Текст книги " Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы"

Автор книги: Габриэле д'Аннунцио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Другой.Говорите тише! Говорите тише!

Другой.Монахиня в дверях.

Другой.Что с ним? Заснул?

Другой.В постели его больше нет, не захотел лежать на подушках. Приказал одеть себя.

Другой.Теперь сидит вон там. Не двигается.

Другой.Дыхание у него тяжелое, но сильное.

Другой.Приказал потушить свет у себя в комнате и открыть окна.

Другой.Все окна открыты настежь.

Другой.До зари доживет?

Другой.Вон сидит, опустив голову, точно задремал.

Другой.Должно быть, задремал, отдыхает.

Другой.Дыхание сильное.

Другой.Его, пожалуй, можно даже слышать на улице. Улица полна народу, люди ждут, онемев.

Другой.Но говора не слышно!

Другой.Все ждут молча.

Другой.Больше никто не кричит.

Другой.Последнее затишье.

Другой.Каждый чувствует, что нечто великое должно совершиться.

Другой.Родина!

Молчание.

Другой.Что-то будет завтра?

Другой.Все потеряно, все потеряно! С его смертью все рушится. Нет спасения!

Другой.Что будет с нами?

Другой.Такая великая жертва, чтобы дойти до подобного!

Другой.Этот Фламма способен на какую угодно выходку. Кто удержит его теперь? Он – господин толпы.

Другой.Пойдет до конца.

Другой.Все провинции уже поднялись. Мятеж подавляется слабо. Дух мятежа охватил войска. Дисциплина уже расшатана…

Другой.Два полка уже возмутились.

Другой.Ужасный пример. Я не стану удивляться, если завтра не окажется ни одного ружья…

Другой.Говорите тише! Говорите тише!

Другой.Монахиня в дверях.

Другой.Что он делает? Не двигается?

Другой.Исповедуется перед Господом.

Другой.Кто знает, в каких мыслях!

Другой.Ночь тиха, небо все в звездах.

Другой.Кто плачет? Кто здесь плачет?

Какой-то старик всхлипывает в углу. Молчание.

Другой.Уведите его.

Другой.Да. Чтоб не услышал!

Другой.Монахиня делает какой-то знак.

Другой.Должно быть, поздно, очень поздно.

Другой.Уже полночь пробило.

Другой.Мы останемся здесь?

Другой.Доживет до зари?

Другой.Теперь попросил пить.

Другой.Монахиня подает ему воду.

Другой.А если преодолеет болезнь? Если вдруг поднимется? У него такая воля, что может победить даже смерть.

Другой.Какая закалка! Под самой ужасной тяжестью я не видел, чтобы он поколебался. Разве он не один держал в своих руках все нити?

Другой.Сколько дней прошло с тех пор, как его голос еще наводил страх?

Другой.Казалось, он решился жить, как в другое время решался умереть.

Другой.И в несколько дней…

Другой.Развалины! Дуб, срубленный под корень.

Другой.Кем?

Другой.Говорите тише!

Другой.Поистине загадочный конец.

Другой.Он сказал врачам: «Вы не знаете моей болезни. Я знаю».

Другой.«Я знаю!»

Другой.С ним одна только монахиня.

Другой.Дом точно вымер.

Другой.Говорите тише! Вот она.

Некоторые.Кто? Кто?

Один из них.Молчите!

На пороге одной из дверей, из-за складок тяжелой портьеры, появляется Комнена . Она делает шаг по комнате, но при виде собравшихся останавливается, последние молча расступаются перед ней. Ее бескровное лицо сковано неподвижностью маски. Она медленно пересекает комнату и направляется к темной двери. В тишине слышен шорох ее платья. На пороге показывается монахиня и говорит с ней тихим голосом.

Комнена (обращаясь к собравшимся).Отдыхает. Ему нужна тишина.

Все удаляются без шума. Она идет к окну, раздвигает занавеску, всматривается в ночь.

Явление второе

В той же двери, в которую она вошла, показывается Анна Комнена , оставаясь почти скрытой в складках дамаска, не двигаясь вперед, крадучись.

Анна (тихо окликая дочь, которая, по-видимому, ушла в свои мысли).Елена! Елена!

Из-за красных складок виднеется только громадное, опухлое, искаженное лицо в чем-то вроде беловатого парика, из-за складок видна только одна жирная и бледная рука, на которой блестят кольца.

Елена!

Дочь оборачивается.

Все? Еще ничего?

Дочь отрицательно качает головой, не раскрывая рта.

Там есть кто-нибудь?

Дочь отрицательно качает головой.

А сколько, как ты думаешь…

Слово замирает у нее в глотке, лицо у нее бледнеет, ее устремленные на темную дверь глаза расширяются от страха. Пораженная внезапным ужасом, который замечает на лице матери, Комнена поворачивается в ту же сторону. Мать исчезает.

Явление третье

Чезаре Бронте стоит на пороге, пошатываясь, держась на ногах одним последним усилием своей воли, пораженный неодолимой дрожью. Под его большими выступающими бровями, в глубине впалых от страдания глазниц, горят угрюмые глаза. Комната как бы наполняется суровой тревогой. Комнена остается твердой, неподвижной, приготовленной.

Бронте.Нет еще… Еще не умер… Не зарыт… Еще вижу, понимаю.

Он идет вперед, пошатываясь на каждом шагу, держась за стулья, дикой энергией удерживая на ногах свой скелет.

О чем спрашивала тебя твоя матушка? Была неуверена? Ошиблась в определении часа? Скажи: в какую сумму оценена моя жизнь?

По мере того как он продолжает приближаться с угрозой, женщина отступает назад.

Боишься?

Комнена.Да, безумия, которое ослепляет вас.

Бронте.Страх! Страх! Мою жизнь оцепил страх. Я еще заставил дрожать чье-то сердце. Я еще был способен кой-кого раздавить, сделать его пустым пузырем, бросить его гнить в овраг… Страх нашел оружие в лице женщины. Посмотри-ка мне в глаза!

Комнена увидела на пороге двери, в полосе темноты, свидетельницу: монахиню, которая горячо молится. На повелительный крик она поднимает голову и смотрит на умирающего, не моргнув глазом.

Значит, ты не отрицаешь.

Как бы в припадке удушья, он падает на скамейку. Непрерывная дрожь овладела всем его истощенным телом.

Комнена (с какой-то глухой и деланой мягкостью).Ваш мозг расстроен, ваши слова безумны. Вон там одна душа молится, чтобы Господь сжалился над вами и избавил вас от волнующих мыслей.

Бронте.Ты не отрицаешь. Ты еще раз продала себя, ты еще раз сделалась в руках своей матушки заразным товаром, орудием заработка, орудием обмана и смерти. Я видел ее лицо… Ах, прежде чем закрыться, мои глаза должны были еще раз увидеть эту отвратительную злую улыбку, эту чудовищную маску зверства и жадности и эту руку, которая копалась во всех гадостях мира, которая держит тебя, как держат раскаленное железо, или поддельный ключ, или ядовитый плод, или зелье для возбуждения похоти…

Комнена (стой же зловещей мягкостью).Вон там совершают молитву, чтобы Господь сжалился над вами и вернул свет вашему разуму в этот час скорби.

Бронте.Сколько же вы получили? Уже снарядились в путь? Вам выдан даже пропускной билет, чтобы вы могли безнаказанно пройти с сокровищами и позором сквозь угрожающий сброд? Или ты останешься и выставишь свое ложе на площади?

Кажется, что сумрачный огонь старческой страсти снова разжигает его, сушит рот.

Комнена (в прежнем положении, прежним голосом).Вон там молятся: да сжалится Господь над вами и да ниспошлет мир душе вашей.

Бронте.Подойди ко мне!

КомненаДа простит вас Господь и да успокоит вас на рубеже, который надвигается.

Бронте.Подойди ко мне!

Он протягивает к женщине свои дрожащие руки, как бы для того, чтобы в бешенстве схватить ее.

Комнена.О вас молятся, просят вам мира в тишине.

Бронте.Ты остаешься? Скажи: ты остаешься без места? Ты бросаешься наудачу? Чья ты будешь завтра? Будешь принадлежать тому, кому отдаешь мою жизнь, чтобы вылечить его от страха? Тебя видели входящей к нему в дом… Правда? Правда? Отвечай!

Он как бы одержим грубым чувственным образом. Голос у него прерывается в высохшем горле, руки у него сведены судорогой.

Комнена (продолжая владеть собой, но уже с нетерпением).Да сжалится Господь над вашим несчастьем!

Бронте. (в исступлении).Ты, ты была ужасным несчастьем моих последних лет, невыразимой язвой, тайным мучением, позором и угрызением моей старости, пятном моей сильной жизни… Ты влачилась по всем лужам порока, как приманка, пропитывалась пеной всевозможного разврата. Не осталось ничего гнусного и отчаянного, чего бы ты не изведала в ежедневной борьбе с нуждой, в притворстве нищеты, в ожидании крупной добычи, ты там – припоминаю! – бледная, нечистая, пагубная, ненасытная, спаленная гордостью, исполненная мести, алчная к могуществу и золоту… Века роскоши, вероломства и грабежа погибли в тебе, кровь предателей и узурпаторов, целое племя убийц. Чего бы ты ни коснулась, к чему бы ты ни пристала своим адским телом, всюду, казалось, должно было появляться несмываемое пятно. Ты была карой, верной гибелью…

Комнена (в нетерпении, взбешенная).Ни слова больше! Ни слова! Я больше не хочу слушать.

Бронте.А я-то, слепец, я-то, безумец, сделался добычей! Какой позор! Какой позор! Я дал разжечь подобной мешаниной этот свой старый мужицкий мозг…

Комнена.Ни слова больше! Я не хочу больше слушать! Пусть Господь заглушит на ваших устах эту ругань! Вам пора думать о другом, а не о пустой горячности… Вам нужно приготовиться к принятию успокоения. В постель! В постель!

Ужасным усилием старец поднимается на ноги, посинев, с искаженным лицом, вне себя от дикого бешенства.

Бронте.Ах, но у меня еще хватит сил задушить тебя собственными руками!

Протянув руки к Комнене, он хочет броситься на нас, но, изворотливая и осторожная, она отскакивает назад, ускользает, намечает себе преграды, за которыми она могла бы укрыться. Монахиня, остававшаяся в сумраке за дверью беспокойной и неподвижной свидетельницей, поддерживая своей молитвой этот резкий контраст, вбегает с криком ужаса.

Монахиня.Бог – свидетель! Бог с нами! Он – Единственный Судья!

Старец пошатывается, готовый грохнуться. Монахиня поддерживает его, обнимая его своими серыми руками.

Бронте.Живи! Живи! Другой погибнет от тебя!

Монахиня (смиренно).Господь – Единый Судья. Один Господь – властитель жизни и смерти. Помолимся Всевышнему, да будет милосерден к нам, брат.

Она поддерживает немощного и задыхающегося Бронте, помогает ему сесть, вытирает у него пот на висках, в которых у него стучит кровь, она точно обвевает этот жар кротким веяньем больших белоснежных крыльев своей повязки. Комнена, ускользая от угрозы, добралась до стены, прислонилась к одной из высоких мраморных консолей, на которых стоят римские бюсты. Вне поля зрения старика, повернувшегося к ней затылком, она остается в этом положении, как бы окаменев, неподвижная, как кариатида.

Будем молиться, брат, Создателю, – да освободит нашу душу, прикованную к праху! Его благость в вечности, Его истина – в вечности.

Больной делает усилие дышать, чувствуя недостаток воздуха в своей сдавленной груди.

Бронте.Пить, хочу пить.

Монахиня уходит в темную комнату и возвращается с водой.

Монахиня (смиренно).Скажем Всевышнему: я питался пеплом, как хлебом, и смешивал свое питье со слезами.

Больной выпивает воду залпом, он, по-видимому, почувствовал облегчение.

Бронте.Да благословит вас Бог!

Монахиня (смиренно).Блажен Всевышний, посылающий воду всякой жажде, ибо Его благость в вечности.

Бронте (задыхаясь).Поднимите эти занавески, прошу вас. Дайте доступ свежему воздуху, дайте мне еще раз взглянуть на него.

Монахиня поднимает занавески, в отверстие окон виднеется беспредельное звездное небо.

Ах, звезды, как тогда.

Монахиня (смиренно).Свет ниспослан душе, которая верует.

Легкий говор доносится в окно. Больной снова волнуется и ожесточается.

Бронте.Не ждут ли моей смерти там, на улице?

Прислушивается.

Ах, и тут человеческое дыхание оскверняет воздух моих последних вздохов! Со слишком многими людьми я водился… Ф-фу! Одиноко, одиноко, почему мне нельзя умереть одиноко? Я просил, умолял унести меня на пастбище, на край какого-нибудь рва, куда-нибудь в рощу, куда-нибудь подальше, умолял бросить меня там, как старый ненужный остов. Я ждал бы смерти в безмолвии, лежа на земле на спине, как тогда!

Монахиня (смиренно).Оставь гнев, брат, не раздражайся. Доверься Творцу. Он ниспошлет нам необходимое. Успокойся, успокойся!

Бронте (успокаиваясь, отдаваясь своему видению, медленно).Тогда, после сражения… Мне не нужно вспоминать о другом, сестра, чтобы быть спокойным… После сражения, брошенный в поле весенним вечером… Прихожу в себя, открываю глаза: великое безмолвие кругом, надо мной звездное небо, подо мной – земля, напоенная моей кровью, с побегами хлебов, и больше ничего, больше ничего, часы, что проходят, бесконечное время, что убегает, и биение моего сердца, которое кажется сердцем самой земли, и там смерть, что смотрит на меня и не трогает меня, убегающие часы, исчезающие звезды, роса, что падает на меня, как на пень, заря, что занимается, и мое сердце, что кажется сердцем земли, глубокое, ах, глубокое… Слышали? Вы слышали, сестра? Слышали?

Монахиня (смиренно).И свет восходит в темноте для тех, кто приник к земле.

Бронте (повышая голос, все больше и больше раздражаясь).Сын земли, отдавший матери свою лучшую кровь… Я – крестьянин, я – настоящий человек пашни, сплоченная сила, крепкая голова… Мои братья рыли, пахали, сеяли, собирали жатву, отдали матери свою жизнь в поте лица, в святом здоровом поте… Я ходил за плугом. Я следовал за своей судьбой с мозолистыми руками, с обожженным солнцем лицом, с зубами, отполированными черным хлебом…

Его раздражение растет. Кажется, что он видит перед собой вражеские полчища. У него выражение лица и движения вызывающего на бой, беспокойное дыхание, мутные глаза.

Сын земли, который исполнил свой долг гордо, искренно, со своим сильным сердцем, со своими руками землепашца… Я, я, вот я – здесь, последний, одинокий, лицом к лицу с вашим страхом, который выбирает своим оружием женщину, одинокий, еще на ногах…

Сверхчеловеческим усилием ему удается еще раз приподнять свое громадное костлявое тело, которое словно трещит от напряжения, как дуб, готовый сломаться.

…да… способный умереть на ногах… как и следует… наводит ужас самим своим падением…

Страшный, он покачнулся, как дуб, готовый рухнуть.

…я… сын земли… последний… одинокий…

Вдруг он валится на пол с грохотом обрыва.

Монахиня (падая на колени).Вечный покой даруй им, Господи…

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Расписанная фресками галерея. В глубоких отверстиях окон – небольшие порфировые бассейны в виде чаш, где дрожат короткие струи. Солнце проникает сквозь стекла и играет зыбью воды. Солнечные блики отражаются на языческих фигурах, на потолке, на стенах, как на висячем саде. Неуловимая солнечная сеть неизменно окутывает присутствующих. Позднее утро.

Явление первое

Джиордано Фауро , Сиджисмондо Леони и Витторе Коренцио .

Фауро.Видели, как удалялся Клавдио Мессала?

Леони.Молодое чудовище.

Фауро.Обратили внимание? Он прошел мимо нас не спеша и в то же время произвел на меня впечатление человека, который неистово устремился куда-то. В нем был признак действия, молния в напряженной туче.

Коренцио.Необыкновенный человек этот Мессала!

Фауро.Да, без сомнения, человек исключительный. Взгляд… Ты заметил, Коренцио, особенность его взгляда? Я никогда не видел более пристальных и более наблюдательных глаз, неутомимый исследователь! Но он смотрит на всякое человеческое существо как на вещь или факт. Кажется, что «ближнего» для него не существует. Он положительно из ряда опасных. Вот уж действительно человек, созданный творить не из бумаги, а из живого вещества, из крови и плоти. Я уверен, что у Фламмы подрастает опаснейший соперник.

Леони.И я уверен. Рано или поздно он сделается вожаком одной из тех победоносных шаек, которые не замедлят образоваться среди разложения.

Коренцио.И Комнена им не брезгает.

Леони.Соперник даже в этом?

Фауро.Нет. Мессала, по-моему, не подвержен никакому обольщению. Женскому дыханию не удастся заставить потускнеть его сталь. Он не боится ржавчины.

Коренцио. И все-таки…

Фауро.Нет. Ты ошибаешься. Комнена прибегает к нему, как к жалу, против Фламмы, чтобы волновать им и возбуждать колеблющуюся волю… Ах, с каким удивительным искусством она распоряжается человеческими страстями!

Коренцио.Одним словом, посредница судеб теперь – Комнена! Уму непостижимо!

Леони.Она провозглашает господство сабли.

Коренцио.В петлю ее, в петлю!

Фауро.Она уже сказала, что для своей шеи ищет только тетивы лука в воспоминание об этом своем развратном Алексее III, которого удавили в пятнадцать лет. «Но у кого же лук? У кого лук?» – сказала она с этим смехом, которым она обдает как градом.

Коренцио.Каким образом она ухитрилась после смерти Чезаре Бронте перевернуть так быстро свое счастье, – непостижимо!

Фауро.Нет ничего, на что она не решилась бы, чего бы не вынесла, вот и весь секрет. Всякий порыв в ней стремится превратиться в решительное и законченное действие. В ней, по-моему, постоянное состояние бури, откуда то и дело исходят электрические разряды крайней энергии, которые бьют прямо в цель, возбуждая в нас – ранее всякого другого чувства – изумление.

Коренцио.Которым она и пользуется.

Фауро.Мастерски. Способ, к которому она прибегала для своего появления на новой сцене, имея за собой трагическую тайну этой смерти, обнаруживает великое и редкое искусство, Коренцио, какого уже не было с незапамятных времен. Никто, конечно, не знает лучше, чем она, «как снискивать и как терять людей». Макиавелли ничто в сравнении с этой византийской принцессой, уверяю тебя.

Коренцио.Ты ее слишком любишь как свое собственное создание, Фауро. Ты внушаешь подозрение. Ее изобретательность и ее способности восхищают тебя. Но это не мешает ее влиянию на Фламму быть самым пагубным, как не мешает ей знать лучше, чем что бы то ни было, как губить людей.

Фауро.Не знаю, не знаю, дорогой.

Коренцио.А что ты, Сиджисмондо, думаешь об этом?

Леони.У человека, который гибнет, не было силы достигнуть своей цели. У кого есть эта сила, тот дойдет до глубины наперекор всяким козням и всяким препятствиям. На мой взгляд, Коренцио, у тебя вид опекуна.

Фауро.Опекун огня, опекун ветра!

Коренцио.Ну, мы это еще увидим.

Фауро.Увидим, как раскроется сущность человека, то, что есть в нем истинного, искреннего, неизменного: наиболее глубокий инстинкт, наиболее деятельное свойство, наиболее могучая страсть. Кто-кто, а Комнена не поддается ни заблуждению, ни обману. Не придает никакой цены словам, а также вещам. Человек замаскированный не выдержит столкновения с ней. Она надрезает, обшаривает, обнажает самое сердце.

Коренцио.Действительно, у Фламмы вид человека, которого пытают.

Фауро.Не которого пытают, а который колеблется. Он на распутье.

Леони.Минута исключительной важности. Какое-то неожиданное затишье. По-видимому, все ошеломлены той легкостью и той быстротой, с которой старая крепкая машина приведена в негодность. Во многих заговорило как бы смутное невольное сожаление из привычки к движениям, которым эта старая машина подчинила общественную жизнь.

Коренцио.Встряска была недостаточно сильна.

Фауро.Тут-то Фламма и увидел спасение в необходимости войны, борьбы за существование.

Леони.Но гвельфы медлят. Вавилонскому-то пленению еще и конца не видно. Строители республики отстраивают Авиньонский дворец!

Коренцио.Ты увидишь, что Комнена предложит посадить антипапу в Ватикане, чтобы повторить раскол с Запада.

Фауро.А почему бы и не так? Великолепная идея, но найдите мне наместника нового Бога. Найдите мне дух, «способный заставить звезды вращаться вокруг себя», как выразился бы Фламма. Все существо человека, дорогой Леони, никогда не было так похоже на твою глину, как теперь. Оно взывает: «Лепите меня по образу Счастья». А те, к кому оно взывало, снова втискивают его в рамки формул.

Коренцио.А кто ухитрится раз навсегда освободиться от власти формул? Это – власть волшебная, как власть кругов, очерченных палочкой Мерлина.

Фауро.Именно – волшебная. Живой пример – Фламма, который заявил себя человеком жизни, а вот уже близок сделаться человеком формул!

Леони.По-видимому, он позволяет навязать их себе и успокаивается, однако я думаю, что он намерен воспользоваться ими как орудием отрешения, а не устрашения, как орудием оздоровления, а не правления. Глина, о которой ты говоришь, еще нуждается в обработке, чтобы твердые и упорные зерна окончательно размягчились. С другой стороны, было невозможно, не подвергаясь опасности, отказать людям пашни в обещанных преобразованиях. Все восстание деревень произошло по кличу Марко Аграте: «Земля принадлежит землепашцам». Депутаты сельских союзов собираются выработать нечто вроде Семпрониева закона, а Марко Аграте – их Гракх.

Коренцио.Впрочем, Фауро, главенство деревни было бы теперь справедливо. Среди упадка всех классов крестьянин – сильный, грубый, трезвый, выносливый, здоровый – разве не он теперь лучший? А будучи лучшим, он должен теперь царствовать, было бы справедливо, чтобы он царствовал. Такова мысль Фламмы.

Фауро.Эх, загорелые на солнце цари, оздоровляйте чумное болото!..

Леони.Торжество завтрашнего утра будет отличаться духом древней торжественности, величественным оттенком римского духа. Следует прославлять Фламму за эту его любовь к человеческим празднествам.

Фауро.Ах, без сомнения, он мог бы облагородить жизнь. Этот государственный человек не забыл, что итальянская жизнь была украшением мира! У него есть чувство латинского достоинства, чутье нашего самобытного гения. Разве не это влекло нас к нему? Слава его основана на попытке всюду пробуждать подобное чувство, подобное чутье… Ведь немыслимо же, не правда ли, чтобы столь великий переворот мог совершиться без варварского искажения прекрасных городов. Вот мы в зале упраздненного дворца, где мифологические фрески остались нетронутыми на древних стенах и вода поет в сосудах из порфира, как во времена Павла III. Еще можно жить в радости… Ах, если бы у него хватило мудрости следовать руководству самих вещей, выше всякого подражания, наперекор чуждым формулам!

Леони.Он доискивается, пробует, делает опыты. Ты думаешь, легко снова привести к ритму радости жизнь, омраченную однообразным господством принуждений и лжи?

Коренцио.«Пусть снова повеет духом древней общественной свободы над единой и разнородной Италией», – сказал он.

Фауро.Именно: вы помните эту его речь о процветании общин? И другую, о республиках? Когда же деятельные силы народа, разнообразие труда, мудрость учреждений, первенство оптиматов, пыл гражданской страсти, влияние человека на вещь, орудие, ставшее живым, камни, соединенные повелением славы, общественная мощь, выраженная зданием, город, изваянный, как статуя, все это великое, многогласное единство, составлявшее свободное государство, – когда же все это находило своего более сильного и более горячего истолкователя?

Леони.Если он провидел, то будет действовать согласно своему видению. Ты требуешь чуда!

Фауро.Повторяю, я требую одного: чтобы он служил жизни, – истинной, великой жизни, понимаешь? – в каком угодно виде, и, если так и нужно, даже при условии продолжения этой диктатуры, которая была бы ему предоставлена на шесть месяцев народным собранием, в римском духе, для восстановления республики.

Коренцио.В том же, конечно, духе он будет говорить и завтра в Капитолии, передавая власть над землей депутатам сельских союзов. Послушаем.

Фауро.Пора бы и закрыть потоки красноречия, друзья мои.

Леони.Зрелище будет не лишено величия, Фауро. Депутатов около двух тысяч от всех областей, всякой крови, избранных из числа самых мощных образцов нашего племени. Я видел их вчера в термах Каракаллы, на собрании. Марко Аграте говорил перед ними речь. Они показались мне удивительными в этом месте, с этим их невозмутимым и открытым спокойствием, среди этих исполинских стен. У них был вид довольных завоевателей, пришедших взять власть над землей, уверенных, доверчивых, – во имя Рима. Ты их увидишь. В глазах у каждого отразились то родная гора, то родная речка, то родные леса.

Коренцио.Среди них есть и такие, что сеяли рожь на склонах Альп, и такие, что жали хлеба в золотой котловине, и такие, что сажали виноград вокруг Везувия, и такие, что пололи коноплю в долине По, и такие, что собирали маслины на Тосканских холмах, среди них есть такие, что…

Перечисление земледельцев прерывается внезапным приходом лиц, которые приносят печальную новость.

Явление второе

Дечио Нерва , Фульвио Бандини , группа партизан , громко говоря, в беспорядке.

Некоторые.Где Фламма? Где Фламма? Фауро, Леони, вы его видели? Где он? Вы видели, как он ушел? Или он еще здесь? Да где же он? Мы его ищем. Необходимо разыскать его.

Леони.Что случилось?

Коренцио.Что вам от него нужно?

Фауро.Мы сами ждем его. Да что же такое случилось? Говорите!

Нерва.Завязалась драка между частью народа и поселянами в термах. По-видимому, драка вызвана намеренно. Клавдио Мессала прибег к хитрости. Его сторонники стреляют в этих людей… Окружили термы, некоторые взобрались на стены и открыли огонь по толпе без разбора. Похоже, что Марко Аграте пал. Теперь уже, быть может, никого не осталось в живых.

Бандини.У этих людей не было оружия. При первых неожиданных выстрелах ими овладела паника. У выхода они натыкались на ружейные дула. Страшные крики. Бешенство быков. Тела загромоздили мозаичный пол…

Один.Некоторые из них прятались под эти груды тел. Я видел, как какой-то человек спрятался под одной грудой – скрылся, как в нору.

Другой.Другой, прислонившись к стене, поставил перед собой труп, как щит от пуль.

Другой.Какая-то кучка теснилась на развалинах и в отчаянии швыряла кусками мрамора, как булыжниками.

Другой.Я видел, как один из них поднял капитель, как связку листьев.

Другой.А колосс?

Другой.А колосс? Геркулес из Умбрии?

Другой.Из Беттоны.

Другой.Что был на целых три пяди выше всех двух тысяч.

Другой.Красавец, цвета бронзы, с зелеными глазами.

Другой.Что одним ударом валил на землю быка, схватив за рога.

Другой.Что поднимал жернова.

Другой.Что должен был нести плуг на плечах в Капитолий.

Другой.Геркулес из Умбрии.

Другой.Который все улыбался, все улыбался на улицах.

Другой.С веткой маслины за ухом.

Другой.Что вечно улыбался…

Леони.Да, да, я его видел, вижу. Ну и что же?

Нерва.Он один умер, отомстив.

Бандини.Он нашел себе дубину.

Нерва.Руку статуи среди обломков.

Бандини.Руку императора!

Нерва.Ужасное оружие в его кулаке.

Бандини.И бросился в самый огонь с такой быстротой, что ему удалось проникнуть в круг, разорвав его, выбраться наружу, в толпу, раздавив не одного…

Нерва.Паника перед ним!

Бандини.Несколько мгновений вокруг него – ширь, пустота.

Один из группы.Все кричали, а он молчал.

Другой.Заливаясь кровью, раненный в нескольких местах…

Другой.Пуля в затылок свалила его.

Другой.Грохнулся на землю ничком.

Другой.За ухом у него все еще была веточка маслины…

Другой.Рука статуи разбилась.

Нерва.Вся в крови после того, как ею убито…

Один.Пожалуй, с десяток народу.

Другой.А то и больше.

Другой.Даже какая-то женщина.

Бандини.Тогда народ снова пришел в бешенство, завладел трупом и потащил его по Аппиевой дороге.

Нерва.Одобряет резню, рукоплещет Клавдио Мессале, ругает мужиков, грозит мщением… Еще мгновение – и весь город взбунтуется.

Бандини.Разумеется, кто-нибудь да разжигает изменническим образом ревность и страсти. «Мужик, который становится господином, который присваивает себе лучшую часть, который завтра уморит нас голодом…» Праздник переходит в посрамление. Все виды ненависти закипают снова. Осадок снова всплывает на поверхность.

Нерва.Чье же это дело?

Некоторые.Чья тут вина? Чья вина?

Бандини.Мессалы?

Нерва.Он поставил на ставку свою голову?

Фауро.Но он был еще там? Вы его видели?

Бандини.Нет, никто не видел его.

Фауро.Мы видели, как он приходил. Ушел вот в эту дверь. Не остановился. Ни слова не сказал.

Нерва.Вот в эту дверь. Значит…

Фиески (быстро входя).Где Фламма? Пожалуй, взят в плен? Измена в его собственном доме. Комнена орудует сообща с Клавдио Мессалой. Нападение было сделано по взаимному уговору. Было задумано заранее. Известно о раздаче оружия, состоявшейся ночью. Другая кровь еще прольется, быть может наша…

Фауро.Тише! Тише!

Леони.Подождем Фламму.

Некоторые.Насилие за насилие!

Другой.Императрицу в Тибр!

Явление третье

Одна из дверей открывается, и вдруг появляется Комнена , бесстрашная. На груди у нее сверкает маленькая голова Медузы, как на панцире, иссиня-черный шлем из густых волос придает ее лицу вестницы воинственную грацию.

Комнена (вызывающе).Кто здесь кричит?

Несколько мгновений все поражены и инстинктивным движением отступают немного назад, сближаются, собираются в толпу. Джиордано Фауро, Сиджисмондо Леони и Витторе Коренцио отходят в сторону, в углубление окна, к маленькому бассейну, где искрится и лепечет вода.

Я слышала свое имя.

Мгновение молчания и колебания.

Если кто имеет, что сказать, пусть говорит. Я разрешаю.

Фиески (бледный, изменившимся голосом).Это я произнес ваше имя, чтобы обвинить вас.

Комнена (с видом крайнего презрения).Обвинить меня? В чем? Вы? Фауро, кто этот человек?

Глухой ропот пробегает по толпе.

Фиески.Неважно, кто я. Я – свободный голос и обвиняю вас в преступлении, которое уже совершено, – в позорном предательстве, жертвой которого сделались безоружные гости, не знаю, с какой уже зловещей целью…

Комнена хочет повернуться спиной. Взрыв гнева. Все эти люди тянутся к презирающей их женщине, дают волю долго скрываемой ненависти, разражаются бранью, бледные, косясь на нее, хриплыми голосами.

Один из них.Кровь пусть падет на вас!

Другой.Кровь пусть задушит вас!

Некоторые.Позор! Стыд!

Другие.Все виды бесчестия!

Один.Вспомните о войне.

Другой.О прибыльной войне.

Нерва.Вы торговали жизнью солдат, которые шли на резню!

Бандини.Отнимали хлеб у того, кто умирал от голода в палатке!

Фауро (бросаясь вперед).Молчите! Молчите! Против женщины!

Один из толпы.Вы извлекали пользу из поражения, из бегства, из паники.

Другой.Из мучения раненых.

Нерва.Из печали болезней, из ужасов далекой смерти.

Бандини.Из нашего беспокойства, из слез родины!

Фиески.Добывали золото из походных больничных палаток, из глубины зараженных лазаретов!

Один из группы.Покровительствовали мошенничеству и воровству!

Другой.Скрывали всевозможные подлоги!

Другой.Протянули руку фальсификаторам!

Другой.Путались с разбойниками!

Некоторые.Верно! Верно! Позор!

Другие.Вспомните! Вспомните!

Фауро.Назад! Молчать! То, что вы делаете, подло! Подло!

Нерва.Корабли, наполненные гнилью для отчаявшегося народа, который умирал на прибрежных песках!

Некоторые.Вспомните-ка!

Фиески.Расцвет нашей силы, принесенный в жертву, чтобы открыть сбыт всем испорченным товарам, которыми были завалены лавки ваших приверженцев…

Некоторые.Вспомните! Верно! Верно!

Другие.Позор!

Фиески.…чтобы вызолотить себе трон и альков, чтобы вознаградить себя за годы нищеты, чтобы расплатиться за румяна, за примочки, за мушки, чтобы расплатиться с любовниками развалившейся гарпии!

Фауро.То, что вы говорите, Фиески, низко!

Некоторые.Верно! Верно!

Другие.В Византию! В Византию!

Другие.В Трапезунд!

Другие.В Тибр!

Один.Пусть кровь задушит вас!

Другой.Прежняя и сегодняшняя!