Текст книги "Честный акционер"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

«…До сих пор неизвестно, откуда киллер узнал о том, что все три уважаемых генерала будут ехать в одной машине? Однако несомненным остается тот факт, что преступление было тщательно спланировано, а смерть киллера Кизикова является не более чем досадной случайностью, от которой не застрахован и самый гениальный план.

Мы навели справки о Геннадии Кизикове. Выяснилось, что до службы в армии Геннадий занимался парашютным спортом, а также боксом. Бывшие тренеры Кизикова отзываются о нем как о хорошем и честном, хотя и немного вспыльчивом парне.

Что заставило «хорошего и честного» парня пойти на столь страшное преступление? Жажда наживы? Страсть к приключениям (как ни странно, но многие юноши до сих пор считают «профессию» киллера одной из самых романтичных)? А может, убийство произошло на личной почве? Геннадий Кизиков проходил военную службу в Чечне. Он участвовал в боевых действиях, был ранен. Возможно, причиной преступления стала душевная травма, которую Геннадий получил в Чечне?

Известно, что отец Геннадия, Павел Петрович Кизиков, работает в «Ассоциации инвалидов и ветеранов афганской и чеченской кампаний». Он сам участвовал в боевых действиях в Афганистане и в результате страшного ранения потерял обе ноги. Наряду с другими руководителями ассоциации Павел Петрович является Героем России. Мы попытались встретиться с ним, но Павел Петрович отказывается беседовать с журналистами. По словам его соседей, Кизиков-старший раздавлен горем. Геннадий был его единственным сыном…»

Константин Дмитриевич Меркулов отложил газету и хмуро посмотрел на генерального прокурора Истомина.

– Ну что скажешь? – поинтересовался тот.

– А что тут говорить, Игорь Михайлович? У этих журналистов хорошие источники информации. Хотя отсебятины много. А дело между тем весьма и весьма серьезное.

– Вот именно! Как говорили в не такие уж далекие времена, тут затронута честь мундира! Устроить покушение на руководителей силовых органов – это уже полный беспредел. И с этим беспределом надо покончить на корню! Если мы с тобой дадим слабину, Константин Дмитриевич, страну захлестнет волна насилия.

Меркулов знал слабость генпрокурора к сильным выражениям, поэтому не стал возражать. Тем более что по существу вопроса Истомин был абсолютно прав.

– Н-да, дело это – первостепенной важности, – поддакнул он генеральному.

– Поэтому я и хочу, чтоб ты поручил его лучшему из твоих людей! – подхватил реплику Истомин. Он прищурил холодные, прозрачные глаза и сурово посмотрел на Меркулова. – Турецкий у тебя сейчас чем занимается?

– Да дело с пожаром никак не закончит.

Истомин небрежно махнул рукой:

– Дело с пожаром подождет. Срочно перебрось его на расследование взрыва.

– Да, но…

– Никаких «но»! – отрезал генпрокурор. – Человек с его опытом быстро закончит это дело. Тем более что фактов и улик у нас до черта. Нужно только привести все в божеский вид, увязать все нити в один прочный узел. Понимаешь, о чем я?

– Турецкий не любит действовать наспех, – возразил Меркулов. – Он человек обстоятельный.

– Знаю, знаю, – вновь махнул рукой Истомин. – Но на этот раз ему придется поторопиться. Долго ждать нет возможности. Сегодня утром я разговаривал с президентом. – Генпрокурор чуть понизил голос: – Между нами – он жутко недоволен тем, как продвигается расследование. Ему не нравится, что мы так долго тянем.

– Не так уж и долго, – заметил Меркулов.

– Нет, Константин Дмитриевич, долго! Очень долго! – Генпрокурор горько усмехнулся. – Скоро журналистам надоест муссировать одну и ту же версию, и они начнут придумывать свои – одну другой фантастичней. А стоит только дать волю фантазии – так тут тебе и фактики разные подыщутся. Знаешь ведь, как это бывает.

Меркулов вздохнул и угрюмо ответил:

– Да уж.

– Ну вот, – обрадовался взаимопониманию генеральный. – Так что немедленно подключай к следствию Турецкого. Передай ему, что это дело – под моим непосредственным контролем. И если он будет ваньку валять, вместо того чтобы работать, я сам, лично, займусь его карьерой. И тогда уже, как говорится, пощады не жди.

Истомин глянул на посуровевшее лицо Меркулова и усмехнулся в седые усы.

5

Турецкий плюхнулся в кресло и бухнул на стол Меркулова папку с бумагами. Положил на нее ладонь, пристукнул по обложке пальцами и сказал:

– Все, ознакомился.

– Ну и? – поднял на него кустистые брови Меркулов.

Александр Борисович вздохнул и ответил, нахмурившись:

– Все совсем не так просто. Берлин сидит в изоляторе, но на допросах он упорно отмалчивается. И потом… честно тебе признаюсь, Константин Дмитриевич, меня немного удивила прыть, с которой задержали Берлина. Доказательств-то – кот наплакал. Нам ничего не известно ни об этом парне, Кизикове, ни о его связи с Борисом Берлиным. Только то, что Кизиков работал в охране офиса. Ну и что с того? Мало ли, кто где работает. Неизвестно: один он действовал, или у него были помощники. К тому же…

Турецкий не закончил фразу.

– Что? – нетерпеливо спросил Меркулов.

– К задержанию приложил руку Макарычев.

Турецкий вновь замолчал, но Меркулов понял, о

ком ведет речь его коллега. Генерал-полковник Юрий Макарычев был заместителем директора ФСБ. Еще несколько месяцев назад он подготовил доклад о том, что Борис Берлин, отстаивая свои «антироссийские, по существу, позиции» и защищая друга и подельника Храбровицкого, готов перейти от слов «к самым решительным действиям». Неудивительно, что после взрыва, унесшего жизни троих генералов, следствие с такой готовностью взяло на вооружение версию Макарычева.

– Если тебе не нравится основная версия следствия, выдвини альтернативную, – сухо сказал Меркулов. – Для Макарычева, так же как для тебя или Истомина, главное – не посадить Бориса Берлина, а докопаться до истины.

– Правда? – в притворном удивлении переспросил Турецкий.

– Правда, правда. И прекрати паясничать. Времени у тебя мало. Президент лично справлялся у генерального о ходе этого дела.

– В следующий раз пускай звонит прямо мне, – сказал Турецкий. – Люблю, знаешь, поболтать с президентом. Мне будет приятно, а ему – полезно.

Меркулов осклабился и в тон Турецкому ответил:

– Хорошо, я ему передам.

– Да уж, не забудь, – кивнул Александр Борисович. Затем ухмыльнулся в свойственной ему манере и добавил: – Ишь ты, версия у них! И все-то у них сходится! И газетчики эту версию поддерживают! После взрыва прошло всего три дня, а у них уже и преступление раскрыто, и главный виновник в руках! Кстати, какого черта в прессу вывалили столько информации? Такое ощущение, что газетчики знают об этом деле больше нас.

– Да, за этим мы не уследили. – Меркулов помешал ложечкой чай, попробовал его и нахмурился: – Горячий. – И затем невозмутимо поинтересовался: – Кого думаешь включить в следственно-оперативную группу?

Александр Борисович подумал и ответил:

– Задействую молодежь. Рюрик Елагин свободен?

Меркулов покачал головой:

– Нет. Он сейчас расследует роль одного фигуранта в довольно громком деле.

– Фигуранта? В деле? Ах да, я слышал. Постой… – Турецкий утрированно округлил глаза. – Он что, до сих пор копает под Берлина?

– А почему это тебя удивляет? По-твоему, раз Берлин задержан по делу об убийстве, все предыдущие грехи ему можно простить?

– Что ты! У нас не то ведомство, чтобы прощать. Мы только карать умеем. Часто даже не разобравшись толком, виноват человек или нет. Вот, как в этом случае. – И Турецкий вновь пристукнул пальцами по лежащей на столе папке.

Константин Дмитриевич, поднявший было стакан, вновь поставил его на стол.

– Что у тебя сегодня за настроение, Турецкий? – недовольно спросил он. – Ворчишь и ворчишь. Стареешь, что ли?

– Мудрею.

Меркулов улыбнулся:

– Ясно. От многая мудрости многие печали – так, что ли?

– Угу. Горе от ума! Ладно, с Елагиным проехали. А как Поремский?

– Вот его и задействуй, – разрешил Меркулов. – Он только что сбросил дело и сейчас простаивает без работы.

– У нас не застоишься, – заметил Александр Борисович. – Он здесь?

– Да.

– Хорошо. Сейчас же вызову его на «воспитательную беседу». Как насчет остальных?

– Обмозгуй. Предлагай. Согласуем.

– Заметано. Разрешите выполнять?

– Выполняйте, – кивнул Меркулов.

Когда Турецкий взялся за ручку двери, Меркулов вновь его окликнул:

– И помни, Саня, затягивать с этим делом не стоит.

– А это уж как масть ляжет, гражданин начальник, – с веселым упрямством ответил Турецкий и вышел из кабинета.

С генерал-майором милиции Грязновым Александр Борисович встретился в кафе, где тот имел обыкновение обедать, запивая жареную свиную рульку или говяжий бифштекс (смотря по настроению и состоянию желудка) холодным пивом.

– Я тебе так скажу, Саня, Берлина правильно задержали, – заявил Вячеслав Иванович, расправляясь с рулькой.

– Вот как?

– Да, – уверенно кивнул Грязнов. – Ты знаешь, я никогда не был сторонником репрессий. Но только не тогда, когда бандиты убивают представителей власти. Это – край, предел! – Вячеслав Иванович вздохнул и отложил вилку. – Я Толю Краснова лично знал. Хороший был мужик, хотя и не без закидонов. И тот, кто его убил, заслуживает самого скотского обращения. Будь моя воля, я бы эту мразь сам… из табельного оружия…

Грязнов так яростно сжал кулаки, что хрустнули суставы пальцев. Турецкий положил ему руку на плечо и серьезно сказал:

– Зарапортовался ты, Слава. Думаешь не головой, а нервами.

Грязнов поморщился:

– Ей-богу, Сань! Обнаглевший олигарх вообразил себя хозяином Вселенной. Он вообразил, что может вот так вот спокойно решать – кому жить, а кому отправляться на тот свет. Подумай сам. Если в девяностых они друг друга на тот свет отправляли… туда им, между прочим, и дорога… то нынче на власть покусились.

– На власть они давно покусились, Слава. Десять лет правительство под их дудку плясало.

– Вот именно! А теперь перестало плясать, вот они и взбесились. А бешеных собак что? – Грязнов поднял палец. – При-стре-ли-ва-ют, Саня! Вот так вот. Помнишь, что Жеглов говорил? Вор должен сидеть в тюрьме. А убийца – тем более. Вот и пусть посидит.

Лицо Турецкого стало пасмурным.

– В тебе говорят эмоции, Славик. Мы с тобой не инквизиторы, чтобы людей по первому подозрению хватать. Сперва нужно во всем разобраться.

Грязнов пожал плечами:

– А я и не спорю. Но тут-то дело явное. – По его губам пробежала злая усмешка. – Вот погоди, еще пару дней – и газеты начнут о нарушениях демократических принципов кричать. Побазарить о нарушениях демократии в нашей стране – их любимая тема. Только прищемишь олигарху хвост – тут же выть начинают! А сволочь эта сидит в комфортабельной камере с телевизором и душем и ухмыляется тебе прямо в рожу. Нет, Саня, думай как хочешь, а я воспринимаю этот взрыв как личное оскорбление. И как… вызов.

– В тебе говорят эмоции, – мягко, но настойчиво повторил Александр Борисович. – Если хочешь работать в следственной бригаде, тебе придется забыть о «личной обиде».

Грязнов с мрачной улыбкой допил пиво, поставил стакан на стол, вытер рот салфеткой, яростно ее скомкал и бросил в пепельницу. И лишь выместив на салфетке зло, угрюмо проговорил:

– Ладно, уговорил. Предположим, что Берлин не виноват. У тебя есть другие версии?

Александр Борисович покачал головой:

– Пока нет. Но если ты мне поможешь – появятся.

– Кто еще в следственной бригаде?

– От Генпрокуратуры – мы с Володей Поремским. От ФСБ – майор Конотоп. Всеволод Вадимович.

– Ну-ну, – скептически отозвался Грязнов. – Ты Колю Могильного помнишь?

Александр Борисович наморщил лоб:

– Это тот усатый старлей?

– Бери выше. Он уже капитан.

Турецкий усмехнулся:

– Как же, как же. Помню. Забавный парень.

– Не возражаешь, если он будет работать с нами?

– Нисколько.

– Ну, стало быть, решили. А насчет эмоций моих не волнуйся. На время работы я засуну их куда подальше.

И коллеги крепко пожали друг другу руки.

6

В тот же день, но двумя часами позже, Александр Борисович встретился со своим старым знакомым, журналистом Семеном Комаровым. Этот невысокий, бойкий человек, работавший одновременно на три издания, всегда был в курсе событий, творящихся в Москве, да и в России в целом.

По причине теплой погоды Семен Комаров был одет в элегантный льняной белый костюм, который очень шел к его белым же, остроносым туфлям.

– Я сегодня весь в белом. Как привидение, – пошутил Комаров, здороваясь с «важняком». Потом прищурил лукавые глаза и добавил: – Даже тапочки белые, хоть сейчас в гроб ложись.

Турецкий, которому не нравились подобные шутки, лишь недовольно хмыкнул в ответ.

Разговор проходил в летнем кафе, недалеко от Пушкинской площади. Александр Борисович обошелся зеленым чаем (с некоторых пор он стал следить за своим здоровьем), Комаров же, заказавший кофе, время от времени вынимал из кармана маленькую бутылочку и, воровато озираясь, подливал себе в чашку коньяку.

Обменявшись приветливыми и, по сути, ничего не значащими фразами, старые знакомые приступили к делу.

– Собственно, все, что я могу вам рассказать, уже давно рассказано и расписано в газетах, – начал Комаров.

– Мне будет удобней послушать все в вашем изложении, – сказал на это Александр Борисович.

– Ну если только ради удобства… – пожал плечами Комаров, однако по его тонким губам скользнула самодовольная улыбка (сознание собственной важности всегда согревало душу журналиста лучше любого крепкого напитка). – Начнем с того, что Борис Берлин был лучшим другом олигарха Михаила Храбровицкого. Собственно, почему был? Он и есть! Ведь его пока не расстреляли?

Комаров хихикнул, но, наткнувшись на суровый взгляд Турецкого, осекся и вновь напустил на себя серьезный вид:

– Простите, Александр Борисович, неудачная шутка.

– Не извиняйтесь. Продолжайте.

– Следует отметить, что Берлин был человеком осторожным и в махинации, которые приписываются Храбровицкому, не влезал. Он лишь скупал акции фирмы Храбровицкого. Играл на бирже с этими акциями… впрочем, как и с другими.

– Удачно играл?

– Очень удачно. Сделал на них состояние. Отчасти и поэтому он так боготворил Храбровицкого. Небось считал его кем-то вроде… вроде своего «духовного отца». – Журналист вновь усмехнулся. – По крайней мере, чувствовал себя перед ним в долгу. После того как Храбровицкого арестовали, Берлин громко и весьма эмоционально заявил о своей готовности все отдать за его свободу. Да вы, наверное, и сами об этом помните.

– Помню. Он тогда дал несколько интервью…

– И, как выясняется, зря это сделал. Некоторые СМИ тогда восприняли это как предложение сделки. Когда сделка с властями не состоялась, Берлин стал неосторожно заявлять о мести руководству следственной бригады. По его мнению, это руководство незаконно и необоснованно взяло под стражу гениального бизнесмена Храбровицкого, вместо того чтобы по-тихому договориться с ним и перекачать в бюджет страны пару-тройку миллиардов.

Комаров отпил кофе и дернул уголком рта.

– Уже не чувствуется, – недовольно сказал он, вновь достал свою бутылочку и добавил в кофе еще немного коньяку. Попробовал получившуюся смесь и довольно почмокал губами. – Вот теперь в самый раз, – удовлетворенно сказал он, пряча бутылочку обратно в карман.

– Еще бы, – усмехнулся Турецкий. – Ведь там уже чистый коньяк. От кофе, наверное, даже запаха не осталось.

Комаров улыбнулся, сделал из чашки большой глоток и блаженно сощурил глазки. Пока он наслаждался коньяком, Турецкий достал из пачки сигарету и закурил.

– Если вы готовы продолжать, то я готов слушать, – сказал он журналисту.

Тот кивнул, поставил чашку на стол, раскрыл рот, но вдруг снова его захлопнул, тупо посмотрел на Турецкого и затем грубо произнес, вне всякой связи с предыдущим рассказом:

– Олигархи, Алексн-др Бр-рисыч, это не мозг нации, а говно нации! – И назидательно поднял палец.

Турецкий удивленно на него посмотрел, затем усмехнулся и заметил:

– Это спорный вопрос. Так что там насчет заявления Берлина?

– Какого заявления?.. А, этого. Ну что тут еще скажешь? – Комаров нахмурил лоб, явно пытаясь сосредоточиться. – Это неосторожное заявление, – продолжил он, тщательно следя за своими словами, – сыграло с Берлиным злую шутку. Слишком многие восприняли его всерьез. Как только у следственных властей появилась ниточка, ведущая от убийцы-мотоциклиста в штаб олигарха Берлина, ему тут же было предъявлено обвинение в убийстве руководителей следственной бригады. Не разобравшись с деталями дела, следователи посчитали Берлина заказчиком этого убийства. И… и…

Комаров запнулся. Взгляд его уткнулся в чашку с кофе. Он взял чашку и залпом допил кофе. Затем достал из кармана бутылочку и, уже совершенно не стесняясь, вылил остатки коньяка себе в рот. Вытер рот рукавом пиджака и икнул. Затем растянул рот в улыбке и неожиданно весело произнес:

– В одном из интервью он заявил, что страна, где держат в тюрьме Храбровицкого, не имеет будущего. Так же как и те, кто его там держит. – Улыбка журналиста стала еще шире. – Не знаю, как насчет первого пророчества, а второе уже сбылось. А как вы считаете, Александр Борисович?

И журналист уставился на пустую чашку странным взглядом, словно с его маленьких, юрких глаз сбили прицел. Его мокрый рот продолжал улыбаться, причем улыбка эта никак не была связана с выражением глаз. И тут Турецкий догадался.

– Ну-ка посмотрите мне в глаза, – приказал Александр Борисович.

Журналист нехотя оторвал взгляд от чашки и посмотрел на Турецкого.

– О господи, Комаров! – негромко воскликнул тот. – Да вы пьяны!

Журналист кивнул и признал:

– В шоколад! Хотя… – Он как-то неопределенно махнул рукой и объяснил: – Просто разморило на жаре.

– Не может быть, чтобы вы напились с пары глотков коньяка. Ну-ка что там у вас? – Турецкий сунул руку в карман пиджака Комарова и извлек оттуда две пустые бутылочки. Нахмурился и недовольно спросил: – Когда это вы успели?

Комаров поднял брови, громко икнул и назидательно произнес:

– Вы опоздали на пятнадцать минут, Александр Брисыч. Должен же я был чем-то занять это время.

Откуда ни возьмись взялась еще одна бутылочка. На этот раз полная. Комаров посмотрел сквозь нее на «важняка» и сказал:

– Послушайте, Турецкий… а давайте напьемся, а? Вот прямо сейчас закажем бутылку виски и раздавим на двоих… Без всякой закуски…

– Я на работе, – сказал Турецкий.

Журналист махнул на «важняка» коньяком.

– Да плюньте вы на нее. Кому от нее польза, от вашей работы?

Александр Борисович затушил окурок в пепельнице и криво ухмыльнулся.

– Н-да, Комаров. Вижу, вы и впрямь надрались вдрабадан. Какого черта вы это сделали?

– Я? – Журналист медленно и печально покачал головой. – Если бы… Я был бы только рад. Понимаете… – Он мучительно поморщился. – Россия совсем отупела. И сдается мне, что я самый умный человек в этой стране.

– И главное, самый трезвый, – иронично добавил Турецкий. – Ладно. Вижу, больше мне от вас ничего не добиться.

– Ну почему же… Я… – И Комаров снова икнул, запоздалым жестом прикрыв рот ладонью.

– Протрезвеете – позвоните, – сказал ему Турецкий, вставая из-за стола. Он легонько хлопнул пьяного журналиста по плечу и добавил: – Всего хорошего!

– И вам… не болеть, – ответствовал журналист и, тут же потеряв интерес к Турецкому, зубами сорвал пробку с коньячной бутылочки.

7

Отец погибшего киллера, Павел Петрович Кизиков, был угрюм, черноволос и кудряв, как цыган. Он сидел перед Турецким на облупленной скамейке сквера, сложив ладони на набалдашнике палки, сам прямой, как палка. Сидел и сверлил «важняка» тяжелым взглядом черных, как ночь, глаз.

– Значит, закрываете дело? – не столько спросил, сколько констатировал Павел Петрович густым басом.

– С какой это стати? – удивился Турецкий.

– Ну как же. Убийцу вы уже нашли… Его и не нужно было искать. Заказчика… или как там он у вас называется… тоже схватили. Чего ж тянуть-то?

– Напрасно вы так, Павел Петрович. Я не закрою дело, прежде чем не разберусь со всеми деталями этого… происшествия.

– Происшествия, значит? – Павел Петрович усмехнулся по-цыгански: недобро и угрюмо. – Вот, значит, как вы его называете?

– Неважно, как мы его называем, – спокойно сказал Турецкий. – Важно найти истинного виновника. Пока у нас нет никаких зацепок, кроме…

– Кроме изуродованного трупа, который остался от моего сына, – докончил за него Кизиков. – Чего уж там церемониться, называйте вещи своими именами. – Он хрипло вздохнул и стиснул пальцы на набалдашнике. – Не по злому умыслу Генка на это решился, товарищ следователь. Видит Бог – не по злому. Обижен он был на жизнь. И обижен сильно. За Чечню, за ноги мои оторванные, за то, что образования толкового получить не смог. Вот, думаю, через эту обиду все и случилось.

– То есть вы считаете, что Геннадий действовал по собственной инициативе?

Кизиков нахмурил черные с проседью брови и блеснул на Турецкого угольно-черным глазом.

– Точно сказать не могу. Он мне… как вы и сами понимаете… об этом не рассказывал. Но думаю, что до мыслей черных дошел собственной головой. Генка не из тех, кто стал бы убивать за деньги. Принципиальный был парень, твердый, как железо.

– А вы не замечали в его поведении ничего странного?

– Чего именно?

– Ну, может, у него появились странные знакомые? Или он стал куда-нибудь уходить по вечерам? Может, упомянул кого-нибудь в разговоре?

Павел Петрович задумался. Думал он долго, тяжело шевеля морщинами на лбу. Затем покачал головой и ответил:

– Да нет, ничего такого. С друзьями я его не знаком. А по вечерам он всегда куда-нибудь уходил. Молодой ведь, чего ему дома-то сидеть. Да и спать я ложусь рано, часов в девять. Нет, ничего странного не замечал. Да и вообще, неразговорчивый он у меня был. Иной раз, пока ужинаем, словом не перекинемся.

– Вы жили вдвоем?

– Да. Вдвоем. С тех пор как Лариса, дочка моя, квартиру полтора года назад сняла, так одни и остались. – На губах Кизикова заиграла добрая улыбка. – Студентка она у меня, – с нежностью в голосе сказал он. – В МГУ учится, на менеджера по связям.

– Вы с ней общаетесь? – спросил Турецкий.

Павел Петрович покачал головой:

– Увы, почти нет. Заходит иногда в гости, но не чаще чем раз в месяц. А то и в два.

– Ас Геннадием она общалась?

– С ним еще реже. Они никогда не дружили, хоть и разница между ними была всего в полтора года. Слишком разные у них были характеры и слишком разные компании. Лариса – девочка веселая и общительная. А Генка… Генка у меня был парнем серьезным. Лишний раз не улыбнется. Это он в меня такой уродился. Жена-то у меня, царство ей небесное, жизнерадостная была.

Александр Борисович слушал старого солдата внимательно, чуть прищурив серые глаза. Когда Кизиков замолчал, он спросил:

– Вы сказали, что Геннадий был принципиальным. А мог он по принципиальным соображениям…

Александр Борисович на мгновение замялся, и Кизиков докончил за него:

– Человека убить?

Турецкий кивнул.

Кизиков метнул в него быстрый взгляд, дернул уголками красного рта и тихо сказал с холодком в голосе:

– А кто не мог бы?

Ответ несколько обескуражил Турецкого. Он внимательно вгляделся в лицо Павла Петровича, словно рассчитывал разглядеть в нем что-то новое, что-то, что он упустил при первом, поверхностном взгляде. Однако смуглое лицо Кизикова было непроницаемо.

– Геннадий был знаком с Борисом Берлиным? – спросил тогда Турецкий.

Павел Петрович качнул большой кудрявой головой:

– Откуда? Берлин даже на порог кабинета бы его не пустил. Олигархи, ведь они где? Наверху! Как звезды. А мы, грешные, только под ногами у них путаемся. Наступят – и не заметят. Правильно я говорю?

– Не знаю. Может быть.

– Вот то-то и оно, что не знаешь, – с каким-то мрачным удовлетворением констатировал Кизиков. – Ничего-то ты про нашу жизнь не знаешь, а еще хочешь Генку моего понять. В душу к нему хочешь влезть, царство ему небесное. Да только душа его уже не здесь. А раз так, то и разговору тут быть никакого не может. Он убил. Генка. А сам или по наущению – какая теперь разница?

– Разница есть, – возразил Александр Борисович. Он вставил в рот сигарету и прикурил от железной, пахнущей бензином зажигалки. Выпустил облако дыма и повторил: – Разница есть, Павел Петрович. Если заказчик существует, он должен сесть в тюрьму. Не скажу, что этим можно исправить человека, но одним негодяем на свободе станет меньше. Ведь так?

– Так-то оно так. Да только не верю я ни в какого заказчика. Генка ни у кого в услужении никогда не был. Не таким человеком я его воспитал. А вот отомстить за свои обиды он мог.

Турецкий стряхнул с сигареты пепел и поинтересовался:

– Чем же его могли обидеть погибшие генералы?

– А вот этого я не знаю. Ненавидел он начальников. И генералов ненавидел. Считал, что из-за них наши ребята в горячих точках гибнут. А пока они гибнут – генералы жируют.

– Если не было заказчика, тогда с кем он общался по рации? – вновь спросил Турецкий.

Кизиков повернул голову, посмотрел на следователя долгим, тяжелым взглядом и вдруг спросил:

– А была ли рация?

– То есть как это? – не понял Александр Борисович.

Кизиков пожал плечами:

– Сам подумай. Может, кто-то очень сильно хотел, чтобы в кармане у Генки нашли эту рацию? И чтобы связана она была с кабинетом Берлина?

– Гм… – Турецкий пощипал пальцами чисто выбритый подбородок. – Вам бы только детективные романы писать. Неужели вы и в самом деле верите, что Геннадий мог пойти на такое преступление один? Без помощников, без поддержки. Без денег, наконец.

– Не знаю, – глухо ответил Павел Петрович. – Ничего-то я, старый, не знаю. – Он вдруг опустил плечи и сразу осунулся и словно постарел лет на десять. – Черт… Отмотать бы пленку на четыре дня назад. Уж я бы не допустил, чтобы мой сын… чтобы мой Генка… – Голос Павла Петровича дрогнул, и он замолчал, не закончив фразу. Черные, цыганские глаза Кизикова заблестели от слез.