Текст книги "Честный акционер"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Эпилог

Нельзя сказать, что уставленный яствами стол на кухне у Турецкого был столь же шикарен, как праздничный стол на вечеринке у Берлина. Однако все, что нужно, на нем было: селедочка, одетая в тончайший лук, салат из зеленого горошка и кукурузы, соленые грузди в сметане, бутерброды с ветчиной и сыром, а также отварной рис, перемешанный со ставридой и мелко нарезанным луком. Александр Борисович называл это чудо кулинарии «Турецкий салат а-ля суши».

Турецкий имел все права гордиться этим столом, поскольку и селедку, и салат, и все остальное он приготовил сам. Жену под предлогом «мальчишника» он выслал к подруге и велел ей не приходить до полуночи.

– Тоже мне «мальчишки», сто лет в обед, – поддела мужа Ирина, но возражать не стала.

И вот трое умудренных годами и опытом мужчин чинно уселись за стол. Один из них, Константин Дмитриевич Меркулов, глянул на аппетитно разложенную по тарелкам закуску и похвалил:

– Стол, безусловно, хороший. Но, Саня, ты сказал, что хочешь нам кое-что сообщить.

– Да, Сань, не томил бы ты нас, – поддакнул Меркулову второй гость, Вячеслав Иванович Грязнов.

Однако Турецкий лишь загадочно усмехнулся в ответ и тут же достал из холодильника бутылку водки.

– Давайте сначала выпьем, – сказал Турецкий. – Мне тут на днях один журналист предлагал опустошить графинчик, но я отказался. Теперь самое время исправить эту досадную ошибку.

Он разлил водку по рюмкам. Друзья ожидали от Турецкого тоста, но он просто сказал:

– Выпьем.

И они выпили. Александр Борисович поморщился, понюхал кусок хлеба и изрек:

– Я собрал вас, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие. Я ухожу с работы.

Если Турецкий рассчитывал на сильный эффект, то он ошибся. Друзья не выразили никакого удивления.

– Но почему? Ты же победил? А победителей, как известно… – не понял Меркулов.

– Опять? – поинтересовался Грязнов.

Александр Борисович нахмурился:

– На этот раз серьезно.

– Саня, ты меня пугаешь, – нахмурился Меркулов. – Правда, что случилось-то? Не смог пережить, что Истомин обозвал тебя дилетантом?

Турецкий поморщился (еще сильнее, чем от водки) и небрежно махнул рукой:

– К черту Истомина! Я привык к тому, что начальство меня недооценивает. И меня их вяканьем не проймешь.

– Тогда в чем же дело?

Александр Борисович взял с подоконника газету и положил перед коллегами. Ткнул в нее пальцем:

– В этом.

«ЕЩЕ ОДНА КАТАСТРОФА В ВОЗДУХЕ!» – гласил громкий заголовок. Это была статья о падении самолета Як-40 с Борисом Берлиным на борту.

– Я читал, – сказал Грязнов. Поймал холодноватый, прищуренный взгляд Турецкого и с сомнением спросил: – Думаешь, катастрофа была подстроена?

Александр Борисович молча кивнул.

– Не знаю… – нахмурился Грязнов. – По-моему, не стоит в каждом несчастном случае видеть умышленный расчет. Я, конечно, не авиамеханик, но тут же все доходчиво изложено. Закрылки самолета обледенели и открылись не на полную.

– Да, Сань, – поддакнул Меркулов. – Это могло быть элементарным несчастным случаем.

– Надо ж такому случиться! – утрированно всплеснул руками Турецкий. – Закрылки не открылись! Ой, беда! И случай этот произошел с человеком, которого я несколько дней назад выпустил из-под стражи. Вопреки, позвольте вам напомнить, мнению вышестоящих товарищей!

Грязнов пожал плечами:

– Просто совпадение.

– Совпадение? – Турецкий усмехнулся. – А теперь послушай меня, друг мой Слава. И ты, Костя, послушай. Говорите, вы не авиамеханики? Разумеется. Я тоже в этом не особо разбираюсь, поэтому мне пришлось побеседовать со знающими людьми. Знаете, что я узнал?

Грязнов пожал плечами. А Меркулов нетерпеливо поторопил:

– Говори, не томи.

– В то утро, когда Берлин взлетел к небесам, чтобы затем снова упасть на грешную землю, в Шереметьеве был всего один градус мороза. Осадков тоже не наблюдалось, и обрабатывать самолет жидкостью «Арктика» не было никакой необходимости.

Мужчины помолчали, обдумывая эту информацию. Затем Меркулов спросил:

– Это все?

Турецкий покачал взъерошенной головой:

– Нет, Кость, не все. Пилоты сказали мне, что Як-40 без всяких проблем можно поднять в воздух и при выпущенных на десять градусов закрылках. В этом случае удлинился бы разбег и взлет стал бы «ленивым». Только и всего. Судя по тому, что самолет рухнул примерно в середине взлетной полосы, которая в Шереметьеве имеет длину три с половиной километра, разбег у самолета был штатный – около восьмисот метров.

– Гм… – сказал Грязнов и задумчиво потер подбородок.

– Вот тебе и «гм». Давайте-ка, братцы, пропустим еще по одной.

Турецкий снова разлил. Мужчины выпили еще по рюмке. Закусили. Александр Борисович закурил.

– Я берусь утверждать, что катастрофа не была несчастным случаем, – продолжил он, – и что взрыв самолета организован нашими доблестными спецслужбами.

– Но зачем? – усомнился Меркулов. – Зачем им это могло понадобиться?

– Да, Сань, не слишком ли много суеты вокруг одного толстосума? – добавил свой голос Грязнов.

Турецкий сбил с сигареты пепел.

– Я бы тоже так подумал, если бы не узнал некоторых нюансов. Дело в том, что Берлин намеревался вывезти за рубеж свою бесценную коллекцию картин. И не просто картин, а картин, написанных русскими художниками. То есть затрагивается престиж страны, соображаете? Представляете, если б кто-нибудь собрался вывезти из страны Третьяковку со всем ее содержимым?

– Ну ты не сравнивай, – сказал Грязнов. – Третьяковка – это Третьяковка. Хотя, должен признать, в твоих словах есть некоторый резон.

– В моих словах есть нечто большее, чем резон. В них есть правда. Даже если бы у меня не было фактов, я это нутром бы почуял. Борис Берлин собирался вывезти коллекцию из России, и это встревожило людей из оттуда. – Он ткнул пальцем в потолок. Вот в этой статейке написано, что Берлин подумывал о том, чтобы подарить картины городу. Однако за день до его смерти я с ним беседовал и могу твердо сказать: Берлин не собирался никому ничего дарить. Он сказал, что для него это вопрос «душевной привязанности» и что он заберет коллекцию через месяц-другой. Улетая, Берлин оставил доверенность на коллекцию адвокату Добровольскому… – Турецкий нанизал на вилку гриб. – Вчера вечером я связался с Добровольским.

– Ну и?

– Он все отрицает. Думаю, над ним уже поработали.

Александр Борисович отправил гриб в рот и продолжил, жуя:

– Рискуя показаться вам сумасшедшим, скажу, что Берлин погиб из-за своей коллекции. И даже больше. Чтобы завладеть картинами, Казанский, Самойлов и Краснов, царство им всем небесное, пытались привлечь

Берлина к уголовной ответственности. Да, Слава, не морщься. Я знаю, как ты относился к генералу Краснову. Но попробуй рассуждать здраво. Как говорил Аристотель, «Платон мне друг, но истина дороже». По указке сверху они всеми правдами и неправдами хотели завладеть коллекцией Берлина. Когда стало понятно, что олигарха не засудить, что я отпустил его из-под стражи «чистым и непорочным», власти нашли другой способ. Способ столь же древний, как и человечество: нет человека – нет проблемы. А проблемы с документами и завещанием можно уладить. Государство – это вам не какая-нибудь там частная лавочка.

Турецкий поддел еще один гриб и отправил вслед за первым.

Меркулов и Грязнов мрачно молчали. Обвинения, высказанные Турецким, были весьма и весьма правдоподобными, и это было страшнее всего.

Турецкий снова взял бутылку.

– Что ты намерен делать? – спросил его Меркулов.

– Что делать? – Александр Борисович наполнил рюмки, поставил бутылку на стол и лишь затем посмотрел на Меркулова. – Я ведь уже сказал, Костя, я ухожу. С меня хватит. Сыт по горло этим дерьмом.

Меркулов вздохнул, но так и не придумал, что на это можно ответить. Ответил Грязнов. Он обнял Турецкого за плечи и пробасил:

– Сань, зачем так горячиться? Думаешь, увольнение – это выход?

– А разве нет? – ответил вопросом на вопрос Турецкий.

– Ты не в первый раз баламутишь это болото, – не сдавался Вячеслав Иванович. – Ив прошлые разы у тебя это неплохо получалось.

– Ну да, не в первый, – кивнул Александр Борисович. – Но всему ведь есть предел. Видишь ли, Славик, я готов молотить по стене кулаком, но только если знаю, что могу эту стену пробить. А если стена кирпичная, то биться об нее – себе дороже. Я уже и с Иришкой поговорил.

– И что?

– Она согласна.

Меркулов улыбнулся:

– Ну Иришка на все, что угодно, согласиться, лишь бы ты почаще дома бывал. – Он взял бутылку. – Давай-ка лучше выпьем, Саня. Все-таки ты закончил дело, и, что бы ни говорил Истомин, закончил его успешно. Медаль я тебе дать не могу, но поухаживать за тобой – это пожалуйста. Где там твоя рюмка.

– Да и я помогу, – присоединился Грязнов. – Сань, тебе чего положить – салатику или селедочки? А может, грибочков? Ты только скажи!

Турецкий обвел друзей насмешливым взглядом и рассмеялся.

Прошло полчаса. Александр Борисович стукнул по столу кулаком и сказал:

– Нет, ребята, я не буду увольняться. Я им еще кровь попорчу. Буду пахать, пока всю эту шушеру на чистую воду не выведу. Они еще узнают, на что способен Саня Турецкий! Я им еще такой костью в горле встану, что кормежка для них закончится раз и навсегда.

Меркулов с Грязновым переглянулись.

– Узнаю Турецкого, – весело сказал Меркулов.

– Наш человек, – кивнул Грязнов. – А то, понимаешь, развел пессимизм: не хочу, не буду, не верю. Будешь, Саня, еще как будешь! И мы с Константин

Дмитричем будем. Вот уже и набирается три нормальных человека. А ты к этому еще Володьку Поремского прибавь. Да Рюрика Елагина. Да Колю Могильного. Чуешь, какая толпа набирается?

Турецкий улыбнулся:

– Чую, Славик, чую.

– То-то же. Вот за это, Саня, давай и выпьем. За тебя, за нас и за всех нормальных ребят.

Друзья выпили за это. Потом закурили и долго сидели в тишине, понимая, что говорить тут особо не о чем. Борьба предстоит нешуточная, исход ее будет нескорым и, скорей всего, не в их пользу. Силы пока слишком неравны. Но, в конце концов, кто-то же должен начинать? Если он и в самом деле претендует на звание «победитель»…