Текст книги "Последнее желание"

Автор книги: Галина Зарудная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

– 6

Снова жесткий старый матрас, холод, проникающий под одеяло, и воробьиный галдеж за окном.

Мамино «Вставай… Опоздаешь – пеняй на себя…»

Ее четвертое утро в бреду!

Лера встала в неописуемо злобном настроении. Голова раскалывалась, словно она билась ею о стену весь вечер накануне. Что это – акклиматизация?!! Привыкание к новым обстоятельствам? Какого черта она засыпает и просыпается здесь уже которые сутки подряд?!! Это уже не смешно!

– Что такая надутая? – спросила мать, когда Лера вошла на кухню, но она скорее напоминала поломанную марионетку со спутанными волосами и трагичным взглядом. Ей было страшно, казалось, еще страшнее, чем тогда, в первое утро. Она посмотрела на мать.

«Пырни меня ножом… Ударь… Сделай что-то такое, чтобы я поняла, где я и что со мной происходит…» – не терпелось крикнуть в отчаянии. Но мать смотрела так опасливо и напряженно, что Лера не посмела.

– Все нормально, – сказала она усталым чужим голосом.

– Ты в школу идешь?

– Чаю только выпью…

– Ну смотри мне. – Еще один быстрый взгляд напоследок.

«Да пеняю я! Уж как пеняю! – закончила про себя Лера. – Вот встану сейчас и расшибусь о стену – и тогда уж буду пенять во всю силу…»

Она сидела на кухне очень долго, находясь в состоянии, приближенному к ступору. Сердцебиение замедлилось, глаза не двигались и дыхание стало совершенно неощутимым. Лишь немного сдавленные виски, отдаленный гул в голове и периодически прорывающееся чириканье напоминало что-то общее с реальностью.

Какие-то более менее четкие мыслеформы в ее сознании так же не наблюдались, скорее, проплывали небольшие тучки, размазанные и блеклые, как неровный туман. Она слишком отчаялась думать. Она устала каждую минуту тщиться понять причину происходящего. Устала удивляться и протестовать. Устала искать ответы, на которые никто не желал отвечать. Она в этом месте, но у нее уже нет сил сплетать это с логикой, объяснять это, как сон, в котором ты просто принимаешь некие решения, даже что-то творишь, только потому, что и во сне мы обязаны что-то делать, как-то реагировать, совершать процесс движения и развития.

Что толку ей силиться что-то понять? Она здесь… Случилась какая-то подмена… Специально или нечаянно – уже не имеет значения.

Да, она здесь… И, черт побери, как же хочется выпить чего-то покрепче!!! Затянуться поглубже…

В соседней комнате послышался кашель и Лера внезапно очнулась.

Она медленно поднялась и прошла в коридор. Остановилась у двери и прислушалась.

Он снова закашлял. Ее отец…

* * *

Отец не отличался многословностью, а в те минуты, когда его что-то волновало, становился еще молчаливее. Лицо оставалось сосредоточенным, даже отстраненным, а мысли погружались в такие материи, каких не мог вообразить ни один болтун.

Только будучи уверен в том, что мнение его принесет пользу, а решение принято незыблемо, он высказывался короткими, конструктивными фразами.

Лера имела довольно неполные и немного двойственные представления о собственном отце.

С одной стороны – военный. Несомненный ум, воля, вышколенность и сдержанность во всех проявлениях. Командирский дух. Но, что несвойственно командирам, – никакой требовательности к окружающим. Полное невмешательство в дела других без сопутствующей прямой просьбы.

Слова отца – залог трезвой оценки, если он считал уместным разбираться в ситуации. В иных случаях – это человек-невидимка, молча занимающий свое место за столом, в комнате, или в гараже, который никак себя не проявляет и ничем не интересуется.

Лера слишком мало с ним общалась. Даже боялась его.

Но тогда она была ребенком. Тогда ей казалось, что в свои пятьдесят с небольшим он почти уже древний старец, что их разделяет целая вечность. А теперь ей сорок!

Она не могла проигнорировать тот факт, что он там, за стенкой, сидит в абсолютном одиночестве, страшно мучимый своими переживаниями, – что слишком очевидно!

Очевидно для Валерии, а не для Вали.

Депрессия.

Депрессия того сорта, когда хороший служащий, отдавший себя без остатка, внезапно оказался за бортом. Как сброшенный балласт. Списанный со счетов. Вычеркнутый из всевозможных списков значимости. Холостой выстрел. Пустое место. Ноль.

Все усилия, на которые была растрачена жизнь, все надежды, стремления, самоотверженность – все теперь перечеркнуто самым жестоким образом. В том возрасте, когда можно надеяться только на повышение, настоящую служебную заслугу, возможность в полной мере осуществить на практике свой опыт и потенциал.

Но вместо этого – Delеte! Профнепригодность. Вместо командира, гордо носящего свой мундир, – больной старик!

Да. То была депрессия особого сорта, когда отставники, оказавшись в подобном положении, не видели другого способа покончить с муками изувеченной гордости, кроме дула пистолета во рту, мгновенно разрешающего все терзания.

Нет. Он не пойдет таким коротким путем. Отстрадает все – до последнего. А Лера так и не узнает своего отца настолько хорошо, как хотелось бы. Он навсегда останется для нее неким «человеком дождя». И когда она подарит родителям дом, его мгновенной реакцией послужит инфаркт.

Только тогда Лера взглянет на него другими глазами.

Узнает, что в молодости он получил облучение в ракетных. Что имел отменные командные качества и делал превосходную карьеру, но тело все заметнее сдавало позиции. Ему позволили отпраздновать 38-й год рождения со званием капитана, и практически сразу же отправили в отставку. Как поломанные часы снимают с руки и кладут в ящик. О них вспоминают, если случайно наткнутся, но больше не носят и не озадачиваются ремонтом. Так же случилось с ним. Превосходный служащий с дрянным здоровьем. Если ты нам понадобишься, мы тебя позовем.

После этого, максимум, что ему полагалось – не слишком внушительная пенсия и несколько часов в неделю в качестве учителя ДПЮ в периферийном училище.

Да, она поняла, хоть и поздно, какую травму это нанесло его душе.

Сама фортуна, не проявив ни жалости, ни сострадания к лучшему из своих сыновей, списала его, как битую пешку в неумолимой игре человеческих судеб. Как если бы его подвел ремень безопасности и он просто выпал из собственного ковша, ему одному предназначенного в этой гигантской карусели. И так, если бы невесомость и разлад стали отныне естественным положением дел, неудачи отца с того печального момента лишь начинались…

Мечта построить дом для семьи обратится в прах. Он с трудом выбьет участок земли, с невероятными усилиями начнет застройку, которая затянется на десятилетия. Будет вынужден без конца экономить. А потом грянут известные всем перемены 90-х и у него практически отберут этот недостроенный клочок земли, который придется отстаивать из последних сил, собственной грудью, а всевозможные знакомства и заслуги прошлого уже ничего не будут значить. И этот человек переживет еще немало боли. Но так и не достроит свой дом. А ее подарок встретит, как очередную насмешку судьбы…

Сейчас Валерия стоит перед дверью его комнаты и этого всего еще не случилось. Пускай все сон. Ему снова пятьдесят два. Депрессия укоренилась, а болезнь превратила его в инвалида. Но он здесь. Он здесь…

* * *

Первое, что пришло в голову и она посчитала это вполне подходящим – приготовить ему обед. Единственное, что она действительно умела хорошо готовить, по крайней мере когда-то, – пицца. Идея настолько вдохновляла, что Лера, окрыленная желанием сделать все как можно лучше, принялась переворачивать ящики на кухне.

Никакой экономии! Томаты. Много сыра! А вот сыра то и нет, обнаружила она с досадой. Ладно. Магазин!

Уже практически выходя из квартиры, она спохватилась, что у нее нет денег, – все, что нашла, отдала вчера Наде. Побежала искать свою копилку. Там оказалось не густо – пятьдесят копеек. Это мало или много, задумалась Лера. Как ни пыталась она вспомнить и подсчитать, уверенности не было.

Но и сдаваться из-за такой ерунды не собиралась.

Она вернулась к двери папиной спальни и в этот раз постучала. Подождав и не получив ответа, на всякий случай перекрестившись и сплюнув через плече, рискнула войти.

Он сидел на стуле перед окном и смотрел куда-то вдаль.

При ее появлении даже не шелохнулся. Сердце Валерии невольно подпрыгнуло. Когда же она решилась заговорить, голос просто пропал. Она растерянно кашлянула и позвала:

– Пап…

Он резко обернулся и комнату словно заполнил холодящий душу мрак.

В первую секунду показалось, что отец смотрит на нее с осуждением и ненавистью. Или, может, он злится, что она вошла, не получив разрешение? Или не узнал? Кажется, он вовсе не смотрит на нее, а просто сквозь…

Лера почувствовала, что мышцы сковало от жуткого смятения. С минуту отец смотрел на нее этим неопределенным, неморгающим взглядом, но потом словно встрепенулся, и лед в его глазах раскололся. Он настолько ушел в свои мысли, что ему потребовалось время, чтобы оторваться от них.

Господи, подумала Лера, страшно даже предположить, что это были за мысли!

Да и вряд ли он сильно отвлекся. Кажется, только немного выглянул, как улитка из ракушки, готовый вот-вот вернуться назад.

Он молча смотрел на нее и Лере пришлось всеми силами заставить себя преодолеть конвульсии в каждой мышце. Натянуть на лицо более-менее нормальный, без признаков помешательства вид, и стараться говорить беззаботно.

– Я хочу приготовить пиццу. – Она почувствовала, как хрустнули костяшки ее сплетенных пальцев. – Нужно идти в магазин, только я не знаю, хватит ли мне денег.

Отец, кажется, не сразу понял, что она ему сказала. Все так же отстраненно смотрел на нее несколько мгновений, потом задумчиво спросил:

– Пиццу?

– Да. Это американское блюдо, тонкое тесто, на котором…

– Это итальянское блюдо, – поправил он.

– Точно! Надо же, я совсем забыла… – пролепетала Лера, с неимоверным трудом пересиливая страх в голосе. – Оно сейчас очень популярно в Америке… хотя нет… оно везде популярно…

– Где ты научилась ее готовить? – спросил он с некой подозрительностью, или ей просто показалось.

– В школе! – ответила она слишком быстро, но от этой невинной лжи под взглядом отца сделалось невыносимо дурно, и к своему ужасу и удивлению, она почувствовала, что к щекам резко хлынула кровь.

«О, Боже, я покраснела!!!»

В его глазах вспыхнуло на миг удивление:

– В школе учат готовить пиццу? – Но интерес его пропал еще быстрее. – А что, мать не приготовила ничего? – Это уже было сказано с усталостью, такой тяжкой, что стало ясно, насколько ему не терпелось снова остаться одному.

Лера понимала, что ее настрой начнет вот-вот гаснуть, и тогда из шикарной идеи образуется пшик.

– Борщ, – проронила она без энтузиазма. – А пиццу я обещаю сделать такую, что просто пальчики оближешь!

Она улыбнулась, но отец все так же смотрел на нее невидящими глазами.

– Мне только денег вроде бы не хватает, – сказала она, понимая, что радость в голосе тает, как масло на сковороде.

– Так возьми, – он слабо кивнул в сторону шкафа, будто даже это движение было едва ли ему под силу.

Опущенные худые плечи, изможденное лицо, потухший взгляд, и даже, казалось, высокая залысина на его голове единогласно убеждали ее в том, что этот человек доживает свои последние часы.

«Нет, папа, нет, – хотелось ей бросится к нему, – у тебя еще много лет в запасе! Не ставь на себе крест, умоляю! В тебе больше нет прежней силы, но ты еще на многое способен. И я знаю точно, если ты прекратишь сам себя истязать и носить на себе этот камень, ты проживешь еще много, очень много счастливых лет!»

Эти слова застряли у нее в горле от невыразимой боли. Видя его таким, она едва ли могла сдержаться, чтобы не впасть в отчаяние и не захлебнуться от собственных рыданий. Хотелось просто плюнуть на все, высказать все, что она знает! Ведь иначе зачем она здесь и сейчас, если не может проявить этой близости? Какой тогда смысл во всем происходящем?!!

Но, Боже, что если она поразит его своими словами настолько, что это окончательно его добьет? Она не выдержит такого зрелища.

Валерия ринулась к шкафу, распахнула его и укрылась за дверцей. Дрожащие руки сами потянулись к пальто, – она вспомнила, где хранились деньги на мелкие расходы, словно ничего не менялось и она всегда брала их там. Несколько секунд хватило, чтобы взять себя в руки.

Решив, что двух рублей достаточно, Лера поспешила покинуть комнату.

– Я скоро вернусь, – обронила на лету.

Он не ответил.

– 7

Ближайший магазин Валерия, как ни странно, хорошо помнила. Типичный совдеповский гастроном – плитка и бетон, много бесполезного пустого пространства, жужжащие холодильники, запах рыбы, гниющих овощей, томатного сока на разлив, пива и выпечки.

Она не просто питала страсть к сыру, это была ее неизлечимая болезнь! Если бы она могла быть экспертом не только моды, но чего-либо еще, то это непременно стали бы сыры!

Норвежский Эмменталь, итальянский Асьяго, испанский Манчего, Австрийский Беркезе, Дамбо – золото Дании (и ее голубые сыры), голландский Эдамер, французский Бри, Канталь, Камамбер…

При одном упоминании у нее кружилась голова и челюсти сводила судорога. Завяжите ей глаза и дайте крошечные ломтики, Лера безошибочно определит, что это был за сорт, марка, страна. Именно поэтому она всегда была ценным гостем на дегустациях компаний и ресторанов, поставляющих в Украину элитные сыры. Да и сама Украина, к счастью, не отставала.

Дня не проходило в ее жизни без этого удовольствия, тонко нарезанные полоски сыра – это было первое и единственное, с чем она встречала утро в дополнении к ароматной чашке кофе.

Однако же в данной ситуации выбирать было не из чего. Вариант был один, и его серый цвет не сильно вдохновлял, но деваться было некуда.

– Простите, как называется этот сыр? – спросила она у толстой продавщицы.

– О, Валька! – воскликнула женщина и Лера недоуменно подняла глаза. – Сыру захотелось?

Кажется, соседка ее родителей, старая дева, как там бишь ее… Люся! Валерия непроизвольно хмыкнула, поражаясь насколько имя гармонировало с этой всегда неряшливой и растерянной внешностью. Вот Люся, так Люся!

– И как же он называется? – повторила она свой вопрос.

– Кто? – удивилась Люся.

– Сыр!

Женщина засмеялась:

– Сыр, как сыр. Обыкновенный!

– Ясно, – заключила со вздохом Лера, – сыр Обыкновенный! Дайте мне граммов двести.

– Ха, кто ж ими наестся! Бери уж полкило! Вдруг завтра не будет, – подмигнула Люся и сжала в пухлой ладони здоровенный нож.

Лера выудила из кармана мятые рубли.

– И этого хватит? Ладно, давайте полкило.

– Как там папа? – спросила Люся, быстро оттяпав уголок сыра от того куска, что лежал в витрине холодильника. Бросив на весы, отрезала тонкий краешек – излишек – и быстро швырнула себе в рот. Остальное замотала в бумагу. Лера смотрела на нее круглыми глазами.

– Нормально, – ответила, – собираюсь приготовить для него пиццу.

– Чего? – Женщина дожевала и озадаченно выпятила губу. – Это че еще такое?

– Пристрелите меня, – простонала Валерия.

– Чего?

– Это как лаваш, только со всякой чепухой сверху и сыром, – быстро пояснила она, забирая свой сверток.

– Ты погляди! А зачем такое?

– Просто вкусно.

– Правда? И кто готовить будет? Ты, что ль?

– Угадали.

– Ну, как-нибудь и мне покажешь.

– Вам понравиться, не сомневайтесь!

– А мама чего, на работе? – продолжала расспросы Люся, когда Валерия уже почти отошла от прилавка.

«И что же продавцам всегда все знать неймется? Ну просто вынос мозга!»

– Да где ж ей быть еще, – буркнула в ответ.

Она уже почти отвернулась, готовая поскорее слинять, но за мощной спиной Люси мелькнула знакомая этикетка, и приглядевшись, она увидела, что это «Пепси».

– Ух ты, – выдохнула обрадовано и вернулась к прилавку. Ну точно! Торговое соглашение 72 года: мы вам водку, вы нам – «Пепси»! Идеально для пиццы!

– И две «Пепси», пожалуйста. А лучше – три!

– У тебя денег только на одну, – констатировала Люся.

– Черт! Ну давайте тогда одну.

– И десять копеек еще донесешь.

– Окей! – вздохнула Лера в нетерпении.

Люся повернулась, и тут обнаружилось, что прямо за ней стояла женщина спиной к прилавку, заполняя какие-то документы, но в этот самый момент она почему-то решила посмотреть на Леру. Она сразу же узнала эти широкие плечи, немигающий взгляд и ничего не выражающее лицо. Жена военного, как определила она два дня назад в кондитерской лавке. Лицо сома, которое перекололи ботоксом! Забудешь его!

Если бы можно было в определенной степени назвать это эмоцией, то женщина скорее всего посмотрела на нее с интересом. Но вряд ли это было так. Просто скользнула мимолетно глазами и снова равнодушно отвернулась. Но Лере это не понравилось. Узнала ее эта «рыба» или нет? Хотя! Какое это имело значение!

Она забрала свое «Пепси» и поспешила домой.

* * *

Уж постаралась Валерия на славу. Несмотря на то, что лет шесть она не готовила пиццу! Но судя по внешнему виду и запаху – получился просто шедевр!

Довольная собою до щекотки в животе, мурлыча под нос какую-то хитовую песенку, она красиво сервировала стол на кухне и побежала звать отца.

Тихонько постучала, но не дождавшись ответа, как и в прошлый раз, вошла.

– Горячая пицца…

И замолчала на полуслове, застыв в проеме двери.

Отец лежал на кровати с закрытыми глазами, сложив руки на груди, как покойник.

Внезапно Лера перестала дышать, а волосы на голове зашевелились. Под ложечкой возникло что-то холодное, будто она проглотила снежный ком.

Но подойти к нему она не отважилась. Отошла в сторону и тихонько присела на стул у окна. Дыхание начало медленно возвращаться…

Часы над кроватью отсчитывали секунды. Она слушала, как тикают стрелки и смотрела в пол.

– Тебе не нужны ни пицца, ни «Пепси», – прошептала она сдавленным голосом. – Тебе нужно что-то, что вернуло бы тебя к жизни. Но я не знаю, что именно… У меня нет нужных слов, нет аргументов, и уж примера тем более нет. Все, на что у меня хватило мозгов – это пицца…

Лера сжала зубы и лицо ее резко исказилось от боли, будто, наконец, разрядилось накопленное напряжение, слезы потекли ручьями, но она не стала закрывать лицо ладонями.

– Я взрослый человек, у которого нет правильных слов… – продолжала тихо, шепотом, давясь слезами и отчаянием. – Я вряд ли способна быть тебе советчиком и опорой. Я и впрямь, как глупая школьница!

Я не понимаю, что происходит. Уже несколько дней я ложусь спать в надежде, что проснусь в своей обычной жизни. Но этого почему-то не происходит. В какие-то моменты мне начинает казаться, что та моя жизнь только привиделась мне. Я не могу разобрать, что существует по-настоящему, а что бред. Наверное, то же самое чувствуешь и ты, когда просыпаешься…

Я могу утверждать, что знаю будущее. Что уже была там. Но что, если все это не так? И развала Союза никогда не будет, и пиццерий на каждом шагу? Что если я не стану знаменитым модельером? И моей семьи не существует тоже…

Она громко всхлипнула и бегло взглянула на отца, испугавшись, что могла его разбудить. Он оставался все таким же неподвижным.

– Как я могу объясниться с тобой, если даже с детьми не могла никогда поговорить нормально?

Мы с тобой почти никогда не разговаривали. Ты вроде как и не вмешивался в мои дела, разве это плохо? Только… мне всегда казалось… что я безразлична тебе. Понимаешь? И ведь я тоже не особо-то интересовалась твоими делами…

С мамой все наоборот. Ей никогда не нравилась мода. Сперва она поощряла меня, потому что ребенок нигде не шлялся по улицам, сидел дома и возился с выкройками. Потом я самостоятельно, без какой-либо помощи, поступила в институт. Это ей тоже пришлось по нраву. Да, я помню, я была очень целеустремленной, ну просто броненосец «Потемкин». – Лера грустно улыбнулась, вытирая лицо кончиками пальцев. – Но сам мой выбор ей никогда не нравился. Это я вспомнила вчера. Она хотела, чтобы я была бухгалтером… Ну а ты… что думал об этом ты?…

Мне так важно было вырваться отсюда поскорее! Как если бы я была совершенное, отдельное от вас существо. Я всегда очень хорошо понимала, чего хочу. А моя Ленка? Разве она не такая же? Вчера я говорила с мамой, и вдруг поняла, что сделала бы тоже самое, что и Ленка, если бы мама не разрешила мне поступать, как я сама хочу. Я бы сбежала! Клянусь! Но четыре дня назад готова была убить свою дочь за ее поступок…

Вот чертовка… Ее поддержат и брат, и отец, и молодой человек… Кто угодно! Но не я. Потому я и за бортом. Заслужила…

Но все равно, все равно не понимаю, почему я здесь?.. Ведь косячить я стала гораздо позже, это вперед лет на десять меня закинуть надо… Но те, у кого я спрашивала, не отвечают!

Я была обычным ребенком, ты помнишь? Послушным, беззлобным… Школу закончила почти с отличием. Скандалов никаких за мной не водилось. Это все потом, потом… Мир, в котором я творила красоту, сделал меня грубой и жестокой, атрофировал все нежные чувства. Вот такой парадокс, представляешь?

Но сейчас… Почему именно сейчас? Неужели я настолько глупа, что не способна этого понять?

Неужели из-за моды? Я должна отказаться от нее? Стать бухгалтером? Как раз заканчиваю восьмой класс, это значит, могу сразу же идти в любой ВУЗ, и уже через четыре года брать такую же сумку, что у мамы – и идти работать… Какой кошмар! Я никогда не соглашусь на такое! Лучше прожить сорок лет, но заниматься своим делом, чем восемьдесят – как полное ничтожество, ненавидя и презирая каждый прожитый день! Мне было адски сложно, но это была МОЯ жизнь! Я не могу без этого… Как ты не можешь без своей армии…

Она молчала какое-то время, потом снова украдкой взглянула на отца.

– Я определенно должна что-то сказать тебе. Что-то вроде: «Держись, все еще только впереди! Не смей сдаваться, не вешай нос!» Или: «Напиши книгу, ведь у тебя такой грандиозный опыт в жизни! А теперь еще и полно времени для этого!» Но… Это было бы ложью. Я не могу лицемерить с тобой. Я сама столько раз была на грани, столько раз подходила к опасному краю… Но все выпутывалась, выкручивалась, выкарабкивалась, как хренов Коперфилд! Но лишь дергалась в петле, и она все сильнее затягивалась… А я этого не замечала.

Нужно было отступить, оглядеться. Рассмотреть перспективу. И тогда продолжить! Ведь ты не сможешь разбежаться, если не отступишь назад, ты не подпрыгнешь, если не присядешь…

Но черта с два я умею отступать! Понимаешь? Понимаешь, почему я не могу сказать тебе такого? Не могу сказать: «Поднимайся, пап, и пойди докажи им всем, что ты крепкий! Здоровый! Сильный!» Ведь все это не так… не так, черт возьми! И что толку обманывать себя?

Я обманывала себя слишком долго. Достаточно для того, чтобы проиграть все, и даже больше, намного больше! Я проиграла даже собственную жизнь! Даже смерть свою проиграла…

И что я могу тебе предложить… кроме этой жалкой пиццы? Кроме себя… уже далеко не той, какую ты помнишь…

Я не хочу, чтобы ты умирал, пап! Но что бы я тебе ни говорила, мы все равно в конечном счете все проиграем! Ведь я же проиграла… проиграла… А Валерия Черноус, поверь, была сильным игроком. Генералом! В войне, в которой все равно нет победителей. Потому что ни в одной войне нет победителей! Неужели ты этого не знаешь? Так зачем же изводишь себя? Во имя чего? Сидишь тут и ждешь, пока сердце твое перестанет биться… О, Боже… Пап…

Она долго не могла говорить от слез. Но потом, как будто что-то поняла, подняла голову, взглянула на него и судорожно вздохнула:

– А, может… я здесь из-за тебя?

Только тиканье часов.

– Но нет… – ответила она, качая головой. – Я не тот человек, что может помочь… Я настоящая заблудшая овца. Я антипример! Я плачу сейчас только потому, что никто не видит. Всю жизнь я думала, что побеждает тот, кто не плачет! И посмотри на меня. Пусть бы лучше все знали и видели, что мне бывает больно. Что я бываю растеряна и не знаю, как поступить. Пусть бы конкуренты наслаждались моими слезами… чем сидеть здесь и оправдываться перед собой… Чем же может помочь тебе этот механичный робот?

Еще какое-то время она сидел тихо, пока слезы ее, наконец, не иссякли. Потом вытерла лицо, подошла к отцу и, едва касаясь, поправила покрывало на его груди. Затем вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.

Поздно вечером мама вошла в квартиру не одна, а с тетей Люсей. Лица у обеих были мрачными. Особенно у мамы. Когда Лера вышла в коридор ей на встречу, чтобы забрать у нее сумки с провиантами, мать понесла их на кухню сама.

– Сейчас ты мне кое-что объяснишь, – сказала она, нацелив на Леру тяжелый взгляд.

Лера устало вздохнула, но покорно уселась за кухонный стол.

– Ладно…