Текст книги "Последнее желание"

Автор книги: Галина Зарудная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

– О, да тебе это нравится! А яхта зачем, мотоцикла недостаточно?

– Когда-нибудь у меня мотоциклов будет не меньше дюжины. А, может, даже самая большая коллекция в мире, – ответил он вполне серьезно. – А яхта – просто пунктик, который означал бы, что я всего добился.

– Какие крутые виражи! – усмехнулась Валерия. – А чем же заработать на это все планируешь?

– Ясно чем – подамся в мафию! Ладно, шучу… Я мечтаю про свою компанию, выпускать свои байки. – Он сказал это с таким вдохновением, что Лера взглянула на него с невольным интересом.

– Ого! Вот это я понимаю мечта! Не какой-нибудь футбол или там – пилоты-самолеты… Но шлемы твоя компания все равно должна будет выпускать, ты в курсе?

Он развел руками:

– Для девочек что только не сделаешь!

– Слушай, Фома. – Валерия решила, что самое время поговорить с ним прямо. – Я тут вижу, ты решил за мной приударить. Хочу тебя предупредить, что идея эта плохая.

– Почему?

– Ну, скажем… я была в будущем, и нам там ничего не обломилось!

– И как далеко в будущем ты была? – В его глазах запрыгали озорные огоньки.

– Двадцать пять лет!

– Что ж, значит, через двадцать пять лет до нас, старичья, дойдет каким-то образом, что нужно как-то пересечься, мы возьмем мою яхту – и махнем в дальнее путешествие!

Лера закатила глаза:

– Мама дорогая, ну и придумал!

– А полет в будущее? – парировал Фома.

– Ты не веришь, что кто-то мог оказаться в будущем? Не слетать, нет, а так – прожить себе жизнь, а потом – шмяк! – и вернуться к исходной? Просыпаешься – а все, оказывается, надо начинать сначала. Научную фантастику разве не читал?

– Нет. Но, кажется, знаю, кто ее горазд сочинять.

– Сказки, значит, рассказываю?

– Ну, почему же? Про будущее всегда приятно поговорить.

– Ты зря не веришь, между прочим.

– Вся жизнь сначала? Какая мура! – Он поморщился. – Нет, я бы не хотел дважды ходить в одну школу, как бы мне не в кайф при этом было измываться над директором и физруком!

– А кто бы хотел? Но вдруг решили за тебя?

– Кто решил? – удивился Фома.

– Да черт его знает! Я больше не хочу говорить об этом.

– Окей тогда.

– Ты сказал «окей»? – заметила Лера. – Я думала, это слово здесь еще не в ходу?

– Кому в ходу, а кому и не в ходу. А на Масре в ходу?

Нет, ну не достанет же?

– Да, на Марсе в ходу! – отрезала она. – И где же ты его подхватил? И вообще, откуда у тебя байк, или эти джинсы?

– Запала на мои джинсы, значит? Я так и знал.

– Мне казалось, здесь такого не купишь. Это импорт. Так ведь?

Он загадочно улыбался.

– Колись же давай! – У нее лопало терпение. – Откуда?

– Может, это моя тайна?

– Да я твою тайну по лэйбе узнала. Откуда?

– Хорошо, – в конце концов сдался парень. – Из Питера.

– Кто-то конкретно высылает? – Она с нетерпением смотрела на него.

– Какая разница?

– Да никакой. Но что ты как шибздик со своими секретами? Родственники, скорее всего. Угадала?

По всему было видно, что отвечать он не собирался.

– Ну, может, я тоже не хочу говорить о чем-то. – И посмотрел на нее так самоуверенно, что Лере руки зачесались влепить ему приличный подзатыльник. Да только вряд ли так просто дотянешься.

– Вот и хорошо, – ответила она безразлично. – Давай, в общем, разворачивай свой самокат, и вали домой баиньки. Я пришла.

– Ты здесь живешь? – Он посмотрел на дом, который Лера едва ли не видела впервые. Ее родители жили через улицу.

– Может быть, – буркнула она. – Какая разница?

– Вот, блин, штучка, – взорвался парень. – Ты всем так нервы треплешь? Или это мне – по блату?

– Нет у тебя никакого блата! – отрезала Валерия. – На лбу у себя напиши, если с памятью плохо.

– Я имею право не говорить о том, о чем не хочу. – Фома поймал ее за локоть, но Лера увернулась и быстро попрощалась:

– Все, спокойной ночи, малыши!

Спрятала руки в карманах шортов и пошагала вдоль подъездов чужого дома.

– Ты ненормальная, – крикнул ей вдогонку Фома.

– Отвали, молокосос, – рявкнула Валерия, но он уже не слышал.

* * *

Только дойдя до дома, она вдруг сообразила, что этот вечер отличался от всех предыдущих, что совсем преобразился, встречая настоящую весну.

Весна ощущалась обильно, внезапно, словно кто-то просто взял и переключил телевизор на другой канал. Возможно ли, чтобы зелень так густо покрыла землю за несколько дней? Сколько Валерия здесь? Черт, не получается вспомнить. И смысл – поиски смысла – все больше утрачиваются, размываются границы, все труднее думать, что она спит, все меньше остается вероятности, что это когда-нибудь прекратиться…

Лера стояла возле подъезда, устремив взор в темнеющее небо, на котором, как на бархатной подстилке фокусника, тут и там вспыхивали мелкие бриллианты; и чем дольше на них смотришь, тем больше их обнаруживается, словно они заговорщицки подмигивали тебе, доверив тайну своего внезапного появления на темно-сером бархате.

«Кто более реален, вы или я? – мысленно спросила она у звезд. – Кто из нас – сновидение в чужой голове?»

Теплый ветер небрежно обдул ее со спины, сорвав с растущей у подъезда яблони сухую веточку, и сбросил ей на голову. Лера провела рукой по волосам, вытащила ее и подумала, что скоро яблони зацветут, начнутся метели из белых лепестков, а потом она закончит школу… а потом… Что потом? Чем она будет заниматься? Шить модную одежду для кого-то вроде Барановской? Чтобы та могла преспокойно выкалывать глаза своим видом и доводить до самоубийства таких, как Надя Фролова?

«Я ничего уже не знаю! Ничего!»

– 25

Мать привычно впорхнула в ее комнату в начале восьмого утра, призывая собираться в школу. Лера слабо приоткрыла глаза, выпростала из-под одеяла два пальца, изображающих победное «V», промямлила, что у нее каникулы и развернулась, сладко уткнувшись лицом в подушку.

– Ладно, соня. Повезло тебе…

Она говорила еще что-то, просила исполнить какие-то обычные домашние дела, но Лера не расслышала больше ни слова. Вообще, странная манера была у ее матери – разговаривать с ней, пока она еще спит. Что более странно, вечером она еще и отругает за невыполненную работу. Словно не ясно, что со спящего долг не проси. Особенно – со спящего подростка.

Вся проблема, видимо, в том, что начало каникул пришлось на обычный будний день, даже не на выходной. Поэтому никого не заботила ее охота релаксировать до самого полудня. Мало того, что мама шумела (то в кухне, то в ванной, то чуть не у нее над головой), так еще радио у соседей за стенкой, начав с традиционных шести ноль-ноль, затрубило гимн СССР, а затем, через каждый час лялякало синтетичную версию «Подмосковных вечеров» и металлический голос дикторши, как с другой планеты, ставил в известность о московском времени суток.

У соседей была мерзостная привычка, как выяснилось, – не выключать радио после того, как они сваливали из дома. Оно не замолкало вообще никогда. «Пионерская зорька», «Утренняя гимнастика», «Театр у микрофона» и «В рабочий полдень» – все поочередно проигрывалось на все доступные лады, без труда проникая сквозь тонкие стены. Только в воскресенье они могли его чуть приглушить ненадолго, или когда у них кто-то был в гостях, или когда они включали телевизор (орущий в три раза громче!), или еще по каким причинам.

Еле-еле, с трудом, Лера стала привыкать к бормотанию, и оно уже воспринималось, как легкий расплывчатый фон, витающий у границ ее сна. Но в какой-то момент радио словно переменило стиль вещания и наполнилось до отказа новыми голосами: по-детски заголдело, заохало, заахало, заухтыкало и захлопало в ладоши. Но это было еще не все. Дальше вклинился звук велосипедного звонка, от которого она вздрогнула, словно ей со звоном влепили по уху, а за ним еще один – уже погромче, протяжнее, просигналив несколько тактов, вспарывая, как лезвием, все прочие звуки. Клаксон?

– Вот это да! Вот это да! А здесь можно потрогать? Ой, горячее… А можно я тоже бибикну?

Ну почему, почему именно сегодня кому-то понадобилось бибикать и выпендриваться?

– Ух ты-ы! А он быстрее поезда? А ты трюки делать умеешь?

– Только парочку, – не поспевал отвечать на бойкие вопросы голос, не свойственный голосу диктора – уж слишком живой, с веселой ноткой. – Быстрее поезда можно…

Наверное, папа включил у себя в комнате телевизор и смотрит какой-то фильм про малышню…

Черт его знает, сколько все это продолжалось. До Валерии не сразу дошло, что она уже проснулась, вяло выпуталась из одеяла, в которое до этого замоталась, как в кокон, прячась от галдежа, и чуть повиснув на краю кровати, сонно моргая, без интереса разглядывала комнату.

– Ну все, кто из вас пойдет ее звать?

– Я! Только дай мне на нем посидеть, ну пожалуйста…

– Тебя за шиворот держать придется, – послышался короткий смешок.

Снова раздался звук клаксона, только очень слабый, быстрый, неуверенный. Шпана засмеялась.

– Каши мало съел, – пошутил голос, от которого Лера внезапно напряглась и прислушалась.

Этот голос не принадлежал ни одному диктору на свете. И вряд ли принадлежал актеру из фильма.

Черт!

Она рванула к окну.

На площадке прямо у ее окна малышня, которой в первый день каникул спозаранку непременно нужно было вывалить во двор, мерилась «силами» между двухколесным детским великом и грозным черным мотоциклом Фомы.

– Да чтоб тебя! – взвыла Валерия, белея от злости.

Уже в следующую минуту звонок на входной двери издал короткую трель. Она только успела накинуть на себя темно-бордовый велюровый халат мамы, висевший на вешалке, перед тем как резко распахнуть дверь. Мальчишка лет восьми, ничего не подозревая, стоял перед ней с чуть ошалелой улыбкой, все еще лелея в мечтах крутой мотоцикл и воображая себя за рулем, и только засобирался открыть рот, как пальцы девушки уже схватили его за ухо, безжалостно потянув на себя.

– Ах ты, гаденыш мелкий! – зашипела она. – Еще раз услышу, как ты трещишь своим поганым звонком у меня под окнами, я тебе не только уши поотрываю, но еще и руки в придачу! Ты понял?

От неожиданности он закричал, замолотил руками и забился как в истерике, пытаясь вырваться, но от того становилось только хуже. Когда она выпустила, наконец, из цепкой хватки багровое ухо, мальчишка пулей полетел вниз, как выпущенная из сачка бабочка, перепрыгивая по три ступеньки и налетая на стены.

Лера вернулась в квартиру, захлопнув дверь, а затем задержалась ненадолго у родительской спальни, прислушиваясь, чтобы понять, потревожил звонок отца или не успел.

Если этот «герой асфальта» явится сейчас сюда, она уж задаст ему трепки!

Черт, она же не умыта и не причесана еще! Лера впихнула в рот зубную щетку и побежала к окну.

Мелкий сорванец, держась за ухо обеими руками, страдальчески изливал Фоме подробности постигшего его несчастья. Его уличный товарищ нервно вертел круглой белобрысой башкой в поисках подходящей отмазки, подозревая очевидно, что теперь и его сошлют наверх.

Но этого не произошло. Фома внимательно выслушал бедолагу.

– Какая квартира, говоришь? Присмотришь за мотоциклом? – И поспешил к подъезду.

Он только успел подняться на ее этаж, когда Валерия выскочила на площадку и налетела на него, как настоящая фурия, при каждой реплике с силой толкая его в плече.

– Следил за мной! Стратег хренов! Какого лешего ты приперся ко мне домой? Еще спозаранку?

Парень был ошарашен и не успевал ни увернуться, ни ответить. От каждого ее толчка ему приходилось отступать назад.

– Какое спозаранку? Одиннадцать часов! Зачем ты мальчишку так?

– Чтоб неповадно было! Чего ты добился? Что ты ходишь за мной? Может, женится хочешь? Присосался, как пиявка!

– Пиявка? Да я просто…

– Просто?!! Если бы ты поприкинул своими кривыми мозгами, то вспомнил бы, что у меня отец болен. Это хуже любого хамства – являться вот так домой!

– Я хотел пригласить тебя на прогулку…

– Ты что – идиот? Телефон для чего придумали?

– Но я не знаю твой номер.

– Тогда ты вдвойне идиот! Выслеживать девчонку ему ума хватило, а разузнать номер – нет!

– Я не успел…

– Проваливай! – Она снова его толкнула, теперь сильнее – двумя руками. – Захотел бы – узнал! Вон, пока я еще больше шуму не подняла! Ромео! Малышню он подсылает… Нашел Тимур свою команду! Вон!!!

Фоме пришлось отступить. Лера не дала ему шанса опомниться и сказать что-либо в свое оправдание, развернулась и с оскорбленным видом исчезла за дверью квартиры.

– Ну что за наказание, – простонала она, припав к стене в прихожей, чтобы отдышаться. Ее трясло от злости и она боялась, что ее крики мог услышать отец. Валерия планировала сегодня провести тихий и спокойные семейный день, ей о многом хотелось переговорить с отцом, заняться костюмом для мамы. Ради всего святого, как можно было так запросто ухлопать ей начало такого дня!

Откуда вообще взялся этот сопляк?!!

– 26

Завязав волосы в пучок, так и не сняв мамин халат, Лера металась по кухне, выстраивая в голове сложенный вчера перед сном боевой план. Так-так, приготовить пиццу, – дубль номер два! Что там, бишь, надо? Мука… Забыла показать маме эскизы костюма! Жди теперь до позднего вечера. Целый день насмарку! Хоть убей, не вспомнить, что она просила сделать…

Попутно Лера несколько раз выглянула в окно, но во дворе было тихо. Хоть бы тебе какая псина гавкнула, даже воробьи – и те разлетелись.

С пиццей в этот раз возни почему-то вышло больше. Как же здорово, если есть доставка прямо из пиццерии!..

Но в конце концов, сытный микс из овощей и сыра на тонком как промокашка тесте отправился в духовку, и Лера, кое-как прибрав на кухне учиненный в творческом порыве беспорядок, постучалась в дверь отца, с торжественным волнением сообщив, что приготовила итальянское блюдо – специально для него.

– Специально для меня, пиццу? – Не то удивился, не то растрогался отец.

Стол уже был накрыт. Все выглядело очень скромно, чистый минимализм: одна большая тарелка с пиццей посреди стола, еще две маленькие тарелки друг напротив друга, ножи и вилки, чай, салфетки. Лера оглядела все это придирчиво, но с большим энтузиазмом, заключив про себя, что обстановка хоть проще некуда, но, в целом, очень своеобразна и не лишена вкуса.

В своей памяти Валерия сохранила довольно непривлекательную картину про обстановку в квартире родителей, наполнив чувства чем-то средним между унылостью, гнетущим холодом пустоты и большими надеждами на будущее…

Но теперь, в новом ракурсе, все казалось не таким уж плачевным.

Отец не торопился, словно и не планировал обедать вовсе, но не хотел отказывать ей в приглашении. Выглядел бледным и смущенным.

– Все в порядке? – спросила Лера, отчего-то сама при этом смутившись. Он кивнул, отрезал кусочек пиццы, что она положила ему на тарелку, и не спеша прожевал. Она улыбнулась, с нетерпением дожидаясь оценки качества. Отец кивнул, давая понять, что ему понравилось, но затем отложил приборы в сторону и принялся за чай.

Некоторое время кроме урчания холодильника не было ни звука.

– Мама собирается купить для меня швейное оборудование, – сказала она, подождав, пока он частично осилит пиццу.

– Я знаю, – кивнул он.

Лера перестала есть.

– Я, кажется, дала лишку тогда…

– Ты очень долго носила это в себе, – успокоил он, – много думала, и когда представилась возможность – выплеснула залпом.

– Наверное. – Она близоруко смотрела в свою тарелку. – Я даже не догадывалась, что во мне столько всего накопилось. Возможно, такова работа нашего подсознания, как пишут. Очень подлая работа, я тебе скажу, потому что до последнего ты сам вроде ничего не знаешь! Я оскорбила ее, хоть и мысли такой не держала. Только пыталась объяснить, что ей следует жить проще, позволять себе отдых и немного радости. А вышло так, что попрекнула ее в недалекости, комплексах, черствости, и, фактически, обозвала жмотом. Да, ты прав, я хотела сказать слишком многое в одном залпе. И в устах ребенка глаголила не истина, а обвинительный приговор. Черт, это просто невыносимо – быть одновременно и взрослым и ребенком! Я не вынесу этого, – Лера яростно замотала головой, – просто не вынесу!

– У тебя нет выбора, – сказал отец. – Нужно приспосабливаться.

– Но я же здесь не просто так? – предположила она с надеждой. – Должен быть хоть какой-то толк! А я ничего не могу поделать: с одной стороны – гормоны и детское личико, а с другой – «не учите меня жить!»

Ее последняя реплика заставила отца улыбнуться:

– Я вижу, ты действительно многому могла бы научить своих стариков. В какие времена ты жила?

– О! – с чувством воскликнула Валерия. – Мне даже слова подобрать трудно! Времена настолько другие, что хочется сказать – противоположные! Я вот старалась понять пару дней назад, какого черта надо этой Люсе, чего она притирается постоянно? Мне никак, ну просто никак не верилось, что кто-то может простоять пол дня у плиты, просто, чтобы сделать приятное соседям! Я не могу утверждать, что такого вообще нет в моем времени, но… Я не помню, когда я вообще в последний раз сталкивалась с подобным. Тебе пол слова никто не скажет просто так, – без умысла, заведомой партии. А комплимент – всегда ложь, попытка влезть поглубже, как клещ, чтобы присосаться к тебе покрепче, выкачать всю возможную пользу. Да уж. Материализм, папа, тот самый, наконец, овладеет всем, что ни есть на планете. А я… буду одним из его ведущих экспертов!

– Но ты ведь художник, разве нет? – спросил он.

– Я тоже думала, что мода – это одна лишь эстетика да удовольствие! – призналась она горько и покачала она головой. – Но в тех дебрях, в которые я забрела в своей карьере, не осталось ничего духовного, то была черта всех черт, граница между помешательством и бездушием… Ты понимаешь? Я позволила этому случиться. Точнее, я не заметила, когда это произошло. Не знаю, понимала ли я это раньше, но сейчас я как после просмотра фильма себя чувствую, фильма о собственной жизни. Так и вижу, как во мне происходит необратимая мутация, как из веселой доброй девушки превращаюсь мало-помалу в бабу Ягу, вечно спешащую и грохочущую в своей ступе, мечущую огненные стрелы в конкурентов, разрывные молнии в критиков, и гранаты с усыпляющий газом в кредиторов! Тебе не передать, как трудно дается успех в мое время. Чего бы ты не стоил, тебе постоянно нужно отстаивать свою позицию! Таланта так мало для этого… Коммерция вытолкала его на задворки жизни… И тут, как ты сам заметил, если не хочешь пропасть – приспосабливайся. – Она тяжело перевела дыхание. – Я позволила заразить себя этим вирусом, превратилась в оборотня. Спокойная размеренная жизнь, плавно идущий бизнес, без стрессов и залпов, без выматывающей войны за главные подмостки, – меня это не устраивало! Нет уж, греметь, греметь на всю страну, на весь мир! Побольше бульварных представлений и скандальных страстей! И не чувствовать при этом ничего… ничего… Ни радости, ни свершения… как вначале… Просто довольствоваться, что очередной барьер преодолен…

Лера судорожно вздохнула, помолчала, и снова заговорила:

– Победы превращались в нечто само собою разумеющееся, а понятия фиаско для меня не существовало вообще! Я бы не примирилась с таким понятием! Я свирепела – и шла дальше, не щадя ни себя, ни других на этом пути из горящих углей… Эти угли были в моей голове – вместо рассудка, в моем сердце – вместо чувств… – Она поглядела на отца глазами полными ужаса и смятения. – Чем больше они сжигали меня, тем яростнее я распаляла этот жар. И конец бы настал непременно – самый ужасный конец всему! И банкротство, которого было не избежать, оказалось не самым страшным в этом падении до нуля. Нет! Поражено было чувство собственной значимости. Понимаешь? Вот что было важнее всего! Престиж! И вся это горячка… я не то, чтобы совсем уж не сознавала, что все летит крахом, но это было сильнее меня! Безнадежный тупик! Я и сейчас, вздрагивая от отвращения и ужаса, вспоминая все эти годы, не до конца еще отделалась от страшного чувства злобы и реванша, когда ты готов на все ради признания… А каким-то отдаленным, слабым импульсом ты стремишься к своим детям, но уже поздно, в их глазах лед и пренебрежение… Ты возмущаешься, как так, я ведь им дала все, точнее – купила все, в чем они нуждались! Но так же, как я не смогла купить себе трон в моде, так и не купила трон в их сердцах…

Ее голос задрожал и она замолчала.

– Мне это напоминает одну болезнь, – сказал отец. – Наркоманию. Люди меняются до неузнаваемости, они знают свою беду, но ничего не могут сделать, как бы глубоко при этом не заглядывали в собственную душу или в глаза своих детей. Даже очень хорошие люди способны терять волю… А красивая жизнь и слава кого не прельстит? Это все напоминает пестрый цветок с мифическим названием «дионея», распыляющий запах дурмана, завлекающий и пожирающий опьяненных мух!.. Мне жаль, что ты оказалась в их числе, очень жаль. Но, – на задумчивом его лице возник вопрос, – как же вышло так, что ты настолько ясно все это понимаешь? Одновременно и судья, и подсудимый. Ведь безнравственный человек никогда и ни за что не увидит и, тем более, не признает своих ошибок…

Валерия какое-то время обдумывала все его слова и особенно этот вопрос.

– Не знаю, – призналась она наконец. – Мне страшно и противно. Но так было всегда, я почти уверена в этом. Я что-то поняла еще до того, как очутилась здесь, но не могу вспомнить, что именно и как это случилось… Ахх, я ужасный человек, папа! Такая черствая, эгоистичная, грубая! Сейчас мне проще бросить взгляд на карту собственной жизни, ведь я все потеряла. Абсолютно все! Не за чем трястись и хвататься за жалкие крохи своей гордости… Скорее всего, мне уже ничего не вернуть. Но с тем, что происходит сейчас я тоже не могу управиться, потому что я – уже не я. Вот что страшно! Все понимать, но быть бессильной! Я не восьмиклассница, а только пародия на нее. Я не знаменитый модельер, а только призрак прошлой жизни. Я не что-то общее даже, не микс, а полностью поломанный конструктор – ни то, и ни это. Я даже не уверена, насколько все реально… Все, может, еще хуже, чем я думаю…

Валерия хотела сказать еще что-то, но запнулась.

– Ты имеешь в виду – сошла с ума? – спросил отец.

Такие сильные эмоции трудно было выразить банальной репликой, это было очевидно, и поэтому она продолжала какое-то время молчать, беспомощно теребя край скатерти. Лицо ее выражало множественные внутренние пытки, побороть которые казалось невозможным.

– Никто, в действительности, не знает законов жизни, – снова заговорил отец. – Именно поэтому нет тех, кто бы не ошибался. И твой рассказ можно было бы принять за сумасшествие, не вслушиваясь в подробности… Одни верят в НЛО, а другие в черта. Кто-то верит в иконостас, а кто-то в дерево. И выходит, что у каждого настолько противоположные убеждения, знания и вера, что и реальность у каждого – своя! Но ведь никто же не считает себя сумасшедшим? Я не слышал про такие случаи, чтобы сумасшедший мог признать себя сумасшедшим, Богом – да, фараоном или царем – да, но, думаю, только человек, находящийся в здравом рассудке, может сомневаться в своей нормальности.

Его умозаключение заставило ее улыбнуться.

– Раз так вышло, что ты все понимаешь, – сказал он, – тебе придется учесть все эти перемены. И много работать.

– О чем ты?

– О терпении. Вот тебе первый пример. Ты маме сказала, что думала, но ее реальность другая, и ее позиция не менее тверда. Ты можешь быть сто раз права, но метод внушения выбрала самый не подходящий.

– Нужна какая-то стратегия? – заинтересовалась Валерия.

– Не стратегия, а такт, – поправил он. – Тебе придется научиться владеть эмоциями. Кем бы ты себя не ощущала внутри, но окружающие видят только девочку-подростка. И поскольку ты одна против всех – борьба неравная, а значит – бессмысленная.

В животе защекотало.

– К чему ты клонишь? – спросила она осторожно.

– Стань девочкой-подростком, – сказал отец. – Забудь о том мире и о том ритме жизни, что были в прошлом… Другого пути не существует.

Лера похолодела.

В то же время она думала обо всем хаотично, перескакивая с мысли на мысль, не сразу охватывая перспективу им сказанного.

Они не просто житейский вопрос обсуждают. Что можно рекомендовать человеку, который проснулся в прошлом? Слишком много аналогий с фантастическими фильмами и ни одного разумного объяснения. Чем настойчивее она пыталась сформулировать объяснение, тем сильнее путалась, доходила до ужаса, становилось все очевиднее, что поиски причин лишены логики, потому что все происходящее само по себе алогично. Пытаясь найти причины ее нового положения, можно очень скоро расстаться с рассудком. Отец прав, оставалось только принять происходящее, как есть. Просто смотришь фильм. Как часто в фильмах все становится на свои места лишь в конце!

Это обычный принцип жизни. От тебя вроде бы зависит все, и в то же время – ни черта!

Разве что ее сознанию сорок лет, а телу – пятнадцать!

– А ты, – спросила она. – Ты смирился? Год назад, если бы не операция, ты был бы на ликвидации в первых рядах!

– И счел бы это долгом, – сказал он.

– Да, но… прости этот эгоизм… зато мой отец жив и здоров!

Он трагично улыбнулся:

– Для меня это никак не связано с карьерным пылом. Хорошая служба всегда означала возможность позаботиться о людях… Смирение. Что еще мне осталось? Я болен и дни мои сочтены.

– Это не правда, – возразила она. – У тебя десятки лет впереди!

– Невообразимо долго, – он с сомнением покачал головой.

– И даже больше, если выберешься из депрессии…

– Я не желаю говорить на эту стариковскую тему…

– К сожалению, ты ошибаешься. Не только военные отставники чувствуют себя за бортом… Как тебе детские депрессии? Это, кстати, основной недуг моего времени – все необходимое в кармане, но в душе пустота.

– Что значит, все необходимое в кармане? – удивился он.

– Целый мир.

– Целый мир в кармане? – Отец недоверчиво наморщился. – Кому нужен весь мир в кармане? Если у тебя есть все, то больше незачем жить… Это еще хуже, чем когда нет ничего. Я не понимаю, как можно уместит целый мир в кармане. Дитя, это был бы конец света, поверь мне! Я думаю, случилась какая-то подмена, заставившая вас думать, что весь мир лежит у вас в кармане. Но никогда такого не будет на самом деле. – Он покачал головой. – Это не депрессия, это обман, который каждый чувствует, даже не понимая того. У вас забрали стремление развиваться, двигаться навстречу миру – вот что страшно. Самая ужасная нереализованность – это та, что заставляет поверить, будто путей реализации не существует! В моем случае – жизнь, перепланировать которую не суждено, разве что вернуться в прошлое… Я не в унынии, я в тупике.

– Но твоя жизнь не кончена, – возразила Лера, – а пути для реализации существуют. Ты мог бы написать книгу.

– Книгу? – На его лице отразилось откровенное изумление. – О чем?

– О чем угодно. Ты мог бы много полезного оставить потомкам.

Он слабо качнул головой:

– Мне трудно представить себя писателем…

Затем, после минутного молчания, неловко поинтересовался:

– К тебе сегодня кто-то приходил?

Лера готова была расшибить лоб о край стола, настолько расстроило ее это напоминание.

– Глупо было надеяться, что ты ничего не услышишь!

– Этот парень… докучает тебе?

– Пустяки! Просто школота, что с него возьмешь? А мне как раз ухажера и не хватало для полного веселья.

– Значит, ты ему нравишься? – продолжал отец.

– Папа, он моего сына младше на два года! Ты представляешь, какими глазами я на него смотрю?

От его прямого взгляда ей сделалось не по себе.

– Валерия, этот юноша видит только хорошенькую девушку, – заметил он серьезно. – И больше никого другого. Не разбивай ему сердце.

Лера тяжело сглотнула.

Отец не только слышал, как она спровадила парня, но и понял, что она нарочно унизила его. И тут же заерзало, затыкалось что-то мерзкое в душе. Она опустила глаза, бессознательно изучая красные квадраты на клеенке, которые еще вчера, на этом же месте, ритмично обводила ногтем мать. Они показались ей до того отчетливыми, многомерными, въедались в глаза…

– А пицца мне понравилась, честно, – сказал отец. – Я почти все съел, как видишь. Это при учете, что от моих таблеток аппетит пропадает вовсе. Так что – лучшего комплимента ты нигде не услышишь.

Лера благодарно улыбнулась ему.

– Но сейчас меня зазывно манит койка, и я не в силах противиться, – признался он устало.

Улыбался он скромно, как будто не решался проявить эмоции полностью, или как человек, которому болят зубы. Лицо его мгновенно покрывалось морщинками – такими резкими, безжалостными, необратимыми. Его печальное до немоты лицо, так напоминающее Пьеро! – она ведь забыла его, совершенно забыла!

В груди разлился кипяток, ошпарил до самих позвонков и плавно перешел в длинный душевный спазм…

Отец поднялся, придерживаясь пальцами за стол:

– Что же касается Люси, – пояснил он, – у этой женщины нет ни семьи, ни близких, и в этом смысле ей очень не повезло. Но натура она простая, без дурных помыслов. Ей нужно делиться с кем-то заботой…

Он уже почти скрылся в дверном проеме, но замешкался, обернулся и еще раз взглянул на нее.

– Валерия, ты импульсивный человек, но не глупый. Давление жизни и разочарование сделали свое дело… Я не художник, но могу представить, что за пытка – вместо творчества составлять планы захвата, вместо созидания – бежать в атаку. Самонасилие не приносит побед. Когда-то я тоже думал, что выживает сильнейший. А потом оказалось, что жить можно даже с искусственным клапаном в сердце… Вопрос в другом – для чего ты живешь, для чего ты хочешь жить. Иногда на решение этой задачи уходит целая жизнь, а бывает даже этого мало… Ты должна не злиться, а радоваться тому, что ты здесь. Вернуть самое себя практически невозможно. Это сложный путь. Да, – он задумчиво опустил голову и вышел из кухни. – Очень сложный…