которыми те безжалостно жертвуют, вы окажетесь мусором на свалке истории вместе со своими партиями и хартиями. Вред себе, ближнему, народу своему, России – вот, что принесёт ваше участие в сборищах. Никакими мерами не измерить утраченные навсегда материальные и духовные ценности в ходе октябрьского переворота 1917 года и последовавшей за ним Гражданской войны. Тысячи прекрасных храмов, старинных икон и рукописных книг по всей России разрушены, сожжены, взорваны по приказам зверствующих негодяев в кожаных тужурках и с маузерами в деревянных кобурах.

Зачем? Во имя чего?

Во имя светлого будущего – коммунизма! Аморфного, никому толком не понятного общественного строя. Во имя коммунизма – круши мраморные статуи, бей хрустальные и малахитовые вазы, рви картины! Они царские! Иконы – поповские, опиум для народа! Жги их! Рушь церкви! Офицеров – к стенке! Что? Георгиевские кавалеры? За царя воевали! К стенке! Казаков – к стенке! За что? Как за что? За штаны с лампасами! Царские прихвостни! К стенке! Адмирал Колчак – учёный, исследователь Арктики? Герой Цусимы и первой мировой? Командующий Черноморским флотом? Так он царский адмирал! Расстрелять! В проруби утопить! Что? Кронштадские матросы советской властью недовольны? Расстрелять! Что? Тамбовские крестьяне не желают хлебом делиться? Мятеж подняли всей губернией? Подавить! Вешать беспощадно!

Порушили. Побили. Порвали. Пожгли. Поубивали. Зачем? Во имя чего?

Ответ в первых строках партийного гимна «Интернационал»:

 
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был никем, тот станет всем!
 

Какая наглая ложь! Какой неприкрытый цинизм! Чтобы деревенский безграмотный олух и лодырь Гришка Ткачёв, не бывший никем, стал всем?! Чтобы миллионы таких «гришек» взяли власть в стране и создали сказочно–райскую жизнь – коммунизм? И ведь верили в этот бред!

Старый мир, тысячелетний уклад жизни в России с её благородными офицерами, храбрыми казаками – работящими пахарями земли русской и защитниками её, с церквями и кадетскими корпусами, со всей её культурой и бесценным наследием – памятниками старины, порушили. Какой никудышный взамен построили – об этом столько говорено–переговорено! Нет нужды повторяться. А главное, кто был никем, так никем и остался. Как правил в мире капитал, так и правит. И в нынешней России тоже. Поднялись бы сейчас из могил все красные комиссары, красные гвардейцы, чекисты и прочие подстрекатели братоубийственной бойни, за голову бы схватились! Как, снова в России капитализм?! Да, убийцы своего народа! За что боролись – на то и напоролись!

Как решались судьбы людские властью, военной силой, деньгами, подкупом, шантажом, коррупцией ещё в древнем Риме, так решались они и при советской власти. Изменилась лишь форма. Кареты стали мерседесами, луки и стрелы заменили автоматы Калашникова, белые тоги превратились в черные смокинги. Только и всего. И как жилось плохо древнеримскому земледельцу и ремесленнику, так и в России при любой власти из нужды не вылазят крестьянин и рабочий. Детям доярки, скотника, пастуха, землекопа, дворника, слесаря–сантехника, уборщицы, посудомойщицы никогда не стать министрами, академиками, маршалами, дипломатами. К чему этот несбыточный блеф: «Кто был никем, тот станет всем!»? У офицеров даже поговорка есть на этот счет: «Сын генерала всегда будет генералом! Сын крестьянина всегда будет майором!». Анекдот придумали:

Спрашивает сынок папу– генерала:

– Пап, я буду генералом?

– Будешь, сынок. Обязательно будешь.

– А маршалом?

– Нет, сынок, – отвечает генерал. – Маршалом не будешь.

– А почему?

– Так у маршала свой сын есть!

Были, понятно, для показухи искусственно созданные герои труда, на успех которых работали трудовые коллективы. Им создавались лучшие условия для перевыполнения производственных заданий. Равняясь на дутых передовиков, плановики завышали нормы простым рабочим, выполнить которые было не легко. А «передовики» блистали орденами в фильме «Кубанские казаки», в книге Семёна Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды», на трибунах партсъездов, в собраниях депутатов, на встречах с пионерами. Не существующую на самом деле распрекрасную, счастливую жизнь в колхозах, в заводских цехах рекламировали эти рисованные, надуманные «герои», в то время, как основная масса трудящихся прозябала в нищете.

Так зачем? Во имя чего рушились ценности и лилась кровь? Ведь простые люди в Советском Союзе не стали жить лучше. Опять анекдот периода совдепа вспомнился.

В детском садике новогодний утренник. Дед—Мороз спрашивает:

– А скажите, дети, где самые лучшие игрушки?

Дети дружно:

– В Советском Союзе!

– А где самые хорошие подарки?

– В Советском Союзе!

– Мальчик, а ты чего плачешь?

– Хочу в Советский Союз…

Да-а… Кто был никем, так никем и остался. Как гнули спину, не разгибаясь, за копейки, так и продолжаем гнуть.

Так зачем? Во имя чего столько жертв? А затем, чтобы в результате переворота захватить власть, истребить неугодных и хапнуть в карман! Всего и делов–то!

Всё в 1993‑м вернулось на круги своя. Новый переворот и разруха. Опять пролилась кровь невинных и обманутых жертв. Советскую власть свергла кучка заговорщиков. Коротенький социализм уступил место прежнему капитализму. Стоило ли копья ломать в 1917‑м и миллионы россиян ухлопать в Гражданской войне, уморить голодом в разруху, сгноить в сталинских концлагерях? Для того, чтобы снова в России, как и во всём мире, звонкая монета решала дело, а капитал правил миром? Для того, чтобы снова, как и при царе–батюшке, жирели пузаны–заводчики и фабриканты, кровососные банкиры и ростовщики? Чтобы, как и во все времена, брали взятки прокуроры, судьи, адвокаты, погрязшие в коррупции работники милиции и административных органов?

Так стоит ли поддерживать перевороты, путчи, заговоры, лезть в партии, на баррикады, устраиваемые в корыстных целях всякого рода жуликами?

Не надо тешить себя иллюзиями лучшей жизни в случае смены власти. Надежды на доброго дядю, который поймет нужды тружеников и постарается ради их блага, пусты и тщетны. «Добрый дядя» только и будет думать, как бы удержаться у власти подольше, успеть хапнуть побольше. «Добрые дяди» – кандидаты в депутаты Госдумы, в президенты, в председатели партий и профсоюзных комитетов, в другие кормушки, устроят кровавую заварушку. Пролезут в руководящее кресло и напрочь забудут о своих благих обещаниях. «Добрые дяди», утопая в роскоши, будут выбрасывать в мусорную корзину письма своих избирателей. Похохатывать над их наивностью и набивать карманы деньгами. Обманутые сторонники «доброго дяди», зализывая полученные в битвах раны, впрягутся в тягло, влача и дальше жалкое существование. Известно же: паны дерутся, портфели делят, а у холопов чубы трещат и штаны спадают с животов впалых.

«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей». Библия, «Псалтирь», псалом Давида, 1, (1).

Недолго советская власть трепетала флагами и знаменами цвета алой крови. Каких–то семьдесят пять лет! Коротенький отрезок времени в сравнении с многовековой историей Руси и Российской империи. Но столько растрачено, навсегда утеряно! И я не устану повторять: зачем? Во имя чего? Чтобы богачи опять стали богачами, а бедняки – бедняками? Чтобы опять рушились памятники истории? Теперь уже советские?

– Убрать Ленина из мавзолея! – кричит Владимир Жириновский, фюрер партии ЛДПР.

– Снести мавзолей! – исходит желчью Григорий Явлинский, фюрер партии «Яблоко».

– Свалить с пьедестала бронзового Дзержинского! – беснуется Хакамада, фюрер партии – какой, она и сама толком не знает.

Откуда–то из щелей повылазили «историки», «знатоки», «ценители». Наперебой брюзжат ехидно в газетах, по радио, с телеэкранов.

– Павлик Морозов отца сдал…

– «Тихий Дон» не Шолохов написал…

– Гагарин пьяным разбился…

– Лунин в «Тирпиц» торпедами не попал…

– Маршал Жуков – бабник…

Новая власть. Новая переоценка. Новые разрушители. Новые краснобаи и плеватели на святая святых – память народную.

Советские чинуши и партаппаратчики обокрали народ, перекрасились в дерьмократов. Одни жулики и хапуги сменили других таких же алчных и бессовестных пройдох.

Вам это надо, уважаемые читатели–избиратели, спешащие на выборы отдать свой голос за очередного пустобреха? Или, быть может, вы мечтаете о новой революции? А что? Свергнете «новых русских», разграбите награбленное ими, установите новую власть. Порушите, поломаете соборы, которые уже во многих городах и весях вновь перекликаются колокольным звоном. Давайте, вперёд! Красный флаг, под которым пираты возили рабов, вам в руки! Паровоз навстречу! Даёшь революцию! Долой господ! Вся власть «старым русским»!

И новый поэт в угоду новой власти услужливо напишет:

 
Рабочий тащит пулемет,
Сейчас он вступит в бой…
 

Удивительно! Украл пулемёт с военного склада и вступил с ним в бой при царской власти – преступник! При советской – герой!

Стрельнула «Аврора» по Зимнему дворцу – легендарный корабль!

Выступил на большом противолодочном корабле «Сторожевой» в Финском заливе капитан третьего ранга Саблин против Брежнева – осудили и расстреляли.

Пришли дерьмократы к власти, сказали: «Правление Брежнева – период застоя, а замполит В. М. Саблин – герой!»

Где–то далеко и мелодично звонит колокол.

Звук мягкий, бархатно–раскатистый, приятно ласкает вечернюю тишину первого летнего, но уже ушедшего дня. Мгновения, которые с каждым ударом канут в Лету и не повторятся. Никогда.

 
Вечерний звон…
Бом – бом…Бом – бом…
Как много дум наводит он…
 

Включаю транзистор и минорное настроение уступает мажорному: на любимом «Радио России» звучит задорный голос Александра Маршалла, исполняющего замечательную песню.

 
Грибного лета дожди косые
Родного дома тепло и свет,
Мой дом Россия, мой дом Россия
И лучше дома на свете нет.
 

Да, это точно… Лучше дома в родной стороне быть не может. Каким бы ни был родительский дом, какой бы ни была родная сторона босоного детства. И уж простите за сравнение, но вспомнился анекдот:

Сын–червяк спрашивает папу–червяка:

– Мы могли бы жить в яблоках?

– Конечно.

– А в персиках?

– Разумеется… И в грушах, и в абрикосах, и в сливах…

– Тогда почему живём в навозе?

– Так ведь, родина, сынок, родина…

Издали по–прежнему доносится то глухое, бархатисто–раскатистое, то переливчато–звонкое звучание колоколов. Умиротворённость, покой и одновременно непонятную тревогу пробуждает в душе этот вечерний звон.

И «Радио России» терзает сердце жалобным голосом неизвестного мне певца:

 
А под небом церкви купола,
И свеча заплакала уже,
И звенят, звенят колокола
По моей распахнутой душе.