Текст книги " Том 3. Франческа да Римини. Слава. Дочь Иорио. Факел под мерой. Сильнее любви. Корабль. Новеллы"

Автор книги: Габриэле д'Аннунцио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Вирджинио.Коррадо, ты помнишь комнату, которую мы занимали с тобой, когда учились по соседству с техническим институтом на улице Сан-Пиетро?

Коррадо.Помню. Такая ли она теперь, как в наше время? Кто там живет? Кто спит на наших кроватях? Все помню хорошо. Иногда мы бывали голодны.

Вирджинио.Этот бюст Данте стоял там между твоей и моей кроватью. Мы как-то купили его у ваятеля. Как раз в этот день мы были голодны, но побороли голод, и, когда принесли бюст, комната показалась нам больше и светлей. Помнишь?

Коррадо.Да.

Вирджинио.В нескольких шагах от нас, в базилике, в глубине правого придела находился предмет нашего особого почитания.

Коррадо.Моисей.

Вирджинио.Помнишь? Почти каждый вечер, перед тем как запирали церковь, мы ходили любоваться им. Он представлялся нам в полумраке чуть ли не хищным зверем, чуть ли не богом, великим олицетворением силы воли и гордости, готовым воспрянуть, более могущественным, чем все пророки Сикстинской капеллы!

Коррадо.Ведь он прожил почти тридцать лет лицом к лицу с Микеланджело и уже не мог от него отделиться.

Вирджинио.Это верно. Помню, как в один прекрасный вечер кто-то из нас сказал: «У Микеланджело было маленькое сутулое тело, которое не в силах было удержать на своих позвонках тяжести и волнений горя, заблуждений, презрения, притеснений, возмущений и тревог стольких человеческих душ. И вот он создал себе другое тело из камня и в него влил и вдохнул все бури и волнения за тридцать лет. И его он сделал способным ударить и разбить…» Мы уверовали в этот образ и с того вечера глядели на колосса со священным трепетом.

Коррадо.Ах, кто возвратит нам те вечера, полные грусти и волнения, когда мы слагали всю нашу будущность к этим каменным коленям и когда, вернувшись в нашу убогую комнату, находили свою нищету прекрасной?

Вирджинио.Буонарроти выразил твою мысль так: «Я должен любить себя больше, чем других». К этим словам прибавляю для тебя же: «У меня нет друзей, и я их не хочу». Ты верен этому изречению.

Коррадо откинул назад голову, как бы желая скрыть свое нетерпение, но в его голосе звучит тоска и раздражение.

Коррадо.Я хотел бы уже быть погребенным там, у устья реки, под курганом. Ничего другого мне не надо.

Вирджинио.Смерть очищает нас, а жизнь оскверняет. Правда ведь? Недавно, проходя по улице, я старался отыскать наш старый дом. Он стоял полуразрушенный. Я поднял глаза к верхнему этажу – крыши не было. Я узнал внутренность нашей комнаты по клочку грязной карты, висевшему еще на уцелевших стенах. И единственным следом человеческой жизни среди отбросов и мусора было это отвратительное пятно.

Коррадо.И ты настроен грустно! Ты говоришь об этом, как о каком-то тяжелом предзнаменовании.

Вирджинио.Та же судьба ожидает и дом, где мы с тобой встретились теперь и где ожила наша дружба: он тоже предназначен к разрушению. Не пройдет и нескольких месяцев, как и он превратится в груду развалин и мусора. Ты чувствовал себя здесь в безопасности. Мы действительно в полной безопасности, и свет этого окна нам достаточно светит. Но весьма возможно, что рок уже невидимо витает вокруг нас или скрывается где-нибудь и предстанет сразу, зловещий, как само разрушение.

Коррадо.Впервые слышу я, что ты говоришь о несчастии.

Вирджинио.За себя я не боюсь. Рядом со мной есть существо, которое не только до сего дня жило моей жизнью, но которое создало мою жизнь. Как ты думаешь, откуда было мне взять сил, необходимых для воплощения моей фантазии и иллюзий? Когда я чувствую, как в тебе поднимаются твои инстинкты и болезненные стремления и как они ищут свободы, когда я вижу, что ты хотел бы раскрыть все тюрьмы, когда я замечаю во всем твоем существе ухватку хищного зверя, который отступает и подкрадывается, чтобы броситься на свою добычу, я спорю и борюсь с тобой, но я понимаю тебя, потому что ты постоянно видел столкновения и раздор среди людей, видел такую злобу и жестокость, которой трудно подыскать подходящее название, и тень лесов Дауа тебе кажется менее страшной, чем мрачные законы твоей родины. И я благодаря тебе мог бы познакомиться со всем злом и жестокостью, но природе угодно было поставить рядом со мной существо, которому доступно все более нежное и возвышенное, эти качества проявляются у него в малейшем движении и незаметно направляют меня к поэзии… Ах, она, в сущности, своим личиком, похожим на гладкую поверхность ручья, – родная сестра роды!.. Может быть, я говорил о ней, когда думал, что говорю о горных потоках.

Он замолкает, затем почти шепотом произносит имя, которое как бы само слетело с его уст и озарило ярким светом все его лицо.

Мария!

Приятель все это время сидел молча, опустив голову на руки, как бы скрывая свое волнение. Теперь он решается робко обратиться к другу с вопросом.

Коррадо.Ты был счастлив? Ты теперь счастлив?

Вирджинио.Что такое счастье? И какая ему цена? Ты думаешь, что счастье открыло мне на нее глаза? Рожденные одной матерью, мы друг друга долго не знали, робели и стеснялись один другого. И вдруг в один прекрасный день две жизни соприкоснулись, и от этого родилось неслыханное счастье! Тебе знакомо это? Пробовал ли ты когда-нибудь входить ощупью в темную комнату и искать какой-нибудь знакомый предмет, оставленный тобою тут, на столе, в шкафу, в знакомом месте? Ты ищешь, ищешь, и вдруг рука твоя касается неожиданно чего-то живого, трепещущего! Переживал ли ты что-нибудь подобное? Среди ужаса, отчаяния, стоя лицом к лицу с агонией, мы встретились, соединились и обрели наше счастье: это было у смертного одра отца, мы ясно слышали кипение воды, в которой должны были стерилизовать инструменты хирурга; гангрена, как дикий зверь, въелась в это бедное родное нам тело… Мы шептали в один голос: «Мы здесь, мы здесь…», но нам казалось, что слова эти доносились откуда-то издалека! Лицо отца было цвета соломы, уносимой ветром. Началось хлороформирование. Мы видели лишь губы, сведенные судорогой и выкрикивающие несвязные слова человека, борющегося со смертью, худая рука его имела еще достаточно сил, чтобы держать наши руки и сжимать их… Потом расставание с жизнью, последняя судорога, затем мрак, тишина, печать вечности и смерть, похожая как две капли воды на настоящую смерть, наступившую поздней, после ненужной резни… «Мы здесь! Мы здесь! Проснись!» Но он не проснулся и остался лежать бездыханным трупом.

Волнение душит его. Друг сидит недвижимо, опустив голову и закрыв лицо руками. Вирджинио снова начинает быстро говорить, слова словно жгут ему губы.

Матери нашей там не было. Она была далеко, на чужой стороне, в другом доме, связанная другими узами, потерянная для него, для нас и несчастная.

Наступило молчание. Снова меняется его голос, и дрожь пробегает по его лицу.

Вот какая ужасная действительность породила нашу верную и преданную дружбу. Я видел, как моя подруга по несчастью понемногу возвращалась к жизни и оживала как трава, затоптанная ногами. С той минуты она стала для меня воплощением всего, что есть на земле прекрасного. И произошло это не во время мира душевного, не в радости, а в горе…

Снова молчание. Он то колеблется, то торопится, то останавливается.

Она ушла недавно, чтобы исполнить печальную обязанность, как раз тогда, когда пошел первый сильный весенний дождь. В тот чужой нам дом, в далекой стране, где страдала та, которой не было с нами у смертного одра отца, вошли болезнь и нищета… Нам известно, сколько она выстрадала от человека, не стоящего ее, который даровал нам неведомого, чужого брата, вскормленного той же, что и мы, больной грудью… Ему теперь пятнадцать лет… он юноша… Сейчас он очень серьезно болен… Мария пошла отправить ему немного денег.

После последних слов, произнесенных почти шепотом, снова наступило молчание. Грусть, видимо, легла на него всей своей тяжестью. Вдруг Вирджинио встрепенулся и насторожился.

Она, вероятно, вернулась. Я слышу ее шаги.

Коррадо (внезапно вставая с места).Прощай, Вирджинио.

Вирджинио.Ты уходишь?

Коррадо.Я еще вернусь.

Вирджинио.Не хочешь поздороваться с ней?

За левой дверью слышен голос сестры.

Голос сестры.Вирджинио, ты дома? Ты один?

Вирджинио.Войди, войди, Мария. Это Коррадо.

Входит Мария. На ней суконное платье – простое, но сидящее изящно. На голове шляпа. В руках столько фиалок, сколько возможно захватить обеими руками. На ее молодом лице румянец. Дождевые капли еще сверкают на плечах, на рукавах, на юбке.

Мария.Я принесла дождь. Видишь?

Она стряхивает дождевые капли и слабо улыбается. Желая протянуть Коррадо руку, она освобождает ее, прижимая к груди букет цветов, так что они закрывают ее до подбородка.

Возьми, Вирджинио. Помоги мне. Эти фиалки я принесла тебе. Твои уже увяли.

Брат берет цветы обеими руками. Он наклоняет голову, чтобы вдохнуть аромат цветов, в это время Мария целует его в лоб.

Вирджинио.Ах какие свежие! Понюхай, Коррадо!

Он подходит к другу и подносит ему цветы.

Коррадо.Что за прелесть!

Он опускает глаза. Голос его звучит глухо, но необыкновенно возбужденно.

Где вы их нашли, Мария?

Мария.У Боргезского родника. Я сюда дошла пешком от Сан-Сильвестра. Когда я вышла, было яркое солнце. Ливень настиг меня у Понте-Систо. Я не останавливалась. Потом немного переждала дождь под портиком Санта-Марии. Там находились и рабочие, счищавшие штукатурку с фасада. Среди них был и Марко Далио, который, увидев меня, замахал руками от радости и потащил меня во внутрь храма, чтобы показать фрески, которые он сегодня открыл, сбив покрывавшую их штукатурку. В настоящую минуту он живет только своей базиликой! Он сказал мне, что, быть может, зайдет повидаться с тобой.

Она говорила быстро, оживленно, снимая с рук мокрые перчатки. Вдруг замолчала и взглянула на обоих мужчин.

Но отчего вы так бледны?

Коррадо.Мы бледны?

Мария.Да. Что случилось?

Вирджинио.Ничего. Коррадо сидел со мной, а я работал.

Коррадо.Когда вы постучали в дверь, я вставал, чтобы уходить. Дольше оставаться я уже не могу. Извините, Мария.

Мария.Не останетесь у нас пообедать?

Коррадо.Не могу. Но постараюсь зайти поздней, вечерком.

Мария.Придете непременно?

Коррадо.Да, если не очень устану.

Мария.Нет, обещайте! У нас будет и Франческо Чези. Мы сыграем вам в четыре руки Седьмую симфонию и «Кориолана».

Вирджинио.Приходи, если можешь.

Коррадо.До свидания.

Мария.Подождите, когда пройдет дождь.

Коррадо.Дождя уже нет. Смотрите: на Приорато-ди-Мальта уже солнце.

Вирджинио.Я выйду с тобой. Я провожу тебя немного до форума.

Мария.Ты уходишь?

Вирджинио.Хочешь, чтобы я остался?

Мария.Какие вы странные! Что-нибудь случилось?

Вирджинио.Да нет же, Мария.

Коррадо.Мне необходимо идти. У меня в шесть назначена встреча. До свидания.

Мария.Коррадо! Возьмите с собой вот это и вечером возвращайтесь.

Она дает ему букетик фиалок.

Коррадо.Благодарю. Прощай, Вирджинио.

Вирджинио стоит у окна, спиной к комнате. Мария делает по направлению Коррадо умоляющий и нежный жест, Коррадо уходит.

Вирджинио глядит в окно, стараясь скрыть свою скорбь, а Мария, задумчиво стоя посреди комнаты, вынимает поддерживающие ее шляпу булавки.

Вирджинио.Как красиво легла над Авентином тучка! Взгляни на Санта-Марию дель Приорато: церковь, окруженная этой золотистой вуалью, кажется сделанной из алебастра. Смотри, как ожили эти вековые дубы и кипарисы. Миндальные деревья уже отцвели, появились плоды. А вон там старички из богадельни Сан-Микеле, – несчастные, выглядывают из окон.

Сняв шляпу, Мария поправляет спустившиеся на лоб волосы, на мгновение закрывает лицо руками, потом быстрыми и легкими шагами приближается к брату и останавливается возле него, кладет руки ему на плечи и смотрит в даль.

Ты вся пропахла фиалками.

Он говорит с ней ласково как с ребенком.

Там у Албанских гор, вероятно, еще идет дождь. Видишь? Эта барка везет вино из Гаэты в главный порт. Ты помнишь, как мы провели день в Фиумичино? Как должно быть море ясно в этот час! Знаю, знаю: сестренке взгрустнулось!.. Мне надо было бы свезти ее на недельку в Анцио, погулять по берегу… Там ты скоро пришла бы в себя. Мне знакома эта тихая грусть, навеваемая переменной погодой с ее быстрой сменой дождя и солнца: после грозы яснее видно, что было в наших силах сделать и чего мы уже не сделаем никогда… Никогда…

Молодая девушка склонила к нему на плечо голову и тихо плачет. Он оглядывается и в испуге берет ее голову в руки.

Мария!

Она старается принять прежнее положение и скрыть слезы.

Мария! Ты плачешь? Что с тобой?

Мария.Ничего. Не знаю. Вот, все и прошло.

Вирджинио.Пойди. Сядь сюда.

Мария.Все прошло. Я уже не плачу.

Вирджинио.Что-то есть у тебя на сердце. Я знаю. Не время ли открыться мне? Или хочешь еще подождать? (Он ласково наклоняется к сестре)Неужели я ничем не могу помочь тебе?

Мария.Мне было очень, очень тяжело писать это письмо… Бедная мама! Мы почти примирились с мыслью, что она не наша… Теперь рана снова раскрылась. Сердце разрывается.

Вирджинио.Может быть, ты хотела бы повидаться с ней?

Мария.Где? В том доме?

Вирджинио.Хочешь я провожу тебя до Перуджи?

Мария.Ах как тяжело! Ужасно тяжело! После стольких лет! Опять увидеть, узнать ее и снова немедленно потерять…

Вирджинио.Хочешь, мы предложим ей переехать к нам жить?

Мария.Может ли она это сделать?

Вирджинио.Пусть возьмет с собой и Лоренцино.

Мария.Но… а тот, другой?

Вирджинио.Может быть, он согласится отпустить ее, если она захочет от него уйти.

Мария.Ты думаешь?

Вирджинио.Я только высказываю предположение.

Молчание.

Мария.Конечно, Вирджинио, я хотела бы, я должна была бы повидаться с ней, так как…

Она останавливается, до боли сжимает себе руки, и снова слезы брызжут из ее глаз.

Вирджинио.Мария! Что ты хочешь этим сказать? Почему ты не договариваешь всего? Ты уже не веришь старому другу. Я это вижу. Ты понемногу отдаляешься от меня.

Мария.Нет! Нет! Это неправда!

Вирджинио.Или ты слышишь в моих словах упрек и думаешь, что я не сумею с полной любовью выслушать твою исповедь?

Мария.Какую?

Она вздрагивает. Оба с трудом скрывают охватившее их волнение.

Вирджинио.Не пугайся. Ты думаешь, что, когда мы остались с тобой вдвоем и ты стала моей радостью, я, всецело отдаваясь братской любви, не предвидел втайне того, что должно было когда-нибудь случиться? Я отлично знал, что судьба не могла навсегда связать нас. Я знал, что наступит час, когда ты выберешь себе друга и я останусь в стороне…

Мария.Твой голос, однако, дрожит, и на лице у тебя страдание…

Вирджинио.Нет, Мария. Ты ошибаешься.

Он некоторое время колеблется, затем, наклоняясь к сестре, продолжает, стараясь придать твердость прерывающемуся голосу.

Ведь мне ты можешь сказать, что любишь его.

Мария.Я слышу биение твоего сердца. Не печалься! Я тебя не брошу! Я никогда с тобой не расстанусь.

Вирджинио.Что ты говоришь? Ведь я не ребенок. (Он старается улыбнуться.)Это я только могу иногда говорить с тобой как с пятилетней сестренкой. (Он ласково гладит ее по голове.)Не думай, что моя привязанность к тебе легла бы бременем на тебя. Я не хочу держать тебя в клетке или обрезать тебе крылья, ведь ты не уйдешь от меня или, по крайней мере, далеко не уйдешь… Да, конечно, я несколько волнуюсь. И ты это понимаешь. Исчезает вся прелесть моей жизни, как же мне быть равнодушным? Ты, быть может, Мария, не вполне сознаешь, чем ты стала для меня.

Мария.Я знаю только, чем ты стал для твоей Марии.

Вирджинио.Ты для меня – чистота.

Мария.Ах, не возвеличивай меня чересчур! Я начинаю робеть!

Вирджинио.Ты для меня – гармония. Мелодия, изливающаяся из-под твоих пальчиков, ничего не стоит в сравнении с той, которую производят вокруг тебя твои мысли. Ты с каждым днем расширяешь мой кругозор. Когда ты со мной, я чувствую обаяние, которое исцеляет все: тело и душу.

Мария.Ты ошибаешься, приписывая мне то, чего во мне нет. Я жалкое существо, полное заблуждений, которому суждено обмануть твои светлые надежды.

Вирджинио.Ты думаешь, что я жду от тебя жертвы? Если зовет тебя любовь – иди!

Мария.Как торжественно сказано!

Вирджинио.Скажи же мне, что ты его любишь. Ведь он мой самый дорогой друг.

Мария.Не опускай своих глаз. Я уже прочла в тайниках твоих мыслей что-то тяжелое.

Вирджинио.Ты любишь его? Всей душой?

Мария.Ты боишься моего ответа, как какого-то несчастья.

Вирджинио.Доверься мне.

Мария.Не страдай. Никто меня у тебя не отнимет. Если он твой самый близкий друг, то он такой же друг и мне. В нем нет ничего неизменного. Нам обоим хочется найти способ даровать мир этой великой мятущейся душе или по крайней мере успокоить ее на время, чтобы она не растратила всех своих сил в этой тревоге.

Вирджинио.А что же именно нам для него сделать?

Мария.Он тут сегодня долго пробыл с тобой?

Вирджинио.Да, дольше обыкновенного.

Мария.Когда я вошла, я сразу поняла, что между вами что-то произошло.

Вирджинио.Речь шла о его больном месте.

Мария.Он говорил тебе… обо мне?

Вирджинио.Нет, Мария!

Мария.Вы оба были бледны.

Вирджинио.Да, разлука для нас – острый нож.

Мария.Какая разлука?

Вирджинио.Ты не знаешь? Коррадо покидает нас.

Мария вскакивает, как бы желая оградить себя от смертельного удара.

Мария.Нет, я не знала. Это неправда.

Вирджинио.Он уезжает.

Мария.Куда?

Вирджинио.Далеко, куда его тянет давно.

Мария.Когда?

Вирджинио.Теперь же.

Потеряв самообладание, Мария волнуется и кричит в охватившем ее ужасе.

Мария.Неправда! Этого не может быть! Ты сказал это, чтобы испытать меня, чтобы все узнать! Ты хочешь узнать, люблю ли я его? Хочешь, чтобы я тебе это крикнула изо всей силы? Да! Мне жаль тебя, жаль себя. Но я люблю его, люблю всей силой души и чувств, люблю близкого, далекого, живого, мертвого – выше всего, глубже всего!.. Взгляни на меня! Теперь, когда ты все узнал, скажи, что это неправда. Не разрывай моего сердца. Помоги мне.

Так обреченный на пытку раскрывает свою душу, лишь бы палач приостановил мучения.

Вирджинио.Да! Да! Пусть будет так, как ты хочешь… Это не может быть правдой… Этого не будет… Ты сама его об этом спросишь. Он тебе ответит. Ты скоро снова увидишь его и поговоришь с ним. Это не правда, не должно быть правдой.

Мария опускается на стул.

Мария.Прости меня, мой бедный, дорогой!

Вирджинио.Мария! Мария! Обо мне не заботься и меня не жалей. Видишь, я спокойно готов на все. Готов даже встретить вместе новое горе? Я не забуду, что узнал тебя у смертного одра.

Сестра вздрагивает.

Мария.Что, смерть опять возле нас? Мороз пробежал по всему моему телу. Ты сказал: смерть.

Вирджинио.Но что мы за безумцы? И почему у нас на душе так тяжко? Подойди к окну. Солнце еще светит. Почему же мы с тобой в таком состоянии? Не потому ли, что в наш дом вошло самое драгоценное благо жизни! Ты любишь – значит ты цветешь. Я же буду любоваться твоим расцветом. Ты сильна и чиста. Ты можешь стать подругой героя. Я в целости сохранил тебя для достойного тебя.

Мария подняла к нему прояснившиеся взоры.

Мария.Ах! Твой милый голос! Он прямо вырывается из сердца. Я уже думала было, что больше не услышу его таким, до этого ты говорил совсем не своим голосом.

Вирджинио.Подойди к окну. Солнце ради тебя замедлило свой путь. Посмотри.

Мария.И быть может… быть может, я этот голос слышу в последний раз.

Вирджинио.Ты опять бредишь?

Опять какая-то тень ложится на ее лицо.

Мария.Слова твои проникли в самую глубь моей души, и я сохраню их на память о том, что была Мария, с которой ты говорил так тепло и ласково.

Вирджинио.Ты бредишь.

Мария.Прости, прости меня. Тяжело вырвать у себя из сердца собственными руками брата. Я не все сказала тебе и теперь уже не могу молчать.

Вирджинио.Одного ты мне еще не сказала, и это я хочу знать. Скажи, он любит тебя?

Мария.Да, да, он любит… Ты этого не знаешь? Не замечал? Скажи!

За дверью слышен голос пришедшего приятеля.

Голос Марко Далио.Вирджинио! Вирджинио! Можно войти?

Мария встает, потом снова садится. Вирджинио смотрит на нее,берет ее руку и ласково пожимает, затем направляется к двери.

Вирджинио.Войди! Войди, Марко.

Входят архитектор Марко Далио и врач Джиованни Конти.

Марко Далио.Мы на минутку заглянули к тебе. Ты еще не кончил заниматься?

Вирджинио.Нет, кончил.

Джиованни Конти.Как поживаете, Мария?

Мария.Неважно, доктор.

Джиованни.У вас руки холодные и нет обычного хорошего вида.

Мария.Я, кажется, сегодня немного утомилась.

Марко.Она пешком пришла от Сан-Сильвестро. Я видел ее в Космедине: она бежала под проливным дождем с руками, полными фиалок.

Джиованни.Действительно, какой у вас от этих фиалок чудесный запах, в особенности после госпиталя!

Мария.Только что вспомнила, что я еще не сняла с себя мокрого платья.

Марко.Нет! Не убегайте от нас!

Джиованни.Что это за новая мода бродить с утра до вечера?

Мария.Совсем не новая. Спросите у брата. В Анцио мы делали десятки миль каждый день.

Джиованни.Не по каменным ли мостовым?

Мария.Конечно!

Марко.Вирджинио, а рассказала тебе сестра о моих открытиях?

Вирджинио.Да! Я вижу, что ты сияешь.

Марко.Теперь мне известно, что церковь папы Калликста вся покрыта живописью: это прямо «библия бедных». Я докажу теперь существование в двенадцатом столетии римской школы.

Мария.Прошу простить. Мне становится холодно от мокрого платья, пойду переоденусь, но обещаю вернуться.

Джиованни.Наверное?

Мария.Да, через несколько минут.

Марко.Мы долго не пробудем. Уже поздно.

Джиованни.У меня для вас есть кое-что.

Мария.Что такое?

Джиованни.Книжечка сестры Цецилии.

Мария.Дайте.

Джиованни.Дам, когда вернетесь.

Она улыбается и рукой приветствует остающихся.

Мария.Вернусь! Обещаю!

Она берет со стола шляпу, перчатки и выходит в дверь налево. Мужчины все трое провожают ее взорами.

Марко.Какое обаяние она производит на тех, кто ее знает! Понимаю, Вирджинио, твою нежность к ней, вечную заботу! Видя ее красоту, ее нежную женственность, невольно боишься, чтобы что-нибудь или кто-нибудь не причинил ей огорчения. Мы с Джиованни твои соперники в братской любви к ней.

Джиованни.Что с ней? Почему она так мрачна?

Вирджинио.Мы получили дурные вести из Перуджии. Мысль о матери снова волнует ее. Ей тяжело думать, что она несчастна. Хотелось бы помочь ей, а чувствуешь себя чужим.

Джиованни.Ах! Чем больше горя мы видим от родного, близкого нам существа, тем дороже оно нам.

Марко.Это верно. Я весь день работаю над тем, чтобы вдохнуть жизнь в мертвый камень, доктор целые часы проводит в госпитале, стараясь лечить неизлечимые недуги старости, а что заставляет нас каждый вечер после наших занятий взбираться на твою лестницу? Желание отогреть душу у дружеского очага, помогающего нам переносить тяжесть домашней жизни. Мы можем иногда и надоесть. Но мы здесь находим отдых и сердца наши оживают здесь. Мы тут встречаем, ты это знаешь, идеальную сестру. Мы с каждым днем сходимся с тобой ближе, чтобы иметь право больше и больше любить ее. Мы тут отогреваемся, вдыхаем в себя иллюзию семейной чистоты, которой не знаем у себя дома.

Вирджинио.Друг мой, ты очень добр.

Наступило молчание. Каждый из друзей поглощен своими думами. Надвигаются сумерки. В комнате темнеет.

Марко.Я встретил Коррадо Брандо, он шел отсюда?

Вирджинио.Да.

Марко.Он не заметил меня, он весь был погружен в свои мысли. Он шел быстрыми, большими шагами. Я даже не пытался остановить его, только подумал: «Кто же его остановит?» Потом мне пришли вдруг в голову слова, которые могли бы быть его ответом: «Куда бегу? Я бегу за богом, тенью которого я являюсь».

Вирджинио.Он страдает религиозной манией.

Марко.Затем я увидел паром, который перевозил через Тибр доктора из госпиталя св. Михаила в убежище на противоположный берег. Признаюсь, что эти две встречи заставили меня позабыть об римской гладкой кладке в храме Цереры. Твой Харон, дорогой Джиованни, не знает символического значения монеты в десять сантимов, которую ты каждый вечер даешь ему за переправу.

Джиованни.Странный человек этот старый Патрика.

Марко.Его зовут Патрика?

Джиованни.Так все зовут его по ту сторону Тибра, но может быть, у него и нет имени, как нет возраста. Он говорит, что родился в Лунгарстаге, но, с тех пор как я себя помню, я не помню того времени, когда бы на мой зов он не катил с противоположного берега точно сорвавшаяся глыба земли. Ты его хорошо разглядел? Лица у него нет: вместо лица у него полусгнившая от сырости маска. Глаза его выцвели, они, вероятно, видели, как воздвигался мост Эмилио и сооружался Большой канал. Сколько он перевез жалких человеческих тел теми же движениями, за ту же плату! Меня он сегодня перевез в обитель, а одного моего коллегу в тюрьму.

Марко.Кого?

Джиованни.Хирурга Симоне Сутри. Он тоже стал клиентом Харона.

Марко.Каким образом?

Джиованни.Его арестовали сегодня после полудня.

Марко.За что?

Джиованни.Его обвиняют в том, что он убил своего дядю, того деревенского торгаша, ростовщика и картежника Сутри, который на днях был найден мертвым дома на улице Грегориана…

Вирджинио, сидевший до этого времени задумчивым, вздрагивает и поднимает голову.

Марко.Во время оно я знавал его тоже – увы! – слишком хорошо.

Джиованни.Так как у него была болезнь сердца, сначала предположили, что он умер внезапно естественной смертью. Но при дальнейшем расследовании некоторые знаки насилия на теле покойного и обнаруженная у него кража привели к заключению об убийстве, исполненном весьма ловко.

Вирджинио, бледный, делает несколько шагов по направлению к окошку, потом поворачивается.

Вирджинио.Как было совершено убийство?

Джиованни.Путем сжатия сонной артерии железными пальцами.

Наступило молчание. В голосе Вирджинио чувствуется внутреннее волнение.

Вирджинио.Ты знал его, Марко?

Марко.Немного.

Вирджинио.Кажется и я… вспоминаю его… Я, вероятно, видел его… Лысый, с большой отвисшей губой…

Марко.Да, отталкивающий рот, который не забудешь никогда.

Вирджинио старается побороть свое волнение.

Вирджинио.А Симоне Сутри…

Джиованни.Он рыжий, веснушчатый, с жесткими усами, торчащими как щетка, высокий, костлявый, в прошлый четверг он возле Сан-Галликанской часовни разговаривал со мной… Не помнишь?

Вирджинио.Да. Помню… И ты думаешь…

Джиованни.Он таил смертельную ненависть к дядюшке. Это я знаю. Ростовщик не только никогда не хотел помочь ему, не только поставил в необходимость зарабатывать себе пропитание трудом, но даже, по его рассказам, надул его при помощи какого-то подвоха в завещании…

Марко.Ну, оставим в покое этого пассажира Патрика. Пойдем. Сегодня что-то спокойный приют лишен мира и тишины. Вирджинио, может быть, желает остаться один.

Вирджинио несколько еще взволнован, но понемногу приходит в себя.

Вирджинио.Нет. Почему?

Джиованни.Сестрица обещала вернуться… Подождем ее еще немного.

Вирджинио.Я позову ее.

Он быстрыми шагами направляется к двери налево.

Джиованни.А если ей нездоровится…

Марко.Оставь ей книжку и пойдем.

Вирджинио.Она сейчас придет.

Пока он выходит, остававшиеся вдвоем приятели переглядываются. Доктор вынул из кармана маленькую книжку, переплетенную в кожу бурого цвета. Марко Далио заговорил, понизив голос.

Марко.Джиованни, что случилось? Что это за книга?

Джиованни.Письма Фео Белкари дочери-монашке: «Духовное поле» и «Благовещение Пресвятой Девы» – книги религиозного содержания.

Марко.Позволь взглянуть.

Джиованни.Я принес сочинение, которое ей понравится. Я взял его у сестры.

Марко раскрыл книжку и читает надпись на первой странице.

Марко.«Эта книга принадлежит сестре Цецилии из Костасоле. Кто возьмет ее для чтения, должен вернуть».

Джиованни.Там есть и рецепт для исцеления души.

Марко.Увы, я боюсь, что все это ни к чему… Джиованни! Разве ты не чувствуешь, что что-то для нас приходит к концу? Мы можем уже с грустью сказать: «Помнишь? Покойная, тихая комната, Сабина приносит зеленую лампу, с улицы не доносится ни малейшего шума, только временами с Авентина слышится пение соловья, а иногда шум проходящего по Тибру пароходика, плечи играющей временами вздрагивают, молчание вокруг, когда раздается Бетховен…»

В дверях появляется молодая девушка в длинном капоте, делающем ее еще выше и стройнее. На лице – болезненная улыбка, веки часто поднимаются и опускаются, в глазах горит скорбь.

Мария.Вот и я. Разве я не скоро пришла? А вы уже уходите?

Джиованни.Да. Поздно, но хотели дождаться вас, чтобы проститься.

Она говорит голосом, полным теплой нежности. Оба приятеля глядят на нее с выражением робкого обожания.

Мария.Что говорил Далио о Бетховене?

Марко.Я вспоминал чудные вечера минувшей весны.

Мария.Я вам опять предоставлю возможность послушать музыку, но не ту, что тогда. А где книга?

Джиованни.Вот она.

Мария берет ее почти с детской поспешностью и сжимает в руках.

Мария.Какие живые слова! Увядшие, но живые. Сестра Цецилия всегда носит ее с собой?

Джиованни.Есть помеченная страница.

Он указывает страницу.

Мария.Это? (Она читает, уже не улыбаясь, а с выражением серьезности.)«…так как за много лет до смерти она все плакала, ее спросили, почему она плачет, она отвечала: „Плачу потому, что не оценила любви и перестала любить ее“».

Марко.Глубокие слова для неба и для земли.

Вирджинио во время чтения снова вошел в комнату.

Мария.Вы мне ее на один вечер оставляете?

Джиованни.Да. Завтра я возьму ее у вас.

Мария.Благодарю.

Джиованни.Будьте здоровы. Покойной ночи.

Мария.Прощайте. (Она обоим приятелям жмет руки.)Прощайте, Далио.

Марко.Если завтра утром вам случится быть возле Санта-Марии, не забудьте взглянуть на брата Марко.

Вирджинио, стоя на пороге, зовет служанку.

Вирджинио.Сабина!

Джиованни.Завтра увидимся, Вирджинио. Если я тебе понадоблюсь, ты знаешь, где меня искать.

Оба приятеля уходят. Брат и сестра остаются одни. Выражение скрытности и сдержанности понемногу тает. Их черты во всей наготе выражают их душевное волнение.

Вирджинио.Почему ты простилась с нашими бедными друзьями таким тоном, как будто это было в последний раз?

Мария.Потому что добрая, честная подруга, которую они во мне любили, та Мария, которая их утешала, существо невинное, которое они по твоему примеру называли сестренкой, в последний раз пожала им руки и в последний раз, полная грусти, принимала их братскую ласку.

Вирджинио.Мария! Мария! Я перестаю понимать, что случилось и что ты говоришь. Вдруг ночь окутала меня, мне кажется, что я снова ребенок и боюсь воображаемых чудовищ, обитающих во мраке ночи… Потерпи. Дай опомниться, убедиться, что я твердо стою на полу моей комнаты, окруженный этими четырьмя стенами… Да, я вот… здесь. Я попытаюсь понять тебя. Ты простилась, ты упомянула о последнем прощании. Так скажи же, кто должен исчезнуть, умереть? Что значат твои слова? Объясни мне.

Мария.Да! Что-то во мне умирает или, вернее, уже умерло.

Вирджинио.Что же именно?

Мария.Что-то, что ты ставил выше своей жизни и что твои друзья любили во мне…