Текст книги "Честный акционер"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

6

Как только за Турецким закрылась дверь, Бебиков вскочил с места и принялся расхаживать по кабинету. Кириллов закурил и молча следил за его перемещениями. Внезапно Бебиков остановился посреди кабинета и уставился на Кириллова.

– Ну? – резко спросил он. – Что ты думаешь?

Кириллов пожал пухлыми плечами:

– А что тут думать? Вляпались мы. Не пойму только, откуда у этих уголовников столько информации? У них что, на каждом доме Москвы видеокамеры стоят?

– Вообще-то у них есть свои информаторы… – рассеянно произнес Бебиков и подергал себя пальцами за подбородок. Взгляд его стал задумчивым. – Меня другое пугает. А что, если он из ментовки?

Кириллов покачал головой:

– Вряд ли. Я проверял: этот Персидский – негодяй, каких мало. Лет шесть назад его контора отмывала деньги московских бандюганов. Правда, обвинения ему не предъявляли. Потом он проводил в Московскую думу людей, угодных бандитам. По крайней мере, так поговаривают. Ты же знаешь, точно тут ничего не скажешь. Да и времени прошло много.

– Вот именно! – Бебиков взъерошил волосы. – Он мог снюхаться с ментами!

Кириллов задумался. Сигарета в его пальцах медленно дымилась. Бебиков уставился на эту сигарету как завороженный. Потом тряхнул головой и снова забегал по кабинету. Снова взъерошил руками волосы:

– Черт! Черт! Если бандиты так много знают, то и менты могут узнать! Что же теперь делать?

Губы Кириллова дрогнули, словно он хотел усмехнуться, однако лицо осталось серьезным.

– Хватит ухмыляться! – сердито прикрикнул на него Бебиков. – Лучше скажи, что мы будем делать?

– А ничего, – спокойно ответил Кириллов. Он затянулся сигаретой, выпустил изо рта аккуратное белое колечко дыма, проследил, как оно расплывается в воздухе, и повторил: – Ничего не нужно делать.

Бебиков уставился на него с полным недоумением.

– А как же Персидский? – страдальчески спросил он. – Он нас просто так не оставит! Он ведь ясно дал понять, что мы у него «под колпаком».

На губах Кириллова появилась холодная усмешка:

– Он у нас тоже… «под колпаком».

– Как это?

– Просто. – Детектив достал из кармана диктофон и показал его Бебикову: – Я все записал. Плюс – у нас есть эта фотография. Мы с тобой, Олежка, тоже не щенки. Теперь он сто раз подумает, прежде чем с нами связываться.

– И все равно у меня душа не на месте, – сказал Бебиков.

– Да успокойся ты. Веди себя так же, как вел до сих пор. И держи рот на замке. Если что – положись на меня. Я, конечно, не мафиози, но тоже не из тех, с кем можно шутить. – Кириллов поднял руку и глянул на часы. – Ну все, Олежек, мне пора. Если что – звони. Если позвонит этот персидский хрен, переадресуй его ко мне. И не забивай себе голову всякой чепухой. Доверься мне.

Кириллов направился к двери, но на полпути остановился, обернулся и сказал:

– Да, и помалкивай о… сам знаешь о чем. Забудь, понял?

– Вот и весь разговор, – сказал бородатый Макс и нажал на клавишу компьютера. – Похоже, Александр Борисович, вы здорово их напугали.

– Боюсь, что слишком здорово, – наморщил лоб Турецкий. – У них сейчас один выход – залечь на дно. И они им воспользуются.

– И все-таки нам многое удалось выяснить.

– Ты думаешь? – Александр Борисович вздохнул и покачал головой. – Не знаю, Макс, не знаю. В сущности, все эти разговоры ничего не доказывают. Я уже думаю: не зря ли я все это затеял? Может, лучше было просто продолжить слежку?

– Вот тогда бы они точно валялись в донном иле до скончания века. Нужно было расшевелить болото, и вы это сделали.

Турецкий нахмурился еще больше и кивнул на компьютер:

– Ты продолжаешь записывать?

– Конечно! – Макс тихонько стукнул по корпусу ноутбука. – Машинка работает бесперебойно. Тьфу-тьфу-тьфу.

– Не плюй в машине. Денис тебе голову оторвет.

– Да я в окно.

В кармане у Турецкого зазвонил телефон.

– Да… Да, Володь, все нормально… И не говори. Спасибо Грязно ву, он создал господину Персидскому хорошую репутацию… Разумеется… Обещаю, мой мальчик, ты узнаешь об этом первый… Что?.. – Турецкий присвистнул. – Вот оно что! Интересно… Нет, не ожидал. И куда она собиралась?.. К тетке куда?.. В Воронеж?.. А как она сама это объясняет?.. Так… Так… Ну разумеется. В конце концов, девчонка сама напросилась… Нет, наблюдение не снимай. Евгений Бабаев уже вылетел, минут через сорок его самолет приземлится в Шереметьеве. Бригада его уже поджидает… Хорошо. Действуй.

Александр Борисович убрал телефон в карман. Повернулся к сгорающему от любопытства Максу и сообщил:

– Лариса Кизикова нарушила подписку о невыезде. Перехватили на вокзале с билетом в кармане.

– Собиралась к тетке в Воронеж?

Турецкий кивнул:

– Угу.

– И куда ее теперь? В СИЗО?

– Да.

– А не слишком жестоко?

– В самый раз. Следующий ход за ее друзьями и папашей. Посмотрим, что они предпримут.

Глава девятая
ДРУЗЬЯ И ВРАГИ
(за несколько дней до взрыва)

1

Павел Петрович Кизиков прошелся по кабинету. Ноги слегка побаливали, культи ныли к непогоде. Павел Петрович наклонился и задрал брючину. Протез, сделанный по спецзаказу три года назад, все еще был как новенький. Даже лейбл немецкой фирмы не стерся. Н-да, если бы не эти протезы, не бегать бы Кизикову по городу, а сидеть бы ему в инвалидном кресле и кататься в пределах спальни – туда-сюда, от окна к стене и обратно.

При мыслях об этой мрачной перспективе Кизиков нахмурился. Да тут и без мыслей о неподвижности было отчего хмуриться. Храбровицкий, которому Павел Петрович был обязан своими новыми «ногами», чалился на нарах в СИЗО. И помочь ему не было никакой возможности.

Ноги… Тот страшный период, когда Павлу Петровичу приходилось обходиться без них, он вспоминал редко. Он лишь помнил свой первый разговор с Храбровицким на эту тему, разговор, с которого начался новый отсчет жизни Павла Петровича.

– Незачем так мучиться, – сказал тогда Храбро-вицкий. – У вас есть загранпаспорт?

– Нет, – ответил Павел Петрович.

– Сделайте, и чем скорей, тем лучше. В Мюнхене есть хорошая клиника. Там вас поставят на ноги. И в прямом, и в переносном смысле.

– Боюсь, что мюнхенская клиника мне не по карману, – с горькой усмешкой сказал Кизиков.

Храбровицкий покачал головой:

– Не нужно думать о деньгах. Я оплачу вам лечение и протезы.

– Да, но…

– Никаких «но», – перебил его Храбровицкий. – У меня есть деньги, и я трачу их на что хочу. Тем более что мне это будет совсем не накладно.

Олигарх говорил правду. В том году журнал «Форбс» признал Михаила Сергеевича Храбровицко-го самым богатым бизнесменом России. Губы Кизикова дрогнули, он порывистым движением схватил своего благодетеля за руку, однако Храбровицкий опередил старого цыгана и пресек поток благодарностей на корню:

– Не нужно меня благодарить. Я этого не люблю. Лучше отправляйтесь в ОВИР и делайте паспорт.

Но на протезах Храбровицкий не остановился. Он словно бы решил стать ангелом-хранителем семейства Кизиковых. После того как Павел Петрович вернулся из Германии, Храбровицкий всучил ему ключи от новенькой квартиры (до тех пор Кизиковы ютились в коммуналке). Затем подарил Геннадию Кизикову небольшой деревянный домик в Одинцове. Гена долго протестовал, но когда Храбровицкий спросил его: «Ты ведь не хочешь, чтобы мы поссорились, правда?» – он принял дар.

Но и на этом список благодеяний не закончился. После знакомства с Ларисой Кизиковой (Павел Петрович догадывался, что между олигархом и его дочерью случился быстротечный роман) Храбровицкий решил вдруг оплатить ее учебу в университете. Лариса, конечно, взбунтовалась, но он перечислил деньги втайне от нее.

Вот так и получилось, что все семейство Кизиковых было облагодетельствовано одним человеком – Михайлом Сергеевичем Храбровицким, которого нынче Басманный суд Москвы записал в жулики и махинаторы.

Павел Петрович прошел к шкафчику и достал бутылку «Столичной». Павел Петрович любил водку и позволял себе иногда выпить на работе, но не больше пары рюмок.

Водка теплой волной прокатилась по горлу, согрела пищевод. Как всегда после выпивки, Павел Петрович почувствовал себя легче. Кровь быстрее побежала по жилам, и от прежней вялости не осталось и следа. Ум заработал четко и строго, как кузнец, выковывая ясные, емкие мысли.

Итак, Храбровицкого они не отпустят. Если заказ на его арест поступил из Кремля, значит, дергаться бессмысленно. Но бессмысленно ли?

Павел Петрович взял со стола телефон и набрал номер дочери.

– Ну что, какие новости? – спросил он, когда она отозвалась.

– Они собираются продлить срок содержания Храбровицкого под стражей, – ответила Лариса.

– Свинство какое, – нахмурил черные брови Павел Петрович. – Хотя иначе и быть не могло. Государство – стена, и биться об эту стену не имеет смысла.

– Так было раньше, – строго сказала Лариса. – На дворе демократия, папа. И любую стену можно пробить, если действовать согласованно.

– У тебя есть какие-то мысли на этот счет?

– Да. Я собираюсь организовать митинг возле Басманного суда. Я уже договорилась с ребятами и позвонила на телевидение. Сейчас еду за разрешением.

– А если не дадут? – усомнился Павел Петрович.

– Если не дадут, мы выйдем так. – Голос дочери был суров и непреклонен.

«Вся в мать», – подумал о ней Кизиков. А вслух сказал:

– Что ж, дочка, действуй.

Она выдержала паузу. Затем спросила – прямо и жестко:

– Ты пойдешь с нами?

– А ты этого хочешь?

– Важно – хочешь ли ты этого сам.

Павел Петрович задумался.

– Староват я уже для митингов… – медленно проговорил он.

– Твое дело, – сказала Лариса и положила трубку.

Кизиков положил телефон на стол, посмотрел на него, усмехнулся и повторил уже вслух:

– Вся в мать. Такая же упрямая.

2

Митинг состоялся через два дня. Собралось человек тридцать, почти все – из «Ассоциации инвалидов и ветеранов афганской и чеченской кампаний». Павел Петрович стоял в переднем ряду с транспарантом, на котором огромными синими буквами по белому фону было написано:

НЕ ДОПУСТИМ СВЕРШИТЬСЯ ПРОИЗВОЛУ!

Рядом с ним стояла Лариса. Ее транспарант гласил:

ХРАБРОВИЦКИЙ – СЫН РОССИИ!

Вначале она хотела написать «Свободу Храбровицкому!», однако брат Геннадий поднял ее на смех.

– Это звучит так же смешно, как «Свободу Юрию Деточкину!». Помнишь ту комедию?

«И правда, смешно», – согласилась Лариса. Слоган «Храбровицкий – сын России!» предложил ей друг олигарха (и сам олигарх, если верить «Форбсу») Борис Берлин.

Спокойно и убедительно, – сказал он. – Никаких призывов, никакого боя. Просто констатация факта. Спокойный тон убеждает сильнее, чем выкрики и ругань, это я по собственному опыту знаю.

Лариса не могла с ним не согласиться.

Спокойный тон сработал. Позже, просматривая запись митинга по телевизору (благодаря усилиям Ларисы его показали по трем каналам), она увидела, что камеры операторов чаще всего выхватывали из толпы именно ее лозунг. Вероятно, он покорил телевизионщиков своей необычностью и парадоксальностью. Словно Храбровицкого судили за то, что он больше других любит свою родину и вся его деятельность была направлена на то, чтобы осуществить чаяния своего народа. Что ж, отчасти так оно и было. По крайней мере, в приписываемых ему преступлениях Храбровицкий виновен не был – в этом Лариса была твердо уверена, так же твердо, как и остальные члены «Ассоциации ветеранов».

Однако в тот же день надежда Ларисы на благоприятный вердикт суда улетучилась. Суд постановил продлить срок содержания Михаила Храбровицкого под стражей. Лариса восприняла это так же тяжело, как если бы ей объявили о болезни отца или брата. Да, в сущности, Михаил Храбровицкий давно уже стал ей родным человеком. С той самой ночи в пансионате, когда между ними возникли эти отношения – отношения дружбы-любви, согревающие сердца обоих без всякого физического контакта. Думая об этом, Лариса часто вспоминала странные строки Бродского:

 
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятье невозможно, ни измена!
 

Ни объятье, ни измена, а только душевное тепло и желание как можно дольше находиться в компании друг друга.

Вечером ребята собрались в квартире Ларисы. Они не стали обсуждать решение суда. Чего тут обсуждать, когда и так все понятно. На судью надавили сверху. Он тоже человек и. не хочет терять свою должность из-за какого-то там олигарха, от которого судье ни жарко, ни холодно.

В этот вечер ребята просто пили чай и смотрели кино. Ближе к полуночи парни сели играть в преферанс, но Лариса отправилась спать. Она слишком устала за последние дни. Близкого ей человека гноили в следственном изоляторе, а она никак не могла ему помочь. Любой другой на месте Ларисы сдался бы, но только не она.

Она сказала себе: «Если я опущу руки, они его там замучат или заморят. Выпустят его на волю пожилым, разочаровавшимся в жизни и ни на что не годным инвалидом. Ну уж нет! Я не позволю, чтобы эти гады отняли у Михаила лучшие годы его жизни!»

Лариса поклялась себе, что будет бороться до конца.

3

Ну наконец-то эта чертова пресс-конференция закончилась. Начальник Следственного управления Генпрокуратуры Владимир Михайлович Казанский направился в туалет, о котором мечтал последние десять минут. Подойдя к писсуару, он с удовольствием сделал свое дело, затем помыл руки и уже повернулся, чтобы выйти, как вдруг увидел в зеркале смуглое лицо в окаймлении черных, кудрявых волос. Лицо принадлежало человеку лет пятидесяти. Казанский обернулся и вопросительно посмотрел на незнакомца.

– Владимир Михайлович, простите… – Голос у незнакомца был хрипловатый и не совсем уверенный. – Можно с вами поговорить?

«Нашел место, кретин», – с неудовольствием подумал Казанский. А вслух сказал:

– Простите, но у меня нет времени.

Он повернулся и двинулся к двери. Незнакомец не отставал. В коридоре он пошел рядом с Казанским и сказал:

– Это займет всего пару минут. Пожалуйста!

Казанский резко остановился и сверкнул глазами на

незнакомца:

– Ну хорошо. Я вас слушаю.

Незнакомец обрадованно улыбнулся.

– Меня зовут Павел Петрович Кизиков! – выпалил он. – Я – заместитель председателя «Ассоциации инвалидов и ветеранов афганской и чеченской кампаний». Сейчас покажу удостоверение.

Он полез в карман, но Казанский его остановил:

– Не надо. Я вам верю. Что вам от меня нужно?

Казалось, столь прямой и резкий вопрос смутил Кизикова еще больше.

– Э-э… Дело в том, что… Не знаю, как начать. В общем, Михаил Храбровицкий очень многое сделал для нашей ассоциации…

Лицо Казанского помрачнело. Кизиков заметил это и затараторил, стремясь побыстрее договорить:

– Он и Борис Григорьевич Берлин щедро финансировали нашу организацию. Они построили для наших подопечных санатории и пансионаты. Дали им жилье…

– Ближе к делу, пожалуйста, – оборвал его Казанский, уже сожалея, что остановился.

Неожиданно робость на лице Кизикова сменилась выражением горькой иронии.

– Да куда уж ближе, – усмехнулся он. – Ближе-то некуда. Дело в том, что после ареста Храбровицкого мы, ветераны, решили провести свое собственное расследование.

– Вот как? – насмешливо поднял брови Казанский. – Интересно.

– Мы честно проверили все факты, о которых идет речь в вашем деле… – продолжил Кизиков. – Ну то есть в деле, которое вы возбудили против Храбровицкого. После тщательной проверки мы пришли к выводу о полной невиновности Храбровицкого.

– Мои поздравления, – сказал Казанский, глядя на наручные часы. – Это все?

Кизиков протянул начальнику Следственного управления черную тонкую папку из кожзаменителя:

– Вот в этой папке – доказательства его невиновности. Тут все доказано, с цифрами и комментариями.

Казанский посмотрел на папку с нескрываемым презрением. Затем перевел взгляд на Кизикова и сказал раздраженным голосом:

– А вам не кажется, что вы взялись не за свое дело?

Кизиков покачал кудрявой головой:

– Нет, не кажется. Потому что это и наше дело тоже. Видите ли, Владимир Михайлович, после того как следственные органы организовали дело против Храбровицкого, «СНК» прекратила финансирование нашей ассоциации. Объекты лишены дотаций и субсидий, и…

– А, теперь понятно, – оскалился Казанский.

Лицо Кизикова слегка порозовело.

– Вы зря улыбаетесь, – произнес он с обидой в голосе. – Мы дорожим не только деньгами, но и нашей репутацией. Мы не передернули ни в одном из фактов. Если вы просмотрите эту папку, вы сами во всем убедитесь.

– Насколько я понимаю, вы от меня просто так не отстанете? – не столько спросил, сколько констатировал Казанский. – Что ж, черт с вами, давайте вашу папку. Я все проверю.

Кизиков широко, белозубо улыбнулся:

– Спасибо! Я знал, что вы не станете от меня отмахиваться.

– Не за что, – сухо ответил Казанский. – Я не обещаю, что вот так вот запросто поверю в ваши изыскания. Но я их просмотрю. А теперь извините, мне пора бежать. Всего хорошего!

Казанский повернулся и стремительно пошел по коридору, держа папку под мышкой. Павел Петрович, на лице которого не осталось и тени улыбки, задумчиво смотрел ему вслед.

В тот же вечер, около девяти часов, Владимир Михайлович Казанский закончил просматривать папку Кизикова. Закрыв последнюю страницу, он некоторое время сидел неподвижно, сосредоточенно глядя на черную обложку. Его бледный лоб прорезали три тонкие морщины. Просидев так с минуту, он тряхнул головой, затем взял папку, встал из-за стола и подошел к сейфу.

Раскрыв сейф, он опять помедлил. Секунду-другую… Железная дверца сейфа с железным лязганьем захлопнулась, но черная папка все еще была в руках у Казанского.

– Ну уж нет, – решительно проговорил он. – Я знаю, где тебе место!

Он усмехнулся и подошел к измельчителю бумаги. Через минуту длинные бумажные лоскуты – все, что осталось от содержимого папки, – мирно покоились в мусорной корзине. А Владимир Михайлович с чувством выполненного долга накинул плащ и вышел из кабинета.

4

– Ох, дочка, не знаю… – Павел Петрович взъерошил ладонью черные как смоль волосы. – Не понравилось мне его лицо. Очень не понравилось.

– Что значит «не понравилось»? – строго сдвинула брови Лариса. – Он не девушка, чтобы нравиться. Он ведь взял папку? Взял, да?

– Ну взял, – признал Кизиков.

– Ну вот и успокойся. В конце концов, Казанский – профессионал. Он не сможет просто так отмахнуться от фактов.

Павел Петрович незаметно покосился на дочь. Под глазами у нее были тени. «Опять не спала всю ночь», – с горечью подумал он.

– Чего молчишь? – тревожно окликнула отца Лариса. – Не веришь, что ли?

– Ларис, я не знаю, – пожал он крутыми плечами. – Но если ветер и впрямь дует со стороны Кремля, то Казанскому придется повернуться в нужную сторону. И тут уже никакая папка не поможет.

– Как флюгеру, – задумчиво сказала Лариса.

– Да, так, – согласился с ней Павел Петрович.

– Но что-то ведь нужно делать! – Лицо Ларисы раскраснелось. В ее широко раскрытых глазах появился тот фанатичный блеск, который так часто пугал Ки-зикова и который в былые годы он изредка видел в глазах своей жены, Ларисиной матери.

– Доча, все, что мы могли сделать, мы уже сделали, – твердо сказал ей Павел Петрович. – Доказательства мы собрали. Мы знаем, что Храбровицкий невиновен. А теперь и следствие об этом знает.

– Какой же ты наивный, – усмехнулась Лариса. – Если мы опустим руки, он пропадет. Понимаешь ты это?

Павел Петрович рассеянно пожал плечами.

– Да что с тобой говорить! – махнула на него рукой дочь. Ее славное личико еще больше раскраснелось от гнева. – Тебе просто плевать на него, вот и все.

– Не говори так. Это несправедливо.

– Да ну тебя!

Лариса вскочила с дивана и бросилась к двери.

– Лариса!

Но она его не слушала. Дверь распахнулась, и Лариса вскрикнула от неожиданности, наткнувшись на высокого человека с красивым, хоть и несколько полноватым лицом.

– Простите, что напугал, – вежливо проговорил мужчина.

– Ой, Борис Григорьевич! Это вы меня извините. Вы к папе?

– Да, – кивнул Берлин и улыбнулся. – Можно мне войти?

– Да, конечно.

Лариса посторонилась, впуская бизнесмена в кабинет. Потом закрыла дверь и вернулась на свое место. Кизиков и Берлин пожали друг другу руки. Берлин сел в кресло, лицо его стало каменным. Лариса и Павел Петрович уставились на него в тревожном ожидании.

– Я наводил справки, – сказал Берлин. – Папка, которую вы передали Казанскому, не приобщена к делу.

– Я так и знала! – выдохнула Лариса.

Кизиков провел рукой по жестким кудрям. В глазах

его появилось отчаяние.

– Н-да, – выговорил он. – Это плохо.

– Хорошего мало, – кивнул Берлин. – Казанский повел себя, как настоящий, стопроцентный негодяй. Если он не остановился сейчас, он уже не остановится… До тех пор, пока не посадит Храбровицкого лет на десять. Павел Петрович, я закурю?

– Да, конечно, – рассеянно кивнул Кизиков.

Лариса сидела молча, впившись пальцами в подлокотники кресла. Берлин закурил и продолжил:

– Мы изначально знали, что все это дело высосано из пальца. Но благодаря Казанскому его уже не удастся свернуть. – Бизнесмен усмехнулся и добавил с мрачной иронией: – По крайней мере, до тех пор, пока кто-нибудь не свернет шею самому Казанскому.

За последние дни загорелое лицо Берлина как-то выцвело и пожелтело. Щеки запали. Глаза стали еще темнее. По всему было видно, что он крайне тяжело переживал несчастье друга и коллеги.

– Удивительно, до какой степени остервенения можно дойти, желая выслужиться перед начальством, – глухо проговорил Борис Григорьевич, задумчиво пуская дым. – Михаил столько сделал для страны, а страна не желает этого замечать. Он принес в бюджет миллиарды! Он помог президенту стать по главе государства. И вот вам благодарность!

– Что будет с «СНК»? – спросил Кизиков.

– Не знаю. При самом плохом развитии сценария компания вынуждена будет объявить о своем банкротстве. Сто пятьдесят тысяч человек будут выброшены на улицу. Сто пятьдесят тысяч человек, которым Михаил дал работу, высокую зарплату и возможность почувствовать себя свободными людьми, живущими в свободной стране. Теперь все это полетит к черту!

Рука Бориса Григорьевича дрогнула, с дымящейся сигареты сорвался столбик серого пепла и рассыпался по полировке стола. Погруженный в свои мысли, он этого даже не заметил.

Суставы Ларисиных пальцев, сжимающих подлокотники кресла, побелели.

– Черт побери! – совсем не по-женски процедила она сквозь зубы. – Эта проклятая следственная машина не успокоится, пока не перемелет все кости Храбро-вицкого. Такое только в России может быть.

– У нас в стране чиновники – не слуги народа, а его хозяева, – грустно заметил Борис Григорьевич. – Они понимают только язык силы и служат тому, кто сильнее. А сильнее всех у нас в стране – исполнительная власть.

– Надо заставить их вести справедливое расследование, – пророкотала Лариса.

Павел Петрович и Берлин с удивлением на нее посмотрели.

– Это Казанского-то? – криво усмехнулся Борис Григорьевич. – Нет, дитя мое. Это дохлый номер.

– Дохлый… – эхом отозвалась Лариса. Казалось, это грубое слово натолкнуло ее на какую-то мысль. Лицо Ларисы просветлело и разгладилось, как бывает, когда человек внезапно находит выход из тупика. – Нужно послать ему письмо с угрозами – вот что! Подлые люди трусливы. И Казанский не исключение. Он испугается угроз и выпустит Храбровицкого. Обязан будет выпустить,как только приобщит к делу нашу папку.

Берлин покачал головой:

– Вряд ли. Не стоит рисковать попусту. Если вас поймают за этим делом – пощады не ждите. Это будет расцениваться как давление на следствие. И это еще как минимум, – добавил он. – Так что выбросьте эту затею из головы, дитя мое. Не стоит портить свою жизнь из-за одного подлеца.

Зрачки Ларисы сузились.

– А из-за Храбровицкого? – тихо спросила она.

– Из-за Храбровицкого я бы рискнул, – ответил Берлин. – Но все равно это дохлый номер. Одним словом, не советую.

Однако Лариса была не из тех, кто прислушивается к чужим советам, если они противоречат ее собственным воззрениям. Павел Петрович об этом знал, поэтому его устремленный на дочку взгляд стал еще тревожнее.

– Павел Петрович, я, собственно, не надолго, – сказал Берлин и воткнул сигарету в пепельницу. – Хотел согласовать с вами пару бизнес-планов. Я знаю, что вы не любите всю эту «бухгалтерию», но Богдан Юрьевич сейчас на больничном, так что…

Дальше Лариса уже не слушала. Она обдумывала мысль, созревшую в ее голове, прикидывая ее и так и этак. Как она ни вертела свою мысль, получалось, что без помощи ребят ей не обойтись. Но привлекать их к делу Ларисе не хотелось. Все-таки риск остается риском, и, если действовать в паре, скажем, с Геннадием, всегда есть вероятность нечаянно «подставить» его вместо себя. Гм…

Она побарабанила пальцами по подлокотнику.

А впрочем, разве это только ее дело? Разве судьба Храбровицкого касается только ее? Нет! Святой долг каждого, кто имеет хоть какое-то отношение к «Ассоциации ветеранов», – помочь Храбровицкому.

«Так и будет!» – твердо сказала себе Лариса.