Текст книги "Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом"

Автор книги: Франц Таурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

5

Кто такой Бердяев, Зиновию было известно. О всеведущем и всемогущем начальнике московской охранки среди обывателей ходили легенды.

Если верить этим легендам, то вся жизнь Москвы и ее обитателей была подконтрольна Бердяеву. Под присмотром его людей (число которых молва многократно увеличивала) находились все вокзалы и все заставы города, и потому ни въехать в первопрестольную, ни выехать из нее невозможно без ведома начальника «Отделения по охранению общественной безопасности и порядка». На каждом предприятии имелись тайные его агенты, и потому что где делалось Бердяеву становилось известным немедленно. Он знал даже, каков капитал каждого купца и промышленника и какова его кредитоспособность.

Стоустая молва утверждала, что перед Бердяевым заискивали и купцы, и фабриканты, и высокопоставленные чиновники. Поговаривали даже, что с ним считается, а по мнению некоторых, так даже побаивается, сам его высокопревосходительство господин генерал-губернатор.

Всей этой брехне Зиновий не очень верил, но то, что Бердяев был опасным противником, это Зиновию, как и всем подпольщикам, хорошо было известно. Словом, ничего хорошего для себя от близкого знакомства с Бердяевым Зиновий не ждал. Уж лучше бы остаться в ведомстве осанистого пристава полицейской части. Конечно, там оба филера не раз пересчитали бы ему зубы… Так ведь и в охранке задержанных по головке не гладят…

Пока Зиновия довели с Покровки в Большой Гнездниковский переулок, пристав позвонил и лично передал начальнику охранки все подробности задержания рабочего Газового завода.

Услышав, что была отбита у филеров задержанная ими «политическая», Бердяев распорядился, чтобы Зиновия Яковлева Литвина отвели в опознавательную и показали всем сотрудникам наружного наблюдения.

Лязгнул засов, запирающий дверь. В просторной продолговатой комнате с одним окном, забранным мощной решеткой, окрашенной в белый цвет, никого не было. Комната была пуста, только возле одной стены приткнулась недлинная скамейка. Зиновий хотел немного отодвинуть ее от стены, но оказалось, что она закреплена намертво.

Прошло минут десять, может и больше. Никто не появлялся. Зиновий попал в охранку впервые и не знал, чего ждать. От этой неизвестности было не по себе.

Присев на скамейку, он разглядел в противоположной стене крохотное отверстие глазка и понял, куда и зачем его привели. Понял и несколько успокоился.

Срочно собранные филеры один за другим подходили к глазку и разглядывали задержанного. Большинству шпиков он был совершенно неизвестен. Только двое сказали, что видели его в компании Никиты Голодного, и еще один припомнил, что столкнулся с ним в дверях трактира у Курского вокзала.

6

За большим и пустым канцелярским столом, установленным в глубине просторного кабинета, сидел сухощавого сложения человек, темноволосый, с резкими чертами лица.

Зиновий сразу понял, что это и есть всемогущий и всеведущий Бердяев.

– Оставьте нас вдвоем, – распорядился Бердяев дежурному и конвойному солдату.

Офицер и солдат молча козырнули, сделали «налево кругом» и вышли.

– Подойди ближе, – приказал Бердяев Зиновию.

Зиновий сделал несколько шагов и приблизился почти вплотную к столу.

– Имя, отчество и фамилия?

– Зиновий Яковлев Литвин.

– Кто приказал тебе, Зиновий Литвин, совершить нападение на чинов полиции?

– Никто не приказывал.

– По личному почину?

– На чинов полиции не нападал.

– Ах, не нападал! – казалось, с облегчением произнес Бердяев и даже словно повеселел. – А мне тут доложили совсем другое… – почти доверительно сообщил он Зиновию и даже слегка плечами пожал. – Как же так? Тут надо разобраться. Садитесь.

Зиновий стоял не шелохнувшись.

– Садитесь, садитесь! – повторил Бердяев. Зиновий повиновался.

– Говорите, не нападали? – продолжал Бердяев, – Но вот тут, – он достал из ящика стола несколько сколотых вместе листов бумаги, – вот тут утверждают, что именно вы сегодня в двенадцать часов сорок минут пополудни на пригородной платформе Курского вокзала сбили с ног двух сотрудников полиции и тем самым дали возможность арестованной скрыться. Что имеете сказать по данному поводу?

– Они, эти двое, значит, грабить женщину принялись… Я и заступился.

– Каким именно образом заступились?'

– Иу, значит, оттолкнул их… они от нее и отстали…

– Они упали от вашего толчка?

– Упали…

– Можно сказать, что вы их обоих сбили с ног?

– Можно…

– А вы говорите, не нападали на сотрудников полиции.

– Откудова мне звать, что они из полиции?

– Вы не знали, что они сотрудники полиции?

– Ну да, не знал.

– Следовательно, можно сказать, что вы напали на сотрудников полиции, но не знали, что это сотрудники полиции?

– Можно, – с большой неохотой признал Зиновий и подумал, что загнал-таки его в угол.

– Ну вот, уже ближе к делу, – с удовлетворением отметил Бердяев. – Ответьте еще на один вопрос. Кроме тех двоих, что держали женщину и вас, больше никого поблизости не было?

– Чего там не было! Полно пароду. Все орут, а заступиться некому… Я и заступился.

– А почему так? Никто не заступился, а вы заступились?

– Ну, значит, вижу, женщину обижают…

– Это ваша знакомая?

– Нет, нет! Отродясь не видел! – слишком поспешно отрекся Зиновий.

– Я понимаю, вам не хочется впутывать вашу знакомую в это дело. Но поймите, иначе нельзя. Должен же кто-нибудь подтвердить ваши слова. Или, может быть, вы можете назвать еще кого-нибудь в качестве свидетеля?

– А кого я назвать могу? Народу полно было, а где их теперь сыщешь?

– Следовательно, подтвердить правоту ваших слов может только спасенная вами женщина. Если это и не знакомая ваша, возможно, знаете, кто она?

– Не знаю, – ответил Зиновий.

Все это, на его взгляд, никчемное кружение по одному месту начинало уже раздражать. Но Зиновий не заметил своей промашки, не заметил, что сбился с избранного им тона, когда стал поспешно отрицать свое знакомство с Марией Бойе… Бердяев узнал, что хотел. И можно было менять стиль допроса. Посмотрел на Зиновия долгим, цепким взглядом и словно плетью хлестнул:

– Встать! И слушай внимательно, что я тебе скажу: вина твоя доказана. Ты и сам признался. Могу передать дело в военно-полевой суд. За нападение на чинов полиции при исполнении ими служебных обязанностей самое малое – десять лет каторги. Понял?.. Но если ты вспомнишь эту красавицу и поможешь ее найти… Могу и не передавать дело в суд. Подумай до утра.

Позвонил и приказал дежурному отвести задержанного в одиночку.

Трудной выдалась эта ночь у Зиновия. Первая ночь в тюрьме… Хуже, чем в тюрьме, в охранке… Оказаться сейчас в тюремной камере было бы куда легче… Здесь он в полной их власти… Что захотят, то и сделают…

И хотя, допрашивая его, начальник охранки оставался очень сдержан, временами был просто вежлив, Зиновий, перехватив раз-другой его стылый взгляд, сразу понял – этот, если сочтет нужным, ни перед чем не остановится…

Разговор, состоявшийся в три часа в присутствии дежурного офицера, был весьма краток.

– Подумал? – спросил Бердяев. – Сумеешь отыскать?

– Где я ее отыщу… – уныло ответил Зиновий.

– Вижу, еще не надумал. Времени не хватило… Не тороплю. Думай еще. Отведите!

Зиновия увели.

– Как прикажете с ним поступить? – спросил у Бердяева дежурный офицер.

– Подержите три дня в одиночке.

– А потом?

– Если одумается, возьмите подписку о согласии сотрудничать и отпустите с миром. Если не одумается… пусть убирается на все четыре стороны!

– Отпустить? – удивился дежурный офицер.

– Разве я неясно сказал? Соображать надо! На свободе он будет нам полезнее. Установим наблюдение, выйдем на вожаков. Да, чуть было не забыл. Перед тем как отпустить, прикажите, чтобы, не усердствуя особо, поставили ему пару-другую синяков поэффектнее. Для его же пользы. Иначе его сотоварищи могут о нас, да и о нем плохо подумать.

Хотя и сказано было «не усердствовать», изукрасили Зиновия основательно. Можно сказать, выполняя задание, трудились не за страх, а за совесть.

Зиновий постеснялся являться в таком виде в свою каморку. Очень не хотелось огорчать родных, но делать было нечего, пришлось идти на Балканы, отлеживаться у матери.

Мать всплеснула руками и заплакала.

– Где это тебя так, сынок?

– Потом все расскажу, а сейчас попить бы мне горяченького да приткнуться где…

– Сейчас, сейчас, сынок, – захлопотала мать. Обмыла прохладной водой изуродованное лицо, привязала примочки. Потом напоила чаем и уложила в свою постель.

– А сами-то, мама? – обеспокоился Зиновий.

– Найдется и мне место, – сказала мать, – а тебе за перегородкой спокойнее будет.

На другой день утром, поменяв повязки, мать снова его спросила:

– За что же это тебя так, сынок?

Зиновий погладил морщинистую ласковую материнскую руку и сказал с печальной усмешкой.

– Первое крещение, мама…

Глава седьмая УНИВЕРСИТЕТЫ ТАГАНКИ

1

Тюрьма на улице Малые Каменщики, официально именовавшаяся Московской губернской уголовной тюрьмой, но в просторечии получившая наименование Таганки (по расположению своему неподалеку от Таганской площади), учреждена была в начале века, в царствование Александра Первого Благословенного, с предназначением для содержания в ней уголовных преступников. Но в конце века, по мере нарастания революционного движения среди рабочих Москвы и Московской области, Таганка все чаще и чаще принимала в свои мрачные камеры узников политических.

Зиновий попал в Таганку осенью 1896 года, в начале царствования Николая Второго.

После своего скоропалительного – для самого непонятного и неожиданного – изгнания из подвалов охранки Зиновий десяток дней отлеживался у матери на Балканах.

Стыдно было выйти на улицу с лицом, испятнанным кровоподтеками. Он, понятно, не мог догадаться, что меты на его лице поставлены по личному указанию начальника охранки со специальной целью, и решил, что таким образом свели с ним счеты обиженные им филеры.

Но потаенной своей цели хитроумный начальник охранки все же достиг.

От Марии Бойе в подполье стало известно о том, что вырвавший ее из лап охранников Зиновий Литвин арестован. Узнали, что передан он в охранку на Гнездниковский. Потом узнали, что был там жестоко избит, а после всего этого вроде бы даже и… отпущен.

Склонялись к тому, что с Зиновием просто расправились без суда и следствия. Но все же поручено было Ивану Калужанину выяснить, что же на самом деле случилось.

Иван Калужанин договорился с Никитой Голодным, чтобы тот взял на себя розыски Зиновия. Зиновий ни разу не приводил Никиту в свою каморку, встречались обычно в трактире. Но разговор о том, где проживает он, был. Запомнилось Голодному, что недалеко от вокзала, в трехэтажном доме с высоким крыльцом, а на крыльце два больших каменных шара.

Вот шары эти каменные и помогли отыскать местожительство Зиновия. Про каморку свою под лестницей Зиновий тоже успел рассказать. Но Зиновия в каморке не оказалось. А сдававшая конуру дворничиха к разговорам с незнакомым человеком не была расположена.

– Не телок, чтобы на привязи его держать, – заявила она Голодному. – Дело его молодое, когда надо, тогда и ушел. А куда ушел, пошто не пришел, не мое дело. За комнату уплочено вперед за месяц. Стало быть, когда захочет, тогда и заявится.

Немалых трудов стоило убедить недоверчивую старуху, что он друг ее квартиранта. Разыскивает не просто так, есть опасение, не попал ли в беду. Может, помочь в чем надо?..

В конце концов старуха прониклась доверием и вспомнила, что «у Зиновия мать где-то на Балканах». А когда Никита возразил, что Балкан – клин не малый, еще вспомнила: во флигеле в доме купца Воскобойникова.

2

Мать старательно прикрыла за собой дверь и подошла к Зиновию, сидевшему у окна и занятому сапожным ремеслом: он прилаживал косячки и подковки к своим рабочим сапогам.

– Беда, однако, сынок, – сказала она Зиновию. – Спрашивает тебя какой-то. Сроду его не видела. Сказала: пойду погляжу, дома ли. Может, укроешься у соседей, от греха подальше. А ему скажу: ушел куда-то…

Зиновий отставил в сторону лапку с надетым на нее сапогом, посмотрел на взволнованную мать:

– Не тревожься, мама, раньше времени… А какой он из себя-то?

– Длинный такой и шибко тощий. А лицо все как есть в морщинах, будто посечено…

– Так это же Голодный! – воскликнул Зиновий и побежал навстречу товарищу.

Но на пороге остановился, сказал матери:

– Зови сюда, в горницу. Не надо, чтобы его вместе со мной видели.

Мать снова всполошилась, постарался ее успокоить.

– Это, как говорится, на всякий случай. А если по-вашему, то: береженого бог бережет. Иди, иди, зови. Не опасайся.

– Здорово же они тебя изукрасили! – сказал Никита. – Постарались, изверги!

– До свадьбы заживет, – бодро отмахнулся Зиновий.

– На лице заживет, – согласился Никита. – А нутро-то как? Они там великие мастера почки отбивать.

– Бог миловал, – сказал Зиновий. – Ни разу не ударили. Все только по роже.

– Вовсе непонятно! – удивился Голодный. – В охранке всегда бьют скрытно, а тут, словно нарочно, весь фасад высветили… – Тряхнул в задумчивости огненной своей шевелюрой и снова повторил: – Непонятно… Слушай, Зиновий, а может, все это неспроста, а специально?

– Что специально? – не понял Зиновий.

– Понимаешь, какое дело? Сдается мне, они пакостное дело замыслили. Втягивают тебя в грязную историю.

– Теперь мне непонятно, – сказал Зиновий.

– А вот послушай. Тебя взяли, как говорится, с поличным. Дело нешуточное. Нападение на агентов полиции. Тебе причитается суд и каторга…

– Бердяев сказал, десять лет каторги.

– Там уж сколько суд отломит… И вместо суда через три дня тебя выпускают из охранки. Как это понимать?

Зиновий насупился, вспомнил, как сам ломал голову, теряясь в догадках…

– Выходит, простили тебя. Почему? Охранка нашего брата не милует. Выходит, нужен ты им? Для чего?..

– Вот и я не пойму: для чего? – сказал Зиновий. – Склоняли меня там, чтобы я им помогал… на них работал. Я отказался…

– Это они знают, что ты отказался. А мы, – Никита похлопал себя по груди, – мы-то не знаем. Я тебя знаю. Я тебе верю. А если кто не так хорошо тебя знает? Что он о тебе должен думать? Ты понял теперь, Зиновий, в какую грязную яму они тебя столкнули?

– Зачем же били тогда?..

– Вот тут вся их хитрость и выперла. Били не так, как в охранке бьют. По вывеске били, чтобы каждому в глаза бросалось. Иначе сказать, били напоказ, как своего бьют, когда надо глаза отвести.

– Зачем им эта кадриль?

– Можно догадаться. Если ты остался в полном доверии среди своих, тебя после такого лихого дела обязательно переведут в нелегальные и… только тебя и видели. А сейчас тебя к делу и близко не подпустят. А тебе невдомек, почему, и ты будешь рваться к делу. Будешь бегать с одной явки на другую, а за тобой пара глаз, и не одна… Если тебя не предостеречь, ты им больше раскроешь, чем если бы прямо на них работал.

– Что же мне теперь делать? – спросил Зиновий после тягостного молчания.

– Узнаю, приду и скажу, – ответил Никита. – А пока не приду, сиди как мышь в норе. Авось поищут, поищут, да и подумают, что подался из Москвы.

На том разговор и закончился: пришли из мастерской Эсфирь и Рейза, и Никиту Голодного усадили вместе со всеми чай пить.

– Тесновато живете, – посочувствовал Никита.

– Теперь-то, слава богу, – сказала мать. – Старшие сыновья отделились, своими семьями живут… и Зиновий ушел… А вот когда Яша жив был, восемь душ нас в этой хоромине жило… Сейчас ничего…

Пока чаевничали, Никита словом не обмолвился об истинной цели своего посещения, в разговоре с Зиновием все тревожился о его здоровье, присоветовал какие-то травы, сказал даже, что если достанет, то принесет.

Отуяшнав, Эсфирь и Рейза отправились в сад, разбитый на месте недавно засыпанного пруда. В саду по вечерам играл духовой оркестр музыкантской школы из соседних Спасских казарм и собиралось много молодых людей и нарядных девиц на гулянье.

Мать с шитьем в руках пристроилась у окна, а Никита присел на постель в ногах Зиновия.

– Сколько же мне тут лежать, как медведю в берлоге? – спросил Зиновий. – Мне ведь на работу надо. Совестно мать объедать.

– Потерпи, – ответил Никита Голодный. – Как станет можно, приду. А пока работу тебе поищу, чтобы потом не мотаться тебе от ворот к воротам.

– Изведусь я, вас дожидаясь, – сказал Зиновий. – Шибко тошно лежать без дела. Уж и братовья-то смеются надо мной.

– Назвался груздем, полезай в кузов, – сказал Никита и добавил почти строго: – Не силком загоняли, по доброй воле пошел. Сетовать не на кого. – Потом смягчился: – Не горюй. Долго не пролежишь. Время горячее, в такое время каждый человек в счету. Прийти могу в любое время, хотя бы и ночное. А может быть, и не я приду, а кто другой. Запомни условный знак. Постучу в окно вот эдак, – достал из кармана медный пятак и постучал по спинке кровати: тук-тук… тук… тук-тук… – Запомнил?

– Запомнил, – сказал Зиновий.

– Тогда жди. И будь здоров! – сказал Никита, попрощался со всеми и ушел.

3

Ждать пришлось довольно долго. Минуло дней десять, пока душным городским вечером раздался условный стук. Мать метнулась к окну.

– Это ко мне, – остановил ее Зиновий.

Надел прямо на босу ногу сапоги, перехватил рубаху пояском и вышел на крыльцо. Из-за угла флигеля навстречу ему двинулся рослый, плечистый человек. Уж явно никак не Никита Миронович.

Зиновий насторожился. Мелькнула мысль, что, кажется, зря так неосторожно выскочил…

– Смотри-ка ты! Своих признавать перестал!

И тогда только Зиновий узнал его: это же Калужанин… друг его Иван Калужанин!

Очень обрадовался Зиновий. И не только потому, что крепко сдружился с Иваном. Раз пришел Иван Калужанин, значит, все по-прежнему. Значит, не лишен доверия своих. Значит, не сработала подлая бердяевская провокация! А потом от Ивана можно узнать и о других товарищах… о Марии можно узнать… Много было у Зиновия причин, чтобы радоваться.

– Найдется место без помехи словом перекинуться? – спросил Иван Калужанин.

– Найдется, – заверил Зиновий.

Он загодя приготовился к посещению и разговору. Случай помог. Их соседи, три дружка, называвшие себя железнодорожниками, уехали куда-то на все лето. На дверь повесили замок, ключ отдали соседке Литвиной. А мать отдала ключ ему.

– Совсем затосковал. Думал, уж и не дождусь… – признался Зиновий товарищу.

– А я не торопился. Тебе, как после ранения, отпуск причитается, – отшутился Иван Калужанин. – Дай-ка гляну, как тебя пометили. Никита сказывал, отделали на совесть.

Подвел Зиновия к окну, развернул, осмотрел справа и слева.

– Чистая работа!

Потом осторожно провел ладонями, словно огладил, по рёбрам, по бокам и спросил:

– Нутро цело?

– Цело, – успокоил Зиновий.

– Вот сволочи! – сказал Иван Калужанин.

Сказал с такой злостью, что Зиновий не мог не порадоваться: нет, не вышло, господин Бердяев, все раскусили ваш подлый замысел…

– Только мы тоже не вовсе дураки, – сказал Иван Калужанин, – и так запросто от своих не отрекаемся. А как тебе дальше быть, мы советовались. И так порешили. В нашей округе тебе не показываться…

– А куда же мне…

– А ты не перебивай. Надо тебе перебираться в Бутырки. Все там подготовлено. Завтра после обеда поедешь на Бутырскую заставу. Спроси там, в какую сторону идти к фабрике Ралле…

– Знаю эту фабрику. На ней отец работал.

– Еще лучше. Значит, пойдешь по Бутырке, по левой стороне. Малость не доходя фабрики Ралле увидишь вывеску «Врач ОРЛОВ, внутренние болезни». Иди к нему на прием. Войдешь в кабинет, скажешь врачу: «Я из Сыромятников». И все. Врач этот наш человек. Он тебя и на квартиру определит, и на работу устроит.

– А поручение какое мне будет?

– Одно пока поручение, – пояснил Иван Калужанин. – Сиди тихо и не высовывайся. Врач отведет тебя в кружок. И там не высовывайся. А когда до дела дойдет, будешь связным между врачом и нами. Где меня искать, ты знаешь. Только без дела в Сыромятниках не показывайся. И на Покровке тоже. Да и сюда, на Балканы, тоже первое время не ходи.

Через два дня Зиновий уже работал на новом месте. А еще через день и жить перебрался на Бутырский хутор.

– Где хоть искать тебя, сынок, если вдруг что понадобится? – спросила мать.

– Правый проезд Бутырского хутора, мама. Дом купчихи Глотовой, – ответил Зиновий.

Никакого поручения Зиновию выполнять не пришлось. Не успел. Жизнь вел осторожную, размеренную. Исправно ходил на работу. Исправно работал, не дожидаясь попреков мастера, хотя особенно и не высовывался. Так же исправно посещал занятия кружка, хотя на занятиях сидел молчком в уголке. Словом, как сказано было ему, берег себя. Чтобы, если потребуется, в любое время дня и ночи связь была обеспечена.

Все бы так старательно оберегались. Но кто-то не оберегся. Или, может быть, филеры выследили. Или провокатор затесался в кружок… Только в один серый осенний вечер нагрянула полиция и арестовала всех, кто был на занятиях кружка, и врача Орлова – тоже.

Всех арестованных содержали в предварительной камере Сретенской полицейской части. Большую часть задержанных через несколько дней после надлежащего внушения отпустили по домам. Так же отпустили бы и Зиновия. Вины за ним большой не сыскалось. Все показали: да, приходил, сидел, слушал, с речами не выступал, вообще голоса его не слышали…

Только Зиновию не повезло. Случайно ли оказался в Сретенской части один из филеров, битых им на Курском вокзале, или так уж заведено в полиции приглашать на опознание филеров из соседних частей, – только попался он на глаза филеру Кузьме Степанову, и тот мгновенно узнал его.

И вместо того, чтобы выпустить Зиновия из предварилки, его под конвоем отправили снова на Большой Гнездниковский, в московскую охранку.

Встреча с Бердяевым была сухой и краткой. – Не пошла тебе впрок наука? – не то спросил, не то отметил Бердяев.

Сказать на это было нечего, и Зиновий промолчал.

– Может быть, скажешь, наша вина! плохо летом вразумили? Можем осенью повторить.

Зиновий собрал все свои силы и заставил себя не отвести глаз в сторону,

– Так как же? – усмехнулся Бердяев. – Знакома тебе красивая Мария?

– Не знакома.

– Понятно, – сузил глаза Бердяев. – Давно по тебе тюрьма плачет. – Позвонил и приказал: – Уведите!

Зиновий приготовился к жестоким побоям. Но в этот раз бить его не стали. Просто препроводили в Московскую уголовную тюрьму – Таганку,