Текст книги " Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы"

Автор книги: Габриэле д'Аннунцио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Некоторые.Вон, вон отсюда! Метлой ее! Метлой!

Другие.Вон отсюда! Пора!

Один.В клоаку!

Другой.Обольстительница старичков!

Другой.Отравительница старичков!

Толпа кричит и подступает к женщине, рассвирепев, как стая собак.

Фауро.Назад, назад, звери!

Комнена стоит там, где была, без малейшего движения, молчаливая и строгая, подняв голову, с неизменным выражением презрения и вызова на устах и во взгляде.

Явление четвертое

Вдруг входит Руджеро Фламма . Толпа отступает назад и умолкает. В продолжение нескольких мгновений в неожиданном безмолвии слышно только тяжелое дыхание подавленного гнева и легкое журчание струй.

Фламма (крайне холодным голосом, окинув этих людей крайне резким взглядом).Что это?

Комнена.Возмущение рабов.

Фламма (резко).Хорошо, я вас выгоняю.

Присутствующие не двигаются, скованные тем видом оцепенения, которое следует за взрывом животного насилия.

Я вас выгоняю.

При вторичном толчке этой воли, которой они всегда повиновались, они очнулись. Ближайшие к двери, молчаливые и угрюмые, поворачиваются к выходу.

Фиески.Подумай, что ты делаешь, Руджеро Фламма, чтоб не раскаяться. Берегись!

Фламма.Я вас выгоняю.

Фиески вытягивает по направлению к нему руку, как бы в знак обещания, затем поворачивается к выходу, молча, как и остальные. Фауро в стороне, а Коренцио и Леони все еще в углублении окна, колеблются. Фламма кланяется в знак прощания.

Прощайте, друзья. Жребий брошен.

Фауро.Теперь полдень, Фламма: прекрасная пора для проявления мужества человека.

Уходит со своими товарищами. Комнена озаряется мимолетной, но бесконечно глубокой улыбкой, сосредоточив в своем сердце всю роковую радость мгновения, в которое решилась судьба.

Комнена (дико, пылая).Ах, теперь-то я довольна! Ты показал мне наконец каков ты на деле: повелитель. Ты видел, как они молчали, когда ты смотрел на них? Эта воображаемая сила покинула их, как дым покидает головешку, когда она гаснет. Они оказались просто рабами перед тобой. Могли только повиноваться. И повиновались.

Руджеро Фламма погружен в новую необходимость, которая стоит перед ним, он – во власти кровавого предприятия, которое на него возложили. Напряжение его духа так велико, что мышцы его лица начинают дрожать.

Фламма.Ты насилуешь мою судьбу, ты неумолима, ты не даешь покоя. Ты идешь навстречу неизвестности и всем ужасам, как если бы все это было знакомо тебе. Действительно, опасность – дворняжка, вскормленная твоими руками. Ты так и сказала. Ты не боишься быть растерзанной…

Комнена.Да, помню. А что и ты помнишь, мне тоже нравится. Когда я говорила это, нас окружала тень, чувствовалось дыхание лихорадки. Там, в твоем доме, в громадной пустынной комнате, наших лиц касалось дыхание Рима, ты не мог больше ждать, и моя воля принадлежала тебе, как принадлежит тебе твоя рука для удара, для удара… Ты не поколебался.

Фламма (сумрачно).Ты вооружаешься призраком, чтобы подгонять меня!

Комнена.Я вооружаюсь своей любовью. Я – стрела для твоего лука. Направь меня в цель.

Фламма.Если бы я натянул свой лук даже до того, что он сломался бы, я все же не попал бы в цель, к которой ты стремишься. Твое желание рвется все дальше, за все грани…

Комнена.А у твоего желания, быть может, есть грань? Разве ты отказался бы от чего-нибудь? Скажи, чтобы я знала, что ты начинаешь гаснуть.

Фламма.Я не гасну.

Комнена.Я знаю. Тебе нужно все. Ты готов на все для самого себя и для меня. Ты не раб своей победы.

У нее сверкающее лицо прекрасного демона, что так волнует и разжигает гордость мужчины.

Фламма.Ты внушаешь мне готовность на новое разрушение.

Комнена.Нет, на утверждение.

Фламма.Но кровь снова заливает развалины, и это – здоровая кровь, насыщенная солнцем, очищенная ветром…

Комнена.Сыны земли!

Фламма.Лучшие, лучшие!

Комнена.Твой враг ходил за плугом.

Фламма.Я не презирал его никогда.

Комнена.Он тебя презирал. Считал тебя существом другого порядка.

Фламма (пораженный в душе).Разве победителей презирают?

Комнена (беспощадно).Ты его еще не победил.

Фламма.Был готов ниспровергнуть, чтобы уничтожить его.

Комнена.Твои силы его не ниспровергли.

Фламма.Ты вырыла его из земли?

Комнена.Нет, я тебе напоминаю, что твоя победа далась тебе легко и что ввиду этого ты должен одержать для себя и меня другую, большую. Вперед! Вперед! Я не умею ждать.

Фламма.Но, быть может, я иду назад?

Комнена.Назад-то не идешь, но останавливаешься. А кто остановился – погиб.

Фламма.Поле свободно и принадлежит мне.

Комнена.Ошибаешься. Неужели твои глаза меркнут, не ищут, не обнаруживают врага? Тебе следует вечно искать врага.

Фламма.Я его вижу, потому что сегодня ты сама создала его.

Комнена.Не я создала его. Он уже был там со своей затаенной местью. Я бросаю ему вызов, чтобы ты напал на него. Самая ужасная борьба предпочтительнее этого рода осмотрительной и нерешительной остановки, в которой ты ослабевал.

Фламма.Остановки человека, который обдумывает, размышляет, готовится к перестроению…

Комнена.На грязи, на туче, на вихре?

Фламма.Нет, на твердой почве.

Комнена.При помощи колдовства?

Фламма.При помощи веры.

Комнена.В кого?

Фламма.В истину и могущество моей идеи.

Комнена.«В самого себя», – ты должен был ответить. В самого себя ты должен верить: в свои нервы, в свои кости, в свои артерии, в свое мужество, в свою страсть, в свою твердость, в свою алчность, во всю свою сущность, во все оружия, которые природа дала тебе, чтобы бороться, чтобы превзойти остальных, не иметь равных, быть первым, быть властелином, быть одиноким. Ты – властелин?

Фламма.Может быть.

Комнена.Слово, которого тебе следовало бы не знать. Ты одинок? Как ты хочешь созидать, если ты не одинок? Одинокий, с двумя своими руками и со своим дыханием, на вершине, куда не взобраться обезьянам, чтобы вмешаться в твое дело. Завоюй вершину, чтобы созидать или пасть от удара молнии.

Фламма.Завоюю.

Комнена.Всей силой порыва, без остановки, не оглядываясь назад. Позади тебя больше нет спасения. Ты стоишь перед своей последней вершиной. Или поднимись на нее, или погибнешь.

Фламма (прерывая).Ты подгоняешь меня острием в спину, ты внушаешь мне волнение, от которого я задыхаюсь… У меня крепкие ноги для подъема, и ты бесполезно проливаешь кровь под моими ногами, даже ту, которая для меня наиболее священна, кровь человека, которого я любил.

Комнена.Чью?

Фламма.Кровь Марко Аграте. Разве он не пал в свалке?

Комнена.Соперник, а не брат.

Фламма.Соперник?

Комнена.И могучий. Сила деревень была в его кулаке, как и сила войска.

Фламма.Чтобы служить моему замыслу.

Комнена.А завтра – своему.

Фламма.Он был чист и верен. Я любил его.

Комнена.Ты не должен любить никого, кроме одной меня. Я одна люблю тебя. Никто больше не любит тебя из тех, кто приближается к тебе. Ты виновен в их глазах, потому что слишком превышаешь их меру. Они не прощают, они не простят. Их приниженность восстает против тебя в виде затаенной мести. Ты видел их, когда они были вынуждены повиноваться тебе: у них были лица рабов и хищников.

Фламма.Завтра я верну их и снова увлеку их за своей судьбой.

Комнена.Да, но подчиняя их не любовью, а подчиняя их грубыми страстями, наиболее резкими инстинктами, их алчностью, завистью, страхом, обрушиваясь на более трусливых и схватывая их за глотку, напаивая других поддельным вином, разжигающим их. Ты это знаешь, ты это знаешь. Они легковерны, тщеславны, жестоки, жадны, исполнены жажды. Кто раздражает их аппетиты и умеет обмануть их, тот может бросать их стремглав куда хочет. Ты это знаешь. Но твоя идея – твое орудие. Бывают великие мысли, чья двигательная сила не более действия дыма или бурдюка с вином. Силы, с которыми ты должен играть и бороться, не что иное, как человеческие страсти, которые ты освободил, уничтожая орудие, обуздывавшее их. Не щади их, пока не создашь другого орудия, которое будет работать еще грубее.

Фламма.Ах, ты молода, Елена, но твоя душа стара как мир! Вся старость мира чувствуется в твоих мыслях. Я мечтал о более новой славе.

Комнена.Но ты не знаешь моей самой глубокой мысли. Она такого веса, что не тебе снести, потому что даже ты – один из тех, кто колеблется в своих мечтах…

Фламма.Не говори так! Разве я поколебался недавно, когда ты вдруг взвалила на меня бремя всей этой крови и всей этой ненависти?

Комнена.Может быть, есть человек…

Она предусмотрительно останавливается.

Фламма.Есть человек?

Комнена.Среди тех, кого ты завтра встретишь на своем пути, среди зверей, которые придут оспаривать у тебя добычу, среди соперников, которые готовятся, может быть, есть человек, который не знает, что значит колебаться…

Фламма.Кто?

Он дрожит, как струна, которую натягивают, и ревнивая гордость углубляет и заполняет тенью морщину, которая образовалась у него на переносице.

Комнена.Клавдио Мессала.

Фламма (с презрением).Он никогда не смотрит мне в глаза.

Комнена.Он взглянет тебе в глаза в тот день, когда у него будет возможность подойти к тебе и сказать: «Ты или я».

Фламма (уступая первому порыву).До этого дня его глаза ослепнут.

Комнена.Если он согласился на удар, то лишь потому, что знал настроение черни и был уверен, что этим шагом может снискать себе всеобщее расположение. Его встречали ликующими криками на улицах. Он пользуется всем. Он – как молния. Любое завтра может стать его достоянием.

Фламма.Он сделал промах. И поплатится.

Комнена.Я должна защитить его за это.

Фламма.Ты хочешь защитить его?

Комнена.Он двинулся, зная, что моя смелость покроет его смелость. Я дала ему слово.

Фламма.Против меня?

Комнена.Ты найдешь другой предлог сразить его, другое время.

Фламма (сгорая ревнивой гордостью).Моя воля всегда сама выбирала свое время и не знает исключений. Даже ты не осмелилась бы перечить ей. Шагает через все…

Комнена (сияя, торжествуя).Ах, все вот же ты властелин, каким и должен быть! Это меня восхищает! «Шагает через все». Ты – мне чета. Мы создадим себе владычество вне всех пределов, мы, двое, одинокие. Нашим будет все запретное, самое трудное и самое далекое. Узнаешь теперь свою судьбу? Полдень: часть великого света. Узнаешь его?

Фламма (страстно).Да, я готов. Ты получишь все, что я обещал тебе, и еще больше получишь, чтобы – насытиться. Каждый день я буду направлять для тебя свою жизнь к целям, к которым не стремилась еще ни одна надежда. Каждый день мой будет отмечен для тебя могучим деянием, в котором ты узнаешь образ моей души, как на царскую печать. Ты насытишься, твоя радость разразится криком и смехом. Я увижу тебя ликующей, всю, с головы до ног, в треволнениях моей борьбы. Твоя великая бессострадательная любовь будет солнцем над моей головой. У меня больше не будет тени. Я не буду думать о смерти…

Женщина положила ему на плечи свои убийственные руки, нежно наклоняется к нему. Вдруг страстным движением она погружает свои пальцы в его волосы на висках, как бы желая поцеловать его; он бледнеет, закидывая голову назад.

Комнена (почти опьяненная, тихо, медленно).Ах, твое мужество, что поет оно! Твоя кровь полна пения… Разве не в тебе теперь вся мелодия мира? Нет вещи, в которой было бы заключено столько музыки, сколько в возрастающем мужестве. Я ее слышу, я ее слышу…

Она поддерживает его голову и обдает его своим дыханием. Молчание.

Ты дрожишь?

Фламма (надорванным голосом).От жажды тебя…

Вдруг с улицы доносится громкий голос.

Голос.Фламма!

Фламма вздрагивает, освобождается от женщины, дрожа.

Фламма.Кто зовет меня?

Голос.Фламма!

Комнена.С улицы.

Фламма (подходя к окну, чтобы выглянуть).Как будто голос Эрколе Фиески.

Открывает, выглядывает. Комнена у него за спиной. Солнце заливает их, вода искрится между ними.

Голос.Фламма!

Фламма.Кто зовет меня?

Голос.Труп Марко Аграте лежит у твоей двери.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Комната созерцателя, стены ее заняты высокими дубовыми книжными шкафами, отделенными друг от друга полосами эмблематических обоев, над шкафами, в виде рамки, тянется украшение из фестонов и бычьих голов. В стене на заднем плане – четырехугольное отверстие, ведущее в коридор, составленный из широких стекол, как стенки аквариума, обращенный к солнечной террасе. Снаружи, за стеклами, раскинулся большой розовый куст, весь усыпанный бесчисленным количеством пурпурных роз. Вечерний свет проникает сквозь завесу из листьев и цветов, четко выделяя эту просвечивающую ткань до мельчайших шипов, до тончайших прожилок, раскрывая в них естественную гармонию с такой полнотой, что этот пылающий куст – в противоположность внутренним формам глубокой комнаты – принимает почти сверхъестественную красоту, вид чуда или видения.

Явление первое

Руджеро Фламма стоит, облокотившись о заваленный бумагами стол. Даниэле Стено сидит несколько в стороне. Юноша , вошедший через коридор, стоит в освещенном отверстии выхода, выделяясь на фоне пылающего розового куста. Он пристально смотрит на диктатора.

Фламма (улыбаясь).Так ты пришел издалека, открыть мне тайну…

Юноша.Да, одному тебе.

Фламма (улыбаясь).Ужасную тайну?

Юноша.Увидишь.

Фламма (улыбаясь).Там составляется заговор против чудовища? Ну, рассказывай, вестник ветра!

Юноша.Тебе одному.

Фламма (улыбаясь).Ты видишь меня? Кажется, что ты смотришь на меня и не видишь. У тебя ослепленные глаза.

Юноша.Я тебя вижу.

Фламма.Так скажи свое слово, безбородый гонец.

Юноша.Тебе одному.

Фламма (оборачиваясь).Стено, хочешь оставить меня наедине с этим таинственным мальчиком?

Юноша, воспользовавшись минутой, когда диктатор оборачивается, вдруг выхватывает из-под платья кинжал и бросается на Фламму. Даниэле Стено, который был настороже, прыжком наскакивает на него, останавливает его руку, обезоруживает, отталкивает. Фламма остается на прежнем месте, спокойный.

Ты хотел убить меня?

Юноша (тяжело дыша).Убить.

Фламма.Почему?

Юноша.Потому что какой-то голос кричал мне: «Иди и убей».

Фламма.Хриплый голос, с запахом вина?

Юноша.Нет, чистый.

Фламма (улыбаясь).Доносившийся из-под земли или с высоты?

Юноша.Со всех сторон.

Фламма (улыбаясь).Значит, ты орудие Бога! Хочешь пить? У тебя должна быть жажда. Лихорадка сжигает тебя.

Юноша.Я не пью твоей воды.

Фламма подходит к нему и несколько мгновений всматривается в него напряженно.

Фламма.Взгляни на него, Стено. Львенок. У него крепкий рот. Он, должно быть, привык пить из истоков рек.

Он хочет положить руку на плечо неизвестному, но последний, вздрогнув, отступает назад, чтобы не дать прикоснуться к себе.

Ступай, я тебя не трону. Ты свободен. Никто не удерживает тебя. Ступай куда глаза глядят. Проводи его до выхода, Даниэле, пожалуйста.

Юноша быстро исчезает, убегает вдоль стеклянной стены. Даниэле Стено следует за ним. Фламма остается несколько мгновений сосредоточенным, устремив глаза в сторону ушедшего; розовый куст, с уменьшением вечернего сияния, начинает менять цвет. Затем Фламма идет, останавливается, замечает сверкающее острое оружие на столе, куда положил его друг, берет кинжал, осматривает. Даниэле Стено возвращается в комнату.

Стено.Он убежал. Был вне себя. «Другой придет», – сказал он мне, уходя. «У меня тысяча братьев». Он – безумный…

Фламма.У него бред возмужалости: безумие, которое вызывается диким медом. Каким видели меня его глаза? Он казался ослепленным. А все эти огненные розы, что сверкали за его головой? Он видел их? Если бы он заколол меня, я унес бы с собой в темноту пророческое видение. Ты лишил меня прекрасной смерти, Даниэле. Я думаю, что он нанес бы мне меткий удар, если бы ты не удержал его. Благодарить ли мне тебя?

Стено.Ты должен еще жить.

Фламма.Да, но не продолжать жить, начать жить, на что я и способен. Ты думаешь, что от ужасного труда моя душа стала сумрачной и тупой? Я чувствовал какое-то очарование в этом юном носителе смерти. Я не раз встречал на своем пути эти глаза, полные бессознательности и бесконечной фатальности. Он бродил здесь в округе в последние дни. Я дал ему пробраться прямо ко мне… Ты поймешь, Даниэле, если я тебе скажу, что я чувствовал в нем что-то братское, отдаленное? Мне приходилось улыбаться и почти хохотать недавно, чтобы не поддаться влечению своего сердца. Ах, он достоин был радости убить меня, так как открыл мне в одно мгновение, что наиболее глубокий корень моей жизни еще не тронут и что я мог бы начать жить снова: я, каким ты меня видишь, я, кто уже дал свой плод, кто уже весь раскрыт, кто уже, по-видимому, исчерпан, окончательно опустел и полон отчаяния!

Он бродит по комнате в глубоком душевном волнении.

Понимаешь? Благородство природы, снова сверкнувшее вдруг перед неизвестным ребенком… Одна геройская душа способна начать жить снова. Ведь даже ты подумал про меня: «Не велик, но добивался величия». Даже ты умолял меня.

Стено.Твои приверженцы думали о тебе: «Велик, но хотел облечь свое величие в лоскутья старой порфиры и вооружить его старым оружием».

Фламма (поглощенный своим видением).Где он теперь? Куда он идет? Если бы я мог следовать за ним… Он все идет по улицам, по площадям, к возвышенности. Все камни Рима насыщены светом в этот час. Весь город сияет своим собственным светом и озаряет небо. По склонам холмов шествует слава… Он все идет, идет, свободный, одинокий, может быть, со звоном моего голоса в своих ушах, если только шум его крови еще позволяет ему слышать какой бы то ни было звук. Идет к возвышенности, чтобы перевести дух… К Яникулу? К Авентину? Ты помнишь, Даниэле, помнишь? Мы поднимались, бегом, задыхаясь, тяжело дыша, как если бы, потеряв это мгновение высшего света, мы потеряли царство. Я увлекал тебя. Я был весь – порыв. Помнишь? Как мы его любили! Какой нежной и ужасной казалась нам красота Рима!

Он зажимает рукой свои глаза и остается напряженным, словно старается вызвать в себе лучезарное видение.

Стено.Рим! Мы волнуемся, меняемся, исчезаем, а он – неподвижен, несокрушим, вечен, родившись одиноким, в апрельский день, не имея в веках ни сестер, ни братьев. Ужасная любовница! Питается мозгом сильных людей. Объятия этой любовницы жестоки, как страдание. Она ревнива. Мстит тому, кто, отдав ей всю свою любовь, дерзает возобновить ее.

Фламма.Правда, правда. Я думал, что я обнял эту любовницу, сжал, что боролся с ней, что слился с ней, что у меня нашлась сила оплодотворить ее, что я стал новым биением ее замедлившейся жизни. Но вот я уже – могила среди тысяч ее могил.

Стено.Рим мстит за себя. Только в него ты должен был верить. В тот самый вечер, когда дело было решено, там, в твоем пустынном доме, ты стоял со мной на балконе и всматривался в него, он лежал там, пылая под звездами, со своим великим океаническим гулом, и ты повторял его имя, опьяняющее мир. В оттенке твоего голоса я почувствовал, что уже тогда ты изменил ему, что же тогда нашел этой любовнице соперницу… Ты помнишь?

Фламма.В тот вечер… Ах нет, я не думал, не верил, не знал… Великая жажда славы, великая тревога, безмерное желание изведать всю полноту жизни… Я не думал, я не знал, что убийственная искусительница явится ко мне со своими могильными дарами. Когда она появилась на пороге, лишенная всякой реальности, несуществующая, как образ моего лихорадочного бреда, поистине нежданная и неприкосновенная, я содрогнулся, как спящий, говорил с ней, как осененный видением, но не произнес слова, которое мог бы произнести человек, чья душа в одно мгновение низвергается в бездну.

Стено.Ах, орудие рабства и смерти, вложенное в две мужественные руки, которые были способны совсем на другое дело!

Фламма.Я хотел насытить ее древнюю душу преступлениями отживших времен, и я служил ее тираническому желанию, как если бы оно было моим, потому что ее воля запечатлелась на моей воле – понимаешь? – и моя жизнь объята ее жизнью, как костер своим собственным пламенем.

Стено.Все еще?

Фламма.Все еще. Сколько существ я не привлек к себе, не проник в них, не завладел, не пользовался ими на тысячи ладов, какие только открывает созерцание среди бесконечного разнообразия идей и страстей? Ведь я жил не в лесах, а среди людей. И что же, нет ничего столь отличного, столь непохожего на все эти общения, как чувство этой жизни, скованной с моей… Не знаю, не знаю, не сумею сказать тебе никогда… Нечто человеческое и чудовищное, грубая действительность, строго определенная, несомненная, потому что действует, убивает, пожирает, опустошает, и наряду с этим нечто – ложное, искусственное, мнимое, ослепляющее, воздух, которым нельзя дышать и в то же время необходимый для существования, беспрерывный свист незримого бича, который проносится и не проносится никогда, движения, слова, в которых кипит страшная сложность, как все движение океана – в маленькой волне, что набегает на тебя, сегодня – ужас при ощущении, что мало-помалу начинаешь каменеть перед лицом горгоны, завтра – дикая радость человека, который плотским актом нарушает закон, святой завет, право народа, Божью заповедь, какой-нибудь страшный запрет, и еще завтра – мучения и бешенство того, кого заперли в раскаленном чреве бронзового быка, чтобы он оживил своим ревом металл… Ты не поймешь никогда, ты думаешь, что я в бреду, считаешь меня больным.

У него вспышка гнева. В нем – в его движениях, в его голосе – безумие смешалось с ясностью сознания, как если бы его душа проходила через последовательный ряд потрясений и озарений.

Стено.А разве ты не болен?

Фламма.Слушай, слушай. Если бы она ушла из этой сутолоки, из этой борьбы, от этих неистовств, из этого человеческого омута, от этих жестоких и бесплодных вещей, от всей этой удушливой бури, ушла и стала бродить по какому-нибудь лугу, вдоль изгороди или по берегу тихого моря… Это было бы возможно? В каком виде она представилась бы мне? Я узнал бы ее? Я не перестаю думать об этом. Если бы я положил ее на лугу и стал сравнивать ее лицо, ее руки, весь мир, скрытый под ее ресницами, стал сравнивать с травами, с цветами, с насекомыми, с каплями росы… Какая странная вещь! Какая невероятная вещь! Представляешь?

Его глаза устремлены в одну точку. Мимолетная тень безумия пробегает по его челу.

Среди самого далекого племени она не могла бы быть более чужой, чем на этом лугу: чужой, каким не было ни одно существо в мире нигде и никогда. И что же тогда произошло бы? Ей нельзя было бы жить. Травы убили бы ее… Я об этом думаю непрерывно, как маньяк.

Стено (тюсо).Значит, ты уже нагляделся на нее живую вдоволь!

Фламма.Но она жива, ужасно жива: человеческая сущность, всесильная, как отрава, которая поражает при булавочном уколе…

Он стоит у стола в синеватом сумраке, который мало-помалу проникает в комнату сквозь стекла. Его взгляд все время обращен внутрь, на образы, которые возникают в его измученной душе.

Она гонит меня в пасть зверя.

Молния ужаса покрывает его бледностью.

Стено (тихо).А если бы ее больше не было, если бы ее глаза больше не могли видеть и повелевать…

Фламма (встревоженный).Как же это? Как?

Стено (тихо).Ты пролил столько крови не колеблясь, и ты бы остановился…

Непреодолимая дрожь овладевает Фламмой. Молчание.

Подумай: свободный, чтобы начать жить снова.

Фламма охвачен крайним напряжением, он чувствует, как в тайниках его существа трепещет инстинкт самосохранения и убийственная воля. Он повторяет про себя, с неуловимым ударением, боевой лозунг, слышанный им когда-то из уст опустошительницы.

Фламма.«Ты или я!»

Наступает молчание. Услышав, как открывают дверь, Стено внезапно поднимается.

Стено.Прощай.

Он исчезает в коридоре быстрым и осторожным шагом.

Явление второе

Входят Комнена , останавливается, озирается кругом своим бдительным и ищущим взглядом.

Комнена.Кто это был с тобой?

Фламма.Даниэле Стено.

Комнена.Почему он бежал, услышав, что я иду?

Фламма.Он уже простился, спешил.

Комнена.Вот уж кто не любит меня.

Фламма.Не любит?

Он не в силах совладать со своим волнением. Голос у него еще дрожит.

Комнена.Что с тобой? Дрожишь?

Подходит к нему, замечает блестящий острый кинжал на столе, берет его.

Что это? Как он попал сюда?

Фламма.Предназначался моему сердцу.

Комнена.Что ты говоришь?

Фламма.Да, вот сейчас здесь какой-то неизвестный, которого я допустил к себе, неожиданно бросился на меня, хотел заколоть.

Комнена.Да что ты? Правда?

Фламма.Вон там был Стено, удержал его.

Комнена.Правда? Поэтому ты все еще дрожишь?

Фламма (вдруг овладевая собой, медленным, ровным и враждебным голосом).Не поэтому. Я стоял здесь, прислонившись. Стено был там, сидел. Сцена разыгралась в какое-нибудь мгновение. Я не пошевельнулся, глазом не моргнул. Улыбался. Мой голос не изменился. Я отпустил этого незнакомца на свободу, он был почти мальчик Я еще не лишен известного хладнокровия.

Комнена (смотрит на него, прищурив глаза, хищная, словно почуяв борьбу).Но, по-видимому, сталь проникла в твой голос.

Фламма.Ты это почувствовала?

Комнена.Это мне нравится. Ты знаешь.

Она рассматривает кинжал, приблизив его к лицу, потому что в комнате слишком мало света.

Ужасно острый, как шпилька. Ты отдашь его мне?

Фламма.Он опасен.

Комнена.Отдай мне его – на счастье! Я его буду носить всегда. Он предназначался твоему сердцу.

Фламма.Он опасен.

Комнена.Я сделаю для него ножны. Не отказывай мне в этом подарке! Пока я буду носить его, ты будешь неуязвим!

Фламма.Возьми.

Комнена.Спасибо!

Она еще раз подносит его к лицу, чтобы рассмотреть, затем не выпускает его из своих рук.

Фламма.Ну, вот видишь, мы дошли до крайности. Завтра придет другой, затем еще другой, потом придут все бешеной толпой… И тогда?

Комнена (смеясь).Третья волна! Ты плывешь навстречу третьей волне.

Фламма.Пловцу трудно разбить или преодолеть ее.

Комнена.Так говорят потерпевшие крушение. А тут – испытание для великого пловца. Уже был некто, кто чувствовал, как его злорадное сердце переполнялось ликованием при виде того, как пенился грозный гребень третьей волны.

Фламма.Он был одинок.

Комнена.Ты боишься за меня?

Напряженно смотрят друг на друга: она, поняв настоящий смысл его слов, он – сарказм, скрытый в ее словах. Комната кажется сумрачнее.

Фламма (становясь кротким).Боюсь за тебя.

Комнена.Мне трудно утонуть, я – легкая.

Фламма.Не играй так с этим оружием. Ты можешь ранить себя. Оставь его.

Она кладет кинжал на стол, затем неожиданным прыжком своего гибкого и сильного тела приближается к мужчине, обнимает его, сжимает, завладевает им.

Комнена.Ты ошибаешься. Этот человек, вот сейчас, говорил с тобой и ввел тебя в заблуждение. Я тебе сказала, я сказала тебе: ты не должен любить никого, кроме меня. Я одна люблю тебя. Больше никто не любит тебя. Я – в тебе, как биение крови в твоих висках, как дыхание в твоем горле. Тебе нельзя вырвать меня из себя, не превратившись в мертвеца, не став чем-то пустым, безжизненным, жалким. Нельзя, нельзя. Если мои руки касаются тебя, если мои руки обнимают, если мои уста зовут тебя, разве мир не исчезает для тебя, как тучка? Вот теперь, теперь, когда я держу тебя, разве вдруг не исчезло из твоей души все, что мучило, что ожесточало тебя? Разве ты не побледнел, как человек, который приближается к граням жизни и боится, что не успеет оглянуться назад? И ты не мог бы оглянуться, если бы я не захотела, если бы я не позвала тебя назад. Ты боишься этого и надеешься на это… Я знаю. Скажи мне!

Фламма (почти умоляюще).Да, да, ты знаешь. Но не зови меня назад, устрой, чтобы мне не слышать больше из твоих уст этого неумолимого крика, помоги мне забыть его, помоги мне немного уснуть в тебе и думать, что я умер. Ни одной ночи – ах, вспомни! – не было ни одной ночи без того, чтобы ты не клала у своей постели раскаленного железа, чтобы будить меня, гнать вперед, вечно вперед, без перерыва, в ад людей…

Она выпускает его, отходит.

Послушай, послушай. Если ты одна любишь меня, будь со мной одна, далеко!

Комнена (изумленная).Далеко?

Фламма.Да, где бы то ни было, лишь бы подальше от этой животной усталости, на которую ты меня обрекаешь. Ни один раб еще не пылал такой ненавистью к своей галере, как я к этой слепой борьбе, насильственно проводя жизнь в насилии над людьми. А к чему? Какая цель? Я не этот обет давал себе, не этот отпечаток я хотел наложить на искупленный народ.

Комнена (издеваясь над ним).Ах! Ах! В таком случае ты предпочитаешь оставить свой последний отпечаток на перьях, на мягких подушках? Ах, ах! Так я сделаю тебе то, что сделала женщина из Габадонии Алексею Комнену, когда он явился, весь залитый кровью: подарю тебе зеркало! Но ты в своем уме, да? Ты говоришь в полном сознании? Что же ты предлагаешь? Говори.

Фламма.Отречение.

Комнена.А потом?

Фламма.Дорогу изгнания.

Комнена.Куда?

Фламма.Разве на найдется какой-нибудь островок, затерянный где-нибудь в свободном море?

Комнена.Остров Эльба? Ах, ты не похож на первого консула! Его желание дробило и подтачивало скалы сильнее, чем море, в ожидании новой зари. А ты просишь для себя только постели! Но тебе не дадут даже этого. Слушай. Когда-то, в моем детстве, мне с одной моей подругой попалась навстречу злая молосская собака. Я остановилась и неподвижно смотрела на нее. Она не тронула меня. А та чуть-чуть подвинулась назад. И собака накинулась на нее.

Фламма.Кто ищет для себя только тишины, тот найдет тайную дорогу.

Комнена (с громким хохотом).Ах, ах, ах, бежать? Как голубки?

Резко смеясь, она бросается на диван и лежит почти на спине, в вызывающей и насмешливой позе. Оставшись позади нее, вне поля ее зрения, Руджеро Фламма делает несколько шагов в темноте, идет к столу, протягивает руку к кинжалу, который еще блестит. Но им овладевает непреодолимая дрожь. Он останавливается, оборачивается к лежащей женщине, которая все еще смеется и говорит.

Ах, ты отвернулся, когда я почувствовала твою дрожь, но сознайся, что ты не можешь оторвать глаза от маленького острия…

Он снова колеблется, делает снова шаг к столу, снова протягивает руку. Не в силах подавить свою дрожь.

Разговор в темноте! Да ну же! Немного света!

Она выпрямляется быстрым и сильным движением своих выпуклых бедер, как если бы ее позвонки были из стали и шевельнулись все вместе.

Здесь больше не видать ничего. Вели принести лампы.

Фламма (разбитым голосом).Нет, нет, нет еще… Останься там еще минуту… Так хорошо… Я буду говорить с тобой… Останься!

Комнена.Да что с тобой? Ты болен?

Она берет его за руку в темноте.

Руки у тебя – как лед.

Фламма.Подожди… Сиди там, где сидела…

Комнена.Но зачем? Чего ты хочешь?

Фламма.Послушай… Я говорил в шутку, чтобы рассмешить тебя… чтобы рассмешить… Ты смеешься всеми своими зубами… Почему ты не смеешься еще? Я поцелую тебя в зубы…

Он берет ее за руки как бы для того, чтобы увлечь ее к дивану.

Комнена.Твои зубы стучат… От тебя веет холодом… Нет, нет…

Она ускользает от него, бежит к коридору.

Лампы!

Мужчина еще раз подходит к столу, протягивает руку, нащупывает кинжал, хватает его. Свет ламп разливается по коридору, бросает полосу света в темную комнату, освещает вдруг человека, который дрожит у стола. Комнена видит его.