Текст книги "Последнее желание"

Автор книги: Галина Зарудная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– 27

Все им сказанное подействовало на Леру слишком сильно, понадобилось время, чтобы прийти в себя. В голове все еще шевелилась какая-то неугомонная магма, пытаясь клокотать и возмущаться, но степень ее воздействия оставалась слишком ничтожной.

Каким бесценным бывает момент, когда кто-то бросает тебе канат и вытаскивает из пучины сомнений и заблуждений. Сама она могла убеждать себя в том не раз, но только в крайние моменты смирения и усталости. Но никогда, никогда бы не решилась по-настоящему, до конца принять действительность. Валерия Черноус – акула моды – не принимает чужие правила игры! И не важно с кем идет спор – хоть с самой судьбой! Даже если ситуация заставит биться в глухие ворота, она будет делать это с долбящим упорством барана.

Но ты уже не акула моды, мастер эпатажа, скандалистка всех мастей!

Вот ведь в чем дело. Ты школьница, которая живет в Совдепии, знать не знает о сезонах моды, о пиар-компаниях, о бескомпромиссных законах шоу-бизнеса, экономических бумах и кризисах.

Ты прошла этот путь от начала и до конца. Два десятка лет хватило вполне. Все закончилось трагично.

И будь это второй шанс, или возмездие – все не важно уже. Ты – девочка-подросток, как точно выразился отец, и другого пока не дано.

Это не значило, что Лера совсем успокоилась и мгновенно приняла все, как есть, скорее, находилась под влиянием отрезвляющих фактов, приглушивших сознание, но вся их прелесть еще не просочилась насквозь.

Ведь тогда, в последний свой миг, она так и не примирилась с потерей той яркой и стремительной жизни, за которую не просто боролась, а перегрызала глотки.

Так или иначе, она в проигрыше. А проигравший принимает правила игры.

Все это понимание тоже вряд ли стелилось ровно, как прописные буквы на бумагу. Все больше символы и вспышки мелких прозрений мелькали в ее голове, а мысли так и не успевали округлиться. При этом даже на какую-нибудь деятельность переключиться не получалось. Разве что совсем уж механический труд, вроде мытья посуды. Все прочее она то начинала, то тут же бросала. Брала что-то в руки, не зная зачем. Бродила из угла в угол по комнате: то садилась, то вскакивала, то вдруг оказывалась на кухне, то зависала у окна. И не сказать, что погружалась в тонкое витки раздумий, но в пространстве совершенно отсутствовала; вздрагивала от скрипа половиков под ногами или окрика за окном, однако перестала слышать соседское радио. Даже не сразу ощутила мандраж по всему телу, а только когда открыла шкаф и неосознанно потянулась за чем-то теплым. Но стояла так очень долго, ничего не видя перед собой.

А потом заметила в зеркале на дверце шкафа понурую молодую особу с растрепавшимися волосами. Пригляделась к ней, изучая нежную светлую кожу, угадывающиеся скулы, которые приобретут четкие очертания к двадцати. Пронзительные глаза, с длинными, низко опущенными в уголках ресницами, чуть заостряющими разрез глаз. Острый маленький подбородок, по-детски аккуратный носик, и небольшой, но с четко обозначенными контурами рот. Сомкнув губы в подобии улыбки, чтобы кончики рта приподнялись, Лера смогла увидеть на щеках ямочки, которые со временем исчезнут без следа, но воплотятся в более живописном варианте на румяном личике ее дочки. Сейчас они были бы похожи в зеркале, как две капли воды. У Ленки ведь ее глаза, и носик, и такой же подбородок. Такие же насыщенно шоколадные волосы. И даже рост, тот самый рост, который Ленка ненавидела, потому что Женька пошел в дедов – и вымахал как следует, а ей достались эти пресловутые метр шестьдесят пять; и который сама Валерия воспринимала наиболее приемлемым для женщины – красивое миниатюрное тело…

Внезапно она подумала, что нужно выйти на улицу, подышать свежим воздухом, вспомнила, что собиралась пойти в универмаг, посмотреть костюм, что облюбовала мать.

Это решение немного привело ее в себя.

Лера расчесалась, заплела косу, достала со шкафа темную шерстяную юбку складками, закрывавшую колени, коричневую рубашку с недостающей последней пуговицей, и уже накинула на себя куртку и завязывала первый мокасин в прихожей, когда зазвонил телефон. Сняла трубку и услышала отдаленный, скомпрессированный голос Фомы.

– Я узнал твой номер. Так считается?

– Что считается?

– Я могу пригласить тебя на прогулку? Или ты меня побьешь за это?

Валерия засмеялась:

– Нет, бить не буду. Я как раз выхожу…

– Окей.

Лера повесила трубку.

– Окей-дуралей… Зачем еще тебя принесло на эту несчастную голову?

– 28

Как бы то ни было, она его действительно унизила. И действительно нарочно.

При одной только мысли, что за ней увязался мальчишка, годящийся в сыновья…

Но отец прав, сто тысяч раз прав. Фома видел только хорошенькую девушку. Глупый мальчишка!

Он не заслуживал жестокости. В конце концов, есть же и более лояльные способы отвадить его.

Если уж говорить про материнский инстинкт, хотелось бы тебе, Валерия, чтобы Женька получил такой разнос от какой-то малолетней стервы? Заработал комплексы? Вот именно!

Настойчивость Фомы поражала. Все равно узнал номер! Так ли она ему нравилась, или мужское достоинство в нем говорит уже настолько громко? Уйти, ретироваться, капитулировать, иными словами – признать, что тебя «слили»?

Нет, Фома не такой. Молодая башка, молодая дурь в башке, но лоб твердый и упрямый.

«Молодая башка» ждал ее на углу дома. Звонил, значит, из автомата, догадалась Лера, не сразу припомнив такую штуку. Значит, все то время, пока она решала свои дилеммы на кухне с отцом, он искал ее номер (она представила, как он прозванивает подряд всю школу).

Ждала, что будет смущен и напуган. Но смущение скрывалось очень умело, а про испуг можно было не беспокоиться.

Сидел на мотоцикле, небрежно вытянув вперед длиннющие ноги и смотрел исподлобья, как она подходит к нему.

– Как дела? – спросил засим.

Лера ответила неоднозначно – передернула плечами.

– А у тебя?

– Отлично, – кивнул парень. – Правда утром нарвался на одну ненормальную, она меня чуть по лестнице не спустила. Да, представляешь, охапка в пару кило, а чуть дух из меня не вытрясла. А еще я немножко забыл, что у нее отец болен…

– Немножко забыл?!! Отец уже спрашивал, не докучаешь ли ты мне.

– Ясно. Путь с сюрпризами заказан. Кто-нибудь из вас двоих точно спустит меня вниз головой.

– Будешь знать цену сюрпризам. Где взял номер?

– Ну, это дело разведки, – сообщил таинственно. – Мозги у нас то хоть и кривые, но кое-что поприкинуть можем.

– Ладно, хватит меня стебать. Лучше скажи зачем затеял все это?

– Ясно же зачем. Погонять. Вот, даже каску для тебя… одолжил.

Фома снял с руля синий шлем и протянул ей.

– Одолжил? – спросила Валерия.

– Ну, да. Дома. На том месте, где его обычно для меня мать оставляет.

– Кто бы сомневался, – она засмеялась. – Но сам тот без шлема. Ладно, учитывая твою твердолобость, можно рискнуть. Что ж, давай, показывай, на что годен твой конь…

– Ласточка, – он нежно погладил сиденье.

– Ладно, ласточка, – сказала Валерия и нахлобучила на голову шлем. – А куда везти меня надумал на своем черном крыле?

– Есть пару мест. Но ты куда-то собиралась, – напомнил Фома.

– Это уже вряд ли…

– Почему?

– Тебе не интересно будет.

– Нет, правда, почему?

Она рассказала ему про костюм, который собиралась шить для матери.

– Ты правда шить умеешь? – удивился парень.

– А что тут такого? – спросила Валерия.

– Ничего. – Он пожал плечами. – У меня мама шьет.

– Да ну? Твоя мама модистка? – Она оживилась. – Хорошая?

– Хорошая. – Фома нахмурился. – Вот только труд этот – кропотливый и неблагодарный – я не одобряю!

– Во как? – фыркнула Валерия. – А клепать байки – труд благодарный!

– Ну, хотя бы прибыльный, – ответил он самоуверенно.

– Это если компания сделает имя! С мотоциклами – это в самый раз когда тебе лет шестьдесят уже грянет, только-только засветишься. А если повезет, кто-то достойный продолжит твое дело и понемногу раскрутит, но ты уже давно сыграешь в ящик.

– Фу, сколько пафоса! А что тогда в шитье, скажи мне?

– Ну, предположим, не пафоса, а реальных представлений, – продолжала она серьезно. – Про бренды я могла бы многое рассказать, – Лера вовремя спохватилась, чтобы не брякнуть лишнего. – Одежда нужна всем, это самый надежный и доступный способ престижа… Главное, суметь занять свою нишу на рынке. Про маркетинг слышал?

– Сейчас снова пойдет научная фантастика? – сгримасничал Фома. – Ладно, слышал. А почему же с мотоциклами не так?

– Сровнял слона с канарейкой, тяжелую и легкую промышленность…

Они спорили, пререкались, перебивали друг друга и смеялись, – двое беспечных подростков на всходе жизни, на светлой аллее между двориками, укутанные свежим ветром, скромными солнечными ласками, и самое важное – открытые перспективам будущего.

Прохожие поглядывали на парочку с нескрываемым интересом, отмечая игривость и беззаботность царившую между ними, порой вздыхая от легкого укуса зависти, либо раздражаясь, что молодежь не занята никаким делом.

И даже Лера, в конце концов, вынуждена была отметить, что если не напоминать себе каждые две минуты, что Фома ей якобы в сыновья годится, то чувствует себя достаточно непринужденно в его компании.

К универмагу он отвез ее залихватски быстро, но достаточно аккуратно, не перебарщивая с крутыми разворотами и приделами скорости, хоть было видно, что не терпится.

И в костюмах, как выяснилось, знал толк!

Узор ткани – бледно-серая клетка – сошелся неровно в нескольких швах, и он отметил эту деталь с важностью опытного знатока, от чего у Валерии буквально отвисла челюсть.

– Вечно в универмаге хлам какой-нибудь развесят. Центр моды! – заметил он пространно, деловито чавкая жвачкой, не подозревая, что покорил сердце девчонки раз и навсегда.

– Слушай, а у твоей мамы случайно свежих журналов мод где-то не завалялось? – спросила она.

– Да сколько угодно!

– Если честно, я думал, по телефону ты пошлешь меня в какое-нибудь прекрасное далекое, – признался мальчишка, когда нагонявшись вдоволь по городу, они свернули к спортивному стадиону, где Лера вчера сдавала нормативы, а теперь там бегала группка престарелых спортсменов.

– Такое в планах было, но тебе повезло с моментом, – ответила она.

Они взобрались почти на самый верх трибун, на отсыревшие и пахнущие краской скамейки.

– И что, с тобой всегда так трудно? – спросил Фома.

– Всегда.

Но замыслившись на миг, Валерия решила реабилитироваться:

– Это все гормоны.

– Ты принимаешь гормоны? – прикинулся изумленным мальчишка.

– Очень смешно! У некоторых подростков они выскакивают прыщами, а у некоторых…

– Буйством? – снова вставил Фома с издевкой.

– Эмоциональными всплесками, – закончила она. – Хватит острить!

– Поглядел бы я на твою остроту после хорошенькой взбучки.

Все же обида у него оставалась.

– Но ты ведь не сдался. Будет хорошая профилактика на будущее.

– Мне твою шпану, между прочим, пришлось мороженным откармливать.

– Мою, говоришь? – хмыкнула девчонка. – Нужно было насыпать им бесплатных щелбанов! Достали со своими криками.

– Ну и противная! – он покачал головой.

– Тогда чего привязался? – парировала Валерия.

– Да сам не знаю. – Он с прищуром глянул на нее, вытряхивая сигарету из пачки. – С марсианами еще не был знаком, наверное.

– Да ты сам марсианин! В шестнадцать лет развязный, как паяц. Пыхтишь, как паровоз. И на мотоцикле лихачишь, как безбашенный.

– Мне почти восемнадцать!

– Ну да, это многое меняет. Мать к тебе относится трепетно, это ясно. Но отцу бы стоило иногда хватануть чем-нибудь по плечам. Чем он занимается вместо воспитания?

Фома перестал лыбиться, по лицу пробежала странная тень. Он воткнул сигарету в зубы и отвернулся, глядя на край стадиона, на двух энергично приседающих стариков.

Лера сразу же догадалась, в чем дело и ей стало неудобно.

– Фома, – тихо окликнула она.

Он несколько раз черкал спичками, пытаясь прикурить, пряча огонь от ветра в домике из ладоней, потом вдруг резко пожал плечами и ответил на ее вопрос:

– Думается, занят делами.

После длинной паузы, Валерия спросила:

– Сколько тебе было?

Он ответил не сразу, все так же внимательно рассматривая стариков вдалеке.

– Девять.

– У него другая семья?

Он промолчал, что само по себе означало ответ.

– Военный?.. И где он теперь?

– В Питере.

– Вот откуда байк, косуха. – Лера толкнула его локтем. – Отыгрываешся?

– Он мне должен. Сам об этом постоянно напоминает. А так вообще плевать – есть он или нет.

Лера думала около минуты.

– Знаешь, – сказала она туманно. – Мой отец не бросал семью, но из-за его болезни… его как будто и не было с нами. И мне казалось, что мне плевать. А потом, я просто не знала, чем мне заполнять все те пробелы, где было его место в жизни. И снова думала, что мне плевать. И такому человеку легко потом наплевать на собственных детей. Вообще привыкаешь на все плевать…

– Но твой отец не плевал на тебя. Вот в чем разница.

– Может, когда-то ты его простишь. Ведь он, похоже, старается.

– Старается. Вот только поздно.

Лера смотрела на упрямый профиль мальчишки и видела в его лице обиду собственных детей. Как похоже вскидывается подбородок и плотно смыкаются губы, взгляд уходит в сторону и как будто задергивается шторкой для душа. Если этот быстрый, скользящий взгляд и останавливается на тебе, его брезгливое подчеркнутое безразличие способно убить.

Отец Фомы избрал карьеру, и все что для нее полагалось. Например, жену – дочь какого-нибудь генерала. Соответственно – связи, статус. Интересно, доволен ли он теперь собой? Что чувствует, нося широкие погоны, а дорогой мундир – не жмет? Кресло достаточно удобно? А напиваясь время от времени на каких-нибудь банкетах, фуршетах, торжествах, либо в гордом одиночестве в загородном доме, – о чем думает прежде всего? О том, как же здорово он устроился в жизни, осуществил мечту о богатстве и величии, или о том, что сын никогда его не простит?

Или, откупаясь дорогими подарками, он верит, что искупает свою вину?

Да, Валерия, он в это верит!

– То самое место, что ты хотел мне показать? Проводишь здесь время с друзьями? – спросила она чуть погодя.

– Здесь, если никто не мешает, получается приличный спидвей, – ответил Фома увлеченно. – Нам иногда разрешают погонять. У нас в команде есть профессиональный гонщик, Эдик, он вроде как берет ответственность на себя. Но время от времени кто-то сдает, что в команде есть школьники, и тогда начинается всякая ненужная разбериха. Приходится быть начеку. Через месяц мы планируем устроить здесь настоящие гонки! Только это большая тайна! – предупредил он. – Запомнила? Эдик не имеет достаточно прав для того, чтобы устраивать мото-соревнования, ему может здорово перепасть! А если станет кому-то известно, что участвуют школьники!.. Поэтому, молчок, окей? Ни душе!

Лера кивнула, довольная тем, что мальчишка доверил ей тайну.

Приятно сознавать, что хоть кто-то в этом мире доверяет тебе!

* * *

Позже, когда этот с избытком насыщенный день закончился, Лера сидела в темноте своей комнаты и смотрела в окно. Ночью начался дождь. Фонарь перед домом, работающий обычно по настроению, в этот момент упорно горел, от чего падающие капли причудливо оттенялись и ползли по подоконнику, словно кто-то что-то царапал или набирал текст на призрачном мониторе. Может, в тот миг переписывалась ее судьба, и в том засекреченном послании таилась отгадка ее великого заслания? Жаль, она не могла разгадать эту тайну.

Волнение, что залпом грянуло после выводов отца, и сновало как вирус ОРЗ по нервным клеткам, распространяя подкожный озноб и дрожь в суставах, уже освоилось и смиренно притихло. Безумный страх, а это был именно он, черты которого проявляются неизменно дико и отталкивающе, пакостный уродец, не внемлющий доводам разума, в конце концов, оказался приперт к стенке всей мощью колоссального прозрения.

Валерия смотрела и смотрела в шуршащий монитор окна, пока стремительные набеги обильных ручьев не сменились плавными и отдаленными слайдами ее утонувшей в безвременье жизни: Ленкино платье на детский утренник, затем ее прощальная записка; Женька, жонглирующий футбольным мячом, как трюкач; Андрей, ее муж, неизгладимый романтик, дожидающийся ее дома с остывшим ужином; горы цветов и восторженная канонада оглушающих аплодисментов на показах, и она – с волнением выпрыгивающая на поклон, ослепленная прожектором, как гигантским горячим солнцем – символом успеха…

Картинки становились все расплывчивее, пока мутно-серая с рыжими потеками кулиса не опустилась на экран ее воспоминаний и не скрыла все за целлюлозной драпировкой.

Окончательно и бесповоротно, раз и навсегда, задыхаясь от страшной муки осознания, Лера признала неоспоримую правду: Валерии Черноус – акулы моды – не существует! Как не существует ни ее детей, ни мужа, ни бизнеса, ни славы, ни краха.

Ничего!

– 29

Утешение оставалось пока в одном – в призвании. Хоть это у нее, кажется, еще есть.

Лера с головой ушла в производство костюма для мамы, между делом перевоплощая ворох чего-то неопределенного и бесформенного из шкафа во что-нибудь симпатичное для себя. Через два дня, как и было обещано, швейное оборудование перекочевало от маминой старой знакомой в мини-мастерскую Леры, расположенную теперь в ее бесполезно просторной до этого комнате.

Лера не отходила от машинки, нарочно с головой окунувшись в работу и, как ни странно, голова ее соображала чисто и свежо, идеи формировались легко, – рождался потрясающий ансамбль из многолетнего опыта и нового дыхания. Каждый раз она долго и детально изучала созданную вещь, с удивлением отмечая, что вдохновение – ни к чему не привязанное, не втиснутое в узкий гробик коммерческого шаблона, самое что ни есть искомое – снова с ней!

Кое-что она сообразила и для Нади – спортивную сумку через плече из плотного текстиля. Это было актуально, к тому же собственной сумки у девчонки не было, она ходила в школу с засаленным пакетом. Не только из желания оказать услугу, и не только из сострадания, – Лере всегда было важно, чтобы кто-то носил созданные ею вещи. Она ощущала тогда гармонию с миром, воплощение себя в деталях, причастность к прекрасному…

* * *

С большим нетерпением она дождалась маму поздно вечером, когда костюм уже был готов и она томилась, не зная, чем себя занять. Выскочила в подъезд, сбивая мать с ног, едва заслышав, что она входит в квартиру. Выхватила из рук нескончаемые пакеты и авоськи, быстро оттащила их на кухню и поволокла мать в комнату.

– Что за манеры, ты мне плече вывихнешь, – сопротивлялась женщина. – Там масло растечется, и я рук с улицы не вымыла. Что за горячка? Увижу я этот костюм, дай хоть переодеться.

– Переодевайся сейчас, – торжественно скомандовала возбужденная Лера, снимая с вешалки идеально отутюженный серый костюм.

Мать невольно охнула, боязливо прикасаясь к мягкому кашемиру.

– Это он? – На лице застыла смесь глубокого изумления, восторга и недоверия.

– Конечно, он. Где бы я другой взяла?

Женщина не могла подобрать слов, ее тонкие сухие пальцы безуспешно пытались расстегнуть пуговицы жакета, – для этого как будто не хватало сил и смелости.

– Как идеально сошлась клетка… я не понимаю… Шва как бы нет. Господи, ты правда сама это сделала? Валя, только не лги мне!

Лера засмеялась, стаскивая с мамы старый жакет.

– Ты еще аферисткой меня назови. Почему ты удивляешься? Я и не такое умею.

– Мамочка моя родная… – Женщина всплеснула руками, боясь коснуться яркой шелковой подкладки. – Я глазам своим не верю. Откуда ткань? Боже мой, как красиво!

У Леры горели глаза. Она помогла маме снять юбку и одеть новую.

– За тканью пришлось побегать, не скрою. Папа мне немного посулил с финансовой частью, но это не банкротство, так что начинать из-за этого переживать не стоит. Надеюсь, тебе нравится, что подкладка синяя?

– Под цвет клетки? Ну да, так оно подчеркивает, что на сером есть и синий… Я даже не предполагала, что так может быть…

Лера тем временем уже принялась за мамины волосы, энергично освобождая их от шпилек. Женщина попыталась запротестовать, но крупные темные пряди уже упали ей на плечи, заблестели. Только тогда Лера подвела совершенно преобразившуюся мать к зеркалу.

Увидев себя, женщина сильно растерялась, но в точности как и ее дочь, не могла отвести глаз от отражения.

– Кто эта прекрасная леди? – Спросила Лера, отступая на шаг, чтобы охватить взором всю картину и как следует насладить ею. – Неужто сама Гретта Гарбо?

– Да уж, – смущенно улыбнулась мать. – Сровняла…

– Ты на нее похожа, особенно в этом костюме. Ты же теперь не станешь отрицать, что прическу нужно обновить? И туфли. Тебе нужны новые туфли, те, что ты носишь – не годятся.

– Это все замечательно… Но столько затрат…

– О, нет! Ничего слышать не хочу. – Лера рассержено замахала руками. – Новые туфли и новая прическа – точка! Не самолет же, в самом деле, покупать. Какие еще затраты? Согласись, что оно того стоит. Согласись!

– Да, но… – Мать повернулась боком, расстегивая и застегивая пуговицы жакета, изучая себя в зеркале. – Куда я это носить буду?

– Здрасте-приехали! А куда ты его планировала носить? – изумилась Валерия.

– На работу слишком шикарно. Меня не поймут… В таком в парламент только.

– Это все твоя дурацкая привязка к старым тряпкам! Забудь об этом. И что значит, не поймут? Разве только от зависти вскипятятся.

– И это тоже. Скажут, разбогатела вдруг Наташка. Слухи начнут ходить разные…

Мать уныло потупила взор.

– Не-не-не, – вспыхнула Валерия. – Не для такого вердикта я тут горбатилась всю неделю! Я даже слышать не желаю всю эту чушь про экономию. Это твой новый костюм и ты будешь ходить в нем на работу, – не по праздникам или раз в пять лет, а просто каждый день! Да. Пока я не пошью тебе еще один, а потом еще, и еще. И ты привыкнешь к ним, и привыкнешь к своему шикарному виду, и расстанешься с этими дурацкими мешками, которые называешь одеждой. И ни слова больше про расходы, потому что это смешно. У нее свой собственный, бесплатный модельер, а она тут про расходы! Ты лучше пойди и папу спроси, что он об этом думает, напугаешь ты его своими «расходами», или вернешь его к жизни этим цветущим видом, а? – Валерия подмигнула маме, а та вдруг сильно занервничала.

– Ох! Вот он точно, наверное, меня не поймет. С чего бы это, скажет, обрядилась?..

Она одергивала жакет и поправляла несуществующие складочки на прекрасно сидящем костюме, словно предвидя дальнейшие слова дочери.

– А ты иди к нему сейчас – и спроси!

– Какое там? – воскликнула мать. – Я не пойду его беспокоить из-за какого-то костюма, это нонсенс!

– Знаешь, мама, нонсенс – это оскорблять меня за мои старания. Какой-то костюм? – Лера хмыкнула. – Вот уж спасибо! Честное слово, ты мой самый капризный клиент! Хватит уже сомневаться, хватит вжимать себя в рамки, он знает про этот костюм, и, поверь, ему интересно его увидеть. Как ты можешь думать, что ему все равно? Это несправедливо! Покажись ему. Немедленно. Ты похожа на кинодиву. Мам, не лишай этого удовольствия ни себя, ни его! Да и меня тоже, если это имеет значение…

Валерия обиженно отвернулась.

– Ну, конечно, имеет. – Мать неожиданно шагнула к ней, поцеловала в висок нежными теплыми губами и крепко обняла. – Я просто на такое не надеялась. Бог свидетель, я не привыкла к роскоши. А то, что ты сделала своими руками… это… это выше всяких похвал! Я думала, ты пока поучишься, испортишь пару кусков ткани. А тут… Не ждала таких чудес от нашей системы образования.

Лера зафыркала как кошка:

– Система образования? Ну уже нет! Это долгие годы практики! Это упорный труд и старание!.. Не говори мне сейчас про школьные уроки трудов, а то я буду визжать и плеваться. Это нечестно. Почему бы просто не признать, что у тебя талантливая дочь и у нее золотые руки?

Мать опешила, но потом ее губы растянулись в легкой усмешке:

– Руки и правда золотые, с этим не поспоришь. Но и нрав, конечно… ох и нрав!

– Мне все равно, как это называется, – отметила Валерия с достоинством. – Я говорю то, что есть, и ничего не выдумываю. Если у меня есть талант, зачем же мне делать вид, будто я этого не понимаю, зачем кривить душой и притворяться глупой скромницей, или, еще чего, – отрицать его?

Мать не сразу нашла, что ответить.

– Просто нас по-другому воспитывали, – тихо проронила она, снова повернувшись к зеркалу. – Если человек талантлив, об этом скажут другие. Самому так говорить негоже.

– Негоже недооценивать или губить свой талант. Но, черт с ним. – Валерия устало вздохнула. – Тебе нравится костюм?

– Ну, конечно, Валь! Я себя не узнаю в зеркале. Я представляю, как приду в нем на работу и меня там тоже не узнают.

– Привыкнут. Да-да, привыкнут. И ты привыкнешь. Уже сейчас начинай привыкать.

Она осторожно взяла мать за плечи.

– А теперь… давай… иди к нему. Иди.

Она почувствовала, что плечи мамы задрожали.

– Как – вот так? Просто пойти? – испугалась она.

– Просто пойти, – Лера незаметно подталкивала ее к двери. – Ни о чем не думай. Просто зайди к нему и покажись. Спроси, как ему костюм. И все. Больше ничего не надо.

Она проводила маму в коридор до двери спальни, но та все еще продолжая заметно колебаться.

– А вдруг он спит? – спросила она шепотом.

Вместо ответа Лера быстро постучала в дверь и убежала.

Мать даже охнуть не успела. Но потом, стоя за стенкой своей комнаты, Лера услышала, что дверь в спальню родителей отворилась, мать вошла. Она облегченно вздохнула. Ну, наконец то!

Она едва ли не физически ощутила грядущие перемены в их семье. Аккуратно, детка, аккуратно! Не сглазь, не задуй этот слабенький фитилек. Пусть родители по-новому взглянут на свою жизнь, друг на друга. На нее, в конце концов. Да, да, она ведь здесь, она не декорация. Пусть ее старания не окажутся бесполезными, молилась про себя Лера, скрещивая на всякий случай пальцы. И пусть, Господи, красота, наконец, спасет мир. Даже если это мир одной маленькой семьи.

Она уже начала тревожиться, мама не показывалась минут сорок. Потом Лера услышала, как она вышла из комнаты, и поскольку сразу же последовала на кухню, а не к ней, стало понятно, что мать пошла пить валерьянку. Дав ей фору в несколько минут, Валерия пошла за ней.

Женщина стояла возле открытого окна, стараясь дышать всей грудью, и была очень сильно взволнована. Увидев дочь, постаралась скрыть слезы. Но влажные глаза ее выдавали, догадавшись об этом, она отвернулась к окну.

– Ну что? – осторожно спросила Валерия. – Он оказался очарован больше, чем ты предполагала?

Мать мельком взглянула на нее и кивнула.

– Вот видишь. Я же говорила. Значит, это слезы радости?

Мать снова кивнула, и стало понятно, что она не в силах управиться с этими слезами, что они вот-вот прорвутся снова. Она закрыла лицо руками.

Лера подошла к ней сзади и обняла, положив голову на плечо.

– Я же говорила, говорила, – продолжала она ласково. – Как глупо с нашей стороны было думать, что ему все равно. И как же важно ему самому было увидеть тебя сияющей, радостной, – настоящей королевой.

– Ты все таки подслушиваешь? – спросила мать, повернув голову.

– Мам, – пожурила Лера, но без злости, – почему всякий раз, когда я говорю или делаю что-то стоящее, ты сразу же ставишь это под сомнение и коришь меня? Почему ты не хочешь понять, что я сама способна многое замечать? Как это низко – подслушивать вас с папой, я бы никогда до такого не опустилась. Может, вся проблема в том, что ты считаешь меня глупой?

Мать повернулась к ней. Ее дыхание пахло валерьянкой, рот искажала гримаса боли, слезы катились непрерывным ручьем.

– Нет, Валь, нет, я так не считаю. Ты прости меня. Тут он тоже прав. Прав, говоря, что ты взрослая уже. Это я, я ничего не вижу и не замечаю. А потом еще и виноватых ищу. Ты правда уже не маленькая. – Она вытерла слезы и обняла Валерию. – Я зациклилась на работе, ты точно тогда заметила, а я так обиделась на твои слова. Какая дура! Собственной жизни не вижу, собственной семьи не вижу. Не вижу, как растет мой ребенок! Пятнадцать лет – это же такой важный возраст! Я в пятнадцать лет уже семью кормила. Но я привыкла думать, что молодежь сейчас другая. Распущенная и ленивая. Как я могла думать так про свою дочь?.. Ты не обязана становиться моей копией, идти на бухгалтера… одеваться, как я. У меня нет таких способностей, как у тебя… Почему кто-то непременно должен обращать внимание на то, что и так под носом? Почему очевидные вещи кажутся такими далекими?..

Лера ничего ей не ответила, чувствуя одновременно удивление и смущение. Она не ожидала этих слов от матери. За всю жизнь она не слышала от нее ничего подобного, большей частью какие-то нелепые упреки, критику. Но, Господи, о чем они говорили с отцом? Что за волшебные слова он подобрал, чтобы расколдовать сердце этой женщины? Или все подействовало в совокупности?

– Ты так старалась с этим костюмом, а я и спасибо не сказала. Отец видел, как ты просиживаешь за машинкой чуть не сутки напролет, он рассказал мне… А я… я ничего не вижу. Теперь выясняется, что я плохо думала о своем муже. Я думала… что он… потерял интерес ко всему… больной старик… А это я, я потеряла интерес ко всему! Это я – больной старик! Сколько горечи в душе накопилось, – прошептала мать, теребя воротник, словно горечь эта душила ее. – Как бы я хотела, чтобы ты никогда не знала этого чувства….

Валерия едва была способна побороть подступивший к горлу ком. Эта горечь слишком хорошо знакома ей! Эта горечь не покидает ее ни на минуту, как неизлечимая болезнь. И чем дольше ты ее игнорируешь, тем сильнее и опаснее становится эта горечь, выжигает как химикат последние ростки сопротивления. Душа чернеет, покрывается пеплом, и ты не замечаешь, как уже разливаешь эту отраву на окружающих, посыпаешь этим пеплом их гловы.

Как же слеп человек, закрывающийся от собственной боли. Как же глух, стараясь перекричать самого себя. До чего глуп, не подвергая сомнению свои слова и поступки. Как же горд, презирая других за их попытки отрыть ему глаза.

Горечь души – это осадок старых обид, разочарований и трудностей. Неспособность прощать себя и других. Не оставлять право на ошибку!

Предел, за которым уже нет возможности отступить или уступить.

Угнетенность, усталость, озлобленность. И как результат – бесконечная и бесплодная борьба с ветряными мельницами! Или еще хуже – черепашья нора.

Ее собственный портрет через двадцать лет!

С критичной опасностью сознание перешагнуло границу этого понимания.

Самый сложный плен – это плен собственного Эго!

Может, в том заключается ее задача? Повернуть стрелки в правильном направлении? Именно в 1987-м – ни годом раньше, ни годом позже? Насколько кардинально все изменится теперь в будущем? Станет ли она когда-нибудь карьерным монстром, сжигающим все на своем пути?