Текст книги "Избранное"

Автор книги: Ганс Носсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 45 страниц)

Я услышал, как внизу хлопнула входная дверь, и вернулся к себе в комнату. От поднявшегося сквозняка газовая горелка издала громкий звук, а потом снова монотонно зашипела.

Виток спирали III
Немыслимое судебное следствие

После того как прочли обвинительное заключение, спросили подсудимого, считает ли он себя виновным; тот ответил, что, к сожалению, еще не решил этого вопроса.

Что он хочет этим сказать?

Он хочет сказать, что не знает, действительно ли сэкономит суду время, если сочтет себя виновным. И не покажется ли дерзостью его попытка опередить судебное решение. Однако, если суд признает его виновным, он сразу согласится с этим.

Подсудимый говорил очень спокойно, без всякой аффектации.

В зале зашевелились. Председатель суда обратил внимание подсудимого на то, что такие замечания могут быть расценены как оскорбление судебных органов. Но тут вскочил адвокат и выразил протест против заявления председателя, которое, по его мнению, имело целью создать атмосферу предвзятости вокруг его подзащитного. Слова этого последнего истолковываются превратно; если даже их тон неприятно поразил кое-кого, то суд должен учесть следующее: подзащитный, можно сказать, выбит из колеи, и ему поэтому трудно соблюдать общепринятые нормы поведения. По существу же, подзащитный хотел выразить, что именно от судебного решения он ожидает, кроме всего прочего, выяснения запутанных обстоятельств, которые сам он, собственными силами, не считает возможным ни изменить, ни объяснить. Подзащитный чрезвычайно настойчиво просил его, своего адвоката, прямо-таки умолял не проявлять несговорчивость, иными словами, пользуясь выражением самого подзащитного, отказаться от всякого адвокатского крючкотворства. Кроме того, подзащитный – адвокат считает себя уполномоченным сообщить об этом уже сейчас – заранее отказался от всякой апелляции. Каким бы ни был приговор суда, подзащитный уже сейчас готов его принять и подчиниться ему.

На это председательствующий возразил, что и в вышеизложенной формулировке господина защитника заключено нечто такое, что можно назвать демонстративным безразличием к ходу процесса. Он советует подсудимому отказаться от этой позы, от позы, которую нетрудно истолковать как неуважение к суду.

Нет, нет, прервал председателя подсудимый, ничего дурного он не думал. Для него было бы куда проще, если бы суд без всяких оговорок заявил: «Виновен». Вот и все, что он хотел сказать ранее. Господин адвокат, которого ему назначил суд – он понимает, что таков порядок, потому не стал возражать, ибо, в сущности, неизвестно, от чего его надо защищать и что из этой защиты получится, – так вот, господин адвокат в разговоре с ним заметил как-то, что у него нет оснований для беспокойства, ибо, по всей вероятности, суд вынесет оправдательный вердикт из-за недостаточности улик.

Прокурор, усмехаясь, поглядел на адвоката, который беспомощно пожал плечами.

И это было бы, продолжал подсудимый, для него самым плохим, что могло случиться.

– Самым плохим для вас? – с нескрываемым удивлением спросил председатель суда.

– Для всех, – ответил подсудимый.

Председатель полистал бумаги и сказал, что он по-прежнему не может отделаться от впечатления, будто подсудимый сомневается в компетентности суда, в его способности вынести правильное решение по делу.

– Нет, нет! – несколько раз воскликнул подсудимый. Теперь он, по-видимому, волновался. – Куда бы это нас завело?

Он со своей стороны обещает сделать все возможное, чтобы такое подозрение больше не возникало. Он знает, каким необычайно важным является признание компетентности суда.

Председатель взглянул на членов суда и на прокурора. Потом он сказал:

– Ну хорошо, я рад, подсудимый, что вы поняли, как важно для всех нас, чтобы ваши показания помогли установить истину.

Подсудимый ответил на это легким кивком головы.

После этого суд приступил к следствию. Выслушав показания подсудимого, которые совпадали с показаниями свидетелей – прислуги и одного из соседей, жившего через два дома от подсудимого и совершенно случайно еще раз отправившегося на станцию, чтобы купить пачку сигарет, – председатель начал самую важную часть допроса. Теперь надо было выяснить последующие события, которые сам подсудимый обозначил загадочным выражением «прорыв в то, от чего никто не застрахован»; разумеется, эта формулировка была совершенно неприемлемой с юридической точки зрения, однако суд до поры до времени, то есть до установления бесспорных фактов, решил ею воспользоваться. Итак, начало этого так называемого «прорыва» произошло между десятью и двенадцатью часами ночи. Не может ли подсудимый более точно указать время?

Нет, он не смотрел на часы. Да время и не имеет значения.

– Для суда – имеет. Почему же в таком случае подсудимый вообще относит свой «прорыв» на время между десятью и двенадцатью, если он утверждает сейчас, что не смотрел на часы?

Его жена обычно ложилась спать около десяти, ответил подсудимый, сам же он бодрствовал еще часа два-три. Спальня находится на втором этаже. В ту ночь жена опять спустилась вниз. Она еще даже не разделась.

Разделась?

Жена была в длинном халате или в капоте до щиколоток и в ночной рубашке.

Председатель кашлянул.

Часто ли спускалась жена подсудимого из спальни на первый этаж?

Нет, определенно нет. А если она и сходила вниз, то сразу же после того, как шла спать, да и то, когда спускалась, всегда была конкретная причина: она, значит, забыла что-то внизу.

Как подсудимый объясняет то обстоятельство, что на сей раз все было иначе?

Он не искал никаких объяснении.

А как он это объясняет сейчас? В голосе председателя послышалось раздражение.

Чего тут объяснять? – удивился подсудимый. Факт остается фактом без объяснений.

Гм! Неужели он не был изумлен этим странно поздним появлением жены внизу?

Изумлен? Подсудимый на секунду задумался. Теперь ему и впрямь кажется, что ему следовало почувствовать изумление. Однако на самом деле, если память ему не изменяет, он не был изумлен. Просто упустил это из виду.

Что он хочет сказать?

Изумление он всегда ощущает только после того, как все уже кончилось.

– Вам по крайней мере ясно, что ответ звучит очень цинично? – спросил председатель.

Он просит извинения; кажется, он и в этот раз сказал не то, что хотел, объяснил подсудимый. Ни о каком цинизме не может быть и речи. Совершенно точно! И после краткой паузы он добавил:

– Как же так? Ведь у меня и времени не было, чтобы изумиться.

Ну ладно. Председатель не хотел больше муссировать эту тему. Пусть подсудимый прежде всего расскажет о том, как проходил вечер. По возможности точнее. Даже самые мелкие подробности представляют большой интерес.

Подсудимый улыбнулся. Ему кажется, что суд напрасно придает этому такое важное значение. Ведь то, что случилось после, доказывает одно: все происходившее ранее было совершенно неважным.

Возможно, довольно резко возразил председатель. Однако пускай лучше суд решит, что для него важно, а что не важно. Стало быть, продолжал председатель, в тот вечер подсудимый вернулся домой из города около шести.

Да, подтвердил подсудимый, вернулся в то же время, что и всегда возвращался, кроме субботы. В будние дни он уезжает с центрального вокзала в пять двадцать пять, и поезд приходит на пригородную платформу без пяти шесть, а оттуда до его дома ровно восемь минут ходу.

Гм, хорошо. Это совпадает с показаниями свидетелей. Итак, подсудимый, так же как и обычно, ушел в тот день из конторы сразу после пяти, что и подтвердили прокурист и служащие фирмы. Стало быть, прямо из конторы домой. Его фирма – страховое общество, не правда ли? Какого рода страхованием она занимается?

Всеми видами страхования: страхованием жизни, страхованиями от несчастных случаев, от бегства из тюрьмы, от пожара, взломов, от автодорожных происшествий и так далее.

Произошло ли в тот день что-нибудь особенное в его фирме?

Что-нибудь особенное?

Да, какой-нибудь сложный, захватывающий случай, связанный со страхованием?

Нет, день был как день. Все шло заведенным порядком, никаких неожиданностей. Фирма работает удовлетворительно.

– Ваша фирма пользуется очень хорошей репутацией, – заметил председатель суда, обращаясь скорее к публике, нежели к подсудимому. – А вы считаетесь внушающим доверие и добросовестным маклером, с вами любят иметь дело как страховые общества, так и те, кто хочет застраховаться.

– Теперь с этим покончено, – сказал подсудимый с улыбкой, также обращаясь к зрителям.

– Прошу вас воздержаться от подобного рода замечаний, – предостерег подсудимого председатель суда.

Тут взял слово прокурор:

– По моим сведениям, вы застраховали свою жизнь четыре, нет, пять лет назад на пятьдесят тысяч марок. В пользу своей жены. Скажите, пожалуйста, подсудимый, связано ли составление страхового полиса с какой-нибудь определенной причиной?

Подсудимый заявил, что он не понял вопроса.

– Не показалось ли вам тогда, что с вами должно случиться что-нибудь непредвиденное? Могло ведь произойти нечто такое, что заставило вас призадуматься. Я не хочу сказать, что обязательно возникла прямая угроза для вашей жизни.

Нот, опасность, которой подвергается его жизнь, всегда была одинакова, в каждую данную минуту одинакова.

– Знала ли ваша жена о страховом полисе?

Да, конечно, знала. То обстоятельство, что она знала, было, пожалуй, еще важнее, чем сама страховка.

– Знал ли еще кто-нибудь о полисе?

Знало, разумеется, страховое общество и финансовое управление, ведь такого рода полисы надо непременно указывать в налоговых декларациях. Да и бухгалтерии фирмы это было известно из-за взносов. Может быть, также было известно банку.

– Разумеется, вы правы. Но не это я хотел узнать. Меня куда больше интересует, знал ли о полисе кто-нибудь посторонний. Например, кто-либо из ваших друзей.

Подсудимый ответил, что у него нет друзей.

– Ну тогда кто-нибудь из знакомых. Разве ваша жена не могла поделиться известием о полисе с кем-нибудь из знакомых?

Нет. Для этого не было никаких причин. Зачем, собственно?

– Чисто случайно. Предположим, к примеру, приятельница – или, если хотите, знакомая вашей жены – пожаловалась, что супруг не хочет обеспечить ее на случай своей смерти. Такие разговоры не редкость. И вот ваша жена упомянула о том, что вы застраховали свою жизнь в ее пользу. Жена могла сказать это с намерением помочь вам и вашей фирме оформить еще один страховой полис.

Нет. Жена подсудимого не имела обыкновения вмешиваться в его служебные дела. Это было не в ее характере. Если бы господин прокурор знал его жену, у него никогда не возникло бы такого подозрения.

– Подозрения? При чем здесь подозрение? Однако оставим это. Полис на сумму в пятьдесят тысяч марок. Скажите, разве эта сумма не чрезмерно высока?

Зависит от того, как к этому относиться, ответил подсудимый. Все дело в том, имеет ли человек возможность уплачивать соответствующие взносы. Пять лет назад взносы по сравнению с его доходами действительно были, пожалуй, слишком высоки, однако с тех пор фирма настолько расцвела, что выплата взносов стала сущим пустяком.

– И все же пятьдесят тысяч марок – большие деньги.

Это только кажется. Не стоит себя обманывать. Он высчитал тогда, что после выплаты страховки и процентов, которые будут начислены к тому времени, его жена сможет прожить на эти деньги без забот приблизительно двенадцать лет, в лучшем случае – пятнадцать; конечно, при условии, что она их будет просто тратить, не имея никаких других источников дохода. Стало быть, он оставит своей жене не так уж много, ведь, по всей вероятности, она проживет больше чем пятнадцать лет.

– Странно, вы, значит, считаетесь с возможностью своей немедленной или, скажем, скорой кончины?

Конечно. Кончина может наступить в любое время дня и ночи. В любой час.

– Но почему вы так думаете?

Было бы легкомысленным не принимать этого в расчет.

– Вы говорите с позиций страхового маклера?

Подсудимый улыбнулся. Нет, в устах страхового маклера такие заявления были бы очень неразумны. Вдобавок все расчеты окажутся нереальными, если начнется инфляция или война. В действительности гарантий вообще не существует; будучи специалистом своего дела, он знает это лучше любого другого, но и это, разумеется, не следует сообщать клиентам. Что касается его, то сумму страховки он назначил, исходя вот из каких соображений: она дает иллюзию надежности. Только этого и можно достичь. Как ни крути, все лишь оттяжка.

– Оттяжка? – прервал подсудимого прокурор. – Что вы хотите оттянуть?

Неминуемое. То, от чего нельзя застраховаться.

– Гм, понимаю. И еще один вопрос: кто же получит теперь сумму, которая значится в полисе?

Как кто? Ведь полис составлен на имя его жены?

– Да, конечно, однако если будет установлено, что вашей жены уже больше нет в живых…

– Вам известно что-нибудь определенное? – с испугом спросил подсудимый.

– Нет, я просто высказываю предположение.

– Высказывать такие предположения нельзя, – возмутился подсудимый.

Председатель хотел вмешаться, но прокурор сделал предостерегающий жест рукой.

– Прошу прощения. Я неправильно выразился, – заметил он, – я хотел всего лишь спросить: на чье имя вы перепишете полис, если ваша жена умрет раньше вас, что отнюдь нельзя исключить?

Такую возможность он вообще не предвидел, это было бы нелепо. Однако деньги выплатили бы ему самому по достижении шестидесяти лет. Но шестьдесят ему минет еще очень нескоро, да и вероятность дожить до такого возраста весьма мала. Подсудимый снова улыбнулся, словно весь этот разговор показался ему немного смешным.

– Чем объясняется ваш пессимизм? – спросил прокурор. – Лично я намереваюсь дожить до шестидесяти и жить дольше.

Несколько секунд подсудимый смотрел на прокурора оценивающим взглядом, потом качнул головой и сказал:

– В таком случае вам, в сущности, нет никакого резона застраховывать свою жизнь.

В зале суда раздался смех. Прежде чем председатель суда успел призвать публику к порядку, прокурор заговорил опять:

– Спасибо за совет. Но теперь давайте оставим эту тему. Скажите, пожалуйста, на чье имя вы переписали бы полис, если бы ваша жена умерла раньше вас?

Ни на чье. Полис оказался бы просто ненужным. Лежал бы себе, и все.

– В этом случае на страховку могли бы, наверное, претендовать наследники вашей жены.

– Наследники моей жены? – Подсудимый несколько оторопел.

Да, у его жены есть брат и сестра; сестра – замужняя, брат – женатый, у обоих – дети.

– Пускай, я не возражаю.

Впрочем, подсудимому неприятно говорить о смерти жены. Разговоры такого рода кажутся ему в данном контексте непозволительными.

– Ваших наследников также нельзя сбрасывать со счетов. Все зависит от обстоятельств, – сказал прокурор.

Его наследники? У него нет никаких наследников. Голос подсудимого прозвучал на редкость уверенно.

– Как же так? Возьмем, к примеру, вашу матушку. Она, кстати, ваш прямой наследник.

Подсудимый явно испугался. Секунду даже казалось, что он теряет самообладание. Но потом он все же быстро взял себя в руки; пожалуй, лишь по нарочитому спокойствию, с каким он отвечал прокурору, можно было заметить, что он в замешательстве. Подсудимый сказал:

– У моей матери – собственное состояние. В финансовом отношении она человек обеспеченный. Суд может в любое время навести справки и удостовериться в этом. Ей, стало быть, не надо ждать моей смерти, чтобы получить средства к жизни.

Председатель прервал диалог подсудимого с прокурором. Вопрос о наследниках подсудимого чисто гипотетический. Хочет ли господин прокурор уточнить какие-либо детали, связанные со страховым полисом?

Да, он намерен задать еще один вопрос.

– Скажите, подсудимый, была ли также застрахована ваша жена?

Нет, зачем ему было страховать жену?

Адвокат попросил слова.

Он считает этот момент подходящим для того, чтобы обратить внимание суда на нижеследующее: его подзащитный не только застраховал свою жизнь в пользу жены на большую сумму, но, сверх этого, уже много лет назад перевел все свое имущество, например дом, на имя супруги. Тем самым он продемонстрировал заботливость и показал, что питает к жене неограниченное доверие. Трудно проявить большее благородство.

На это прокурор ответил, что сообщение адвоката будет с благодарностью принято к сведению. Что касается истолкования сего факта, то он оставляет за собой право сделать это несколько позже.

Подсудимый сказал, что суд пытается излишне осложнить мотивы его поступков. Дело обстоит куда проще. Имущество его не интересует, потому он и возложил это бремя на жену. Ну а насчет страхового полиса все тоже легко объяснимо: мужья чрезвычайно редко страхуют своих жен. Каждому мужчине претит сама мысль о том, что он может извлечь выгоду из несчастья с женой, даже если эта выгода совершенно законна с любой точки зрения. Кроме того, процент женщин, которые переживают своих мужей, намного выше, чем процент мужчин, переживающих жен, – статистика это давно установила. Посему вполне естественно, что каждый мужчина заботится о благополучии жены после своей смерти, стараясь создать для нее хотя бы видимость надежности.

– Надежности, в которую сами вы не верите, – заметил прокурор.

И опять же это не так существенно. Господин председатель суда был столь любезен, что назвал его раньше «маклером, внушающим доверие». До тех пор пока человек занимается бизнесом, в который никак нельзя верить, он обязательно должен овладеть искусством внушать веру. Ему было очень важно, чтобы и его жена верила. Он облегчал ей жизнь в настоящем в той мере, в какой сумел снять с нее заботу о будущем. Пусть все это и было кажущимся.

– По-видимому, однако, вашей жене это не помогло и в настоящем, сказал прокурор не без ехидства.

– Это помогает только лишь на несколько секунд, – согласился подсудимый.

Председатель суда постучал карандашом по столу и напомнил прокурору и подсудимому, что им не стоит отвлекаться от существа вопроса и тем запутывать ход судебного следствия. Сейчас речь идет лишь о том, чтобы воссоздать картину дня, а главное – картину тех часов, которые предшествовали «прорыву в то, от чего никто не застрахован».

Звонила ли в тот день подсудимому жена на работу?

Да, звонила.

Был ли такой звонок необычным?

Собственно, жена звонила ему каждый день.

Существовал ли для ее звонков особый повод?

Чаще всего повод был один: жена просила его привезти что-нибудь, чего нельзя было купить за городом.

Почему жена не давала подсудимому поручения утром, до его ухода из дома?

Наверно, забывала. Или же только днем выяснялось, что ей не хватает чего-то. Иногда, впрочем, она уже утром просила его купить кое-что, а потом звонила по телефону, чтобы напомнить еще раз.

Не может ли подсудимый сказать, о чем жена просила его в тот день?

Н-нет. Или все же… Если он не ошибается, жена хотела, чтобы он купил бумажные фильтры для кофе, да, да. Фильтры определенного размера, которые не продавались в магазине Кремера у них на станции. Кажется, номер 102, но он не вполне уверен.

Председатель суда подтвердил это показание. Маленький пакет с двумя пачками кофейных фильтров был найден. Пакет так и не развернули.

Его жена, видимо, не успела это сделать.

– Гм, это, конечно, тоже возможно.

Прокурор взял слово и спросил:

– Как вы объясняете тот факт, что в кухонном шкафу было обнаружено еще семь непочатых пакетиков с такими же точно кофейными фильтрами и еще восьмой пакетик, который оказался вскрытым, но в котором еще находилось более двадцати фильтров?

Подсудимый слегка улыбнулся. В шкафу, вероятно, был небольшой склад, о существовании которого он и не подозревал, ведь он почти никогда туда не заглядывал. Но даже если бы он случайно узнал это, то не показал бы виду; пусть жена по-прежнему считает: он верит в необходимость срочного приобретения кофейных фильтров. Конечно, он мог сам догадаться, что так много фильтров в хозяйстве не уходит.

– Вы никогда не говорили об этом с женой?

– Нет, предпочитал не затрагивать эту тему.

– Спасибо, – поблагодарил прокурор.

Адвокат хотел что-то спросить, но ему помешал председатель суда, который сам взял слово.

– Так, – заметил он, – фильтры были лишь предлогом?

– Да, и фильтры, и все остальное тоже, – согласился подсудимый.

Все остальное? Что это, собственно, должно означать?

Вся эта форма бытия. Нельзя только, чтобы это замечали другие. Людей можно испугать, а пользы – никакой. И прежде всего не следует обращать внимание на такие мелочи, как эти фильтры; иначе преждевременно рухнет вся постройка. Мелочи – самое опасное.

Как так? Почему мелочи?

Вероятно, потому, что мелочей ужасно много и обо всех них не упомнишь, как раз мелочи создают непосредственную опасность, и именно тогда, когда ее меньше всего ждешь.

Была ли у вашей жены какая-нибудь явная причина не доверять вам?

– Мне? – с удивлением воскликнул подсудимый.

Ну хорошо, продолжал председатель суда после короткой паузы. Фильтры и прочие поручения были, значит, только для отвода глаз, предлогами для телефонных звонков. В действительности жена хотела проверить, находился ли подсудимый в своей фирме.

В фирме? Какое отношение это имеет к фирме? Ведь и фирма была лишь предлогом.

Ладно, не стоит спорить. Иначе мы запутаемся в предлогах.

Да, так оно и есть, согласился подсудимый.

Но ведь подсудимому необходимо было время от времени посещать клиентов? – спросил прокурор, очевидно пытаясь помочь председателю суда нащупать нить.

Разумеется, без этого при его занятии не обойдешься. Он имеет в виду личные контакты. Почти каждый день приходилось посещать клиентов.

Ну а если как раз в это время звонила жена? Что тогда?

Чаще всего он предупреждал жену заранее, какие визиты предстоят ему в означенный день. А в крайнем случае оставлял в конторе адреса и номера телефонов клиентов; таким образом, жена всегда могла его разыскать.

Случалось ли и впрямь жене звонить клиентам?

Да, такое тоже случалось.

И ему это было неприятно. Не так ли?

Но почему же?

Клиенты, видимо, удивлялись?

Да нет же. Возможно, они думали, что жена помогает ему вести дела и звонит, чтобы передать какое-нибудь важное сообщение. Ничего другого они не могли предположить. Что же касается его самого, то он заранее считался с такой возможностью, знал, что жене время от времени необходимо услышать его голос, хотя он ее, как уже говорилось, по мере сил старался предупредить о каждом своем шаге.

По мере сил?

Да, по мере сил. Ведь речь идет только лишь о тех предлогах, о которых говорят вслух, и о тех распоряжениях, которые можно отдать; о том, что случается, так сказать, за кулисами обыденного, можно лишь гадать, день и ночь гадать. Обсуждать неопределенное, как мы обсуждаем что-либо достоверное, было бы недостойной уловкой.

Может ли он перечислить неожиданные случаи, назовем это случаями, которые произошли в их жизни? Если может, стало быть, понятно, почему его жена так боялась.

Неожиданные? Но ведь это не было неожиданным. Наоборот, они как раз ждали этого, день и ночь, как он уже говорил. Вот почему жена всегда звонит ему по телефону. Хочет установить, на месте ли он или все уже началось. Конечно, прямо об этом нельзя спросить, не положено; хотя бы потому, что никто не мог знать – ни он, ни жена, – что именно должно произойти. Вот и получается, что для их разговоров годился любой предлог, в том числе и кофейные фильтры.

Не стоит топтаться вокруг да около, сказал прокурор, поэтому он хочет спросить прямо: была ли жена подсудимого очень ревнивой?

Если прокурор понимает под этим страх жены перед тем, что он, подсудимый, может стать добычей другой женщины, то, разумеется, страх существовал, какая жена его не испытывает? Да и он, конечно, не мог ни за что поручиться. Вероятно, он даже с большим основанием, чем другие мужчины, не мог бы за себя поручиться, и его жена это чувствовала.

Подсудимый выражается нарочито туманно. Пусть скажет: имела ли его жена веские основания бояться за него? Или еще точнее: была ли у его жены причина бояться повторения определенного случая?

Но ведь боятся все женщины, даже если они сами себе что-то позволили, все равно они переносят случившееся на мужей и считают, что ситуация может повториться.

Новая загадка. Как прикажете ее понять?

Повсюду полно женщин и девушек: на улицах, на лестницах, в залах ожидания на вокзалах – повсюду. И мысли наши кружат там же, наши мысли, и наши желания, и наша усталость. Иногда и те и другие встречаются, сами не предполагая того; насторожившись, они останавливаются и стоят лицом к лицу, теперь нельзя ускользнуть ни налево, ни направо, а пройти сквозь другого – больно; вот они и считают: это конец пути.

Прекрасно, заметил прокурор, но как относилась к вышесказанному жена подсудимого?

К чему?

К этому «останавливайте», он цитирует подсудимого.

Он не останавливается, он проходит насквозь.

Не намекает ли подсудимый на мимолетные любовные связи? Он это хотел сказать?

Насколько подсудимому известно, выражение, употребленное господином прокурором, касается определенных, явных даже с юридической точки зрения поступков, от которых тоже возможно застраховаться. Нет, он не имел этого в виду, кроме того, не считает столь важным.

Что же он имел в виду, говоря о «прохождении насквозь»?

О прохождении насквозь? Подсудимый беспомощно пожал плечами. Разве это нужно объяснять? Человек проходит насквозь и потом… Трудно предвидеть, что происходит потом. Возможно, остается чей-то чужой аромат, на несколько часов или на всю жизнь. Сам этого запаха не учуешь, он покажется тебе запахом собственного тела. А может, остается ссадина на коже. Конечно, не та ссадина, которую перевязывают или лечат мазью. Он понимает это в переносном смысле; кожа станет тоньше, истончится настолько, что другой это заметит.

Ага! Его жена это, стало быть, заметила?

Женщина не в силах представить себе, что мужчина может существовать без нее; дела не меняет даже тот факт, что это утверждают разные религии. Женщины, видимо, думают иначе, чем им предписывает символ веры. Они считают: раз это не я, то, значит, другая женщина; конечно, мысль эта приносит им страдания, но страдания, что ни говори, житейские. В то время как нежитейское означает для женщины полнейшее отчаяние и гибель. Поэтому именно нежитейское никто не смеет принимать в расчет.

Ага! – снова воскликнул прокурор. Иными словами, подсудимый думает, что его жена предпочла бы уличить его в неверности?

Адвокат хотел заявить протест, но подсудимый помешал ему.

Горе и злость, заметил он, наверно, показались бы моей жене чем-то вроде страховки.

– Но как раз эту страховку я не хотел ей дать, – добавил он.

– Почему же? – быстро спросил прокурор.

– Мне всегда претило решение проблемы за чужой счет. Во всяком случае, я не хотел использовать ни свою жену, ни какую-либо другую женщину как средство для того, чтобы уйти от собственной проблемы.

– Я не совсем вас понимаю. Какую проблему вы имеете в виду?

– Но ведь все время о ней и идет речь. О том, что вы, господин прокурор, называете неожиданным, хотя выражение это, на мой взгляд, неправомерно, ведь мы только и делаем, что ожидаем неожиданного.

– Не можете ли вы уточнить?

– Ожидаем то, от чего никто не застрахован.

В зале раздался смех. Председатель призвал публику не мешать судопроизводству. Подсудимый обиженно повернулся к зрителям и закричал:

– Я вовсе не шутил.

За это ему сделали замечание. А после того, как опять наступила тишина, председатель сказал:

– Я считаю, господин прокурор, мы это сейчас оставим…

Прокурор прервал его, сказав просящим тоном:

– Позвольте мне задать еще один вопрос, касающийся того же пункта. – И, обращаясь к подсудимому, спросил: – Может быть, вы понимаете под тем, от чего нельзя застраховаться, смерть?

– Смерть? По от нее как раз и страхуются. Я понимаю под этим жизнь.

– Как так? А ваша жена при этом, по всей вероятности, лишилась жизни?

– Кто вам сказал? – Вопрос был произнесен так громко и твердо, что все присутствующие на секунду затаили дыхание. – Если у вас есть тому доказательства, кто мешает вам выложить их сразу? Зачем меня сюда привели? Зачем вы утруждаете суд и всех нас? Ведь это напрасная трата времени. Конечно, люди, потерпевшие крушение, всегда виновны. Для этого не надо длинных судебных следствий.

Председатель опять хотел сделать замечание подсудимому за его выпад в адрес суда, но прокурор быстрее пришел в себя и не дал председателю сказать ни слова.

– Ответьте, подсудимый, вы – человек верующий? – спросил он.

Возможно, и так. Он никогда не задумывался над этим всерьез.

– Как это?

Не было времени для выяснения. Со дня конфирмации он не ходил в церковь.

– Если бы вас захотели привести к присяге, вы присягнули бы?

Почему нет?

– Это не ответ.

Какого, собственно, ответа от него ждут? Он ведь сразу же в начале судебного заседания обещал не создавать трудностей и помогать суду во всех отношениях. И если суду необходимо, чтобы он присягнул, почему прокурор считает, что он уклонился бы от сей процедуры?

Тут вскочил адвокат.

– Я протестую, господин председатель. Вопросы прокурора могут иметь только одну цель: настроить суд против моего подзащитного.

– Я принимаю протест, – заявил председатель. – Мы здесь не для теологических дискуссий, наша задача заключается в том, чтобы установить судьбу определенной женщины в вынести решение, виноват подсудимый или не виноват, а если виноват, то в какой степени. Я вновь призываю всех участников заседания не отклоняться от темы.

Прокурор сказал, что, несмотря на призывы судьи, ему все же хотелось бы вернуться к ежедневным телефонным звонкам жены подсудимого.

– Вы признаете, что хорошо понимали: звонки вашей жены были лишь предлогом, чтобы… чтобы…

– Чтобы услышать мой голос, – разъяснил подсудимый.

– Ага! Прекрасно! Она, стало быть, хотела услышать ваш голос. И этого, по вашему мнению, было достаточно, чтобы вселить в жену недостающую ей уверенность?

– Да как сказать… Возможно, достаточно, чтобы вселить на час, а возможно, чтобы вселить до вечера. До наступления новых сумерек. Да. Я хочу сказать, до тех пор, пока она в это верила.

– И хотя вы, следственно, знали, что для жены было необходимо услышать ваш голос, чтобы поверить вам, вы, согласно единодушным показаниям свидетелей, ни разу не сочли необходимым позвонить ей.

– Нет. Я этого не делал.

– Спасибо, довольно.

Адвокат опять хотел заявить протест, обвинив прокурора в неконструктивном методе допроса, но подсудимый сделал отстраняющий жест рукой.

Надо быть на месте, когда звонят, сказал он. Однако собственный звонок может привести к обратным результатам. Это значило бы слишком явно признать неуверенность другого и тем самым только увеличить его зависимость от тебя. Ни один врач не скажет больному, что его болезнь неизлечима, он всегда оставит у него проблеск надежды, а в данном случае это действительно единственная надежда забыть о том, что исцеление невозможно. Его жена подумала бы: почему, собственно, он звонит? Что с ним стряслось? Может, дело зашло уже так далеко? Да, его звонок мог быть воспринят чуть ли не как предупреждение или даже как угроза. Нет, такого нельзя допускать. Он уже не говорит, что и в деловых отношениях это абсолютно неправильная тактика. Нельзя, к примеру, слишком долго твердить клиенту о смертях, о несчастных случаях, клиент становится пугливым, а страх – плохой советчик в делах, он тут же берет верх над всеми остальными чувствами, и человек думает: и зачем вообще заботиться о чем-либо заранее? Ведь все напрасно! Страхование – чистейший обман. Страховое общество зарабатывает свои денежки, и, наверно, также государство, которое, конечно, заинтересовано в такого рода сделках, ибо ему не придется платить пособие. И тому подобное, и тому подобное. Гораздо правильней внушать клиенту, что, застраховав свою жизнь, он будет спать спокойней и что как раз благодаря этому проживет дольше и станет работать еще плодотворней, ведь его не будут день и ночь глодать заботы о родных.